До конечной, а там посмотрим
На перроне пахло путешествием. На перроне пахло креозотом, которым пропитывают шпалы, машинным маслом, теплой влажностью и дымом.
В вагоне пахло курицей в фольге.
Приехали.
— Добрый вечер, — улыбнулась мне очкастая физиономия.
— Доброй ночи, хотите вы сказать.
— Кому что. Я, например, сова.
Я кинул чемодан под сиденье и сел к окошку. Не люблю говорить с соседями, люблю сидеть у окошка.
Мои соседи обычно бестактны.
— Вы в отпуск или по работе?
Я попытался сообразить, какой ответ способен спровоцировать меньше всего вопросов у болтуна.
— Путешествую.
— Далеко едете?
— Взял билет до конечной, а там видно будет, — при этих словах я с подчеркнутой деловитостью отодвинул занавеску с окна.
— Ещё не тронулись. Сначала проводница пройдёт проверит документы.
— Обычно документы проверяют после отправления.
— У вас так? — он выждал несколько секунд и продолжил. — А у нас, знаете ли, по-другому. Вы ведь не местный?
— Путешествую, — я уставился в окно.
— Действительно, о чём это я! По вам сразу видать — перелётная птица.
Мне вдруг подумалось, что вагон благоухает именно его курицей в фольге. Знаете, есть такая категория пассажиров, которые всегда ездят на нижней полке, не дают спать по ночам, а днём весь день либо храпят, не давая людям с верхних присесть и поесть, либо, в редкие часы бодрствования, жуют свою курицу, которая воняет на весь вагон и портит людям поездку. Он явно был из тех, кто ест курицу. В семье не без таких.
Я вспомнил про свою растворимую лапшу и понял, что хочу есть. Через полчаса после отправления можно будет взять кипятка и приготовить себе ужин. А ещё попросить у проводницы стеклянный стакан с железным подстаканником, пакетик, сахар и лимон. Дома я всегда пью хороший дорогой чай, никаких пакетиков и никаких добавок, только листья и вода нужной температуры. Но что поделать — я обожаю стеклянные стаканы с подстаканниками. Я не могу представить себе путешествия без стеклянных стаканов с подстаканниками! И стеклянные стаканы с подстаканниками годятся к использованию только в комплекте с дешёвым чаем из пакетика, сахаром и лимоном, купленными у проводницы за бешеные деньги. Ничего не поделаешь. Вкус чая из стеклянного стакана с подстаканником — это вкус путешествия, и у него есть цена.
Поезд тронулся. Я прильнул к окошку, пытаясь разглядеть медленно плывущие за окном пейзажи. Через десять минут пейзажи сменились почти непроницаемой чернотой — увидеть можно было только звёзды, и те с трудом из-за включённого в вагоне света.
— Теперь до утра ничего интересного, — радостно заявил мой сосед, — завтра солнце будет.
На своё счастье и к моему облегчению, мой сосед обошёлся без курочки и даже без варёных всмятку яиц: всего-навсего скромненько клевал аккуратно разложенные на газетке помидоры. Один лишь вопрос не давал мне теперь покоя — неужели это мне придётся вытирать со стола томатный сок прежде, чем есть свою лапшу.
Мой сосед не оставлял беспочвенных попыток завести разговор, а потому я пошёл к проводнице не через полчаса, как планировал, а через пятнадцать минут, и кипятка, конечно же, не получил. Зато обзавёлся стеклянным стаканом с подстаканником, пакетиком невкусного чая, кубиком сахара и кусочком лимона.
— Что, кипятка ещё не дали? — спросил мой не по разуму догадливый сосед.
Я что-то ответил.
— А вы знаете, что эти стаканы вошли в моду всего-то лет пятьдесят как?
А мне вдруг подумалось, что сахар и лимон положено класть для того, чтобы дешёвый чай не казался таким противным. Это внезапное открытие так поразило меня, что я пропустил глупый вопрос мимо ушей. Моя оплошность доставила мне бесчисленное количество удобств, потому что сосед замолчал надолго. Я успел дождаться кипятка, приготовить себе скромный ужин, съесть его, а после переодеться в пижаму и лечь спать.
Мой сосед и впрямь оказался совой. К чести своей, после отбоя он держал себя паинькой и уважал чужой сон.
