Пламя Асгрима
С одиноких, стоящих лишь вдоль стен Ай-Нарвы деревьев ветер сдувал последние листья. Осень пришла злая, несговорчивая. То неделями моросит непрекращающийся мелкий дождь, то подморозит так, что опасаешься за посевы. Порой и зимы были не столь суровы.
Листья падали на стены, цеплялись за острые края деревянной сетки, перелетая на ту сторону или оседая на верхней перекладине. Деревья оголялись, прощались с могуществом кроны летних деньков. Теперь им не защитить Ай-Нарву от посторонних взглядов.
В самом же посёлке словно и не было ни травы, ни кустов, ни деревьев. Дома, храм, колодцы, сараи, амбары — всё вперемешку, всё деревянное и мрачное. Наверное, злая осень постаралась.
Осень…
Она жила в голове каждого жителя после того, как стало известно, что Седые, или Старцы, как их называли в шутку самоуверенные парни, перешли границу Куоррена. А это значило: Седые скоро будут здесь, и никому шутить и в голову не придёт.
Наглухо закрыты двери Храма, стяг Славы Единому снят и не призывает больше добрых и верных спутников воссоединиться для молитвы, потому что спутники-то все попрятались за глухими стенами и крепкими замками. Двери Храма закрыты, как и двери каждого дома в Ай-Нарве. Она живёт лишь надеждой на чудо.
Ай-Нарва — "трава на камнях". Так назвали поселение древние ворлокцы, жившие на землях Куоррена сотни лет назад. Трава на камнях… Она и так проросла на границе нелепой травой, бесприютной и тревожной.
Заблудившиеся листья гуляли по нетоптаной пыли опустевшего посёлка. Изредка выглядывали из окон бледные лица, чтобы тут же спрятаться обратно. Прочие же, раз спрятавшись в глубоких подвалах, не рисковали даже для проверки отпирать железные засовы тяжёлых люков.
Они привыкли страдать от набегов кочевников. Пережидали, отсиживались. Когда еда заканчивалась, выходили на свой страх и риск. Иногда выходили вместо дома на пепелище, но это было лишь в радость — дом отстроишь новый, а вот жизнь…
Всякий раз отправляли гонцов в Йемель, столицу Куоррена, но быстрее варвары минуют нищую Ай-Нарву (что взять с "травы на камнях") и отправятся дальше грабить, чем помощь прибудет. Да и прибудет ли? В Йемеле своих проблем хватает. Они только рады будут, если жители окрестных деревень им бы отбиться помогли.
Но Куоррен ещё держался. Ай-Нарва же, на удивление, ещё жила.
Только недолго этому счастью быть.
Все знали, что произойдёт скоро, совсем скоро… Седые — они же не кочевники.
Никто не верил, что может выйти наружу и родной дом в целости узреть. Не верили, но надеялись на малое: что Седые просто пожгут всё и дальше поскачут. Только бы не лютовали. Кто ж их знает, нелюдей этих. Как начнут народ из земли выкуривать, а то и хуже — пустят яд под землю…
Были те, кто решились наскоро собраться — в степь уйти. Может, успеют дойти до Йемеля, а может, нагонят их и смерти предадут.
Большинство же осталось, как и принято было в Ай-Нарве. Трава на камне расти должна или под камень прятаться, но не сбегать — не к добру это.
Седые шли с востока. Не то что местный, но ни один варвар не рискнул бы отправиться в те края, откуда не возвращаются. Однажды оттуда пришёл сумасшедший, он дико кричал, о чём-то предупреждал, рвал на себе волосы и бросал их в огонь. Молодёжь смеялась, а старики побаивались — всё же с востока пришёл, а значит, видел их воочию. Тех, чьим именем пугали непослушных детей. Тех, чьи тени, казалось, поджидают тебя в вечернем сумраке.
Сказки про Седых приносили кочевники. Мирные, которые лишь требовали ночлега и пищи. И сказки ужасали своей фантастичностью: Седые пожирают неродившихся младенцев; убивают душу, оставляя тело жить; взглядом заставляют окаменеть; хоронят людей заживо. Походили Седые, по их рассказам, на древних стариков, только без бороды и длинных волос: сухие, сморщенные, но жилистые, с выпученными глазами под опухшими веками, дряблой кожей и неровными треснувшими ногтями.
