Дневной стационар

Медсестра не понравилась сразу. Было в ней что-то нахально-вызывающее. Хотя, почему — "что-то"? Все! И коротенький халатик, и две расстегнутые пуговки — одна сверху, другая — снизу, и ничего под ним, и длинные, до ушей, точнее, от ушей, ноги. И даже намордник, из-под которого раздался голос — неожиданно низкий и хрипловатый:

— Дневного стационару ищете, гражданин?

Вова не сдержался (почему "гражданин", что за обращение дурацкое?) и ехидно, утрируя медсестру, проскрежетал:

— Дневного стационару ищу. Его, родимого.

— Вот сюда ступайте, болезный.

Двери, на которую толстым пальцем с обкусанным ногтем указала медсестра, тут раньше не было. Вова знал родную поликлинику, куда регулярно ходил последние три года, как свои пять камней в почках. Не было двери раньше.

А, может, просто не замечал?

— Ремонт что ли, сделали? — проворчал Вова, словно осуждая минздрав за то, что вот, понимаешь, сделали ремонт, а его, Вову, спросить забыли.

— Ремонт, ремонт, — покивала низкоголосая сестричка и как-то очень уж нехорошо блеснула глазом. Вова заморгал, шарахнулся и машинально шагнул в распахнувшуюся дверь, которая тут же и закрылась за ним, отрезав и от поликлиники, и от медсестры.

Перед ним тянулся коридор, длинный, с тусклым светом и такой же дверью в конце, за которой, видимо, и находился дневной стационар.

— Нет, ну точно ремонт делали, — бормотал Вова себе под нос, — делали, да недоделали.

С потолка кое-где капала вода, образуя на цементном полу маленькие лужицы. По всей длине коридора тянулся узкий дощатый настил, скрипевший при каждом шаге. Кирпичная кладка стен не знала штукатурки. Вова попытался представить, как коридор выглядит снаружи. И не смог. Потому что аккурат на этом месте, судя по всему, находилась оживленная улица.

— Ничего не понимаю, — сказал Вова, открывая вторую дверь.

Постоял на пороге и снова сказал:

— Ничего не понимаю.

Он находился в довольно просторной светлой комнате с двумя кроватями, столом, раковиной и краном, шкафом, холодильником и еще одной дверью.

Удивление вызывало отсутствие окон и наличие лампочки, свисавшей с белого потолка на толстом витом шнуре, каких уже давно не выпускают.

Вова прошелся по комнате, заглянул в холодильник — тот был набит какими-то пластмассовыми коробками и коробочками разных размеров, наверное, с медикаментами, посидел на кровати, оказавшейся пружинной, проинспектировал шкаф — пусто.

Все это замечательно, но где медперсонал? Кто его оформит, назначит лечение? Кто?

— Я сам, что ли, должен их разыскивать, — снова проворчал Вова и открыл вторую дверь.

Несколько минут он стоял, потрясенный увиденным.

Перед ним расстилалась огромная плоская равнина без единого кустика и деревца. И лишь на горизонте, далеко-далеко, виднелись какие-то горы.

 

— Дневной стационар, мать вашу! — заорал в конце концов Вова неизвестно кому, когда первый шок прошел. — Вы куда меня засунули, в какую дыру, я вас спрашиваю!

Молчание было ему ответом. Слова как будто вязли в жарком воздухе, оплывали и тонули, из грозных превращаясь в жалкие и даже смешные.

— Ах, так? Вот, значит, вы как, да?

Кипя гневом, Вова отступил назад и хлопнул дверью с такой силой, что в пустом шкафу что-то упало, лампочка закачалась, а из коридора послышался глухой шум.

Вова замер. Этот шум ему не понравился, ой как не понравился. Холодея от предчувствия, он метнулся в коридор и замер, не веря глазам. Потолок, с которого еще недавно капала вода, обрушился, и вместо доброй половины коридора Вова мог наблюдать лишь нагромождение кирпичей, камней, земли, арматуры и прочего строительного мусора.

— А вот нечего дверью хлопать, — услышал он неизвестно откуда хриплый голос медсестры и короткий смешок.

 

Направление в дневной стационар дала участковая врачиха. Сперва долго слушала, меряла давление, пристально вглядывалась в гланды, сказала — ложиться и дала направление.