Проснувшись, я обнаружил, что на верхнюю полку к нам подселили соседку. Она встала почти сразу после меня и тут же попросилась присесть рядом. Я не стал возражать, тем более, что мой совиный сосед занимал всю поверхность своей полки и менять положения тела пока не намеревался. Соседка оказалась тихоней, заводить разговор не спешила, сидела себе спокойно и умывалась. Мы замечательно провели утро, а к обеду лучи жёлтого карлика заставили-таки очкастого лежебоку проснуться.
— А вы, я смотрю, жаворонок, — сказал он мне, — доброе утро, мадемуазель.
Соседка промурчала что-то в ответ и продолжила умываться.
— Солнце уже проехали? — спросил он, ни к кому особо не обращаясь.
Я не стал ничего говорить — он мог сам легко ответить на свой вопрос, посмотрев в окно.
— Нет пока, — промурлыкала соседка, — мы прошли пояс астероидов, Марс, подъезжаем к Земле. Если там будет остановка, увидим Луну как раз в нашем окне, справа по ходу движения.
— А вы разговорчивей, чем кажертесь на первый взгляд, — цокнул клювом я.
— Просто вы сидите сычом и всем своим видом показываете, что не хотите общаться.
— А как же мне ещё сидеть прикажете?
— Ну конечно же, сыч! — хлопнул себя по лбу мой сосед. — А я-то думаю, почему вы такой сердитый.
Пока позорище семейства совиных осмыслял своё открытие, в наше купе вошёл ещё один кошачий.
— Не будет на Земле никакой остановки, — промурлыкал он, — официально поезд останавливается там по требованию, но я ещё ни разу не видел пассажира, который бы вошёл или вышел на Земле.
По запаху, который незваный гость принёс с собой, я понял, что курицу в фольге вёз именно он.
— … и я ни разу не видел разумного, который видел бы пассажира, — продолжал нахальный незваный гость, — который вошёл бы на Земле. И не видел разумного, который видел разумного...
Я уже начал придумывать, как бы потактичнее намекнуть нахальному любителю курочки, что ему здесь не рады, когда голос подал сосед с нижней боковушки. Сосед оказался ящером. По причине излишней и совершенно неуместной на мой взгляд вежливости он предложил кошачьему присесть.
— Говорят, на вершине эволюции в Солнечной системе млекопитающие, — сказал вежливый ящер, — но не кошачьи и не собачьи, а всего один вид из отряда приматов.
— Всего один? — изумилась наша соседка.
— Всего один.
— Почему никто никогда не видел в поездах приматов с Земли?
— А чёрт их знает.
— Тоже мне — вершина эволюции!
— Какая система, такая и вершина. Это же жёлтый карлик!
— В созвездии Дельфина тоже млекопитающие, но они же изобрели поезда, — обиделся мой нахальный не-сосед из другого купе.
— А приматы с Земли ввели в употребление вот эти стаканы с подстаканниками, — мой совиный сосед показал на прибор с дешёвым чаем.
Я не стал высказывать своих соображений вслух, но приматы с Земли сразу заработали у меня пару очков. Я так увлёкся беседой, что не сразу заметил, что мы приближаемся к Земле, причём Луна оставалась с нашей, правой стороны по ходу движения поезда.
— Вы уверены, что Луна должна остаться справа, если мы сделаем остановку на Земле, а не наоборот? — обратился я к соседке.
— Уверена.
— Тогда одно из двух: либо мы делаем экстренную остановку, либо увидим первого пассажира с Земли.
— Едва ли его можно назвать первым, — заметил мой совиный попутчик, — откуда-то же взялись стеклянные стаканы с подстаканниками.
Смотрите-ка, он ещё думать пытается.
Когда поезд остановился, все носы и клювы нашего вагона притиснулись к окнам с левой стороны. В остальных вагонах, предполагаю, наблюдалась похожая картина.
— Он сел в девятом, к головохордовым, — сообщил мой нахальный не-сосед.
— Пойдемте посмотрим на него? — неуверенно предложил вежливый ящер.
— Тогда надо идти не в девятый, — ответил наш совиный попутчик-всезнайка, — а в вагон-ресторан. Головхордовые хлебосольные, они предложат его угостить, а приматы всеядные, они от еды не отказываются.
И мы отправились в вагон-ресторан.
