Два конца, два кольца и межгалактическая жвачка
Все неприятности Сергея Петровича начались с бороды.
Она появилась в парикмахерской вечером, в половине восьмого. В тот самый час, когда солнце неспешно катится к горизонту, а Сергей Петрович по обыкновению столь же неторопливо выуживает из внутреннего кармана пиджака трубку и с наслаждением раскуривает ее.
В эти мгновения он представляет себя английским лордом, восседающим у камина где-нибудь в предместье Лондона. Или пассажиром теплохода, плывущего по Темзе. Сергей Петрович глубокомысленно затягивается и выпускает в открытое окно колечки дыма, укрепляя свои мечты мыслями о том, что дым валит из трубы теплохода, в иллюминатор поддувает свежий бриз, а уличный гам ни что иное как перекличка рулевого и юнги.
В конце концов иллюзия разрушается досадной мелочью вроде клаксона или чересчур назойливого мобильника. И Сергей Петрович вспоминает, что трубку он купил в художественном салоне, а не у страшного одноногого пирата, и живет он никак не в Лондоне и даже не в Ньюкасле, а в самой обыкновенной Самаре. Что сегодня толстозадая Мария Семеновна опять пыталась закрасить седину и требовала новый номер "Космо". Мужчина чуть за сорок с офицерской выправкой заказывал прическу а-ля "Сзади, спереди — убрать, виски — оставить". Прыщавая тинейджерша с вытатуированной бабочкой на плече, которая умоляла сделать ей панковский гребень. Два бобрика, три каре, тут проредить, здесь подбрить, там много не срезать, но и лишнее не оставлять.
Отчаянно Сергей Петрович цепляется за ускользающие фантазии, но неумолимые реалии пресекают любые его потуги к бегству. Он уныло затягивается в последний раз, бросает трубку в карман и, заперев парикмахерскую, отправляется домой.
Однако в этот день привычный распорядок оказался нарушен.
Вальяжно развалясь в кресле, Сергей Петрович размышлял стоит ли послать дворецкого за вином или, быть может, обойтись бутылочкой виски. А еще ему очень хотелось оленины. К ужину.
Гулко, словно отзвуки эха, прозвенела трель колокольчика. Сергею Петровичу грезилось, что сейчас появится старикан дворецкий: невозмутимый, чопорный, как и полагается англичанину, в безупречном черном костюме и с шикарным серебряным блюдом в руках. Ароматы жаренного мяса и чайного листа ворвутся в залу вслед за ним. Дворецкий поставит блюдо на стол и торжественно скажет:
— Брхгбрлды! Ауууаге илдырбырды!
Ауууаге илдырбырды?!
Сергей Петрович открыл глаза.
Колокольчик действительно звенел. Тот самый колокольчик, что Сергей Петрович прикупил в художественном салоне в довесок к трубке. Подобные вещи придают заведению толику шарма и загадочности — так он решил, повесив медную безделушку над дверью.
Дверью, которую всегда запирал перед тем, как вынуть из кармана трубку и погрузиться в грезы. Как же так?
Но тут нечто вторглось в комнату, и Сергей Петрович сразу же забыл о колокольчиках, трубках и невесть как открывшихся замках.
Вдруг как в сказке
Скрипнула дверь…
Почему-то отчетливо вспомнились именно эти строки. Сергей Петрович судорожно соображал, какие же там еще слова, наблюдая, как к нему подкатывается огромный клубок серых ниток. Он двигался медленно, будто дородный господин на прогулке. Память Сергея Петровича неожиданно явила картинку из далекого детства: клубок, падающий с колен спящей бабушки; солнечные зайчики, что танцуют вокруг шерстяного шарика свои развеселые танцы; и хищно изогнутая спина черного кота Маркиза, чьи лапы отыскали новое развлечение.
— Кис-кис-кис, Маркиз, — прошептал Сергей Петрович, со страхом глядя, как гигантский клубок останавливается у его ног.
А затем странное существо взмыло вверх. Оно зависло прямо перед лицом испуганного парикмахера. Клубок начал вращаться, точно земной шар. Сначала медленно, но с каждым мгновением все убыстрялось. Внезапно из переплетения нитей выскочил какой-то предмет. Продолговатый, с утолщением на конце. Секундой позже Сергей Петрович понял, что это такое.