В Ай-Нарве мало кто верил россказням, но на восток ходить никто не отваживался. Даже те удалые молодцы, что называли Седых Старцами.
Злая осень принесла с собой страшную весть. Сначала жители с опаской всматривались в туманную даль: не покажутся ли на горизонте полчища несметной армии? Армии, не идущей на переговоры, не берущей в плен, оставляющей после себя лишь выжженную землю. Или вообще ничего.
Злая осень оставила от Ай-Нарвы только пожелтевшую траву на камнях да опавшие листья на путешествующей с ветром пыли, словно спутники Единого, идущие с ним по бескрайним просторам Сущего.
Неудачливый лист попал в руки нищего, сидящего на паперти закрытого Храма. Нищий повертел сухой лист в руках, а потом резко стянул стебель в ладонь и сильно сжал, измельчив пятиугольное чудо в крошево. Кусочками мозаики падали на землю тонкие пластинки, а нищий затуманенным взглядом смотрел на восток.
ххх
Удары усталых копыт по жёсткой земле нарушили гробовую тишину. Нищий приподнял голову в ожидании чуда. Безумные воспалённые глаза уставились взглядом хищной птицы на дорогу. Словно весенний ветер возродил потухший огонь из золы и тлевших углей. Его знобило, желудок скручивало от адского голода, кожа на голове нестерпимо зудела от вшей, но боль уходила куда-то в будущее, которого не будет. Потому что без Него нет жизни.
Только глаза упорно продолжали верить в чудо, искали надежду узнать Его в топоте копыт и ответе земли на радостный топот.
Всадник выскочил из туманной дымки, рассекая воздух хлыстом. Время превратилось в бесконечные секунды ожидания. Лошадь клонила морду книзу, готовясь упасть для последних вздохов.
Он?
Всё ближе и ближе… Нищий всматривался в смутные очертания, и лицо его старело так же стремительно, как приближался одинокий всадник.
Нет, не Он…
Его больше не будет.
Никогда…
Такое страшное слово. За столько лет можно бы и привыкнуть, теряя родителей, друзей, знакомых. Тех, кто никогда не придёт больше и не улыбнётся, чей голос будет отныне звучать лишь в воспоминаниях, а привычки станут казаться милыми.
Можно привыкнуть — он так и сделает, вот только нельзя привыкнуть к тому, что в мире больше не будет Его.
— Уходи, старый, беги! — Всадник соскочил с лошади, которая вяло поплелась в тень трактира, чтобы прилечь. — Разве не знаешь, что Седые идут? Хочешь, чтоб тебя поджарили, а?!
Чересчур заботливый о судьбе старика, приезжий схватил того за плечи и с ненавистью тряс, глядя в тупые безразличные глаза. Но боль памяти сжигала всадника изнутри, рвалась наружу, рвалась, чтобы спасти неразумных, не знающих, что их ждёт. Руки тряслись, вцепившись в слабые плечи, сжимая их, чтоб самому не свалиться наземь. Он чувствовал себя вырвавшимся с того света, с загробного мира. Сзади подгоняли настоящие чудовища, а перед ним — настоящий мертвец.
— Куда уходить? — разжался для вопроса беззубый рот.
— Прячься!!! Они идут, ты хоть понимаешь?!
Нищий продолжал так же без участия глядеть, словно теряя лицо всадника в бесконечности видимого пространства.
— Зачем прятаться? Всё потеряно.
— Жизнь не потеряна. Прячься!!!
— Моя жизнь… Она угасла вместе с Ируэлем. С его смертью…
Едва он произнёс это вслух, дыхание стало учащаться. Нищий схватился за сердце, глаза выпучились и смотрели на незнакомца страшным ликом агонии.
— Ируэль, твою мать, откуда ты вообще знаешь…
Всадник схватил старого попрошайку за шкирку, свистом подозвал лошадь и взвалил ей на круп тощее тело. Слабо подгоняя, повёл её по улицам Ай-Нарвы. Можно не торопиться: люди попрятались в норы, Седые почти на пороге. Вот оно, последнее мгновение, последний путь — путь домой.
