С наилучшими пожеланиями
Из сна меня вырвал не звонок будильника и не заранее запланированный впрыск кортизола в кровоток, а вещь гораздо более древняя и редкая в наши дни — полная тишина. Я, ещё не проснувшись до конца, рухнул с кровати на пол и на четвереньках метнулся в хардварную.
Мои полусонные неоформленные страхи подтвердились во всей своей полноте — хардварная выглядела как цифровое кладбище. Замершие крыльчатки охлаждающей системы, чёрные зеркала погасших мониторов, обесточенные корпуса ферм на стойках, словно пыльные коробки с уликами в полицейском архиве. Кто-то отключил мою линию высокой мощности. Лучше бы они отключили мне воздуховод.
Линия социальной мощности ещё работала. С боди-консоли я зашёл в свой гражданский аккаунт и тут же получил мигающую красную табличку во всё поле зрения. Энергосетевая компания «Икар» сообщала об отключении подачи электричества по линии высокой мощности за неуплату долга в сто килосатоши. Ради одного миллибиткойна мне выключили ферму минимум на восемь часов. Чёртовы каннибалы.
Я принялся было листать историю своих сетевых нагрузок в поисках миллибиткойновой растраты мощностей, но тут в дверь постучали. Ещё одно доисторическое явление. Похоже, сегодня день путешествий во времени.
— Полиция, откройте! Откройте для себя вкус нашего блюда дня!
Аналогия про коробки с уликами вдруг показалась не такой живописной. Не успел я надеть штаны, как в моё жилище уже ломится местная исполнительная власть — служба безопасности «Настоящей неаполитанской корпорации».
— Вы имеете право сохранять молчание, пока наслаждаетесь экзотическим вкусом нашего фирменного окономияки! Всё вами сказанное может быть использовано нашими пиццайоло для дальнейшего улучшения рецептуры!
Пока Пицца-коп проговаривал обязательные десять секунд рекламного сообщения, я успел проверить свой счёт.
— Два миллибиткойна, и ты закрываешь дело! — Выкрикнул я в сторону запертой двери, пытаясь припомнить, какая из моих последних операций могла навлечь на себя правоохранительный заказ.
— Простите, гражданин, но на Вас выписано судебное предписание на десять чистых биткойнов, — Пицца-коп произнёс сумму со смесью ужаса и предвкушения. Я задохнулся, пытаясь удержать сердце в груди. За десять биткойнов каждая частная служба охраны на двести километров в округе попытается взять меня, предпочтительно оказавшим сопротивление при аресте. Пицца-коп явился первым, потому что был местным жителем — «Настоящая неаполитанская корпорация» контролировала мой жилищный конгломерат. Большинство взявших заказ на моё административное дело застрянет на районной таможне, но такие игроки, как Дзоцуми-кай, мелочами не затрудняются. А значит, наше с копом время было на исходе.
— Пятьдесят килосатоши, и Вы открываете дверь! — Пицца-коп знал о конкурентах получше меня.
— Восемьдесят, и я не оказываю сопротивление!
Мой кошелёк коротко звякнул — на счёт пришёл целый пакет какого-то хлама. Тридцать тысяч чистых сатоши, несколько тысяч боливийских кокакойнов, тридцать два доллара американского союза и даже папка с несколькими редкими и винтажными изображениями-мемами. Торговый скрипт пережевал папку и подтянул приговор с аукциона — все мемы обладают цифровой подписью, но они настолько обскурны, что все вместе едва тянут на десять килосатоши. Похоже, при подготовке к этому рейду Пицца-коп собрал мелочь из карманов зимних курток и щелей между диванными подушками. Я встал на колени посреди комнаты, заложил руки за голову и приказал двери открыться.
Пройдя в дверь, пицца-коп тут же попытался незаметно пропихнуть в приёмный лоток моего кухонного комбайна коробку с грибным кальцоне, но, заметив мой негодующий взгляд, нашёл в себе остатки совести, чтобы смутиться. Я посверлил его взглядом ещё немного, после чего недовольно пробурчал: «Принимаю контракт». Мой кошелёк тихонько пискнул, выстрелив двести сатоши в сторону «Настоящей неаполитанской». Я мог оспорить навязанные услуги, но местный суд питался той же пиццей, что и все мы. Фигурально выражаясь.
