ПСС

 

Харона, дремлющего в лодке на берегах черного Стикса, Дмитрий Михайлович Добронравов заметил еще издали, когда уточнял дорогу у чумазого чертенка, разводившего огонь под огромным котлом со смолой и грешниками.

— Не перевезете, уважаемый? — спросил у Харона Добронравов.

— А? Деньги есть? — встрепенулся тот.

Дмитрий Михайлович похлопал себя по карманам брюк, обыскал пиджак и обнаружил металлический советский рубль.

— Меня похоронили в старом костюме. И вот… завалилось за подкладку.

Харон покрутил монету в руках и с сожалением вернул обратно.

— Собираю советские рубли, но принять к оплате не могу.

— Почему? — огорчился покойный.

— Устав перевозчиков мертвых, параграф два, пункт девять: "Нельзя принимать в качестве оплаты монеты несуществующих государств, за исключением специально зарезервированных валют", — объяснил Харон. — Да и зачем тебе к грекам? Помню, перевозил одного доктора исторических наук. За два советских пятака. Но так то до 1991 года было. Он умолял довезти его хоть до Тартара. Так Древнюю Грецию любил, что соглашался жить после смерти хоть в будке у Цербера, если тот не против. А тебе, что там делать? Ты кто? Инженер? Бюджетник?

— Так точно.

— Глаз у меня наметанный! — порадовался своей проницательности Харон. — А вероисповедание какое?

— Атеист.

— Ууу… Не берут никуда, да?

— Не берут, — грустно подтвердил слова Харона покойный.

— А к древним египтянам не просились? Осирис –дядька добрый.

— Там очередь на последний суд со времен 18 династии тянется. Записываться надо было еще при жизни, и анкету иероглифами заполнять.

— В Вальгалле были? — участливо спросил Харон.

— Был. Почти взяли, — с нескрываемой гордостью ответил Добронравов. — Я ведь умер с ножом в руках, когда бутерброд делал. Но потом подумали и передумали. Локи был за, а Тор и Один против.

В день смерти Дмитрий Михайлович взял два поджаренных в тостере ломтика хлеба, помазал их домашним майонезом, положил посередке копчёную свининку, стал нарезать огурчик и скоропостижно скончался от сердечного приступа. Хорошее настроение перед смертью обеспечило Добронравову лояльное отношение потусторонних существ — ведь позитивных людей любят везде, однако этого было категорически недостаточно, чтобы наш герой обрел своё место под загробным солнцем.

— Что это? Будто солнце встает, — указал Добронравов на алое зарево, разгорающееся слева.

— Это открывается проход в ПСС, — усмехнулся перевозчик.

— Куда?

— В Потусторонний Советский Союз.

— А мне туда можно? — с надеждой в голосе спросил покойный.

— Спроси у Красного Сфинкса. Я такие вопросы не решаю. Иди налево. Просто иди на красный свет, — повторил Харон, уловив сомнение на лице у Добронравова.

И пошел Добронравов налево, в сторону красного сияния.

Долго ли, коротко, шел он по пустыне, пока наконец не увидел среди белых барханов под индиговым небом Сфинкса из красного полированного гранита. В глазах Сфинкса пылали рубиновые звезды, улыбка хранила хитрый прищур, под каменной шкурой переливались мощные бугры мышц. Между внушительного размера когтистыми лапами стояла дверь из серого чугуна СЧ20, на которой был высечен герб — колосья пшеницы, сплетённые в снопы и звезда с серпом и молотом. На кумачовой ленте серебрилась полустертая надпись "Пролетарии всех стран". Сфинкс был наполовину занесен песками, но не утратил величественного вида и по прежнему внушал страх и трепет.

— Выборочный маркер номер один. Герцеговина Флор! — сказал Красный Сфинкс хорошо поставленным дикторским голосом, как только наш герой протянул руку к двери.

— Что, простите? — спросил Добронравов, но Сфинкс молчал.

"Пароль говорит, — догадался Дмитрий Михайлович — А я должен отзыв сказать!"