У знакомой двери он остановился. Она всё та же: квадратное окошечко с резной виноградной лозой по краям, массивная ручка, запах краски и сирени — таким и вспоминался на войне этот запах родного крыльца.
Постучал три раза. Громко постучал. Гулкий отзвук разнёсся по пустому дому.
И снова тишина.
Постучал снова — без ответа.
На миг в голове возник образ, будто стучишься не в дверь, а барабанишь по крышке гроба в надежде, что разбудишь дорого тебе человека.
Мужчина посадил старика на крыльцо, посмотрел на дорогу, сощурив левый глаз. Прикусил нижнюю губу и с силой сжал пуговицу на кожаном жилете.
Обрушился на дверь плечом, потом ещё раз. Схватился за ушиб и присел около нищего. Где-то внутри послышался скрип и лёгкие шаги. Мужчина насторожился, вскочил на ноги и снова стал барабанить в дверь.
— Откройте! Это Орсон! Откройте же! Я вернулся! Я пришёл к вам. Милая, дорогая, это же ты — ну, открой.
Тишина.
— Открой! Ради Элочки и Йогеля, открой.
Нищий видел страх в глаза воина. И неизвестно чего тот боялся больше: Седых или предательства. Неужели семья оставит его Седым, оставит вернувшегося из пекла?
— Открой… Я Орсон, поверь. Я люблю вас.
Щёлкнул замок, и дверь со скрипом приоткрылась. Сердце нищего, этот уголёк, дрогнуло впервые за последний месяц. На пороге стояла женщина, дрожащая, с немытыми, торчащими в стороны клоками волос.
— Орсон… Это вправду ты? Ты же не Седой, не обман? — Она бросилась на шею к мужу. Руки жадно ощупывали родное тело, проверяя, не сон, не мираж ли это. А нищему хотелось плакать, только нечем было. Он смешно глотал осенний воздух резкими вдохами и походил на рыбу, выброшенную волной на отмель.
— Пойдём, старый, тебе не место на улице, — оторвавшись от жены, Орсон пригласил внутрь нищего. Она вопросительно посмотрела на мужа, но тот уверенно кивнул. Бродяга невольно отметил: его назвали старым, а не стариком, не… старцем… Словно боясь призвать словом надвигающуюся тьму.
Внутри было так же холодно и сыро. И темно. Ставни закрыты и заколочены. В печи осела твёрдым комком холодная зола.
В углу дощатого пола поднята квадратная крышка — вход в каменный погреб.
— Эла, Йогель, он вернулся! — захлёбываясь, сиплым голосом донесла радостную весть женщина куда-то вниз, в разверстую пасть пола.
Нищий насторожился.
Он?
Нет, Он не вернулся… Он не вернётся никогда.
Его больше не будет.
Никогда.
Детский визг и старческий кашель были ответом на радостную весть. Нищий отмахнулся от навязчивого прошлого и подошёл к погребу.
Орсон уже спускался под радостные возгласы туда, где ждала семья. В темноте он мог обнять всех и только на ощупь определить, чьи плечи судорожно вздымаются около груди, чьи волосы уткнулись в плечо.
Старик спустился следом. Супруга воина шла последней и плотно затворила крышку, повернула ключ в замке, заперев шестерых людей в холодном погребе. Осталось лишь сидеть и ждать, пока не захочется пить так сильно, что придётся рискнуть.
Глаза скоро привыкли к темноте, и нищий смог рассмотреть счастливую семью, прикорнувшую на могучих плечах отца.
Девочка и мальчик, судя по всему, погодки. Они росли в беспечности, они ждали от мира лишь добра. Таким же в детстве был и Он…
— Откуда ты знаешь Ируэля? — шёпотом спросил Орсон, поправляя волосы девочки, закрывавшие ей пол-лица.
— Я его слуга.
— Почему же ты не был с ним там... где были все мы, его слуги? — Лёгкий укор не покоробил нищего.