Рука.
Или лапа.
Вслед за первой конечностью появилась и вторая. И тут же пальцы существа начали с ошеломительной скоростью перебирать нити, словно пытаясь распутать клубок. Точно тысяча пауков ожила в центре крутящегося шара. Они ткали свою паутину, которая серыми струями ниспадала на бежевый линолеум.
Вращение закончилось. На Сергея Петровича смотрели глаза неизвестного создания. Его вполне обычный по человеческим меркам рот был растянут в довольной ухмылке. Также имелся правильный до тошноты нос и голова без единой волосинки на макушке. На этом успокоительная обыденность заканчивалась: руки существа располагались на месте ушей, тела у него не было вовсе, а от подбородка и до самых до окраин комнаты росла ужасающая, чудовищная, огроменная борода. Весь пол накрыла грязная масса свалявшихся волос, которая шуршала и шевелилалась. Сергею Петровичу казалось, будто он угодил в серпентарий.
— Ауууаге илдырбырды, — просипело нечто.
— Простите? — не своим голосом переспросил парикмахер.
— Илдырбырды! — недовольно рыкнуло существо. — Шаанаге! Куинсе аати!
От такого количества невнятной тарабарщины у Сергея Петровича закружилась голова. Он прислонился к трюмо, пытаясь отдышаться, и тут заметил, что его правая рука легла на лакированную поверхность рядом с чем-то блестящим. Через мгновение Сергей Петрович уже держал перед собой опасную бритву и пытался состроить самое зверское выражение лица, на какое только был способен.
Дьявольское отродье, загадившее дорогой импортный линолеум грязными волосами, впрочем, подобная метаморфоза не испугала. Скорее наоборот.
— Куинсе, куинсе! — радостно завопило оно. — Илдырбырды!
— Я тебе дам дыру-бурду! — заорал парикмахер и бросился в атаку.
Будь Сергей Петрович человеком остроумным и не столь напуганным, он бы, несомненно, сравнил происходящее с эпохальным сражением Геракла и Лернейской Гидры. От разудалых взмахов бритвы свистел воздух, серые пряди волос опадали на пол, точно головы поверженных драконов, что изрядно забавляло живую и невредимую головенку существа — она смеялась, порыкивала и хлопала ушами… то есть руками. Парикмахер тяжело дышал и по-интиллигентски костерил незваного гостя, называя его "тварью", "жлобом" и "проклятой сволочью". Наконец, взмахнув бритвой в последний раз, он со стоном рухнул вниз.
— Карашаге рутаааааи агша! — победоносно закружился вокруг люстры незнакомец. — Уишага тораги.
Глядя на него, Сергей Петрович вспомнил старый анекдот.
— Колобок повесился, — пробормотал он и горько усмехнулся.
Существо и впрямь теперь походило на колобка. От бороды остался лишь небольшой клочок, который любовно поглаживали бледные пальцы пришельца. Парикмахерская же напоминала сеновал после бурных утех на нем деревенской молодежи. Волосы валялись всюду, куда ни посмотри: на зеркале, трюмо, в раковине и среди подборки модных журналов. Везде.
Тут нечто перестало барражировать над Сергеем Петровичем. Оно стало снижаться.
Парикмахер, сжав бритву, приготовился к последнему бою.
Рот существа открылся. Одна из ручонок залезла туда, что-то нашаривая. Быть может, искало солонку и кетчуп — кто знает, какие гастрономические пристрастия у подобных тварей. У Сергея Петровича вырвался нервный смешок.
Рука, похоже, нащупала то, что искала и стала вытягиваться обратно, наружу. И когда изо рта появилась сжатая в кулачок ладонь, парикмахер не выдержал.
Он рубанул бритвой, точно шашкой.
Даже Буденный бы позавидовал такому удару.
Что-то разноцветное просыпалось на загаженный пол. Существо истошно вопило, носясь по комнате и тряся искалеченной конечностью. Оно, кажется, было совершенно обескуражено подобным поворотом событий.
— Иееера канасои?! Иееера?! — выла голова. — Ауууаге шаанаге!
Зависнув над парикмахером, который занял крайне выгодную позицию возле двери, существо обиженно, точь-в-точь, как наказанный за провинность мальчишка, шмыгнуло носом и прошипело:
— Иееера касуи? Ауууаге шаанаге ниен. Карасабаши!