Когда мы пришли, первые десять секунд я мучительно пытался понять, с чего это примату понадобилось отгораживаться от всех забором из жердей и откуда он его достал. Подойдя ближе, я понял, что это не забор, а головохордовые окружили примата.
Головохордовые, хоть и позвали примата сюда, говорили мало, интересовались по преимуществу только салатом из морской капусты. Говорил больше примат, причём не с головохордовыми, а со столпившимися вокруг забора разумными.
— Привет, Савва! — воскликнул примат, едва завидев моего совиного попутчика.
— Здравствуй, примат! Давно не виделись, — ответил тот.
Этот маленький обмен любезностями обеспечил нам билет на сидячее место в партере: мы подсели к компании, вернее сказать, внутрь неё. Правда, поговорить с приматом спокойно всё равно не вышло — головохордовых теснили силы, неподвластные правилам вежливости и этикета.
— А это правда, что приматы уже лет пятьдесят как полетели в космос?
— Правда, — улыбнулся примат, — даже уже чуть больше, чем пятьдесят лет.
— Почему же вас так мало в наших поездах?
— Мы пока больше по работе летаем, путешественников у нас пока нет.
— А это правда, что вы используете огромные и неудобные космические корабли только затем, чтобы удобнее было звонить друг другу, находясь на поверхности планеты?
— Увы.
— А это правда, что вы ввели в моду стеклянные стаканы с подстаканниками? — встрял мой вежливый сосед-ящер.
— Более того вам скажу, это я принёс сюда первый стакан. Украл один такой из поезда на Земле, сказал проводнице, что потерял, и принёс сюда. Так и разошлись по всей вселенной.
— Так у вас там ходят поезда?
— Ходят, но только по твердой поверхности.
— Какой же смысл в поездах, которые ходят только по твёрдой поверхности, тем более, что ваша планета почти полностью покрыта водой?
— Неужели вы так часто звоните друг другу, что для этого нужны космические корабли?
— К сожалению, в последнее время всё чаще. Очень многие сейчас больше говорят по телефону, чем в живую.
— Но зачем? Не проще ли приехать на поезде?
— Поезда медленные.
— А не проще изобрести быстрые поезда, чем запускать в космос огромные корабли только ради того, чтобы звонить друг другу по телефону? Ведь в живую разговаривать куда приятнее.
Отчасти я разделял удивление окружавших меня разумных, но всё же мне не показалось тактичным так напирать на гостя. Через десять минут у меня зазвенело в ушах. Я заказал овсянку с фруктами. Когда я закончил есть, галдёж слился для меня в монотонный гул. Тогда я смог прислушаться к головохордовым и с удивлением обнаружил, что они тихо переговариваются друг с другом на своём языке.
Мой совиный попутчик тоже обратил внимание.
— А почему вы говорите так тихо? — спросил он у головохордовых, переходя на шёпот.
— Мы не можем громче, наши связки для этого не предназначены, — ответили те на межгалактическом.
Вот это да. Не знал.
— Зачем же вы привели примата сюда, если знали, что вам не дадут поговорить? — не унимался мой совиный попутчик.
— А почему бы и нет?
— Ну… вам же хочется с ним пообщаться, — неуверенно предположил он.
— Мы общаемся.
Мой совиный попутчик задумался.
— Молча? — удивлённо переспросил он.
— А почему нет?
Мой попутчик не нашёлся, что ответить, а я только одобрительно цокнул клювом.
Кто-то из беспозвоночных принёс в вагон-ресторан ящик каких-то фруктов и со словами «гостинец от бабушки», которые, видимо, обязаны были всё объяснить, пустил ящик по кругу. Все тут же принялись будто из воздуха доставать свои запасы в дорогу. Мне оставалось только порадоваться, что лапша осталась в сумке под сиденьем. Посетители вагона-ресторана чавкали громче, чем мне бы хотелось, но, по крайней мере, больше не галдели. Головохордовые опять перешли на межгалактический.
— Любое сборище разумных существ рано или поздно заканчивается тем, что все просто сидят и молча едят, — вздохнул один из них.
— У нас на Земле с этого как раз принято начинать, — ответил примат.
Мы немного помолчали, наслаждаясь тишиной. Потом заговорил мой сосед-ящер.