— Сталин?.. — неуверенно проговорил Добронравов.

Дверь тихонько скрипнула, приотворяясь.

— Выборочный маркер номер два. Кукуруза!

— Хрущев!

— Выборочный маркер номер три. Почему не на работе в рабочее время?

— Мм… Андропов?

— Умничка! Свой. Проходи! — ласкаво мурлыкнул Сфинкс, пропуская Добронравова внутрь.

Сделав шаг вперед, Добронравов оказался посреди цветущего сада. Рядом с ним стоял маленький чугунный сейф. В приоткрытую дверцу виднелись белые пески и кусочек неба, похожего на атласную ткань, а над садом по обычным голубым небесам теплый майский ветер гнал самые обычные белые тучки. Ах, весна, месяц май, время цветения вишен… Удивительное время, когда сердце бьётся чаще, а на душе радость и желание пить большими глотками "Вдову Клико-Понсарден".

"Вдова?.. Клико?.. Хм, откуда столь странные мысли? — удивился Дмитрий Михайлович. — Пузырьки шампанского играют и резвятся в вихре музыки… — Продолжилась непонятно откуда взявшаяся мысль. — Музыки?.."

Струны рыдали и пели, звучал нежный перелив гитары: "Я был рождён, чтоб Вами обладать". Завороженный прекрасной мелодией Добронравов пошел на звуки, и вскоре, вышел к особняку в английском стиле с колоннами, верандой и зеленой крышей. Усадьба утопала в зарослях белой сирени.

Когда Добронравов подошел поближе к крыльцу, то увидел мужчину и женщину в старинных одеждах. Мужчина закурил сигару, на что женщина с нажимом заметила: "Дым табачный воздух выел!" Покорно затушив табачное изделие, мужчина стал напевать что-то про господ-офицеров, а женщина села за клавесин, услужливо вынырнувший из густых кустов, и стала аккомпанировать.

Дмитрий Михайлович вежливо кашлянул, привлекая внимание.

— Кто вы? — спросил мужчина. — Белогвардеец? Монархист?

— Нет, — опешил от таких вопросов Добронравов. — Я умер в начале 21 века. Какие белогвардейцы, какие монархисты?

— Ну, не скажите, голубчик. Мы вот с Варенькой тоже не так давно скончались, но, тем не менее… Подумайте, может в душе вы белогвардеец и монархист?

— Нет! — твердо ответил Дмитрий Михайлович.

— Тогда пошел вон, холоп, — сказали владельцы усадьбы, теряя к нему всякий интерес.

Обиженный Добронравов развернулся и пошел прочь, куда глаза глядят.

"…И хруст французской булки", — еще долго неслось ему вслед, пока он не уловил запах речной воды. Сразу вспомнилось босоногое детство, рыбалка, удилище из лещины, рогулька из ивняка, кукан из лозы, кусок макухи в кармане. Дмитрий Михайлович подумал, подумал, да и пошел в ту сторону.

***

Плакучие ивы низко клонились над рекой. Ветви и листья, словно тоненькие пальчики, касались воды, чтобы узнать, не холодна ли она. Невысокие, но сильные лошадки спускались к реке по отлогому берегу к водопою, утоляли жажду, а в струе поднятой ими мути весело резвились головастики. На противоположном берегу, крутом, как брови красавицы, расхаживали люди в льняных портках и домотканых рубахах. Слышался топот копыт и свист нагаек. Вороные, гнедые или пегие кони с лихими казаками в седлах переходили реку вброд.

Дойдя до переправы и дождавшись паромщика, Добронравов отдал ему советский рубль и поплыл на другой берег.

— А вас, случайно, не Хароном, зовут? — спросил он, вглядываясь в знакомые черты лица.

— Где Хароном, а где и Харитоном! — хохотнул розовощекий паромщик. — А вы за белых или за красных?

— В каком смысле?

— Воевать за кого будете? За красных или за белых? Или против всех?

— Это обязательно?