— Он запретил мне быть там…
— И правильно… Там — пекло. Я вырвался чудом. Сейчас закрываю глаза и не могу вообразить ничего хуже… Неужели мы сгинем? Ируэль… Он не сдавался до последнего. Он великий вождь… Король, чья слава не померкнет. Я не знал людей, равных ему.
Орсон замолчал. Нищий внимал каждому слову, снова не чувствуя боли, голода и усталости. Ируэль… Орсон говорил про Ируэля, а это значило больше, чем всё остальное в этом треклятом мире.
— Ируэль был нашей последней надеждой, и все это понимали. Я не был с ним с самого начала, когда он ещё боролся за престол. Не был с ним, когда он призывал весь Хейден объединиться против врага на востоке. Я не был с ним… Зато видел его царственную осанку, когда Ируэль впервые въехал в Йемель со своей гвардией. Я почувствовал: вот настоящий король. Я поверил: теперь мы дадим отпор врагу. Куоррен наконец-то не будет один против армии Седых.
Воин замолчал, словно сквозь стену погреба узрел прошлое. Широкая ладонь, немного дрожа, нежно сжимала девичье предплечье. Никто не смел перебивать Орсона. Это была его исповедь. И музыка для старого измученного сердца нищего.
— И все мы пошли туда, на последний бой. Мы отправились уничтожить логово Седых, чтобы навсегда… С нами была армия союзников всего Хейдена и лучший из королей. Мы шли побеждать. Если б только знали, что нас там ждало… Те набеги Седых были крохами огромного пирога.
— Так что же Ируэль? — не вытерпел старик.
— Ируэль пал…
Топор опустился на плаху вместе с каменным словом. Глаза перестали лучиться во тьме, старик больше не видел ни Орсона, ни его семью — всё потонуло в безраздельном мраке.
— Мы бились отчаянно, но они как грибы после дождя: мы теряли людей, чтобы завалить хотя бы одну тварь, как на её месте появлялись десятки новых. Я не знаю даже сейчас, сколько их там. Но они идут сюда. Они близко. Мы слишком слабы. Все мы. Все люди. Наверное, это наши последние дни. Седые не оставят и камня от королевств Хейдена.
— Лишь трава на камнях…
— Что? — переспросил Орсон, но старик ушёл в себя и уже не слышал ничего.
Прижимаясь к главе семейства, домочадцы продолжали верить в чудо. В то, что всё как-нибудь закончится хорошо. Рассказы о поражении гуляли по опустевшей Ай-Нарве ещё с утра, когда явились первые вестники, раненые, уставшие, умирающие. Люди стали убегать, прятаться, делать запасы.
Но в душе оставалась вера в чудо.
И вот оно, чудо: отец, муж, сын — Орсон вернулся! Последний из вернувшихся с войны. Тот, кого уже и не чаяли увидеть среди живых.
Вместе с его возвращением в душе нищего тоже загорелся огонёк надежды. И так же внезапно потух, оставляя после себя ещё больше пепла.
— А почему ты оставил Его там? Почему ты вернулся, а Он — нет?
Жена Орсона приподнялась, чтобы выгнать злоречивого старика. Они дали ему приют, спрятали, а тот смеет обвинять мужа в трусости! Вонючий нищий лезет на рожон! Но Орсон остановил жену. Он смотрел в бездонные глаза старика, проник в их пустое нутро. А потом закончил исповедь:
— Потому что битва была проиграна, старый, первый король Хейдена умер, и моя смерть не принесла бы никакой пользы.
Нищий услышал лишь одну фразу: "Король умер". Как это так? Разве мог умереть тот, кто так беззубо улыбался в свои пять лет и бесхитростно смотрел на мир наивными светлыми глазами?
— Пап, а я буду рыцарем?
— Конечно, — отвечал он тогда сыну. Ируэлю, или Рули, как его звали домашние, впервые довелось побывать на турнире. Восторгу мальчика не было границ, а отец лишь ухмылялся: хорошо, что Рули понравилось, ведь тот прочил ему большое будущее как мужчине, воину, правителю хотя бы своих земель. Кто бы мог подумать, что в далёком будущем Ируэль сможет собрать под свои знамёна все королевства Хейдена!