Дверь моей квартиры открывалась прямиком на галерею, опоясывающую весь жилищный комплекс. Конгломерат «Бионика» был построен ещё во времена эко-истерии, и поэтому представлял собой в прошлом бутылочно-зелёный сферический купол трёх километров в поперечнике. Полностью замкнутый цикл воздухо— и водопользования, хлоропласты в каждом кубическом миллиметре полупрозрачных стен, встроенные в архитектуру здания вертикальные леса, миллион эко-активистов и беженцев Армагеддона, плотно упакованных в прохладные сумрачные ячейки — настоящая ода любви к матери-природе. Полная экономическая беспомощность. После банкротства активисты разбежались, всё, что хоть немного напоминало органику, было выедено, а сама полусфера купола, некогда бывшая для орбитальных жителей настоящим изумрудом сибирских лесов, теперь напоминала пустулу с гноем. Юридически «Настоящая неаполитанская» взяла этот труп экологического идеализма в аренду, но собирать ренту было просто некому.
Несколько секунд я наслаждался открывающимся с галереи видом на всё ещё живую тайгу. Благодаря сферичности купола «Бионики» отсюда казалось, что ты находишься на самой вершине пологого стеклянного холма, и стоит только ступить за перила, как ты совершенно безопасно скатишься по склону до самого низа, к пушистой щёточке хвойного леса. На деле последние десятки метров этой мирно зелёной стены были практически отвесными, а щёточка представляла из себя насквозь токсичный бурелом гнилых стволов, торчащих из больной, засолённой, расплывающейся почвы, словно противотанковые ежи. Трупы слишком легковерных или отчаявшихся мгновенно растаскивались на рынок органов и тканей. Останки забирала тайга.
Пицца-коп закончил напылять полосато-жёлтую ленту на дверь и слегка подтолкнул меня под локоть. Но стоило нам пройти пару метров, как тут же пришлось остановиться — по галерее нам навстречу шаркал зомб, безвольно покачивая головой и позвякивая подвесками из монет на плоской соломенной шляпе-лимао. Зомб скользнул пустым взглядом по мне и мимоходом уставился на форму Пицца-копа. Форма тут же отреагировала на новое поле зрения, выдав наружу множество логотипов, брендов и рекламных лозунгов, пахнущих смесью запахов свежей выпечки, плавленого сыра и аромата кофе. Рекламо-бот копа тут же издал перезвон монет, словно переговариваясь с неумолкающей лимао. Судя по плотности звона, баннеры у копа были даже на подошвах ботинок. Я недовольно на него покосился — взламывать рекламную программу для того, чтобы засчитывать просмотры зомба, было слишком аморально на мой вкус.
Конечно, зомбы были когда-то людьми, и, возможно, будут снова. Человек, попавший в сложную жизненную ситуацию, всегда мог продать или сдать в аренду большую часть своего мозга, подключив её в сеть как вычислительную машину. Разумеется, распределённая зомбо-сеть не была самым эффективным вычислительным средством, даже не в первой десятке, но у неё было несколько преимуществ — её сложно взломать, отключить или украсть. Это лёгкий способ выбить деньги из слишком бедного должника. И, что самое главное, в большинстве стран, находящихся под гнётом этатистов всех мастей, зомбы были запрещены. А что нелегально, то всегда, при любом дефиците доступно. И не облагается налогом. Большинство сетевых зомбов скрытно вычисляли динамику ураганов для австралийской ортодоксальной теократии, что я находил весьма ироничным.
Незанятый вычислениями уголок мозга зомба оставался для поддержания функций тела — есть, спать, оплачивать счета, иногда гулять — и для куцей, усечённой тени былого сознания. Полу-животное, примитивное мышление, замедленное и поделённое на порции для последовательного обсчёта на ограниченных ресурсах. Многие называли это адом. Другие считали это идеальными отчислениями в пенсионный фонд. В любом случае, реклама в это сознание не проникала, что тоже неплохо.
Пропустив апатичного счетовода, мы с копом не сговариваясь ускорили шаг. Все органы копа были прочипированы и принадлежали «Настоящей неаполитанской корпорации», но Дзоцуми-кай вполне могли нейтрализовать его, как помеху выполнению судебного постановления. Я же хотел бы сохранить свои органы на месте достаточно долго, чтобы выяснить, кто мог перечислить в ненадёжную и опасную судебную систему десять биткойнов ради простого жителя гнилого гетто. Этот кто-то явно знал больше, чем мне хотелось.