— Здесь, — улыбнулся паромщик. — Обязательно.

— Где это здесь? — покрутил головой Добронравов.

— На Гражданской Войне.

Дмитрий Михайлович не был уверен, что правильно понял ответ, потому на всякий случай заметил:

— Я пацифист.

— Уверены? Неужели никогда не хотелось, прокатиться на тачанке или броневичке? Пострелять из пушек Авроры по Смольному?

— Вы хотели сказать по Зимнему?

— И по Зимнему тоже!

— Звучит заманчиво, но…

— Хорошо. Доплывем до берега, пересядем на баркас и поплывем в Среднюю Азию воевать с басмачами! Любите черную икру? Ложками будете есть из фарфоровой супницы!

— Нет, высадите меня где-нибудь, где не воюют.

Паромщик велел Добронравову закрыть глаза и считать от одного до сорока, но как только Дмитрий Михайлович досчитал до 37, бессовестный Харон-Харитон бесцеремонно спихнул его в воду. Добронравов стал тонуть, но вовремя вспомнил, что он уже покойник, взял себя в руки и всплыл на поверхность небольшого озера посреди дубравы. Выбравшись из воды и просушив одежду, Дмитрий Михайлович пошел вдоль берега, интуитивно чувствуя, что где-то там, впереди, должна стоять дача, похожая на скромный дом купца второй гильдии, но с кинозалом, подземным ходом и скрытой от глаз системой отопления. Как это не удивительно, но вскоре Добронравов добрел до дачи, и была она точь-в-точь такой, какой ему представлялась. Заглядывая в высокие окна, он уже знал, что там увидит — столовую с огромным столом, уставленным различными яствами и бутылками красного вина, скромную до аскетизма спальню с деревянной кроватью, рядом с которой стоят мягкие растоптанные сапоги из седельной кожи.

— Ви сталинист? — спросил у Дмитрия Михайловича приятный мужской голос с легким грузинским акцентом.

Добронравов так и не понял, откуда шел голос — казалось, он звучит у него в голове.

— Мм… не совсем.

— Ви умерли до 53 года?

— Нет, что вы. Я после 53-го только родился.

Невидимый собеседник замолчал и долго не издавал ни звука, но Дмитрий Михайлович почему-то подумал, что он курит трубку.

— Хотите остаться здесь? — наконец спросил голос.

— Нет.

— Хотите идти дальше?

— А куда дальше?

— Времени у Добронравова — вечность, перед ним — бесконечность. Все пути открыты. Правильно я говорю, товарищ Мехлис?

Ответа товарища Мехлиса Добронравов не расслышал, так его оглушил пронзительный заводской гудок. От неожиданности Дмитрий Михайлович зажмурился, а когда открыл глаза, то не увидел больше ни леса, ни дачи, ни озера. Вокруг него сновали люди с тачками, шипел пар, вырывавшийся на свободу из огромного котла паровоза, звенел металл. Баба Хопра забивала сваи. От каждого удара земля дрожала так, будто где-то вдали шагал великан. Перед изумленным Добронравовым предстала великая стройка гидроэлектростанции, похожая на гигантский муравейник.

Миллионы тружеников — и каждый занят, делая своё дело: долбит породу, выносит обломки, заливает бетон. У многих рабочих на груди сияли ордена героев труда. Симпатичные комсомолки в обтягивающих комбинезонах весело штукатурили, шпаклевали, красили. На холме возвышалась вышка с громкоговорителем, из которого доносилось "Эх, хорошо в стране советской жить…" Музыка прервалась и прозвучало приглашение для всех желающих записываться в космическую экспедицию на Марс.

***

— Что товарищ, мутит, да? — участливо спросил у Дмитрия Михайловича голубоглазый комсомолец, с которым он познакомился в тренажерном зале подготовительного центра будущих "марсиан".

Нашего героя действительно мутило, но не от тренажеров, а от ответа на вопрос: "А почему не летят на Луну?" Оказывается, Луну давно захватил П3Р — Потусторонний Третий Рейх, выселив оттуда то ли шумерийцев, то ли вавилонян. И теперь надо успеть первыми хотя бы на Марс.