Вова упал в коридоре. Неожиданно упал, резко. Что-то кольнуло под лопаткой, и вот он уже лежит на полу.

А потом пришла та самая медсестра, помогла подняться и спросила про дневной стационар.

— Это все она, стервь, — бормотал Вова, бродя из угла в угол и обдумывая свое положение. — Все она. Ох, не люблю я этих баб. Ненавижу просто.

 

Варианта дальнейших действий было два.

Первый. Раскапывать завал.

Второй. Поискать кого-нибудь вовне.

Вариант "поискать" страшил Вову куда больше. Потому как в пустыне найдется разве что суслик. Да и то вряд ли. Горы — а иногда Вове начинало казаться, будто это и не горы вовсе, а город с небоскребами — были так далеко, что дойти до них не представлялось возможным. Да и как он пойдет без еды, воды и… палатки, что ли.

В общем, про горы можно забыть.

Оставался вариант номер один.

Хотя, нет. Конечно же, был еще и номер ноль — позвонить по мобильнику. Кому только? Жена давно ушла, дети на стареющего отца почти не обращали внимания, пару раз в месяц позванивая с подтекстом "а, ты все еще жив".

Вова решил позвонить соседу Паше, с которым иногда пили пиво.

— Паша! — закричал он в трубку, едва услышал неразборчивое бурчание. — Паша, у меня беда!

Трубка побулькала и вопросительно замолчала.

— Паша, ты слышишь меня? Але! Меня в поликлинике замуровали! Паша, помоги, на тебя одна надежда!

— Грм? — озадачился Паша.

— Осел старый, — проворчал Вова, хотя с Пашей они были ровесниками. — Старый ты осел, Паша, вот и все.

Паша захрипел и отключился. Связь пропала. Навсегда. Насовсем. Абсолютно. Вова в течение нескольких часов регулярно проверял телефон. Тряс его, перезагружал, вытаскивал и вставлял батарею. Все впустую. Естественно, вскоре батарея разрядилась полностью. Естественно, зарядки с собой не было. Да и зачем она — в дневном стационаре не было ни единой розетки.

Значит, вариант номер один.

С которым Вова смирился далеко не сразу.

Он был уверен — его начнут искать, откапывать с ТОЙ стороны. Какой бы ни была стревь-медсестра, она же не могла не понимать, что раз человек не возвращается и дверь не открывается, значит, что-то случилось. Вова периодически шел в коридор и прислушивался — не раздадутся ли ОТТУДА звуки. Стоял подолгу, ждал. ОТТУДА, из-за каменного завала, звуки не раздавались. Лишь скрипели под Вовиными ногами оставшиеся куски дощатого настила, да капала вода в уцелевшей части коридора. Бежала вода и из крана в комнате. Тоненькой струйкой, иногда переходя в быстрые капли, но бежала.

— Вода-то откуда? — вопрошал Вова, подставляя ладонь под струйку. — Тут же пустыня кругом.

Впрочем, коридор, в отличие от домика, как ни странно, находился не в пустыне. Снаружи домик не примыкал ни к какому коридору, а стоял себе обособленно — аккуратненький, чисто-белый, невысокий. Больше вокруг ничего не было, совсем ничего.

Пространственный парадокс, решил Вова, не особо понимая, что это такое, но очень радуясь, поскольку нашел объяснение необъяснимому факту. Понять, почему так происходит — это не самое главное. Самое главное — найти объяснение. Вова, когда находил, сразу успокаивался.

— Копать, — приказал сам себе Вова, более не желая отвлекаться на капающую воду, странное размещение домика и прочую ерунду. Сейчас ему очень, ну очень хотелось выбраться как можно скорее, найти ту медсестру с дьявольским взглядом и сказать ей… Да чего там сказать. Придушить ее хотелось, вот и все.

— Лопату бы сюда, — пробормотал Вова, по пятому разу обыскивая домик.

Не было здесь никакой лопаты. Совочка тоже не было.

Он напился воды из-под крана, набирая ее в пригоршню. Хоть бы стакан поставили, черти их задери! Из горсти и неудобно, и не слишком гигиенично. К тому же из пустыни налетел мелкий песок и по обыкновению проник в каждую щель. И, как ни странно, даже в водопровод. Глотая воду, Вова чувствовал крохотные песчинки — они царапали горло и оседали в так и не заделанном дупле правого нижнего зуба. Он поцыкал зубом, сплюнул. Песчинки никуда не делись. Пришлось прополоскать рот. Потом еще и еще.

