Васильковая мелодия
Встрепенулась. Послышалось? Нет. Совсем близко, со стороны балкона отчётливо повторился детский плач. Валерия не задумываясь откинула одеяло и в одной сорочке выскочила в осенний холод. Уже там, на ночном балконе, её догнал страх вперемешку с удивлением. Ведь за стеклом на студёном ветру болталась плетёная корзинка, а в ворохе из голубых пелёнок действительно лежал младенец. Корзина поскрипывала в воздухе, на верёвке, нежданным подарком, как чья-то страшная и злая шутка.
Впрочем, материнский инстинкт не оценивал, он просто включился. Валерия оттолкнула в сторону створку окна и потянула корзину на себя, едва не упав от рывка и тяжести. За открытым окном просвистела верёвка, один конец которой был надёжно привязан к корзинной ручке.
— Ах ты, сволочи! А если бы я не успела? А если бы не удержала? — гневная волна выметнула из головы всякий страх. — Шестой этаж, гады! И как теперь узнать с которого спускали?
Втащив конец длиннющей верёвки и закрыв окно, Валерия склонилась над ребёнком. Тот больше не плакал, только смотрел на неё в балконном полумраке внимательно большими шоколадными глазами.
— И что нам c тобой делать? — смутилась она, легко было орать на подкинувших младенца неизвестных и даже втягивать верёвку. А что теперь? — С какого ты этажа, малыш?
Спустя минут десять Валерия решилась вызвать полицию. В тепле, заботливо уложенный на её двухспальной кровати, младенец покряхтывал. На мягких щёчках образовался румянец, и вообще, его мордашка выглядела довольной. Упругие пухлые ножки распинали пелёнки и теперь деловито бутузили воздух.
— Ах так, значит? Пелёнки, значит, не любим? — Валерия пыталась перехватить и успокоить упрямые ножки, но они ловко выскальзывали из её некрепкой хватки. — Это, значится, сейчас так принято, деток подбрасывать глупым тётям, да? Осенью? На верёвке? В корзине? — женщина ворчала, но от приятных прикосновений к нежной тёплой коже малыша, от всего его умилительного вида вовсю улыбалась. — Ну ничего, ничего... сейчас полиция приедет, во всём разберётся.Ты, наверное, кушать хочешь?
— Уа-а, — отозвался малыш, соглашаясь.
— Так чего это я? — в тон ему возмутилась Валерия. — Надо Славику позвонить.
Набрала номер.
— Сыночка, извини. Разбудила, да? Ничего-то ничего, — нетерпеливо перебила его сонное мычание, — но только я тебя, родной, из постели хочу совсем выдернуть. Приезжай, а?
Полицейские прибыли раньше. Валерия впустила в квартиру невысокую плотную женщину лет сорока в строгой, немного мешковато сидящей на ней полицейской форме. Твёрдый взгляд и даже усталость в лице придавали женщине солидности. А худощавый паренёк в штатском, просочившийся следом, выглядел не больше, чем сопровождающим довеском. Женщина-полицейский и представилась с достоинством, как старший лейтенант Назарова. Говорила она тихо, но решительно. Молодой же человек чего-то там пробубнил, что он кто-то там младший, но про него Валерия даже не запомнила.
— Проходите, проходите, — пригласила она, — малыш у меня в спальне.
Назарова аккуратно разулась, поспешно пройдя, попросила стул. Удобно расположилась. Волшебным образом на её коленях, на жёсткой папочке возник белоснежный лист бумаги, меж пальцев зажата авторучка.
— Так, скорая приедет, или сами будем доставлять? — засуетился возле неё молодой человек.
Валерии показалось, что на малыша никто из полицейских и не посмотрел. Неприятным холодом сжало грудь.
— Нет машин, говорят, — равнодушно ответила помощнику Назарова. — Сейчас протокол составим, соседей опросим. Если за это время не приедут, то сами.
И такое будничное безразличие укрепилось в её голосе, что Валерию охватила паника. Она посмотрела на малыша, чьи глазёнки безмятежно улыбались ей, словно ребёнок знал какую-то непостижимую для взрослых тайну. Словно жизнь его — прекраснее некуда.
— Куда же его, ночью-то? — несмело начала она. — А может, пусть, побудет у меня? Ко мне сейчас сын приедет, детскую смесь привезёт, памперсы. У него тоже малыш, так что мы умеем обращаться, мы справимся.