— Откуда в Солнечной системе знают межгалактический? — спросил он примата. — Насколько я знаю, на Земле принято считать, что кроме вас разумных существ во вселенной нет. Или вы выучили язык во время путешествий?
— Нет, почему же, у нас знают межгалактический, просто он считается искусственно созданным языком. Его создание приписывается одному врачу, который жил больше ста лет назад. Я думаю, он просто описал его, а сам выучил, путешествуя по галактике.
— Неужели сто лет назад приматы ездили в наших поездах? — вежливо удивился ящер.
— Может быть, даже больше.
— Вы не знаете точно? — округлил глаза мой совиный попутчик.
— Кто поумнее не станет рассказывать про поезда, летающие по всей галактике. Таких людей запирают в специальный дом, где содержат больных и опасных для общества людей.
— Вот почему вас так мало в наших поездах, — догадался мой нахальный не-сосед.
— Возможно, что поэтому, — грустно улыбнулся примат.
Остаток дня прошёл спокойно.
* * *
Когда все разошлись примат направился не в девятый вагон, а в другую сторону, в конец поезда. Я вежливо объяснил ему ошибку.
— Я хотел зайти в последний вагон к головоногим.
— У вас там есть знакомые?
— Не то, чтобы... проще показать, чем рассказать. Вы ведь никогда раньше не ходили в тридцатый вагон?
Я ответил, что никогда не ходил дальше членистоногих.
Так вышло, что мы пошли вместе. Когда мы попали, наконец, в тридцатый вагон, я понял, почему проводники именуют это место аквариумом.
Тридцатый и тридцать первый вагоны действительно представляли собой аквариумы, даже полы оказались стеклянными. Посередине аквариумов располагался небольшой тоннель, рассчитанный на среднестатистического разумного, а потому примату приходилось наклоняться, чтобы пройти. Кроме тоннеля всё пространство было занято водой, и все места — вагон оказался сидячим — располагались внутри.
— Не знал, что в поездах бывает такое, — подивился я.
— Странно, в каждом поезде есть хоть один вагон с головоногими.
После этого примат сел прямо на пол вагона и стал смотреть звёзды под ногами и на воду. Я сел рядом. Через час мимо нас в вагон-ресторан прошлёпал мокрый осьминог, и больше ничто не нарушило тишины.
Вечер прошёл прекрасно.
* * *
Пошли долгие остановки, по часу по два. Входило выходило много пассажиров, нас покинула кошачья соседка, на её место подселили крокодила.
Потом пошли остановки, на которых выходило больше пассажиров, чем входило. Крокодил покинул нас, на его место подселился примат. Кажется, его позвал мой совиный сосед, он же договаривался обо всём с проводниками. Я был не против — примат занимал моего попутчика беседами, и меня самого никто не теребил.
В вагоне царил мир и порядок, пока в соседнее купе не подселили сорок.
— Дружочек, съешь ещё кусочек.
— Давай!
— Тебе который, побольше или поменьше?
— Оба!
Шёл второй час ночи, а банкет у них только начинался. Вздохнув, я встал с полки, взял стакан и сходил за чаем с сахаром и лимоном.
— Не спится? — догадался на редкость смышлёный представитель семейства совиных.
— Как и вам.
— Я не просто так полуночничаю сегодня, мне сегодня ложиться нельзя.
— Это почему?
За моего попутчика ответил примат:
— В четыре ночи будет остановка на Альдебаране на два часа, там с обзорной площадки можно посмотреть на снегопад из аммиака. Вот мы и сидим, чтобы не проспать.
Скорые поезда всегда проходят Альдебаран ночью, когда я сплю, и я ни разу не выходил на этой остановке, так что подтвердить или опровергнуть информацию я не мог.
— А в семь утра моя станция, — продолжил совиный попутчик, — я обычно ложусь часов в пять, так что мне уже проще совсем не ложиться, чем засыпать всего на час.
— Логично.
— Так что завтра меня тут больше не будет. Некому будет вам докучать.
— Так вы нас покидаете? — я постарался изобразить озабоченность. — Не знал.
— Как мало мы знаем о тех, кто рядом, — вздохнул представитель моего семейства.
Мы помолчали, раздумывая над столь глубокомысленным замечанием. Мне даже немного взгрустнулось.
Сороки с шумом открывали газировку и хрустели чипсами.
— Смилуйся, голуба, я больше не могу!