— Рыцарем-рыцарем, ты недалеко метишь, сынок, ты станешь великим королём! Ты славный мальчишка, Рули. Я верю в тебя. Ты тоже верь. Ведь, знаешь, если захотеть, то и до звёзд можно рукой подать. Вот взял и поймал звезду. Говорят, один мальчик так и сделал. Во-первых, он верил. Во-вторых, он тренировался каждый день: заставлял взрослых кидать ему разные вещи, чтобы стать ловким. Ну, и в-третьих, он ждал вечерами, когда же звезда упадёт с неба. И мальчик дождался...
Маленький Ируэль смотрел на отца немигающим взглядом. Тогда-то он и поверил ему, поверил в легенду, в мечту…
Отцу пришлось уйти из жизни сына давным-давно. Просто скрылся во тьме, залёг на дно, не оставив после себя и следа. Потому что так надо — Ируэль вёл опасную игру, у него не было ни жены, ни детей, мать умерла сразу после его рождения. Оставался только отец… И тот знал, насколько опасно находиться поблизости. Нет, опасно не для своей шкуры — соперников не остановят заповеди Единого, а старик не хотел заставлять Ируэля делать самый мучительный выбор в жизни. Тогда он и стал нищим, попрошайкой, что вечно шнырял по столице, подсматривая, подслушивая, выискивая внимательным взглядом где-то в толпе силуэт сына.
Что думал Ируэль все эти годы? Вспоминал ли его? Понимал ли, что отец всегда рядом, что он не бросил… Он стал тенью, вечно голодной и обессиленной. Однажды он заметил другую тень, скользящую вдоль стены королевского замка. Нищий поднял тревогу — стража спугнула убийцу, погналась за ним и настигла у самого порта. За это время старик успел уйти прочь, чтобы не задавали лишних вопросов.
Он охранял покой сына.
Но пойти с ним на восток не отважился. Просто не выжил бы в тех землях в одиночку.
И теперь винил себя за малодушие. Может, уставший и голодный, но он вынес бы Ируэля с поля битвы. Никто не спас короля! Он бы спас сына… Как делал это всегда.
А ведь Ируэль так и не узнал, что отец всегда был рядом.
Всегда…
— Они пришли, слышите? — отчётливо произнёс Орсон, подняв голову кверху, откуда наконец стали доноситься звуки после длительной гробовой тишины. Какие-то шумы: то ли крики, то ли треск. — Остаётся ждать.
— И молиться, — добавила хозяйка. Орсон взглянул на неё, хотел что-то сказать, но потом решил всё же лучше смолчать. Пускай себе молится.
Шум становился громче. Теперь отчётливо можно было различить треск — выламывали дверь, крушили ставни на окнах.
Шаги.
Обитые железом сапоги цокали по дощатому полу. Отдалённые крики и плач вливались в нестройный набор звуков нового мира. Страшно было и думать, во что превращалась Ай-Нарва.
Старик закрыл глаза, пытаясь спрятаться от кошмаров, заткнул уши, но в голове возникали образы, картины, словно наяву.
Полыхающие кровавым пламенем дома. Крыша падает на обгоревшие брёвна, заживо хороня спрятавшихся в погребах хозяев. Уродцы волочат по улицам жителей, не сумевших хорошо спрятаться от захватчиков. Лица исцарапаны, кожа ободрана, а в глазах — безумие. Это всё, что осталось от понимания смысла жизни в таком мире.
Пламя Асгрима! Наверное, это и есть оно, обещанное пламя, в котором должен сгореть весь мир в час его гибели. Старик чувствовал — это оно, точно. Пламя, что сожжёт мир дотла.
Пламя Асгрима! Похоронный гимн в честь погибшего короля, первого короля Хейдена.
Пламя Асгрима! Хейден исчезнет в огне, чтобы дать начало новому миру, где никто не захочет знать, каким был Ируэль, последний король…
А ему, нищему старику, здесь нечего терять. И так уже потерял всё.
С Ируэлем умерла жажда жизни.