"Какой Марс?! Я же умер! Какие стройки, какие полеты?! Это все ненастоящее!"

— Э, нет! С таким настроением вам тут делать нечего, — решительно заявили Дмитрию Михайловичу крепкие ребята в штатском, выводя под руки из тренажерного зала. — Таких не берут в космонавты!

Сигарообразная ракета стартовала без него, а на Дмитрия Михайловича с ясного неба спикировал бомбардировщик и он бросился бежать, не разбирая дороги. Сначала наш герой бежал вдоль железнодорожного полотна, потом наткнулся на плетеный забор, украшенный сверху перевернутыми глечиками. За ним стоял сельский домик под соломенной крышей.

— Матка — курки, яйки, сало, млеко! Давай, давай! — услышал Добронравов грубые мужские голоса и женский плач.

Хоть Дмитрий Михайлович и был пацифистом, но пройти равнодушно мимо тех, кто обижал женщин, он не мог. Влетев во двор, он обнаружил там бабульку, прижимающую к себе курочку-пеструшку и троих солдат в серой форме с автоматами наперевес. Увидев Добронравова, солдаты разбежались с криками "Партизанен! Партизанен!"

Побеседовав с местной жительницей, угостившей Добронравова яичницей с салом и молочком, наш герой узнал, что партизанский штаб здесь недалеко — у любого немчуры спроси, и он покажет. Дмитрий Михайлович не собирался идти к партизанам, но как только он вышел за порог дома гостеприимной хозяйки, его завертела декабрьская вьюга и бросила в объятия вражеского патруля.

— Аусвайс! — потребовали немцы.

Добронравов порылся в кармане и обнаружил профсоюзный билет.

— Проходи! — сказали немцы, внимательно изучив билет, держа его вверх ногами.

— Не подскажите, как пройти к партизанам? — спросил у солдат Добронравов, вспомнив совет доброй бабульки.

— Через тва дома направо, руссиш швайне, –высокомерно ответили те, подталкивая в спину дулами автоматов. — Иди! Давай, давай!

Партизаны наряжали елку и собирались праздновать Новый Год. Играли на баяне, пели "Бьется в тесной печурке огонь". Печь топили сосновыми шишками и пачками листовок, где готическим шрифтом были напечатаны призывы переселятся в П3Р.

— Оставайся с нами! — предложил Добронравову белорусский партизан, подливая ему спирта в металлическую чашку. — Сам видишь, живем мы хорошо. Но женщин, скажу честно, здесь мало — не любят они военное время.

— Я вообще не понимаю, что происходит? Почему так быстро всё меняется?

— В ПСС собрана романтика всех советских эпох. Мне нравится период ВОВ — вот я тут и живу.

"По ту сторону Советского Стикса — Дворянские гнезда, там контра недобитая живет, — объяснил Добронравову старожил. — Выбери себе усадьбу с мезонином, сиди и ностальгируй, как хорошо было при царе. На Гражданской Войне живут те, кто любит сражаться, но танкам предпочитает конницу. Надоело быть в эпохе гражданской войны? Слушай звуки. Услышишь заводской гудок, просто иди. И мир перед тобой поменяется. Будут заводы, фабрики, стройки. Надоело? Слушай звуки. Услышишь отдаленный рев сирены — иди и мир опять поменяется, будут тебе танковые сражения и партизанские землянки. Здесь каждая эпоха простирается в бесконечность, и только твое желание всё меняет. Или нежелание — ПСС чувствует, что ты "не в своей тарелке" и делает выбор за тебя".

— Хочешь на Марсе яблони сажать? Иди на рокот космодрома, — задумчиво проговорил Дмитрий Михайлович.

— Ну, вот, ты все и понял! — обрадовался партизан. — Не передумал уходить?

— Нет.

— Давай хоть поезд пустим под откос! На посошок!