— Ага, — согласился Сергей Петрович, подняв бритву.
Но голова ошибки не повторила и осталась на месте. Вместо того, чтобы напасть, она активно заработала челюстями — жевала и жевала, сопя и надувая щеки, будто оживший резиновый шарик. На что-то это было похоже. Что-то очень знакомое. И как только Сергей Петрович понял…
Огромный пузырь, как от жвачки, появился мгновенно.
И лопнул.
*
Ему снился оранжевый дракон.
Вообще-то Сергей Петрович всегда думал, что драконы — это такие огромные крылатые монстры с хвостом и пастью крокодила. Как правило, злобные, они стерегут сокровища и похищают принцесс. Или наоборот. Повадки летающих бестий диктовались ему воспоминаниями детства: посему нельзя было полагаться на них целиком и полностью. Но вот об оранжевых представителях вида память умалчивала.
А меж тем, существо, вентилирующее воздух в парикмахерской ленивыми взмахами крыльев, вполне походило на образ, растиражированный мастерами кино и литературы. Размером с большого кота, дракон выглядел хоть и не сильно внушительно, но уж боевито — точно. Разинув пасть, он недружелюбно косился на Сергея Петровича, и то и дело крутил головой, на которой, подобно знамени, развевался желтый гребень сродни петушинному.
Последняя мысль, как кажется, была высказана вслух — дракон фыркнул и плюнул в стену пламенем. Дальнейшее запомнилось парикмахеру чередой картинок в калейдоскопе: съеживаются обои, горящие волосы на полу, краска пузырями на столе, едкий черный дым от занявшихся огнем флаконов с "химией"; и апельсиновое безумие, что молотит крыльями посреди комнаты. Рука судорожно срывает пломбу с огнетушителя...
Он сел на постели, тяжело дыша.
В комнате царил покой. Тиканье часов, сонное бормотание улицы, приглушенный лай из-за стенки — обыденность укутала Сергея Петровича, словно теплое одеяло. Это чувство убаюкивало, затягивая в омут воспоминаний, но сигнал будильника все разрушил.
Парикмахерская всегда открывалась ровно в девять часов утра.
Улица встретила его осенней сыростью и стылым ветром. В воздухе кружились листья — красные, желтые, багряные, они вызывали у Сергея Петровича смутную тревогу. Неприятное предчувствие все усиливалось, так что последние метры он едва ли не бежал.
Дверь оказалась не заперта.
Здесь прогулялся Мамай рука об руку с Атиллой — огнем и мечом, так сказать. Стены были в копоти и ошметках порванных обоев. Жженная бумага по полу, словно пожухлая листва. Вонь от подпаленного линолеума, гелей, шампуней не выветрилась до сих пор, несмотря на разбитое окно. А сильнее всего пахло горелыми волосами. Глядя на это непотребство, Сергей Петрович вспомнил вчерашний вечер — весь, до мельчайших деталей. Странного визитера, их сражение, удачный выпад бритвой. Оранжевый шар жвачки, лопнувший драконом, и пламя, что расплескалось кругом. Сумасшествие.
Что-то звякнуло под ногами.
На полу валялся колокольчик. Тот, что всегда висел над дверью, предупреждая о посетителях и навевая сентиментальные мысли об Англии, дворецком, гулком эхе замковых коридоров и жаре камина. Все-таки он был для Сергея Петровича чем-то большим, нежели обычной безделушкой. Именно поэтому то, что колокольчик брошен среди мусора, шокировало парикмехера сильнее, чем весь прочий разгром. Долгое время он стоял на пороге — молчаливый, недвижный, как скала. Взгляд бесцельно метался по комнате, словно чайка над волнующимся морем. Подобно ей он пытался нащупать прореху в пелене грозовых туч, какое-нибудь светлое пятно, чтобы победить бурю, что бушевала в душе, — и не находил. Пробовал Сергей Петрович выразить свое негодование и словами, но то ли от избытка чувств, то ли от нехватки самообладания выходило что-то нечленораздельное вроде "Уйааааахаахаааоооееееууух".
В конце концов победил здравый смысл. От мысли, что кто-то еще может увидеть весь этот бедлам, Сергей Петрович разом обрел и речь, и способность двигаться. Он торопливо запер дверь и скрепя сердце принялся за уборку.
