Ветры Урала
Ветер свистел в ушах! Чистое поле манило к себе, точно мать малолетнее дитя! Ах, эта дивная свобода, когда есть только ты, конь, шашка и они — белые едоки. Похожи на людей, но в глазах их нет ни искры жизни, ни огонька надежды, ни пламени радости. Души их иссушены, а тела — лишь пустые оболочки. Оболочки, которые хотят только жрать.
Всё вокруг превратилось в ветер. Чапай подгонял коня, чтобы клином врубиться в хаотичный строй врагов да порубить буйны головы супостатов.
Любой отрок, муж или старик знает — нет ничего лучше доброго меча, чтобы бороться с белыми едоками. Буланого конька Василия Ивановича — Борьку, народ называл «Конь-огонь», приговаривая: «конь бежит, земля дрожит». Длинная грива развевалась на ветру, а высоко поднятая шашка блистала особым, золотистым светом.
В тот миг, казалось, само время остановилось, а затем стало тягучим, как патока. Ах, этот миг свободы! Миг боя! Он летит во главе конницы. Несётся на острие иглы, ведёт за собой бойцов, таких же, как и он борцов с нечистью! КПо правую руку Фурманов — увлечённый востоком воин и мыслитель. По левую руку Петька, широкоплечий весельчак, что так угарно коверкает слова на манер малоросской мовы, а потом вдруг резко переходит на высокий штиль… Отличный стрелок и бабник!
А точно за Чапаем — Анка… Анечка, Анютка. Товарищ дней его суровых, голубка не дряхлая, а очень даже стройная, подтянутая… Чёрный кожан блестит на солнце, красная косынка покрывает голову. Толика ехидства, язвительности и колкости на языке, однако в груди бьётся чуткое и доброе женское сердце.
Бой длился не более четверти часа. Конница кружила, шашки рубили, но рожок дал команду отступать и на поле посыпались пули. Останки белых едоков были уничтожены. Конница же потеряла временно троих.
Три храбрых паладина. Три бесподобных рыцаря. Один упал с лошади и сломал ногу. Второй долбанулся лбом об косяк и ему срочно понадобился адвокат для составления завещания. Пулемётчик сломал указательный палец, когда пытался открыть флягу со спиртом. В остальном личный состав был бодр, весел и готов изничтожать нежить не только на Урале, но и до самого Гонолулу.
***
Старики говорили, будто всё началось, когда на небе появилась звезда-полынь. Вдруг вспучились, вскипели озера, и раздался жуткий трубный глас. С четырёх сторон света донесся хохот четырёх голосов и ржание коней. По тембру ржания создавалось впечатление, что как минимум один конь — блед… Была война, страшная, кровавая, братоубийственная… Однако она в одночасье прекратилась! Ведь те, кто падали замертво, вставали бледные, как смерть, со страшными красными глазами. Их-то и назвали «белые едоки» за желание жрать всё живое, до чего они могли бы дотянуться. Им противостояли «красные бригады»: красные латышские стрелки, красная конница, красная пехота. Красный был выбран воинами из-за того, что на фоне белых едоков он так ярок, так виден.
Во все века, в каждом народе ходили легенды о мертвецах, которым очень уж не хотелось умирать. Драурги, упыри, зомби... У всех у них оставалось лишь одно желание — жрать, куда девалось и как переваривалось съеденное, понять было абсолютно невозможно, но явно деструктивный характер данных умерлий мог говорить только об одном: сначала территорию надо очистить от них, а уж потом строить светлое будущее!
Люди всегда боялись смерти, но каждый день, встречаясь с ней лицом к лицу, они привыкали. Подвиг становился работой. А после работы, что нужно солдатику? Выпить чарочку да спеть добрую песню.
***
Над лагерем Чапая неслась песня «Чёрный ворон». А на полянке отдыхали командиры. На Фурманове были трофейные японские доспехи, на боку весела трофейная же утигатана и почему-то кавказский кинжал кама. И доспех, и ножны и даже рукояти оружия были красного цвета. Фурманов похвалялся, что в стране восходящего солнца этот доспех носил гордое имя «доспех красного демона», но — можно ему было верить или нет, понять было категорически невозможно.