Главная площадь «Бионики» была спроектирована как арт-объект, выставка взаимоотношений человека и природы, экологический остров посреди враждебного мира. Центральным образом выставки был сумрачный эльфийский лес, хотя, по моему мнению, взаимоотношениям человека и природы больше подходила токсичная пустыня. Когда-то здесь было флюоресцирующее в полумраке озеро, окружённое гигантскими стволами деревьев, пронизывающих весь комплекс до самой верхушки купола. Деревья скрывали в себе хитросплетение коммуникаций инфраструктуры, меж их ветвей вились в бесконечном танце роящиеся светлячки, добавлявшие синий оттенок к вечному зелёному полусвету «Бионики». Толстые ветви, переплетаясь с трубопроводами меж стволов, образовывали висящие высоко в воздухе ажурные глобулы, ведьмины гнёзда, скрывавшие в себе небольшие пещеры-беседки, в которых по плану должна была протекать социальная жизнь всего конгломерата. Огромные шляпки бело-голубоватых грибов должны были служить одновременно светильниками, удобными диванами и средством для лёгкой трапезы, если кому-то из жителей вдруг захочется принять участие в местной пищевой цепи.
Так задумывалось. Теперь же, после кризиса и последовавшего за ним голода, тут росло только то, что могло убить человека даже в переработанном виде, но убивало недостаточно надёжно, чтобы продаваться в качестве оружия. Озеро высохло, стволы были ободраны вплоть до базовых металлических каркасов, глобулы-беседки, состоявшие в основном из ржавчины, проводов и клея, служили жилищами для самых смелых и самых бедных, а грибы скрестились с какой-то особо стойкой плесенью, в итоге создав, вероятно, единственный в мире вид полужидкой, ядовитой, светящейся грязи, покрывающей теперь всё вокруг. Настоящий, неподдельный символ взаимоотношений человека и природы, и по совместительству идеальная зона для размещения разнообразных социальных институтов — частных больниц, школ, условно-бесплатных терминалов сети и судов. Именно сюда и продвигались мы с Пицца-копом, лавируя на узкой тропинке, протоптанной в грязе-плесени.
Местный суд представлял из себя типовую штампованную призму метров трёх высотой. В фуллеритовое тело призмы был впаян сервер, заблокированный кодом, который обновлялся тридцать раз в секунду прямиком с главного узла Независимых Интеллектов. Употребление слова «искусственный» в адрес этих Интеллектов считалось расизмом и грозило незамедлительным знакомством с этой самой призмой. Физическая стойкость, кодировка и непрошибаемый эгоизм НИ-существ якобы гарантировали беспристрастность суда. Простое, дешёвое и оттого распространённое решение, как раз подходящее для условий «Бионики» и полнейшего правоохранительного равнодушия «Настоящей неаполитанской корпорации».
Перед призмой стояло старое потёртое кресло, пропахшее потом и вездесущей плесенью. Пицца-коп попытался изобразить суровость, усаживая меня в кресло и застёгивая фиксирующие кольца, но довольно сложно видеть суровость в человеке, который только вчера мог приносить тебе тарт фламбе с рыбой. Выведенный из призмы старенький монитор ожил и просканировал мою боди-консоль:
— Гражданин жилищного конгломерата «Бионика», номер личности 2590-6431-4437-2611, Вы обвиняетесь неназванным лицом в преступном пренебрежении нуждами лица, находящегося в заведомо беспомощном положении. Стоимость судебного контракта — десять биткойнов. Внимание, Независимый Интеллект Синтез выносит свой приговор: восемьдесят лет в положении сервитора. Все полученные доходы перечисляются на счёт неназванного лица.
Я вытаращил глаза, оглянувшись на копа, чтобы проверить, не послышалось ли мне. Что это за статья обвинения такая? И почему такой суровый приговор?
В отличие от зомбов, сервы сдавали в аренду своё тело. И, в отличие от зомбов, в данном случае вопросов не возникало ни у кого. Официанты, швейцары, живые скульптуры, консультанты в реал-магазинах, проститутки — спрос на роскошь старины у нуворишей был огромный. Каждый, кто сумел наложить лапу хоть на какой-то капитал, тут же устраивал вечер игры в шахматы живыми фигурами. Как обычно, кто-то считал это адом — день за днём бессильно смотреть через окна своих глаз на то, как с твоим телом делают унизительные, грязные и жестокие вещи в роскошной обстановке. Но, как было во все времена, находился и тот, кто считал это раем.