К её удивлению, полицейские переглянулись и, кажется, нисколько не удивившись, дружно закивали.
— Можно и оставить. До утра, — пробурчала Назарова. — Протокол только составим.
— Я тут это... корзинку осмотрел. Там две банковские карты на донышке, — деловито проворковал помощник. — И записка к ним с кодами.
— Значит так, — Назарова поднялась, решительно затолкав чистый лист обратно в папку. — Раз уж мы ребёнка оставляем, то и карточки эти тоже пока оставим. Вот завтра приду, тогда и разберёмся окончательно. До свидания Валерия Олеговна, до завтра, — торопливо засобиралась она.
Ни завтра, ни на следующий день полицейские не явились. Валерия больше не звонила им. С какой стати, решила. Адрес знают, захотят, найдут. И малыш такой славный, успеет ещё по казённым домам помыкаться. Славик только сильно возмущался: как так, уехали? Как, пока оставим малыша? Мам, ты понимаешь, что ты говоришь?
Но как бы сын ни ворчал, а помочь — помог. И едой, и необходимой одёжкой на первое время обеспечил. Только на третий день вдруг выяснилось, что этого катастрофически мало. Малыш растёт. Да не так, как обычные дети, а очень быстро: на второй день он уверенно перевернулся на животик и пополз, на третий — начал вставать, а на четвёртый — для него уже понадобилась одежда, как на трёхлетнего здоровячка.
— Мам, ты что, не понимаешь? Это аномалия какая-то! — Слава старался говорить спокойно, но его взгляд возмущённо кипел. — Так дети не растут! Чертовщина. Ты не боишься брать это всё на себя, вообще?
— Да ну тебя, Славик, какая чертовщина. Просто наш Илья — быстро растёт. И чего бояться — обыкновенный человеческий богатырь. Правда, Илюшенька? — Валерия лишь крепче приобняла малыша и нежно коснулась щекой его височка, словно погладила.
Мальчик с ленивым добродушием поглядывал на Славу, тщательно пережёвывал откушенный кусочек яблока и помахивал крепкой ножкой. Сиделось богатырю на маминых коленях очень даже комфортно. Ещё вчера он начал говорить и впервые назвал Валерию мамой, за что получил море восторгов и нежнейших поцелуев.
— Ты, Славочка, нам лучше одёжку привези на завтра, опять ведь из всего вырастем. И фруктов побольше купи. Сейчас, я тебе денежку дам.
— Погоди, мам, — несколько смутился Слава. — Я банковские карты проверил, те что лежали в корзине, там по два миллиона есть на каждой. Что делать будем?
— Ух, ты, — выдохнула Валерия. — Даже и не знаю, сынок, что делать. А может, ну их, пусть лежат? Вот Илюшенька подрастет, тогда и решим?
— Как скажешь.
Выражение Славиного лица сделалось усталым. Идиллическая картина, блаженно сияющей матери с новоявленным братцем-богатырём на коленях, его опасения не развеяла, но бороться с её наивной самонадеянностью он за эти несколько дней притомился. К тому же, какая там чертовщина, тревожные мысли очень легко сметал непосредственный и добрый смех Ильи и умный доверчивый взгляд.
— Ладно, поехал я за продуктами, — смирился с неизбежным Слава.
Нельзя сказать, чтобы Валерия не задумывалась об удивительном быстром взрослении Ильи. Не такая уж она и дура, как про неё, наверное, думал все последние дни сын. Но это же немыслимо даже представить, чтобы отдать ребёнка кому-то. Чужим. Что с ним там будет?
Как можно эти глазки, эти ручки, эти ножки — это чудо отдать?
А чудесного с каждым днём прибавлялось. И не вполне чудесного тоже.
Валерия непроизвольно напряглась, вспомнив вчерашнюю вечернюю прогулку. Илья уже семенил к ней по узенькой дорожке на краю детской площадки возле дома, когда туда же выскочил из ближайших кустов грязный лохматый пёс. Подскочил со спины так, что мальчик и не видел его. Пёс ухватил Илью сходу за бедро и дёрнул под себя, как добычу.
Валерии до сих пор казалось, что она двигалась слишком медленно, как сквозь густой какой сироп прорывалась. Под коленями вдруг болезненно заломило, и они норовили сложить ноженьки пополам, но она через слабость и боль ковыляла на выручку. Даже не верится, как легко смогла выхватить из-под грозно рычащего зверя Илью. Но видимо Валерия зашипела тоже страшно, потому что пёс хоть и злобно ощерился, но замешкался и на шаг отступил. Она повернулась, к нему спиной, крепко прижимая к груди Илью. Помнит, как дрожала, но бежать не решалась, тихонько отступала, памятуя, что от собаки бежать нельзя.