Вместо лопаты он решил использовать контейнеры, что в количестве занимали все нутро холодильника. Контейнер поменьше в качестве лопатки (загребать землю, мусор и мелкие камешки). В контейнер побольше складывать, выносить и выбрасывать в пустыню.

Кстати, в контейнерах оказалось вовсе не лекарство, а какая-то странного вида замазка неопределенного серо-буро-малинового цвета без запаха. Вова вытряс ее за порог, освободив несколько контейнеров, а затем взялся за работу.

Камни побольше он таскал так, в руках. Камни поменьше догадался складывать в одеяло, которое позаимствовал с одной из кроватей. Ткань подозрительно трещала, но не рвалась. Землю носил в контейнерах.

Поработаю до вечера, потом отдохну, решил Вова.

Однако вечер наступать не желал. В пустыне все так же сияло солнце, которое, кажется, висело здесь на одном месте, нарушая законы физики. Этого не могло быть, подумал Вова.

Потом подумал еще и поправил себя: этого не могло быть в том мире, где я живу. То есть, жил.

Значит, я в другом мире, что ли?

В этом странном другом мире у него, Вовы, были: домик с дневным стационаром, огромная пустыня и горы (город?) вдалеке. И все. Здесь он вынужден существовать, пока не найдет выход в свой мир.

Тут Вова, не прекращая сизифова труда по разгребанию завала начал рассуждать, что можно считать своим миром, а что нет, и что понятие это можно трактовать как угодно широко, но вскоре запутался в своих собственных рассуждениях и сосредоточился единственно на механической работе.

Завал разгребался с трудом. Медленно.

Иногда Вова останавливался и ждал, напряженно ждал движения с той стороны. Слушал, переживал. Посылал ТУДА то проклятия, то мольбы.

Ничего. Совсем ничего не менялось. Он сплевывал и продолжал разгребать.

Сколько времени прошло, Вова не знал, потому что часов не носил, телефон сдох, солнце не двигалось. Пару раз он прилег поспасть, периодически жадно глотал воду из-под крана. Есть не хотелось совсем.

Зато захотелось отлить.

Туалета не было, и Вова зашел за домик. Только приготовился сделать свое дело, как с ужасом заметил: почва под ногами начала едва заметно шевелиться. Песок поднялся небольшой горочкой, образовалась ямка, и из нее показалась слепая полупрозрачная голова.

Вова сделал шаг назад и издал нечленораздельное восклицание.

Из песка выбирался гигантского размера червь — толщиной примерно с Вовину руку. Как и голова, весь он был полупрозрачный, словно студень, кольчатый и ужасно, ужасно омерзительный. Вова, не в силах больше сдерживаться, окатил его мочой и опрометью бросился в дом.

Не-е-ет, нельзя здесь больше оставаться. Копать, копать, копать!

Он копал долго. Уставал, отдыхал, пил воду, с отвращением мочился за домом, ожидая появления червя. Копал, оттаскивал камни и землю наверх.

И скорее понял, что почти не продвинулся. Едва одолевал несколько сантиметров пути, как очередная порция земли и мусора сыпалась сверху. Все предыдущие усилия сводились к нулю.

Вова долго думал, чтобы решиться на вариант номер два. Он лежал на кровати и собирался с духом. Переход через пустыню. Страшно. Жарко.

И главное — где взять воду?

То есть, вода-то есть, вон, течет из-под крана сколько влезет. А вот как ее взять с собой — непонятно. Бутылок нет. Из контейнеров она вытечет на раз. Да и тащить с собой большой запас нереально. Он, Вова, не верблюд же в самом деле.

И потом — где там спать, в пустыне-то? И как? Жестко, неудобно. А ведь за один день явно не дойти.

Тут Вова подумал, что день в этом мире — понятие растяжимое. А поскольку ночь никогда не наступает, значит, еще не закончится день, как он, Вова, достигнет гор (города). Почему-то именно эта парадоксальная мысль укрепила его в намерении.

И он пошел.