Дмитрий Михайлович покачал головой.

— Я человек мирный, нет для меня в войне никакой романтики.

— Что ж, каждому свое, — опечалился партизан. — Давай спать, Михалыч, утро вечера мудренее.

Спал Добронравов без сновидений, а проснулся посреди кукурузного поля. Солнце слепило глаза сквозь изумрудную зелень листвы, а капли росы на кукурузных метелках блестели, как алмазы. Запах травы, молочной спелости початков, одухотворенной свежести стоял над бескрайними рядами царицы полей. Стрекотали кузнечики — маленькие зелёные хозяева лугов и холмов, жужжали пчелы. Ветер колыхал упругие стволы, рождая шелестящий звук.

Заметив посреди поля хату-мазанку, наш герой пошел в том направлении. Преодолев клумбы с чернобривцами и грядки с томатами, картошкой и перцем, Дмитрий Михайлович подошел к крыльцу и крикнул:

— Эй, хозяева!

Дверь распахнулась, на порог выскочил мужчина в синих джинсах, черных очках и вышиванке.

— Здравствуйте, гости дорогие. Здоровеньки булы! Я — Никита Сергеевич Хрущев, — представился он.

И, не давая нашему герою опомниться и рта раскрыть, принялся рассказывать о кукурузе. Дескать, единственное в мире высококультурное растение — и еда для человека, и корм для скота, и сырье для алкоголя, и биотопливо.

"Пойдемте, комбайны покажу! И новейшую систему полива! И теплицу арктическую, где выводится сорт кукурузы, способной расти за полярным кругом, и…"

— Никакой вы не Хрущев, — спокойно заметил Дмитрий Михайлович.

— С чего вы взяли? — возмутился мужчина.

— Да хоть бы с того, что вы… индеец.

Мужчине явно не понравились слова Добронравова — земля вокруг его ног начала дымиться, но Дмитрия Михайловича этим было не остановить.

— Индеец в джинсах! — решил он добить оппонента.

Лже-Хрущев откинул длинные иссиня-черные волосы со смугло-красного лица, почесал горбинку орлиного носа. Снял очки. Глаза у него оказались необыкновенные — большие, миндалевидные, сильно косящие к переносице, а главное — зеленые, со зрачками цвета перламутровых кукурузных зерен.

— И снова, здравствуйте! — намного подумав, произнес индеец. — Разрешите представиться — майянский бог кукурузы Кукуцаполь.

— И снова ложь, — не поверил ни единому слову Добронравов. — Кукуцаполь — советское имя, означающее "Кукуруза — царица полей".

— Ессна, советское, — охотно согласился с ним странный тип. — Мое настоящее имя вам ничего не скажет, да вы его и не выговорите. Я, действительно, маянский бог, но… в Риме будь как римляне, а в ПСС… Ну, вы меня понимаете.

— Как же вы попали сюда, не будучи советским человеком? Вообще, не будучи человеком?

— Мне помог наш общий знакомый с речки.

— А! Харон— Харитон?

— Да, как-то раз угостил его поп-корном. Мой потусторонний мир давно закрылся в связи с отсутствием верующих и желающих. Народ разбежался, кто куда. Думал, совсем пропаду, но была в истории вашей страны замечательная эпоха, куда я отлично вписался.

— А где тогда настоящий Хрущев?

— В доме. Пойдемте, покажу.

Кукуцаполь повел Дмитрия Михайловича по запутанному лабиринту комнат, коридоров, залов и внутренних двориков и наконец привел в каморку, где стояла старинная железная кровать с шишечками в виде кукурузных початков. Над кроватью висела грифельная доска. На ней было написано семи— или восьмизначное число — начиналось, кажется, с девятки, заканчивалось на тройку. А на кровати лежал связанный человек в семейных трусах и с кляпом во рту.

— Вы что делаете? — возмутился Добронравов. — Освободите его немедленно!

— Сами освобождайте, — спокойно ответил майянский бог, небрежно прислоняясь к дверному косяку.