— Тужься, дружочек, ничего не поделаешь, до утра пропадёт.
Ну и зачем было брать с собой скоропортящиеся продукты в поезд, если знаешь, что отправление глубокой ночью? Я поразмыслил о том, что порой разумные существа ведут себя совершенно неразумно, и покачал головой.
— Не расстраивайтесь, — сказал мне примат, — если бы не они, вы так никогда и не узнали бы про смотровую площадку на Альдебаране.
— Смотровая площадка есть почти на каждом вокзале.
— Да, но снегопад из аммиака вы сможете увидеть только на Альдебаране.
Не поспоришь.
— Давай, дружочек, последний кусочек курочки, — донеслось из соседнего купе.
Я аж подпрыгнул на месте.
— Это переходит всякие границы! Я понимаю, когда кошачий жрёт курицу, с них взятки гладки. Но сороки!
— Не волнуйтесь вы так, — миролюбиво закудахтал мой совиный сосед, — Их дикие предки разоряли чужие гнёзда. Как, кстати, и наши с вами.
— Если хотят брать пример с диких предков, то зачем было спускаться с деревьев! — грозно проухал я.
Чавканье и стук клювов в соседнем купе стихли, разговор оборвался.
— Давайте поговорим о чём-нибудь ещё, — вежливо предложил примат.
— Вы правы. Предлагайте тему.
— До куда вы едете?
Вопрос застал меня врасплох. В первую очередь потому, что я сам пока не знал ответа. А потому ответил честно:
— Обычно я беру билет до конечной, а потом ссаживаюсь, где придётся. Вернее, когда закончатся продукты в дорогу.
— А если продукты закончатся, а вам почему-то захочется лететь дальше?
— Какой же интерес лететь без продуктов? Это неудобно — на вокзалах редко оказывается лапша.
— Вы едите только лапшу?
— В путешествиях — да.
— Традиция?
— В некотором роде.
Мы ещё помолчали.
— А что, если вы попробуете ещё что-то, вам понравится, и это тоже станет традицией?
— Мне может и не понравиться.
За окном пролетела комета. За ней ещё одна.
— Помните, я рассказывал вам, что на моей планете межгалактический считается искусственно созданным языком, — сказал вдруг примат, ни к кому толком не обращаясь. — Мне сейчас вдруг подумалось, что эсперанто — так межгалактический называют у нас — очень много позаимствовал из земных языков.
— Но ведь никто во вселенной не знает земных языков, — неуверенно заметил я.
— Вот именно. Удивительно, как это мне в голову не приходило! Ведь если эсперанто не мог ничего позаимствовать из земных языков, значит, земные языки заимствовали из эсперанто, причём давно, не менее двух тысяч лет назад, когда в ходу была латынь…
— Вы хотите сказать, что первые приматы появились в наших поездах две тысячи лет назад?
— Возможно, даже больше, — примат опять уставился в окно. — Удивительно, правда? Отдельные представители уже несколько тысяч лет летают в космос, а большая часть людей всё ещё верит, что космические корабли нужны только для того, чтобы звонить.
— Грустно, — вздохнул представитель совиных.
— Может, дело просто в том, — продолжал говорить сам с собой примат, — что за последние две тысячи лет мы стали меньше летать.
— С чего вдруг? — пожал плечами я.
— Да как вам сказать… — примат помялся, а потом вдруг повернулся ко мне, — вы полетели бы до конечной?
— Едва ли, — неуверенно ответил я.
— Почему?
— А что там делать? Там обитают одни кремниевые формы жизни, с ними поговорить-то толком нельзя…
— А вдруг вам бы понравилось? Вы же никогда не пробовали?
Я задумался. А примат опять отвернулся к окну и сердито процедил:
— Знаете, что изобрели и запустили в производство за последний год люди? Ошейник для собаки с дистанционным управлением, стельки с подогревом и новый телефон.
— Эк вы с темы на тему перескакиваете.
Примат только покачал головой.
Когда мы вышли на станции, самый любопытный представитель семейства совиных убежал вперёд — торопился на свою смотровую площадку — а примат придержал меня за плечо.
— Скажите, — неуверенно помялся он, — у вас нет никаких срочных дел, которыми вам надо было бы заняться по прибытию?
— Я же путешествую, — покачал головой я.