Побросал в наволочку несколько контейнеров с замазкой, которая, кстати, оказалась съедобной, хотя и безвкусной (Вова съел содержимое одного контейнера и ничего с ним не случилось). Поискал ключ и замок, чтобы закрыть домик (зачем его закрывать, он так и не смог себе объяснить), не нашел, плюнул и двинулся к горам.

Подробности похода в памяти не отложились. Солнце, так и не ушедшее никуда с зенита, палило немилосердно, ноги вязли в песке. Изредка налетал ветер, но был он не освежающим, а знойным, поднимал и швырял то в лицо, то в спину горсти песка, который сперва раздражал, а потом, со временем перестал замечаться.

Как перестало замечаться и все остальное. Если сперва Вова оглядывался на домик, желая убедиться, что вот остался кров, куда он может в любой момент вернуться, то когда никаких мыслей и чувств, кроме жажды, не осталось, домик забылся, как и все остальное. Кажется, никогда ничего в его, Вовиной, жизни не было кроме палящего солнца и песчаной пустыни. Забыв, кто он такой и куда идет, он все равно шел, потому что помнил лишь одно — надо идти, надо. Иногда он вспоминал про горы, и они действительно как будто приближались. Это придавало сил, но ненадолго. Иногда он удивлялся, почему тащит с собой кусок материи, заполненный какими-то коробочками, потом с трудом вспоминал, что можно есть, открывал один из контейнеров и машинально съедал содержимое. На какое-то время притуплялась жажда, и Вова шел вперед до следующей остановки.

Контейнеры, наконец, закончились. С ними закончились и еда, и возможность утолять жажду. Вскоре во рту пересохло, а в голове стоял такой непрерывный звон, что Вова совершенно перестал воспринимать окружающее, весь превратившись в одно большое желание глотка воды.

Когда перед ним из песка вылез полупрозрачный гигантский червь, Вова не раздумывал ни секунды, набросился на червя, вонзился в него зубами и принялся высасывать драгоценную влагу. Червь был словно полиэтиленовый пакет, наполненный густой, тягучей водой с привкусом гнильцы и сырого мяса. Когда Вова, сознание которого более-менее прояснилось, это осознал, он поднялся на колени, и его вывернуло прямо на высосанную червячную оболочку.

Едва спазмы прекратились, Вова встал и увидел перед собой домик дневного стационара, а рядом — кучку земли, которую он собственноручно вытащил из коридора. Он успел удивиться — почему кучка такая маленькая. Вот только дойти до домика сил уже не осталось. Вова сделал пару шагов на негнущихся ногах и потерял сознание.

 

Он очнулся в своей кровати, то есть, в кровати дневного стационара, куда раньше, до похода, заваливался подремать, не удосуживаясь раздеться. В этот раз он тоже был в одежде и обуви.

Что-то изменилось, и это изменение Вове сильно не понравилось. Он повернул голову.

На соседней кровати лежал человек.

Вова захрипел, прокашлялся и спросил:

— Эй, ты кто?

Человек тоже повернул голову, сказал:

— А ты кто?

Вова хотел упрямо ответить "я первый спросил", но в последний момент передумал. Ответил:

— Вова.

— Дядя Вова? — уточнил человек.

Он был намного моложе, и Вова подумал: следовало представиться по имени-отчеству. Вот только он никак не мог вспомнить свое отчество, и это казалось странным и неправильным.

— Ага, — ответил он наконец. — А ты?

— А я Ник.

— Николай, что ли? Не скрипач, надеюсь?

Вова и сам не понял, почему задал вопрос про скрипача. Но человек, похоже, понял, коротко рассмеялся, сказал, что не скрипач и не Николай. Просто Ник, и все.

— А как тут оказался?

— Как и ты, — ответил Ник. — Получил направление в дневной стационар.

— Да какой это дневной стационар! — тут же закипятился Вова. — Это черт знает что такое, а не дневной стационар!

— Ну почему же, — возразил Ник. — Тут постоянно день, это во-первых. Во-вторых, трудно найти что-либо более стационарное, чем этот домик.

Вова поразмышлял, хотел было возразить, мол, в его понимании дневной стационар — это подразделение ЛПУ, где лечат днем, а на ночь отправляют домой, но решил не спорить: в словах Ника прослеживалась определенная логика.

Тут его буквально подбросило. Он вскочил и уставился на Ника:

— Как ты говоришь тут оказался?