Всё! Всё было напрасно: ночи без сна, уроки, поучения, игры, добрые сказки — тот, кому он посвятил жизнь, погиб. С ним погибло и дело, которому в свою очередь он посвятил жизнь…
Интересно, каково Единому наблюдать, как дотла будут сгорать королевства, веками почитавшие его. Наверное, так же больно — им посвятил он столько времени. Или ему вообще всё равно? Позволил же такому случиться…
— Пап, что с нами будет? — В голосе маленького Йогеля, сына Орсона, старику послышался тонкий голосок Ируэля, Рули, навечно запечатлённый в памяти.
— Всё будет хорошо. Я с вами. Мы живы. И мы справимся. — Казалось, Орсон выдавливает слова сквозь зубы.
"Хорошо уже не будет. Никогда не будет. Зачем ты врёшь сыну?" — Нищий хотел произнести вслух, но постеснялся быть грубым по отношению к хозяину дома.
Как может быть хорошо, если Его убили. Там, в чужих землях, обрёл вечный покой храбрый воин, герой, король, сын... К сожалению, не отец.
А мир пожирает пламя. Асгрим решил начать с "травы на камнях", с самого несвойственного для жизни места. Видимо, чтобы уничтожить саму жизнь под корень.
Большие глаза, светлые и такие добрые, с непониманием взирали на старика. Чего мальчишка от него хочет? Или боится? Или что-то ему не нравится? Может, утомлённый вид?
— Чего тебе, мальчик? — шёпотом спросил нищий.
Мальчик испугался, прижался к отцу.
— Не кусаюсь я. Просто ты смотрел на меня, как на зверя.
Орсон оттолкнул мальчишку: нечего мужчине бояться стариков.
— Почему вы были там? Там, снаружи? — спросил Йогель, чувствуя поддержку отца уже не телом, а разумом.
— Я ждал.
— Кого?
— Короля.
— Он умер.
— Я знаю.
— И всё-таки ждали?
— Да. Я его всегда буду ждать.
— И дождётесь. Я стану таким же, каким был король Ируэль!
Орсон усмехнулся словам сына, но был за него чрезвычайно горд. Хороший воин, муж мог бы вырасти из мальчонки. Обучил бы его сам, потом отправил на службу… Но теперь нет и надежды на то, что хоть кто-то увидит свет дневной.
— Я стану! Не смейся, отец! Я верну всё это: у нас снова будет дом, кровать, игрушки. Я верну их! Как смели они уничтожить наш мир?!
"Для него в цене игрушки, для меня — мой сын, а для Единого?" — думал старик, глядя на страдания мальчишки, так похожего на маленького Рули.
— Ты глупый мальчишка. Ты маленький и глупый. Ты не кололь Илуэль, — из-под плеча отца плаксиво вещала Эла, дочка Орсона.
— Нет, я не глупый!
— Глупый! И маленький! Тебе до Илуэля ласти как до звёзд.
— И пускай! Я дотянусь до звёзд! Отец, ну скажи… Я ведь дотянусь до звёзд?
— Да, Йогель, дотянешься. Если сильно захочешь…
Старику показалось, будто всё повторяется. Мир вертится по кругу, и каждый виток приближает его к какому-то неизбежному финалу. Сейчас снова всё повторялось. Вот мальчик, который хочет стать королём. Вот его желание дотянуться до звезды. Что сказать ему? Неужели снова?..
— Ты дотянешься, — отчеканил нищий. Йогель встрепенулся, не ожидая поддержки со стороны чужака. — Дотянешься. Говорят, один мальчик дотянулся. Просто, во-первых, он верил. Во-вторых, он тренировался каждый день: заставлял взрослых кидать ему разные вещи, чтобы стать ловким. В-третьих, он ждал вечерами, когда же звезда упадёт с неба. И мальчик дождался...
— Я дотянусь до звезды, мам? Я справлюсь? — Йогель волновался, словно сейчас решалась судьба мироздания.
А старику казалось, будто что-то осталось недосказанным. Будто поведал не всю правду о том мальчике. И старик ответил. Вместо мамы.
— Дотянешься, Йогель, только звёзды — они ведь холодные, бессердечные, и до тебя им нет никакого дела.
Теперь, кажется, всё сказал. Слёзы катились вдоль переносицы, но, не замечая их, он повернулся к Орсону и зачем-то снова спросил:
— Почему ты оставил Его там?