*
Их было пять.
Синий, зеленый, красный, желтый, фиолетовый — пять шариков, в диаметре чуть больше монеты. Он мог бы поклясться, что никогда раньше не замечал их в парикмахерской. Да и в других местах тоже, если подумать. Идеальной круглой формы, твердые и весьма увесистые; Сергей Петрович с трудом представлял, зачем может быть изготовлена подобная штуковина. Слишком тяжелая, чтобы служить украшением или, скажем, конфетой. Поскоблив шарик опасной бритвой, парикмахер задумчиво хмыкнул. Ни тебе дефектов структуры, ни краски. Ничего.
— Чепуха, — резюмировал он и ссыпал разноцветную нелепость в мусорное ведро.
Трыньк-дзинь-дзиньк.
В воздухе растекся мелодичный перезвон, чем-то похожий на "музыку ветра", популярную как у жителей таинственного Востока, так и у разномастных любителей "фэн-шуя" здесь, в Самаре.
— Однако, — только и смог сказать Сергей Петрович.
Пошарив в мусоре, он вытащил красный шарик, чтобы тут же бросить его на пол.
Дзинь-дзи-дзиньк! Как показалось, звук вышел резким и отрывистым, словно армейская команда. Шар быстро покатился к двери и был пойман парикмахером лишь у самого порога.
— Однако, — протянул Сергей Петрович.
И впервые за долгое время смог улыбнуться.
*
Минула неделя с того дня, когда парикмахерская и ее хозяин сообща выдержали нападение неизвестных существ. На ремонт пошли почти все сбережения, но Сергей Петрович не расстраивался — оно того стоило. Все кругом сияло новизной и яркими красками, даже вместо деревянной рамы появился прогрессивный ныне стеклопакет.
Лишь над дверным проемом больше не висел медный колокольчик.
Зато на столе, в окружении флаконов, ножниц и расчесок стояла фруктовая фаза. Возьмешь ее в руки — и вовсю катаются по хрустальному дну разноцветные шарики, дзынькая и тренькая. А Сергей Петрович в такие мгновения закрывает глаза, представляя себя где-нибудь в буддийском храме или древнем восточном замке, разодетого во все эти шелковые кимоно. На поясе у него мечи, взгляд невозмутимый, и повсюду снуют дворецкие в кимоно, не забывая каждый раз бить поклоны. Дальше шла чайная церемония — очень-очень длинная, как он помнил из книг. Поэтому неудивительно, что на этом моменте его грезы всегда кто-нибудь да прерывал.
Так и сегодня.
Все шло отлично, пока в парикмахерской не нарисовался оболтус лет десяти с мамашей. Стричь его оказалось сущим мучением: мальчишка ерзал в кресле и крутил головой, рискуя нарваться на ножницы; то и дело Сергея Петровича отвлекала женщина — с упоением листая журнал за журналом, она вознамерилась умотать парикмахера вопросами о стрижках, укладках, средствах для окрашивания и завивки волос.
"Что-то надо делать", — подумал он, в очередной раз чуть-чуть не чиркнув малолетнего сорванца лезвием по уху. Тот лишь йокнул и закрутил головой еще активней.
— Знаете, — сказал Сергей Петрович любопытной мамаше. — На кухне есть отличный журнал мод, который вас наверняка заинтересует. Это там, — указал он рукой в прихожую, пресекая возможные расспросы. — Я вас провожу. А ты сиди смирно и ничего не трогай!
Малец удивленно вытаращил на него наглые глазенки, тряхнув обрезанной наполовину челкой.
Нейтрализовав настырную модницу глянцевым журналом и чашкой "капуччино", Сергей Петрович, весь красный от злости и духоты, заскочил в ванную. Принялся умываться, фыркая от удовольствия и растирая ледяную воду по лицу. Он так увлекся, что не сразу разобрал природу звуков, доносившихся из комнаты.
Едва слышное треньканье.
…Мелкий негодник, похоже, пренебрег словами парикмахера. В вазе не хватало желтого шарика. Сергей Петрович взбесился.
— Куда?! — заорал он. — Куда ты его дел?!
Мальчишка не ответил. Только знай себе головой качает, точно маятник, да челюстью двигает, что-то нажевывая.
— Куда дел?! Я тебя спрашиваю!