Окончательно разрешил ситуацию, проходивший мимо мужчина. Он вырвал из ближайшего куста прут и уверенно двинулся на пса. Напряжение спало мгновенно, лохмач оценил перевес в силах и быстро скрылся в кустах.
— Кошмар! — запоздало, но громко возмутилась молодая мамаша сидевшая на скамейке, метрах в пяти.
— Я сейчас в МЧС позвоню, — подошла ещё одна. — Пусть отлавливают злыдня, тут же опасно с детьми гулять.
— А я этого пса уже видела, он рядом на пустыре живёт. — ответила первая. — Беспризорный, конечно, но никогда, вроде, никого не трогал.
Валерия и не повернулась к ним, она даже мужчине-спасителю спасибо не сказала, только благодарно кивнула. Горло сковало сухостью, словно деревянный клин проглотила, и под тяжестью малыша трудно дышалось, но так, до самого подъезда и донесла его на руках.
Вспомнила, как, придя домой и раздевшись, первым делом отправились в ванную комнату отмываться. Как тщательно осматривала Илью, особенно бедро. С опаской ощупывала то место, где предположительно хватался пёс, боясь увидеть страшные следы. И как удивлялась, не найдя ни царапинки. А особенно тому, как терпелив был Илья. Малыш не плакал, наоборот, даже её успокаивал:
— Всё хорошо, мама. Мне уже не больно.
Только смотрел как-то особенно печально, по-взрослому.
А рано утром пришёл полицейский — помощник Назаровой.
— А где старший лейтенант? — Валерия растерялась и не знала о чём ещё спросить.
— Её нет. Не важно, — парень выглядел помятым, был не брит и взлохмачен, словно не умывался и не расчёсывался несколько дней. И выглядел ещё более худым, чем при первой встрече.
Он прошёл, не раздеваясь, и сел на диван в комнате, куда его пригласила хозяйка. С минуту напряжённо молчал, уцепившись взглядом в журнальный столик.
— Валерия Олеговна, вы уже наверное поняли, что я — не вполне полицейский, а ваш Илья не совсем человеческое дитя?
Валерия кивнула, хотя пока решительно не понимала, зачем он пришёл.
— Он брессерк, такой же, как и я. Неважно как толкуется слово — смысл в том, что он новый человек — несколько иной, чем обычные люди, — с тревожными нотками в голосе выдал псевдополицейский.
Парень по-прежнему смотрел исключительно на столешницу, пальцы свёл в цепкий замок над коленями и сидел неподвижно, по-стариковски сгорбившись.
— Понимаете, Валерия Олеговна, мы на Земле не заблудшие гости, мы тут, по сути, так же, как и обычные люди, по воле создателя. Но, в отличие от вас, планета категорически не принимает нас. Всех брессерков преследуют катастрофические несчастья. Человечество, конечно, тоже далеко несовершенно вписалось в экосистему планеты, но у него на это были тысячелетия, и оно, в некотором смысле, адаптировалось к процессу. Мы же, брессерки, принципиально новые для Земли существа, может поэтому она так рьяно отторгает нас. А ведь места для всех достаточно, и мы всё готовы сделать чтобы нас приняла и планета, и люди. Почему она так изощрённо убивает нас? — парень посмотрел на Валерию тоскливо-печально, даже заискивающе, словно она могла что-то ответить на его странные вопросы. — Вот, Валерия Олеговна, только благодаря помощи таких как вы многим из нас и удаётся пока выживать. У некоторых брессерков вообще только рядом с человеком и появляется шанс.
Парень ещё много говорил о том, как брессерки благодарны людям, о том сколько пользы может принести всем взаимопомощь, о загадочном и непредсказуемом разуме Земли. Но чем дольше и увлечённее гость говорил, тем безнадёжнее и плаксивее делался его голос. Да и слушала Валерия несколько рассеянно, её больше тревожили нотки отчаяния в этом голосе. Она всё ждала, когда парень заговорит об Илье. И сочувствия не испытывала, опечаленный вид гостя скорее пугал, ведь больше всего её занимал вопрос: зачем он пришёл? К чему клонит?