Дмитрий Михайлович сделал шаг в сторону кровати, но тут почему-то подумал про… Крым и отступил.

— Будете его развязывать?

— Нет.

Подойдя к грифельной доске, Кукуцаполь стер последнюю тройку и исправил на четверку.

— Тогда не будем мешать, Никите Сергеевичу отдыхать.

Выйдя из дома, Добронравов попытался прислушаться к звукам, чтобы понять, куда ему теперь идти — кукурузное поле простиралось от края до края, и слышен был лишь отдаленный шум работающих комбайнов. Понаблюдав за его мучениями, майянский бог сжалился и сказал:

— Ладно, пойдемте, ещё кое-что покажу. Чтобы поменять эпоху, необходимо не только к звукам прислушиваться — надо шире смотреть.

Кукуцаполь повел нашего героя на задний двор и Дмитрий Михайлович понял, что хатка-мазанка была вершиной гигантской многоступенчатой пирамиды, высокой, как гора.

— Я видел такую пирамиду в фильме у Тарантино, — заметил майянскому богу Добронравов.

— Я тоже, — слегка пожал плечами Кукуцаполь. — Задумка понравилась — сделал и себе такое.

Каждая ступень пирамиды была как этаж дома, и спустится по ней вниз без специального альпинистского снаряжения, не представлялось возможным. Бог указал Дмитрию Михайловичу на площадку с дельтапланом.

— А вы знали, что в СССР свободные полёты на дельтапланах начались с 1972 года?

— Это называется шире смотреть?! — задрожал от страха Добронравов. — Никуда на нём не полечу!

— Почему?

— Не умею!

— Учиться никогда не поздно.

— Боюсь!

— Чего вы боитесь? Разбиться?

Наш герой прекрасно понимал, что глупо бояться смерти, когда ты мертв, но ничего поделать с собой не мог.

— Я еще в теплице хотел побывать, — жалобно попросил он.

— С кукурузой, которая растет за полярным кругом? Дмитрий Михайлович, вам же не пять лет было, когда вы умерли.

— А каску? Каску дадите? — всхлипнул Добронравов.

Закатив зеленые глаза под лоб, Кукуцаполь досчитал до десяти.

— Дмитрий, извините, что я вас так выпроваживаю, но мне, честное слово, некогда. Ко мне друг Юра должен прийти. Он очень известный и занятой человек, а я ему маисовых блинов напечь обещал.

— Юрий Гагарин? — с надеждой спросил Добронравов. — Я бы тоже с ним пообщался.

— Не Гагарин, а Кнорозов.

— А кто это?

Кукуцаполь схватился за сердце.

— Юрий Валентинович Кнорозов — советский историк и этнограф, лингвист и основатель советской школы майянистики. Известен своей дешифровкой письменности майя. Стыдно не знать!

Из-под верхней губы Кукуцаполя высунулись клыки, как у ягуара. Не рискнул больше испытывать терпение бога, Добронравов покорно выслушал краткий инструктаж, закрепил страховку и, взявшись за планку, начал разбег. Добежав до края пирамиды, он сделал прыжок и стал планировать. Под ним пролетали зелёные квадраты полей и зеркала озёр сказочной синевы. Свежий ветер наполнял грудь свободой, а в голове звучали последние слова Кукуцаполя: "Хотите перемен — просто выберите ориентир и вперед". Далёкий горизонт играл с дельтапланом в догонялки и вскоре Дмитрий Михайлович увидел прекрасный город-сад и пошел на снижение. Приземлившись между детской площадкой и стендами с передовицами газеты "Правда", Добронравов оставил дельтаплан лежать на зеленом газоне рядом со свежепобеленной статуей "Девушка с веслом", а сам отправился гулять по городу.