— Я могу попросить вас об услуге? — примат посмотрел мне прямо в глаза.
— Конечно, — осторожно ответил я.
— Поедемте со мной до конечной?
— Что?
— Все расходы я беру на себя. Поедемте до конечной.
С одной стороны, конечно, приключение не обещало быть лёгким, с другой стороны, оно мне ничего не будет стоить…
— Я тоже никогда не встречался с представителями кремниевой жизни, — продолжал примат, — дорога туда сами знаете какая небыстрая, одному не так интересно.
— Боюсь, собеседник из меня в пути неважный, — ответил я.
— Так ведь мне не собеседник нужен, а друг и попутчик.
Нечасто мне приходилось встречать разумного, который знал бы цену молчанию.
— По рукам?
— По крылу, хотите вы сказать.
Снегопад из аммиака был великолепен.
* * *
Через два дня, когда закончилась лапша, я в полной мере осознал, насколько это была плохая идея. Сороки вели себя тише воды и ниже травы, так что ворчать, ругаться, сопеть и свистеть мне оставалось только на примата. Однако ничто не могло поколебать его решимости доехать со мной до конечной.
— Вы меняете места, но не меняете привычек, это пустая трата денег и времени, — сказал мне тогда примат.
И я смирился.
На поверку оказалось, что примат наизусть знал достопримечательности всех вокзалов. На одних вокзалах, например, на смотровые площадки надо было приходить только в первый час стоянки, на других — только во второй. Где-то смотровых площадок вообще следовало избегать, а внимание своё направить исключительно на привокзальные буфеты.
Когда я узнал о существовании привокзальных буфетов, и особенно после того, как опробовал вокзальный кофе, дни потекли веселее.
Иногда на примата находило то, что он называл меланхолией. Изучив это явление внимательно, я пришёл к выводу, что никакой привязки к внешним событиям это состояние не имеет.
Например, один раз меланхолия напала на моего попутчика на одной из самых красивых смотровых площадок, где открывался вид на красные скалы астероида, названия которого я уже не помню. Красные скалы были покрыты светло-серым, почти что белым пеплом и снегом из серной кислоты. Примат объяснил мне, что снегопад идёт здесь всегда, когда не извергается вулкан. А когда извергается вулкан, снег из кислоты сменяется пеплом. Мы прибыли на вокзал ночью: площадка уже была пуста, а буфет пока работал — казалось бы, что ещё надо?
Но всего через полчаса созерцания падающих светло-серых хлопьев он вдруг спросил у меня:
— Вам никогда не приходило в голову, почему из всех разумных существ галактики именно дельфины додумались до поездов?
— Признаться, не приходило.
— А мне вдруг пришло. Если задуматься, то дельфины — единственные разумные существа галактики с совершенно неразвитыми конечностями. Даже головоногие их переплюнули.
Не поспоришь.
— Вам не кажется, что это нелогично, ведь все знают, что чем больше возможностей предоставлено виду для развития мелкой моторики, тем быстрее у вида развивается мозг.
Я не понимал, к чему он клонит.
— А может быть, всё наоборот? — спросил примат у скал. — Чем лучше у вида развиты конечности, тем больше представители вида отвлекаются на ерунду?
— Никогда не смотрел на это под таким углом.
— А зря. Вы подумайте, ведь с конечностями приматов из всех разумных существ поспорить могут только грызуны. Грызунов в поездах нет, а приматов — почти нет.
Примат посмотрел на свои ладони.
— Может быть, когда-нибудь у нас отсохнут руки, и мы полетим-таки в космос?
— Я не знаю насчёт мелкой моторики, — осторожно начал я, — но могу с уверенностью сказать, что не встречал в космосе живых существ, которые так недолюбливали бы своё семейство или вид.
Примат улыбнулся:
— С чего остальным-то недолюбливать? Они же летают в космос.
Наверное, если бы я по какой-то причине не смог летать в космос, тоже бы грустил, а потому я не нашёлся, что возразить.
Красные скалы, покрытые снегом, выглядели потрясающе.
* * *
Когда мне уже начало казаться, что поезд будет ехать бесконечно, проводник объявил последнюю остановку.
— Что дальше? — спросил я у примата.
— Как что? Выходим.
— А потом?
— Посмотрим.
Со смотровой площадки открывался вид на океан лавы, из которой торчали вулканы.