— Мы наблюдали, пытались понять, что именно грозит Илье, — наконец заговорил он о деле. — Пока не совсем ясно, но поверьте, вчерашний случай с собакой — это только начало. Вы уверены, что хотите оставить мальчика у себя?
Ах, вот оно что, Валерия с облегчением выдохнула.
— Если можно, да, — она с опаской посмотрела в сторону спальни, ей отчего-то больше всего сейчас захотелось, чтобы малыш ни в коем случае не проснулся бы и не выходил из комнаты.
— Можно, — кажется парень испытал не меньшее облегчение.
Повисла нелепая пауза.
— А деньги с карточек вы тратьте, деньги — не проблема. Это для вас и для Ильи деньги. А лучше, знаете что... лучше купите на них сыну квартиру, ваш Слава, кажется, до сих пор в малюсенькой однушке с семьёй ютится, — и впервые за всё время разговора глаза гостя радостно блеснули.
— Ну да, — неуверенно отозвалась на его энтузиазм Валерия. — После смерти папы я предлагала Славе меняться квартирами, но он наотрез отказался, такой же гордый, как отец.
— Вот и помогите ему теперь с квартирой, — парень вскочил и почти бегом вышел из комнаты. — Так я пошёл? И это... — уже на пороге, скупо цедя слова и снова отводя взгляд, добавил он. — Берегите, пожалуйста, Илью.
— Да-да, — скорее машинально, чем осознанно ответила Валерия и долго потом ещё стояла в задумчивости перед закрытой за парнем дверью.
Через шесть месяцев Илья пришёл домой с паспортом. Валерия не спрашивала, как он его получил. К чудесным способностям своего богатыря она почти привыкла. Заворчала только:
— Ведь решили же, что один никуда не ходишь. Забыл уже, как позавчера чуть под машину не попал?
— Ну да, ма. Больше не буду, ма, — Илья лучисто улыбался, обезоруживая ясным взглядом, и сердится на него пропало всякое желание.
Валерия привычным жестом легонько хлопнула высоченного и ладного сынулю по животу:
— Иди умываться, увалень, обедать будем.
Аппетит у Ильи был отменный, и мать, сидящая напротив него за кухонным столом, млела от удовольствия не меньше, чем он, живо уплетающий обед.
Валерия беспечно подпёрла ладонью щёку и думала попутно о своём. "Что-то Славик ни вчера, ни сегодня не заехал и не звонит. И внука бы повидать. Самой, что ли, съездить? А как Илью оставить? Опять ведь, оболтус, без меня куда-нибудь побежит". Валерия живо вспомнила визг тормозов позавчерашней машины и то, как Илья отскакивал в сторону, только совсем не туда, куда надо. Как еле-еле удержала. "Вот, умный же парень, а на улице увалень — увальнем", — посетовала мать.
— Ма, ты бы к дяде Славе, что ли, съездила. Я сегодня целый день за компом просижу, скучно тебе будет со мной. Клятвенно клянусь: из дома без тебя — ни ногой! — хитро прищурился Илья.
— Ты что, мысли мои прочитал? — картинно округлила глаза Валерия.
— А то! — то ли пошутил, то ли подтвердил Илья.
Но мать предпочла не задумываться над очередным чудесным совпадением. Он была бы рада выбросить из головы, но больше всего её тревожили навязчивые картинки с вечно агрессивными городскими автомобилями и то, что сын почти постоянно пропадал в каких-то совсем дремучих и непонятных для неё компьютерных дебрях.
Месяца три назад, когда Илья ещё выглядел мальчиком лет семи, Слава купил ему первую какую-то там навороченную технику для обучения. О том, чтобы идти в обычную школу, и речи не шло. Как быстро выяснилось, этого и не требовалось. Её богатырь учился всему самостоятельно так же быстро, как и рос. Совсем скоро основная комната в квартире оказалась завалена компьютерной техникой и ещё кое-какими приборами, из которых Валерия легко опознала, разве что, микроскоп. В импровизированной домашней лаборатории Илья и жил, и работал. На особенные удобства не претендовал, спал на старом диване. А целые дни, а порой и ночи или возился с приборами, или пропадал в закоулках интернета.
Разговоры на обе больные темы, что о самостоятельных прогулках по городу, что о странной работе, с сыном были всегда короткие: Ма, ну невозможно же всё время дома сидеть. Хорошо, договорились, на улицу выходим только вместе. Ма, ну, считай, что бывает такая работа — в компьютере. Зря смеёшься, да, почти научная. Хочешь, расскажу о чём? Не хочешь? Ма, ты у меня золото!