Побродив немного по тенистым улочкам, Дмитрий Михайлович вышел на широкий проспект, где стояли телефонные будки, автоматы с газводой лимонной (3 коп) и апельсиновой (3 коп), а на стенах — рядом с синими почтовыми ящиками, висели автоматы шипра (10 коп). В детстве, если Добронравову очень хотелось в кино или мороженого, а денег не было, он шел по улице и внимательно смотрел под ноги. И деньги всегда находились. Хватало и на мороженое, и на пирожное, и в кино, и маме позвонить. Вот и сейчас, проделав тот же манёвр, Добронравов легко отыскал закатившийся в щель рядом с бордюром десюлик и бросил его в автомат шипра. Дмитрий Михайлович зажмурился, и… на него снизошло освежающее цитрусовое утро с эдакой легкой горчинкой в начале, осенними цветами на холодном рассвете в середине, прогретым на солнце деревом и янтарной смолой в конце. На мгновение Добронравов перенесся на знойный остров Кипр в Средиземном море, а затем проехала поливальная машина и все исчезло. Но наш герой не огорчился, а просто пошел дальше — в уютный сквер на берегу пруда с утками и лебедями.

— Ах, какой красивый молдаванин! Ты заметила? — случайно подслушал Добронравов разговор двух женщин.

Говорили они о высоком, импозантном мужчине, который сидел за одним из столиков летнего кафе. Перед ним стояла бутылка "Букет Молдавии" и граненый стакан. По радио звучала песня Высоцкого "Диалог у телевизора". Мужчина тихонько подпевал, выбивая такт ногой, и одновременно читал какую-то инструкцию. Её он изучал с большим интересом, смешно шевеля черными густыми бровями. Эти великолепные брови Добронравов узнал бы из миллионов.

— Здравствуйте, Леонид Ильич! — волнуясь, произнес Дмитрий Михайлович, подходя поближе к столику.

А волноваться у нашего героя причина была. Еще при жизни, он в шутку как-то пообещал сам себе, что он скажет генсеку Брежневу, если вдруг после смерти они увидятся. Леонид Ильич поднялся со стула и сердечно поприветствовал его, как старого друга.

— Леонид Ильич! — торжественно начал Добронравов. — Вот говорят, застой, застойные годы… А для меня — это лучшие годы моей жизни!

Снисходительно улыбнувшись, генсек ничего не ответил, но попросил Дмитрия Михайловича передать ему грифельную доску и кусочек мела, лежащие на соседнем столике. Исправив последнюю цифру, Леонид Ильич окликнул официантку:

— Люсенька, можно вас?

К столику величаво, как пава, подплыла официантка. Белый накрахмаленный фартук, белая шапочка, блокнотик и карандаш в руках. Красивая, как модель из заграничного журнала.

— Люсенька, сегодня я встретил дорогого товарища — Дмитрия Добронравова. Чем мне его порадовать? Что вы порекомендуете?

— Бутылочку кокура из Массандры, салат оливье, лобио, буженину, картошечку и дыньку, — защебетала девушка. — А на второе борща, мититей по-молдавски, столичной грамм по 150, огурчики и строганину. А потом компот с булкой.

— Компот? — с сомнением потянул генсек. — Дмитрий Михайлович, а хотите кефира? Врачи рекомендуют.

— Сто лет уже не пил советский кефир, — скромно вздохнул Добронравов.

— И два стакана кефира!

— Сию минуточку! — официантка сделала пометки в блокнотике и упорхнула на кухню.

— Посмотрите, Дмитрий, какую занятную вещицу мне дали почитать, — с этими словами Леонид Ильич протянул Добронравову листок с инструкцией.

Там было написано:

 

Инструкция "Сообразим на троих"

Сигналом к выполнению инструкции является знак из трёх пальцев на лацкане у стоящего возле подъезда мужчины. Он означает, что три человека должны самоорганизоваться, скинуться по рублю и купить в бакалее бутылку столичной за 2.87 руб. и сырок "Дружба" за 13 коп. Рекомендуемое место распития — гараж, скамейка в парке и т.п.

 

— А вы про это знали? — спросил генсек у Добронравова.

— Да. А если стакан не взять из дома, то его можно добыть в автомате с газировкой. Леонид Ильич, вы ведь давно в ПСС. Куда мне пойти? Посоветуйте.