Я в их число не входил. Кресло правосудия уже ввело в моё тело «сервелат» — раствор миорелаксантов и диссоциативов, но я успел вызвать в поле зрения техническое меню. Я мысленно прошептал кодовое слово: «Кецалькоатль», и моё сознание тут же выбросило из тела обратно в сеть.
Некоторое время я свободно плавал в темноте и пустоте арендованного мною куска инфопространства. Пришло время остановиться и подумать. Только что я потерял очень ценную собственность — человека, который по каким-то очень неприятным причинам сдал в аренду одновременно и мозг, и тело. Одновременно и зомб, и серв. Кастрированное сознание, запертое в непослушном теле — на такое шли очень немногие. Если загрузить своё сознание в мозг такому «даблдекеру», то можно управлять его телом без сетевого лага, создавая полную иллюзию цельной личности. Поэтому такая уловка была строго запрещена даже в таких богом забытых дырах, как «Бионика». Кто-то прознал, что я занимаюсь настолько незаконными делами? Это вполне стоило десяти биткойнов. Я запустил пару самописных скриптов и принялся искать хвосты.
Обычно найти конечных отправителей или получателей криптовалюты было невозможно. В этом весь смысл. Но в данном случае оказалось, что заказчик очень не хотел платить свои деньги. Большая часть суммы была фрагментирована, распределена и подвешена в сотнях различных платежей. Медленные кредиты, транзакции с ненадёжных онлайн-бирж, компенсация возвращённых покупок, проданные долги и купленные залоги, выставленное на аукцион имущество, ждущее конца торгов, проходящие процедуру закрытия благотворительные фонды, страховые выплаты по сфабрикованным случаям, ждущие судебного решения, — технически деньги были на месте. Физически снять их было невозможно. В реальном мире большей части этой суммы не было вообще. Пицца-копу оставалось только посочувствовать.
Обычному наблюдателю могло бы показаться, что вся эта зацикленная путаница транзакций надёжно укрывала отправителя. На самом же деле такое обилие деталей только облегчало мне работу. Я отправил несколько обычных программ-трекеров по всей паутине оставленных улик и включил политический стрим-канал, чтобы убить время.
По каналу транслировалось собрание жителей какого-то южноевропейского городка. Мэр города как раз только начинал заводить толпу на голосование, бегая по сцене и возбуждённо крича в микрофон: «Он украл не мои деньги! Я богат, и вы знаете это. Он украл ваши деньги! Да-да, ваши, и я смотрю на толпу… Смотрю и вижу лица обманутых людей! Вы, да, Вы, женщина в первом ряду, я вижу, что Вам хочется что-то сказать!» Раскрасневшаяся от такой эксплозивной демократии тётка из первого ряда схватила символический микрофон и начала невнятно причитать. Я смог уловить только то, что судят какого-то коррупционера, пойманного на подкупе избирателей.
На сцену вытолкнули человека в деловом костюме с чёрным мешком на голове. Похоже, народ набрал достаточный кворум по одному из пунктов голосования. Но стоило только мэру достать церемониальный старинный револьвер, как тут же прозвенел сигнал программы-трекера. Я с неудовольствием выключил трансляцию. Политические дебаты всегда были моей любимой передачей.
Я развернул и подвесил в пустоте инфопространства результаты поиска. Длинный список промежуточных подставных компаний и персон, и все связи ведут к одному, последнему имени. Януш Влодек, номер личности 7836-8660-5149-7079. То есть… То есть я сам. Лично я, не мой даблдекер из «Бионики», а я единственный и неповторимый, моя альфа-личность.
Мысли разлетелись вдребезги. Как это произошло? Как, когда и почему? Тут небезопасно, они знают, что я здесь. Сбежать, сбежать, укрыться, остановиться и подумать. Да, только так. Так, как я делаю всегда. Я лихорадочно зачистил весь свой участок инфопространства, вызвал техническое меню и мысленно трижды повторил кодовое слово: «Теночтитлан».