— Ма, ну неловко будет идти в институт вдвоём. И пропуск в лабораторию у меня только на одного, — просительно заблестел сынов взгляд.
Валерия задумчиво смотрела на рослого, крепкого и серьёзного Илью, а перед глазами всплывали заледенелые зимние переходы, рычащие легковушки, Газели, алчущие морды городских грузовиков. Вторая зима, и сын совсем уже взрослый, подумала она. Ну как избавиться от проклятого этого страха?
— Ма, я же рассказывал тебе про своего нового друга Стефана из Норвегии. У него рак. Это серьёзно, понимаешь? А я кажется нашёл лекарство для него. Я даже выслал Стефану рецепт, но надо всё ещё раз перепроверить, понимаешь.
— Понимаю, — с неохотой выцедила мать. Хотела сказать: я провожу тебя до института, но не сказала. — Ладно, поезжай, но обещай мне быть очень осторожным на дороге.
— Ты чудо, ма! Ты — просто чудо, — просиял Илья.
До института Илья не доехал.
Спустя четыре дня Слава и Валерия сидели в её квартире, в светлой и чистой, но такой тоскливо-неуютной кухне.
— Завтра должен приехать Стефан из Норвегии. Говорит, что он друг Ильи, что Илья должен был рассказать тебе о нём. На похороны он попасть никак не мог, а тебя повидать ему очень надо.
— Хорошо, — Валерия старалась не смотреть сыну в глаза, ей казалось, что она и без слов и взглядов измучила его за эти дни. Между ними словно наслоился невидимый барьер из её тоски и его жалости, и у каждого не достаёт сил сломать преграду.
— Ты поезжай, сынок, домой, тебя семья уже потеряла. А я ничего, я справлюсь.
— Ну что ты, мам...
— Постой, вот, — сухо перебила его мать, доставая из кармана приготовленную заранее банковскую карточку, — это тебе на новую квартиру. И ничего не говори, — жёстко упредила сына, поймав растерянный взгляд. — Считай, что этого хотел Илья.
— Стефан, — представился молодой норвежец, такой же большой и ладный, каким был Илья. От него веяло морозной свежестью и незнакомым терпким мужским парфюмом.
Следом скромной мышкой прошмыгнула в прихожую тоже высокая, но тоненькая и бледная молодая женщина. Взгляд по-детски доверчиво-распахнутый, светлые кудряшки потешно выбиваются из-под розовой, в тающем снегу, шапочки, и сказать бы, что совсем ещё девочка, если бы не круглый симпатичный животик, топорщивший тонкое пальто.
— А это Хельга, моя жена. Вот, — несколько растерялся норвежец, — мы ребёночка ждём. Про неё вам Илья ничего, наверное, не успел рассказать?
Молодой человек посмотрел пристально, но тепло, и имя сына произнёс столь же мягко, как и "Хельга". И Валерия почувствовала, как слабеют ноги, и как влага, сама собою, предательски засочилась из глаз.
— Ничего, ничего, — она позволила Стефану, отчего-то вдруг ставшему совсем не чужим, обнять себя. — Вы проходите. Хельге ведь надо отдохнуть с дороги. Проходите, детоньки, проходите.
Уже вечером Стефан засобирался в обратный путь.
— Я должен ехать. Это необходимость, — он и не смущался даже, увлечённая решимость в голосе делала его слова непререкаемыми. — Я не могу надолго оставить теплицы. Огурцы пропадут без меня, ведь это особый узко-контактный сорт. И я бы ни за что не оставил жену, тяжело ей будет, и вам будет трудно с ней. Но она так издёргалась за последнее время, пугаясь всего и вся. Вы ведь понимаете, что несчастья всех брессерков преследуют. Вот, мне, благодаря вашему Илье, удалось отсрочить своё. А Хельга будет очень скромно себя вести. Правда, Хельга? Так уж получилось, Валерия Олеговна, что мы только вам доверяем. Хельга больше ни с кем не согласна остаться. И простите, что так нагло напросились.
Стефан смотрел и просительно, и упрямо-решительно одновременно. А Валерии жалко было смотреть на Хельгу. Девочка едва не плакала и не силилась этого скрыть.