Транспорт от вокзала стоил безумных денег, и никто не принимал межгалактическую валюту. Мне стало тоскливо. Примату, кажется, тоже.
Тогда мы стали искать привокзальную гостиницу, чтобы переждать в ней хотя бы до ближайшего поезда. Гостиница оказалась на месте, улыбчивый администратор-собачий принял у нас валюту. Правда, договариваться о ценах пришлось жестами и мимикой, а не специально придуманным для этого языком. Как мне объяснил потом примат, кремниевые специально набирают углеродных на работу в такие места, чтобы они могли хоть как-то договориться с приезжими. В нашем случае «как-то» практически означало «никак».
А потом мы с приматом поняли, что в гостинице пахнет креозотовой пропиткой для шпал, и решили задержаться.
* * *
Делать оказалось нечего.
Местных мы так ни разу и не встретили. Однажды моё любопытство пересилило даже неприязнь по отношению к собачьему неучу, и я жестами попросил его показать мне хоть одного кремниевого.
Собачий отвёл меня на смотровую площадку и ткнул пальцем куда-то вдаль, где огромная чёрная гора округлых форм торчала прямо из лавового потока. Гора не двигалась. Я два дня никак не мог взять в толк, понял ли меня собачий, или ткнул в какую-то неодушевлённую достопримечательность. Через два дня гора исчезла, и я так и не выяснил, был ли это местный, которому просто надоело стоять на одном месте, или это достопримечательность почему-то уплыла восвояси. Или разница между местными жителями и достопримечательностями, которые могут плавать куда им вздумается, не такая уж разительная. Или я просто не понял, куда именно тыкал лапой собачий.
— Кажется, холодные планеты мне нравятся всё же больше горячих, — признался я, наконец, примату.
Примат уже три дня практически не покидал нашей комнаты, даже еду заказывал в номер.
— Знаете, про что я подумал, — сказал он, глядя в потолок, — а почему бы мне не устроиться на работу куда-нибудь в гостиницу, по примеру нашего собачьего администратора?
— Вы хотите остаться здесь? — я аж присел от удивления.
— Да нет, не обязательно. Где-нибудь, где есть углеродные разумные.
— А как же вернуться домой?
— А зачем? Разве мы улетаем только затем, чтобы вернуться?
— Почему бы нет?
Примат помолчал, я почесал хохолок.
— Может, махнём на всё крылом, и пойдём пить кофе на смотровую?
Но примат ничего не ответил. Я вдруг понял, что он не примет сейчас никакого решения, и инициативу на этот раз придётся проявить мне.
— Я иду за билетами, вы как хотите.
Ближайшего поезда пришлось ждать всего-то два дня, прибывал он рано утром, часов в шесть. Я взял два билета и порешил, что, если понадобится, совру примату, что ему всё на самом деле снится, а сам понесу его в чемодане. Даже если придётся выкинуть ради этого лапшу. А потом мы вместе полетим на его планету, в гости, и я скажу ему, что планета, да и сами приматы, очень даже ничего, и он, пожалуй, угомонится. Да, так и поступим. Я взял билеты до Земли.
Два дня прошли спокойно.
* * *
Вечером накануне отъезда я, как мог, уложил примата спать и подготовил чемодан. А в пять утра пришёл поезд, и все мои расчёты полетели сороке под хвост.
Первым делом раздался сокрушительный бум, от которого содрогнулась вся гостиница. Примат подскочил на месте и в панике начал осматривать комнату, собранные сумки и мой огромный чемодан, стоявший раскрытым у его кровати. Я, не тратя времени на разговоры, уже летел вниз, выяснять, какое именно из возможных несчастий сорвало все мои планы.
В холле на первом этаже стоял гам, по сравнению с которым гам в вагоне-ресторане, где мы встретили примата, показался мне шёпотом. Судя по количеству разумных, столпившихся тут, поезд был забит пассажирами под завязку. Несчастный собачий бегал между прибывшими и жестами пытался ответить сразу на все вопросы. Завидев меня, он умоляюще сложил лапы, тактично намекая, что следующие пару-тройку часов я бесплатно проработаю администратором вместо него.