Из кухни прилетела мамаша, вмиг позабыв про моду и весь прочий гламур. Сергей Петрович чихать хотел на ее вопли — крепко его малолетний оболдуй разозлил.
— Ну-ка давай сюда! — парикмахер затряс мальца за плечи.
Тот захлопал глазенками и надул щеки.
Изо рта медленно и, пожалуй, даже торжественно появился желтый шар. Он становился все больше. Объемней. Внушительней. А когда вырос до размера футбольного мяча, оглушительно лопнул.
Сергей Петрович и мамаша-модница завопили в унисон.
*
Воскресенье он не любил. В этот день парикмахерская не работала, так что приходилось коротать время дома. Возможно, стоило обходиться без выходных — подобная мысль не раз посещала его, — но мама бы такого не одобрила.
Определенно.
"Несчастный человек становится трудоголиком или алкоголиком. Все лишь вопрос времени. Поэтому, чтобы обрести счастье и сохранить здоровье, нужно хоть раз в неделю, но отдыхать", — так она говорила. Сергей Петрович старался не перечить.
Особенно после похорон.
Фотография матери оправлена в красивую позолоченную рамку. Однако, хранит он ее в ящике комода, вдали от каждодневных хлопот и суеты. Лишь изредка Сергей Петрович извлекает из темноты часть той, былой жизни, чтобы посмотреть в знакомые глаза, испытывая самые разные чувства.
Сегодня он нуждался в этом сильнее, чем прежде.
Ведь привычное существование, столь тщательно избавленное от влияния случайностей и огражденное от неурядиц, точно цветок в оранжерее, оказалось под угрозой. Словно часы, у которых вдруг треснула одна из шестеренок.
…Шар лопнул, осыпаясь желтыми комочками, подобно дереву в пору листопада. И тут же они задвигались, забегали — существа, похожие на сороконожек. Бестолково суетясь, сталкиваясь, карабкаясь на стены, эти желтые тварюги вытягивались как жвачка, чтобы вмиг порваться — с мерзким чпокающим звуком — и вот вместо одного монстрика появляется два, а то и три. Безумная какафония шорохов, шуршания и хлопков наполнила комнату, как будто действо переместилось к сборочному конвейеру фабрики.
Дальнейшее Сергей Петрович помнил плохо. Кажется, женщина сразу грохнулась в обморок. Он же впал в состояние, близкое к исступлению — как берсерк, накинулся на сороконожек, готовый давить, колоть и резать.
Только мальчишка оставался невозмутим. С неподдельным интересом крутил головой, потряхивая недостриженной челкой.
К приезду милиции парикмахерская выглядела весьма плачевно, если не сказать — сюрреалистично. Кругом желтыми кляксами лужицы, чем-то сродни смоле. Гадов не выжило ни одного — по крайней мере, Сергею Петровичу хотелось так думать. Сам он сидел посреди комнаты, с бритвой в руке, будучи совершенно обессиленным.
В эти минуты старинные замки и загадочные пагоды остались где-то очень далеко. Вернулась память о дне, когда случился инфаркт. И чувство потери, переходящее в панику — оно тоже вернулось.
Следом за милицией приехал и хозяин помещения. Сделал недвусмысленное предложение съезжать, заплатив по счетам за аренду и ремонт. Вот тогда Сергей Петрович понял, что жизнь, размеренная по минутам и выпестованная с таким трудом, стремительно летит в тартарары.
Воскресенье он не любил, но сегодня оно пришлось как нельзя кстати.
Не выпуская из рук мамину фотографию, Сергей Петрович вышел на балкон.
Вечер выдался не по-осеннему знойный, словно в насмешку над всеми злоключениями парикмахера. Ясное небо понемногу наливалось багрянцем, точно созревающий плод. Теплый ветерок гулял между многоэтажками, неся с собой то отзвуки веселых голосов, то аромат жаренной картошки. Внизу, под окнами парк оказался полон людей — бродили влюбленные, в уютных деревянных беседках было не протолкнуться, да и свободной лавочки не сыскать. Дальний конец двора оглашался стуком мяча и заливистым детским смехом.
Дзынь-дзыньк!
Сергей Петрович подскочил, едва не выронив фотографию. Обернулся, готовый ринуться в комнату. Но фруктовая ваза с жвачкой — одна из немногих вещей, которые ему разрешили забрать из парикмахерской — стояла на месте. И новых монстров покамест не рождала.