— В Кукуцаполье были?

— Где?.. А, да, был. Только оттуда.

— Как там Никита?

— Отдыхает, — уклончиво ответил Добронравов.

— А вам покой только снится? Не нравится здесь?

— Нравится, но… — замялся Дмитрий Михайлович, не зная, как объяснить.

— Понимаю, — не стал настаивать на ответе генсек. — Хочется остаться, но надо уходить. Как и ему…

— Кому? — Добронравов проследил за взглядом генсека и увидел парящего в небесах олимпийского мишку. Воздушные шарики, добрая, немного грустная улыбка, поднятая в прощальном жесте лапа и взгляд полный надежды. Ком подкатил к горлу нашего героя от нахлынувших воспоминаний, он встал из-за стола и город тут же исчез.

Дмитрий Михайлович стоял один посреди березового леса со стаканом кефира в руках.

***

Мишка летел медленно и низко, почти цепляя нижними лапами верхушки деревьев, и Добронравову не составило особого труда следовать за ним. Вскоре Дмитрий Михайлович почувствовал под босыми ногами мокрый песок — он и не заметил, как разулся. Оглядевшись, Добронравов понял, что идет уже не по лесу, а по песчаной морской полосе. Справа холмы, поросшие прямыми соснами, слева море, под ногами — янтарь. Рижское взморье! Желтые и оранжевые, прозрачные и мутные кусочки янтаря приятно холодили босые ступни. Мягкий, теплый внутренний свет янтаря притягивал взгляд. Дмитрий Михайлович наклонился, набрал горсть песка и промыл водой — в ладонях остались прекрасные кусочки застывшей смолы.

В некоторых янтарных осколках были пузырьки воздуха, а в некоторых — навек замурованные муравьи и мушки. А вон под водной гладью блестят янтарные камни, величиной с кулак боксера! А вон там, еще дальше — на глубине, на самом дне, мерцает янтарный кубок на янтарной столешнице и темно-медовая шкатулка отражается в зеркале с багряным окладом. С годами слезы древних сосен утрачивают светлую лёгкость, приобретая взамен темную имперскую помпезность.

Еще шаг вперед и оказался бы наш герой в Янтарной комнате. Она манила прикоснуться к себе, познать величие, ощутить себя хозяином империи. Янтарные стены уже поднимались вокруг Дмитрия и закрывались янтарные двери, но олимпийский мишка улетал за холмы, а наш герой чувствовал, что нельзя упускать его из виду. Выбравшись на дорогу, Добронравов обнаружил под кустом свои ботинки, присел на траву, чтобы обуться и как только он их зашнуровал — тут же раздался резкий звук тормозов. Дмитрий Михайлович поднял глаза — рядом с ним остановился синий Москвич-2141. Водителем оказался парень с корейскими скулами и русской улыбкой.

— Представляться нужно? — весело подмигнув, спросил он.

— Нет, — ответил Дмитрий Михайлович. — Не нужно.

— Садись, подвезу!

— Подождите, Виктор Робертович! Знаете, что я давно хотел вам сказать…

— Знаю, — рассмеялся Виктор. — Ты, Витя, пел "Перемен требуют наши сердца", а мы тебя слушали и подпевали. И вот они пришли… перемены. Да только, ну их на к@й, такие перемены! Правильно?

— Да! — удивился Добронравов.

— Достань из бардачка мел и грифельную доску. И… ты в курсе, что нужно делать.

Дмитрий Михайлович сел на переднее сидение. Виктор спросил:

— Куда поедем?

— Не знаю.

— В реинкарнацию веришь?

— После того, что видел после смерти — верю теперь во всё. Самое невозможное — возможно. Я даже на дельтаплане научился летать.

— Отлично. Только ради этого стоило умереть. Сейчас дождемся зеленого света, — сказал Цой, кивая на неизвестно откуда взявшийся на пустынной дороге светофор. — И в путь! Навстречу переменам.