Поздним вечером, когда Стефан ушёл, Валерия оставила несчастную одну в спаленке, где и обустроила для неё постель. Сама сидела ещё долго без света на Илюшином диванчике, почти без мыслей, плавая взглядом по тёмной горе из коробок и приборов, собранных в дальнем углу. Ни она, ни Слава не знали, что теперь с ними делать.
Неожиданно потянуло холодом. Валерия вскочила. Оказалось, это Хельга стоит на балконе. Дверь в комнату распахнута, тонкое балконное окно раскрыто. Февральские вихри трепещут Хельгины лёгкие волосы и прорываются мимо в квартиру.
— Хельга, детонька, тебе так нельзя! Надо закрыть окно.
— Душно, сил нет.
Не обернулась, наверное, плачет, решила Валерия и нерешительно застыла посреди спальни.
— Ты не одна, продует, — почувствовала незваную просительность в голосе. — Хотя, конечно, кто я тебе, чтобы советовать?
— Мама, — Хельга закрыла окно, резко обернулась и прошла в комнату. — То есть, мама Ильи, конечно.
Теперь, даже при слабом освещении ночника, было видно, что она не плачет. Выражение лица грустное и отрешённое, но спокойное, смирившееся. И говорит Хельга мягко, и в отличие от мужа, с лёгким акцентом. И это нравится Валерии, это создаёт хотя бы иллюзию обыкновенности. Чеканная правильность и в словах, и в поступках Стефана очень уж сильно напомнила железное упрямство Ильи и внесла ясность сразу — бороться с его решениями будет почти невозможно.
— Вы не обижайтесь, Валерия Олеговна, я не помню своей мамы. Меня в яслях воспитывали... специальных, — девочка подошла совсем близко и не отходит. Смотрит настороженно, испытующе, как испуганный котёнок. — Меня всегда так удивляло, что у кого-то есть мама. А вы... вы, вообще, — легенда.
— Легенда, тоже мне, — смутилась Валерия. — Я обыкновенная, нудная и ворчливая, и, между прочим, сую нос куда не надо. Ещё неизвестно, насколько бы я тебе понравилась в качестве мамы.
— Уже нравитесь, — Хельга слабо улыбнулась.
— Ну, мама, не мама, а поскольку жить нам с тобой пока вместе, то держись. По меньшей мере в вопросах, что касаются здоровья малыша, я молчать не смогу. И лучше сразу предупреди о чудачествах. Илья у меня знатный химик был, насколько я могу судить, — проговоренное вслух родное имя мгновенно родило тугой комочек в горле, но Валерия решительно сглотнула его. — Твой Стефан — ботаник, так? А какая неожиданность числится за тобой?
И внезапно настырная любознательность Валерии сработала. Хельга впервые улыбнулась широко, по-настоящему:
— А моя неожиданность самая бесполезная из всех — я нахожу повсюду музыку и умею транслировать её куда угодно. Вот.
Девочка повернулась к чёрному экрану телевизора на стене. Тот включился как по-волшебству, и, совершенно не соответствуя экранной картинке, из его динамиков полился чудесный звук — что-то нежное, скрипичное. Васильковое — отчего-то сразу решила Валерия.
— Ух, ты, — только и выдохнула она.
Примерно через полчаса, когда они, утомив друг друга пустяковой женской болтовнёй, разошлись наконец спать, Валерия лежала с закрытыми глазами и лениво думала: "Какая я, всё таки глупая женщина. Славика своего почти забросила. Илью не уберегла. Теперь вот согласилась девочку эту неприкаянную принять. Брессерки — полубоги-полулюди? Кто они? Парень ведь тогда рассказывал, а я, глупая, не слушала. Надо у Хельги выспросить. А ведь удивительные, музыка у неё... И почему их Земля не принимает? А зачем им я? Никудышная из меня была нянька. И мать. Глупая, я глупая..."
Неожиданно прямо в голове разлилась тихая умиротворяющая мелодия, как продолжение той, васильковой, только совсем тихая и нежная, усыпляющая. Валерии привиделось лето и васильковые луга, она не удивилась ни музыке, ни краскам лета, просто сдалась на милость красоте. "Завтра пораньше надо проснуться, ведь даже не спросила у девочки, как рано она встаёт. А что интересно она любит на завтрак?" — мысли медленно угасали, женщина уснула.
И конечно Валерия не знала, что о ней тоже помнят и думают, и вовсе не считают глупой. Ни сын Слава, ни названные ею полубогами брессерки, ни даже боги всесильные, если они есть.