Дзыньк! Дзеньк!
Источник звука отыскался под балконом. Мальчик в зеленой бейсболке раскатывал перед окнами, то и дело нажимая на звонок, прикрепленный к рулю самого обычного велосипеда. Наблюдая за ним, Сергей Петрович почувствовал, как лоб покрывается испариной. Сердце замолотило, как помпа, что откачивает воду с безнадежно тонущего корабля. Волна воспоминаний поднималась, грозя накрыть его в любой момент, и парикмахер спешно ретировался в квартиру.
Он ненавидел велосипеды.
Трясущимися руками Сергей Петрович вернул суровый лик матери в комод. После чего безвольным мешком рухнул на кровать. Душа его оказалась преисполнена с одной стороны тоской и отчаянием, с другой — странной радостью. Он вдруг четко увидел прошлое, в сюрреалистичной окраске: череду серых дней, тусклую пелену обыденности прорывали те немногие яркие крупицы событий, когда-либо происходивших с ним. Тревожные воспоминания детства, осколки настоящих эмоций. Как и фотография, надежно скрытые в темноте.
Велосипед.
Одно из таких воспоминаний.
Сдувать пыль с полотен в галерее памяти Сергею Петровичу хотелось еще меньше, чем извлекать на свет родительское фото. Поэтому он просто лежал пластом, невидящим взглядом буравя окно. Там желтый шар катился к горизонту — медленно, будто нехотя. Когда из желтого он стал кроваво-красным, а хрусталь фруктовой вазы заиграл багряными бликами, парикмахер поплелся на кухню.
Оставалось еще одно средство, чтобы нащупать почву под ногами.
Пусть и на время.
*
Голова важно надула щеки — и, хлоп! Пузырь лопается, не извергая привычных уже чудовищ. Взамен них мириады золотистых волосков повисают в воздухе, словно пойманные в невидимые сети лучи солнца. Еще мгновение и они начинают двигаться. Медленно, но уверенно плывут к голове существа, подобные кораблям, идущим в далекую гавань. Проходит немало времени, и пришелец обретает то, что хотел.
Роскошную, невероятно длинную и пышную, в красках золота — бороду.
— Благодарность, — говорит он Сергею Петровичу. — Домой далеко! Старый оболочка снял, новый оболочка помогает домой. Хороший!
Пальцы существа задвигались с ужасающей быстротой, перебирая волосяные нити. Борода окутывала голову, точно кокон. Пришелец готовился к полету в космические дали скоро и сноровисто.
— Оставлять тебе Огран, — глухо пробубнила голова из волосяного мешка. — Жуй! Надувай! Желай!
После чего золотистый шар выплыл в открытое окно и, набирая скорость, устремился ввысь, в усыпанное звездами небо.
*
Сергей Петрович раздумывал, на что списать странное воспоминание. С одной стороны это мог быть самый обычный сон. С другой — вчера он пил дешевый коньяк, и выпил много. Гораздо больше того, что считается нормой. Значит, возможна и галлюцинация. Правда, нельзя быть уверенным в том, что галлюцинации способны разговаривать.
Впрочем, последние дни в его жизни одинаково напоминали затянувшийся глюк.
— Будем стричься?
Похмельная голова и невеселые думы против воли занесли его прямиком в парикмахерскую. Его, Сергея Петровича, старую парикмахерскую. Тихий добрый островок покоя в океане повседневности.
Теперь здесь хозяйничала женщина. Прежде всего в глаза бросились ее ярко-накрашенные ноготки. Про себя он тут же окрестил ее Малиновыми Ногтями. Ремонт после битвы с полчищем желтых сороконожек провели серый и совершенно безвкусный. Белый потолок и обои в цветочек. В цветочек! Где же бамбуковая циновка, повешенная им на стену? Три кактуса в горшочках на подоконнике он называл "своей прерией". Но их больше нет. Где его любимая трубка, наконец?!
— Мужчина, вы стричься будете? — с раздражением переспросили Малиновые Ногти.
Он смотрел на нее, а она на него. Темные волосы женщины собраны на затылке в хвост и стянуты черной резинкой. Нос длинный изогнутый крючок, а лоб краснее помидора. Боже, какое безобразие.