Я подошёл к собачьему, по дороге пару раз поскользнувшись в жиже, оставленной на полу какими-то осьминогами, и попытался объяснить вместо него прибывшим, что тут почём и к чему. Когда первая суматоха спала — половина гостей повалила в буфет, а оставшаяся половина немного успокоилась — я, наконец, выяснил, что тут происходит.
Оказывается, поезд, на который я имел несчастье взять билеты, был, по выражению одного паукообразного, гостиницей на колёсах, то есть, грубо говоря, весь день, с девяти утра и до двенадцати ночи, он стоял на станциях, а ночью ехал почти без остановок. На мой логичный вопрос, что поезд делал тут в пять утра, пожал плечами, мол, не рассчитали мальца.
Какой же гений, интересно, планировал маршрут?
Задумка сама по себе меня восхитила, и в другое время я бы несказанно обрадовался, что случайно взял билет на такой поезд, но… отбытие поезда предполагалось аж в двенадцать ночи, то есть, через восемнадцать часов. Подумав как следует, я вынужден был прийти к выводу, что, даже если примат заснёт за восемнадцать часов, что само по себе маловероятно, едва ли мне удастся запихнуть его в поезд незаметно для него самого.
Кстати, где он? Неужели остался в номере? Примат говорил мне, что представители его вида — самые нелюбопытные разумные галактики, но не настолько же.
Примат оказался тут как тут, стоял и хохотал так, что дрожали огнеупорные стены. А вокруг него стояло ещё штук десять приматов, и, к своему удовлетворению и успокоению я заметил, что передние конечности у них были на месте.
— Понимаю ваше удивление, — сказал мне паукообразный.
Опомнившись, я захлопнул-таки клюв.
— Мало того, что приматы, да ещё и в таком количестве…
— Да уж, — присвистнул я.
— Но вы ещё больше удивитесь, когда узнаете, что это они придумали этот поезд.
— В смысле?
— В смысле, выкупили его, заплатили машинисту и сами организовали продажу билетов. Не спрашивайте меня, зачем. Странные они, эти приматы.
Нет, замысел, конечно, широк и прекрасен, и странно, что раньше никто до такого не додумался…
— О, а вот и мой сосед, — воскликнул радостно примат, обращая на меня, наконец, внимание, — ты представляешь, встретил земляков, да ещё в такой дыре…
Да ещё они, оказывается, так плохо спланировали маршрут…
— Подумываю поехать с ними зайцем — говорят, билетов у них больше нет — все нарасхват.
— У меня есть пара, — потупив взор, скромно прощебетал я.
— Надо же, какое совпадение!
— До Земли.
Молчание.
— Оба до Земли?
— Оба.
— Ещё поговорим на эту тему, — сказал мой попутчик.
Я плохо разбираюсь в приматах, но, по-моему, это была угроза.
* * *
Но до самого позднего вечера примату оказалось сильно не до меня. Наговорившись вдоволь со своими земляками — как будто для этого только он и полетел в космос — мой попутчик занялся тем, что начал, как умалишённый, бегать по всей гостинице и кричать что-то на своём языке.
Я наблюдал за ним примерно полчаса, а потом со всей свойственной мне откровенностью вынужден был заявить, что теперь понимаю, почему приматов в космосе так мало.
— Идите к чёрту, — захохотал мой попутчик, — во-первых, я не примат.
— А кто же?
— Я человек! Приматы — это те, которые до сих пор прыгают по деревьям.
А я думал, если разумный принадлежит к виду, который в свою очередь, принадлежит к семейству, то он принадлежит и к виду, и к семейству…
— А во-вторых, выкусите, разумные, вы о нас ещё услышите, и услышите скоро!
И убежал хохотать на крышу.
Так что, не смотря на мои опасения, день прошёл мирно.
* * *
Назад мы ехали очень весело. Долгие стоянки позволили всем выходить за пределы вокзала и гулять, где вздумается. Мы не стали высаживаться на Земле, поехали дальше зайцами. Дело в том, что билеты на этот поезд оказались скорее данью традиции, потому что пассажиры хаотично перемещались по вагонам и засыпали там, где придётся. К тому же, билетов продали больше, чем было мест — примат сказал, у них на Земле так принято. Так и вышло, что мы долетели без билетов и без проблем до конечной, и только там расстались с приматом. Он полетел на Землю, а я к себе.
Мы полетели домой.
В целом, должен сказать, путешествие прошло отлично.