Снова краткий миг бессознательности, и следующее за ним тяжёлое, горячее ощущение наличия тела. Самая ценная моя собственность для особого случая. Последнее из последних убежищ — некий безымянный буддист, который пожертвовал своему храму тело и мозг во имя выхода из колеса Сансары. Храм, набравший кредитов на собственную постройку, не справился с выплатами и закрылся, даже не начав своё реал-существование. Банк, взявший имущество храма в уплату долга, обанкротился, подвергся многочисленным реструктуризациям и санациям, и в конце концов распродал часть собственности. За десять мегасатоши я получил один безликий номерной пункт списка, в реальности включающий в себя помимо офисного оборудования и нескольких сотен одинаковых пластиковых столов всё содержимое несуществующего храма. Вместе с телом буддиста, чистым «даблдекером», которого просто не существовало в инфопространстве. Моя вторая попытка, запасная жизнь.
Несколько секунд я просто лежал, слушая стук своего нового сердца в ушах и пытаясь отлепить распухший язык от нёба. Всё тело гудело, шумело, двигалось и чесалось. Шуршание воздуха о края ноздрей было просто оглушительным. В целом ощущение от входа в новое тело было таким, словно я натягивал на себя очень плотный и колючий шерстяной костюм. Наконец, остаток сознания буддиста вынырнул из своей примитивной нирваны и передал мне ключи от пульта управления. Я открыл свои новые глаза.
Пространство вокруг было заполнено шестигранными колоннами, уходящими в полутьму высокого потолка. Колонны стояли концентрическими рядами, формируя достаточно большой овальный зал. Казалось, каждая поверхность этого зала была покрыта вырезанными из дерева скульптурами, изображающими одного и того же толстенького азиата. Похоже, храм всё-таки успел что-то построить. Впрочем, это очевидно — даже «даблдекеру» нужно где-то жить.
После неловкой фокусировки зрения и исследования зала я обнаружил, что сижу в медицинском кресле во главе длинного стола, накрытого словно к празднику — множество различных блюд, чаши с напитками, вазы с фруктами и даже вырезанный из цельного куска льда лебедь, капающий талой водой с клюва прямо на скатерть. Вокруг стола молча сидели незнакомые мне люди, совершенно разнообразные: мужчины, женщины, агендеры и даже дети, одетые ярко, словно на праздник. Все они молча и неподвижно смотрели в свои пустые тарелки. Внезапно, словно по неслышимой команде, эти люди одним синхронным движением вскинули головы и посмотрели прямо на меня. Я попытался закричать, но издал только хриплый писк.
Прошло несколько секунд напряжённой и неподвижной тишины. После чего всё так же внезапно и синхронно неловкие фигуры вздёрнули свои бокалы в жутком подобии салюта и открыли рты. Прозвучал сиплый и нестройный хор голосов: «С днём рождения, Януш!»
В углу моего поля зрения вспыхнуло техническое меню, и в голову хлынули участки памяти, разблокированные кодовой фразой. Я смотрел, как незнакомцы вокруг меня ведут беседы, стучат вилками по тарелкам, накладывая себе салат, несут мне коробки, перевязанные яркими лентами, смотрел — и вспоминал.
Вот я разбиваю в кровь кулаки о прохладные тёмно-зелёные стены своей ячейки в «Бионике», захлёбываясь слезами одиночества. Вот я в истерике забился между стойками ферм в хардварной, прижимая к груди потрёпанного и засаленного плюшевого пингвина. Вот я арендую тридцать сервов, пишу для них программу действий, диалоги, выбираю сервировку стола, покупаю сам себе подарки. Вот я подаю сам на себя в суд, назначая десять зависших в бюрократическом цикле, несуществующих биткойнов в качестве возмещения вреда. Вот я блокирую участки памяти, скрывая сам от себя все приготовления. Вот я ложусь в постель, забыв оплатить счёт за все эти сетевые нагрузки.
Я сидел в своём новом теле и молча смотрел, как сервы вокруг танцуют, весело общаются, едят и пьют, пожимают мою безвольную руку и складывают подарки у мои ног, подчиняясь моему сценарию. Я смотрел на эту безумную вечеринку-сюрприз, не в силах отвести взгляд. По моему лицу потекли слёзы.
— Спасибо… Спасибо вам всем, — наконец поддались застывшие и ослабшие голосовые связки. Я с трудом встал, поднял бокал шампанского и постучал по нему вилкой: — спасибо вам, что пришли. Это… Это лучший день рождения в моей жизни!