— Нет, — ответил Сергей Петрович. — Нет стиля. Совершенно нет стиля!
И хлопнув за собой дверью, побежал домой.
Он должен вернуть свою парикмахерскую.
Немедленно.
Тягучая жвачка вязла за зубах, челюсти сводило болью с непривычки. К тому же сильно заболела голова. То ли от недавних переживаний, то ли виновато похмелье. А может и все скопом. Обливаясь потом и пыхтя от напряга Сергей Петрович метался по квартире диким медведем, берлогу которого разорили охотники. Надувая щеки, кашлял и мучился тошнотой.
"Моя парикмахерская...Моя...Хочу вернуться в мою парикмехерскую!"
Что-то шлепнулось на пол. Сергей Петрович глянул под ноги и обомлел.
Похоже, у него получилось надуть по-настоящему достойный пузырь жвачки.
На ламинате, постеленном в кухне, без всякого стеснения к разумному человечеству восседал краб красивой фиолетовой расцветки. Очевидно, чувствовал он себя превосходно. Задвигал клешнями, будто потягиваясь, и выпрямился в полный рост, вставая на два задних отростка — мощных, похожих на лапы. Клешней у крабоподобного было аж целых восемь. Он чуть потоптался на месте, разворачиваясь, чтобы через мгновение оказаться на подоконнике, предолев добрых два метра одним прыжком. Там он правой верхней клешней деловито потянулся к ручке, открывая окно. Взрезал москитную сетку ровно посередине, одним движением — сверху вниз. Развел клешнями разрезанные половинки в разные стороны, словно открывая занавес.
И невозмутимо выпрыгнул на свободу.
Сергей Петрович, сбросив оцепенение, кинулся к окну. Чтобы наблюдать, как краб парит над городом, постепенно превращаясь в фиолетовую точку в отдалении. Вот уже она зависла и резко спикировала вниз, к домам. Где-то в том районе расположена его парикмахерская...
Осознав, наконец, что же происходит, Сергей Петрович бросился в прихожую одеваться. Нужно было предотвратить катастрофу. И все же как он не торопился, да поделать ничего не смог.
Парковка перед парикмахерской была забита машинами с включенными мигалками. Милиция, врачи, пожарные расчеты. Кто-то успел позвонить даже в СанЭпидемСтанцию. Малиновые Ногти пребывали в глубокой отключке. Носилки с ней пронесли мимо Сергея Петровича и погрузили в Скорую. Взревел мотор, и машина, завывая сиреной, унеслась прочь.
В помещении парикмахерской милиционеры пытались изловить краба, летающего под потолком. В клешнях порождения фиолетовой жвачки были зажаты ножницы, флаконы с гелями и муссами, машинка для стрижки, фен и — видимо, до кучи — мобильный телефон, на котором то и дело срабатывал характерный щелчок фотокамеры. Полный хаос, форменный сюрреализм. Любой свидетель мог бы охарактеризовать происходящее именно так.
Краб между тем перестал метаться по комнате и колоть охотящихся за ним милиционеров ножницами. Вместо этого он плавно спланировал Сергею Петровичу на макушку. Затем перебрался на плечо хозяина, устраиваясь там с чувством выполненного долга.
Сергей Петрович понял, что теперь он крепко влип.
*
Жвачку пришлось выбросить.
Не то, чтобы он испугался оказаться за решеткой. В милиции его допросили, но не смогли предъявить даже хулиганство. Фиолетовый краб в рамках Уголовного Кодекса приравнивался разве что к форс-мажорным обстоятельствам.
Нет, служителей закона Сергей Петрович не опасался. Чего он действительно боялся, так это стать сумасшедшим.
Как только стемнело, он вынес фруктовую вазу на балкон и вытряхнул из нее содержимое. Шарики жвачки затренькали внизу, раскатываясь по асфальтовой дорожке.
Последствий столь опрометчивого поступка долго ждать не пришлось. Уже на следующее утро Сергей Петрович надумал выйти в магазин, за продуктами. В сквере ему повстречалась рыжая дворняга, которая разлеглась по деревом, яростно обгладывая здоровенную кость. Неестественно красного цвета, она начинала увеличиваться всякий раз, как пес сжимал челюсти.