Тот посмотрел удивленно:

— Как и ты, по направлению.

— Врешь!

— Это еще почему?

— Да потому что коридор завален!

Ник, казалось, ничуть не смутился оттого, что его поймали на лжи:

— Ну, завален. Но ведь его завалило уже после того, как я сюда попал.

Вова ничего не понимал. Кто-то из них двоих врет.

И он точно знал, кто. Он уже собирался приступить к допросу с пристрастием, как внезапно вспомнился неудавшийся поход к горам, и внутри все опустилось. Он не дошел. Он так долго, так мучительно шел. И ничего у него не вышло. Не получилось. Вова сел на край кровати и закрыл лицо руками.

И снова оставался лишь вариант номер один.

С этого момента время будто зациклилось. Вова шел разгребать завал, какое-то время разгребал, потом спал — мало и беспокойно, поминутно просыпаясь, жадно пил воду, а иногда вел короткие бестолковые разговоры с Ником, который валялся на кровати и не собирался помогать Вове с расчисткой. Разговоры были странные, без конца и начала, без выводов и споров. Вова уставал от них больше, чем от физической работы.

Однажды он с неудовольствием намекнул Нику, что и тому неплохо бы потрудиться.

— Потрудиться? — искренне удивился Ник. — Зачем?

— Ну… Как зачем? — пришла очередь удивляться Вове. — А что же, все время кровать пролеживать?

— Дядя Вова, ты мне скажи вот что. Ты работал раньше? Ведь работал же, правда? — спросил Ник.

— Работал, — не очень уверенно подтвердил Вова.

— Во-о-от, очень хорошо. А кем?

Вопрос вроде бы простой. Но ответить на него Вова почему-то затруднялся.

Ну да, он трудился всю жизнь. Сидел за столом. Перебирал бумаги. Что-то писал. Стучал клавишами — сначала калькулятора, потом компьютера. Но в чем конкретно заключалась работа и как называлась должность, вспомнить не мог, как ни силился.

— Работал, — уже увереннее сказал Вова. — Получал деньги.

— Зачем? — оживился Ник.

— Ну… Чтобы жить.

— Вот ты сейчас живешь. Не работаешь, денег не получаешь. Но живешь ведь. Живешь?

— Да разве это жизнь? — тоскливо проговорил Вова. — Вот там… там — это жизнь.

— А по мне и тут неплохо, — возразил Ник. — Делаю, что хочу. Хочу лежать — лежу. Хочу ходить — хожу. Могу попить, могу поесть. Могу совершить обратный процесс. Безо всяких, заметь, денег.

Вова подсознательно понимал, что в речах Ника есть какая-та фальшь, что-то неправильное, но никак не мог уловить, что именно. Но все же решился возразить:

— Здесь деньги и не нужны. Зато ТАМ..

— ТАМ они тоже не играют никакого значения.

— Не играют роли, — машинально поправил Вова. — Не имеют значения и не играют роли.

— Вот, — обрадовался Ник. — Дядя Вова, ты молодец, все правильно понимаешь.

— Не все, — возразил Вова. — Не понимаю, почему еда из контейнеров совершенно безвкусная.

— А она не имеет здесь никакой роли, — усмехнулся Ник. — Нет, не перебивай, я правильно сказал. У еды нет роли в этом мире. Понял, нет? Можешь ничего не есть, и это никак не повлияет на функционирование твоего организма.

Вова внезапно вспомнил, как бабушка говорила вместо "функционирование" "фунциклирование", и улыбнулся. Сказал:

— Я могу вообще ничего не есть, что ли?

— А ты ешь разве?

— Ну… Нет, — признался Вова. — Но тогда почему холодильник забит?

— Это на случай, если потянет, — неопределенно сказал Ник. — Первое время сохраняется привычка. Дурная. Жевать. Употреблять. Поглощать. Особенно когда не хочется. Но мы привыкли кушать впрок, про запас. Обрастать жирком. Нагружать организм. Мучить его. Насиловать. Зарабатывать болезни.

Вова понимал: все, сказанное Ником, в общем-то правильно. Можно было бы поспорить, поприводить доводы и антидоводы. Но он не видел смысла в дискуссии.

— А вода? — спросил он. — Воду тоже можно не пить?