Увидев человека, дворняга зарычала и поспешила ретироваться, унося в зубах трофей почти два метра длиной. Сергей Петрович бросил пустую авоську и ринулся шарить по окрестным кустам, надеясь отыскать оставшуюся жвачку. Все, что ему удалось, так это найти синий шарик. А вот зеленый исчез.
— Дзеньк-дзиньк!
Сергей Петрович развернулся, готовый к новым неприятностям, но увидел только, как на велике едет давешний мальчуган, нажимая на звонок. Сердце гулко застучало, вынудив отставного парикмахера побежать домой.
Последняя жвачка была спрятана в ящик комода. И надолго забыта.
*
Воспоминания детства подобны стеклышкам калейдоскопа. Взрослея, человек то и дело оглядывается на них, и фрагменты прошлого складываются в причудливую композицию из давних событий и сказанныхслов. Год от года события и слова неизменны, но отпечаток их в памяти стирается, точно эрозией. Былое кажется нам уже не тем, что раньше. Однако, есть и такие воспоминания, что сравнить уместно с бусинами жемчуга, свитыми нитью. Над ними время не властно. Спустя много лет переживаешь те же чувства, словно случилось все только вчера.
Для Сергея Петровича таким детским воспоминанием был велосипед.
Его первая любовь уезжала прочь, по тенистой дорожке парка. Догоняй, кричали ее светлые волосы, взъерошенные ветром. Догоняй, шептали деревья. Но он девчонку не догнал, потому что не смог справиться с ненавистным велосипедом. Набил пару шишек и сразу сдался.
Сейчас он воспылал страстью к Ирине, новой соседке. Пусть он старше на пятнадцать лет, но в жизни всякое бывает. И снова непреодолимой преградой перед ним встал велосипед. Ира каждое утро выезжала на нем до почтового отделения, где работала оператором. Сергей Петрович трудился там же упаковщиком. Каждый день спозаранку выходил из дома, чтобы затратить на дорогу до места работы добрые сорок минут. Конечно, Ирина звала его с собой, но снова сесть на проклятый велосипед он не осмеливался.
Если бы только у него была машина!
В общем, после долгих тревог и раздумий он воспользовался жвачкой. В последний раз.
*
Синее существо он назвал Копи.
Может быть, от "Копей царя Соломона". Может быть, из-за чудесной способности жвачкорожденного все копировать. Копии всего, чего только душе угодно — деньги, машины, золотые слитки, да даже дома. Синий колобок надувал пузыри, которые, затвердевая, принимают форму вещей.
Сергей Петрович женился на Ирине и увез ее в Лондон. И там начали сбываться все его давние мечты. У него появился собственный дворецкий, он мог есть омаров и запивать их дорогим шампанским. Он плавал по Темзе на теплоходе, а на следующий день купил этот теплоход вместе с командой. Он открыл сеть парикмахерских в Великобритании. У него теперь было два огромных поместья, целая куча денег, красавица жена и дворецкий, но Сергей Петрович сделался ужасно несчастлив.
Мечтать ему было больше не о чем.
Тогда он все бросил и вернулся в родной городок. Бесцельно бродил по улицам, наслаждаясь воспоминаниями. Однажды вечером, прогуливаясь в парке, услышал совсем рядом:
— Дзеньк-дзиньк!
Казалось невероятным, но это был все тот же мальчуган в зеленой бейсболке. Катил на велике по дорожке, нажимая звонок.
— Постой, мальчик, — повинуясь внезапному наитию, сказал Сергей Петрович.
Тот остановился. Окинул внимательным взглядом карих глаз.
— Что, дяденька, прокатиться хотите?
Под ложечкой противно засосало от страха.
— Да, — сказал Сергей Петрович. — Очень хочу.
— Это вам встанет в полтинник.
Он молча сунул мальчонке кожанный бумажник. Кажется, там в рублях тысяч десять. И пухлая пачка валюты.
Сергей Петрович сел на велосипед и осторожно поехал вперед, надеясь, что не упадет. Педали крутились все быстрей, позволяя набирать скорость. Попробуй он нажать сейчас на звонок, и обнаружил бы, что вместо него к рулю на шнурке подвешен зеленый шарик жвачки. Тот самый, что он счел потерянным давным-давно.
Но Сергей Петрович не нажимал на звонок.
Он просто был счастлив, как никогда прежде.