— Воду пить не только можно, но и нужно, — менторским тоном заявил Ник. — Вода — это энергия. Ты без воды быстро загнешься. Разложишься на кванты. Так что пей из-под крана, высасывай червяков…

Вова вздрогнул.

Он вспомнил, как его вывернуло, вспомнил мерзкий вкус червяка, не выдержал и подскочил к раковине. Прополоскал рот, пытаясь избавиться от вкусовых воспоминаний, и услышал тихий смешок Ника.

 

Подобных разговоров — пустых и не очень, бессвязных, со смыслом и без, но по большей части бестолковых, ничего не дающих ни уму, ни сердцу, было много. Вова потом как ни силился, не мог вспомнить их содержания, а посему заключил — они ни к чему, и старался, вернувшись в комнату, с соседом общаться поменьше.

Как-то, в очередной раз вспомнив неудачное путешествие, он сам начал беседу, спросил, не знает ли Ник, что за горы виднеются вдалеке и можно ли до них добраться. Ник ответил, что никаких гор не знает, не видел, но даже если что-то подобное и имеется, он, Ник, никому не советует никуда ходить и никаких гор не видеть. Это было очень странно — про червяков он, значит, знает, а про горы, выходит, что нет. Вова хотел было указать на эту странность, но передумал.

 

Однажды, придя с раскопа, он обнаружил, что Ник исчез.

Обиделся, подумал Вова. Ну точно, обиделся, что вчера не поддержал беседы.

На мгновение ему показалось, что никакого Ника тут и не было никогда, а разговоры Вова вел сам с собой и зачем-то придумал собеседника, чтобы не сойти с ума.

Вова отмахнулся от такого предположения. Конечно, Ник был, не мог не быть, он ведь совсем недавно лежал здесь и говорил…

Что он там говорил? Что приближается срок и уже скоро. Вова даже не переспросил, что именно скоро и какой-такой срок приближается. Но отсутствие соседа немного обеспокоило, мог бы предупредить, что уходит.

Уйти он мог только в пустыню, куда же еще.

Открыв дверь, Вова изумился, хотя, казалось, привык ко всему в этом странном мире.

Солнце, всю дорогу торчавшее в зените, медленно клонилось к горизонту.

— Уже скоро, — вслух сказал Вова. — Срок приближается.

Нет, он не понял, какой-такой срок, но определенно что-то сдвинулось. А раз сдвинулось, значит, грядут перемены, как говорил какой-то персонаж в каком-то фильме. Это почему-то обрадовало Вову. Он давно не испытывал никаких положительных эмоций, а тут вдруг раз — и обрадовался. И от этого обрадовался еще больше. Сердце — надо же, сердце! — подпрыгнуло, и он сам тоже подпрыгнул.

И понял, что происходит.

Срок пребывания в дневном стационаре подходил к концу. Приближался вечер. И его, Вову, должны отпустить домой.

Не помня себя от счастья, он влетел в домик, рванул на себя дверь в коридор.

И замер, обалдевший.

Никакого завала не было.

В последний его заход здесь оставалось довольно большое количество земли и камней. Теперь он ясно видел в конце тоннеля дверь, через которую сюда попал.

Не спеши, уговаривал он себя, не волнуйся. Но не спешить и не волноваться не получалось, и он все убыстрял ход, а потом и вовсе побежал.

— Не спеши, — говорил кто-то ОТТУДА, — погоди, не торопись.

И он заставлял себя замедляться, хотя вовсе не был уверен, что обращаются к нему.

Он вспомнил медсестру, и предвкушал встречу с ней, видел ее тонкую шею и его пальцы, которые на этой шее смыкаются. Будет очень жаль, если он ее не встретит.

Наконец Вова дошел-добежал до двери, взялся за ручку и рванул ее на себя.

Чьи-то руки обхватили его и вытянули наружу. Он увидел перед собой два огромных глаза. Медсестра, узнал он, та самая медсестра. Только почему-то в десять раз больше.

— Кто? — спросил слабый голос.

— Девочка, — ответила медсестра.

Потом добавила:

— А ну давай, кричи.

Он не хотел кричать, но она размахнулась и ударила его по попе. Вова заорал от неожиданности, а еще от боли и обиды, и в этот самый миг забыл все, что было раньше.