— А вот скажи мне, Василий Иваныч, — Фурманов лихо заломил на макушку шлем, — а чего больше боятся белые едоки?
— Едоки? Едоки боятся булата! — Чапай улыбался. — Не даром булат назывался «красное железо». Вот у тебя китайская шашка…
— Японская! — грубо перебил Фурманов.
— Ну, пускай японская, так она ж из булата! Те хитрецы выдерживали железо три дня в лютом жаре, от того и булат. А кинжал твой?! Да кавказские мастера исстари куют чудесные клинки! А моя шашка? — Чапай мгновенно выхватил её из ножен и покрутил над головой. — Ты не смотри, что она неказистая! Это настоящая гурда! ГУРДА! Ты понимаешь? Гурда! Такой, даже если едоку голову-то не снесёшь, а лишь посечёшь, надолго супостата превратишь в недвижимость.
Мужчины долго хвалились оружием, мерились длиной, спорили, как сподручнее наносить удары. Несмотря на то, что со стороны их диалог походил на вооружённые разборки, на самом деле это была милая беседа друзей и соратников. Анка, носившая гордое прозвище «Красная девица», незаметно появилась точно из ниоткуда пред светлы очи красных воинов и задала Чапаю самый неожиданный вопрос из всех.
— А моя нижегородка отчего так хороша? Она ж не из булата твоего!
Дальнейшие события не могли произойти нигде! Только в России... Анка выхватила шашку и попыталась зарубить Чапая! Но Чапай был не промах. Кувыркнулся вперёд с боевым криком «бтвоюжмать», привстал на колено и выхватил свою дивную красавицу гурду! Полоснул воздух, блеснул металл… Вдали раздались окрики: «Геть, хлопцы! Чапай с Анкой фехтуют»! И красноармейцы рванули на полянку. Весёлые лица с горящими от нетерпения глазами, свист и улюлюкание, поддерживающие «Давай-давай» со всех сторон, в сердцах болельщиков жила Надежда! А те из зрителей, что были ближе всего к центру, поднесли дуэлянтке щит. Это был круглый щит из липы, выкрашенный… в синий и зелёный цвета. Зрители начали выбивать ритм! Кто бил в ладоши, а кто-то выстукивал сапогом.
Первой выпад сделала Анка. Быстро шагнув вперёд, рубанула наотмашь, Чапай лишь лениво увернулся. Пара ложных уколов, которые должны были бы отвлечь неумелого фехтовальщика шашкой. Неумелого, но не Чапая! Улыбаясь хитрой лисьей улыбкой, Василий Иванович лишь перевалился слева направо, а потом в полуобороте выкинул руку с шашкой, удерживаемой набекрень, в сторону и саданул девицу по её округлостям. Анка ойкнула и покраснела, но Василий Иванович уже не давай ей спуску! Быстро отскочив и прокрутив гурдой «солнышко», он рубанул по щиту, чем лишил соперницу равновесия. Перехватил её удар обухом, подскочил, обнял и поцеловал свою любимую. «Уууууу» — пронеслось над кольцом красноармейцев, ибо на этом показательное выступление было окончено. Длилось оно не более пяти минут.
***
Вечером того же дня, в штабе, под который был реквизирован крестьянский овин, Василий Иванович, Петька, Анка и Фурманов решали судьбу грядущей баталии.
— Господа, ой, товарищи военный совет, — как обычно вычурно произнёс Петька, — я собрал вас здесь, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие!
— Петя! — одёрнул его Чапай. — Не паясничай, сообщи о главном беляке.
— Так за то я и балакаю. Наши пластуны виддали своэ життя до останёи краплыны крови, але зъясували що вин знаходиться дуже блызько вид нас. Скоро свято билых жерунив — день повного мисяца. И будет этот нежить на том дне!
— А что ты можешь сказать о дне? — с вызовом потребовала разъяснений Анка.
— На дне темно и мокро, плавают рыбы, ползают хвостом вперёд раки. Ещё зацепов много, я, как ни удил, ни разу не было, чтобы хоть одного крючка не потерял.
— О Дне полной Луны! — В голосе Анки зазвенел металл.
И Петька рассказал военному совету о Дне Полной Луны. Белые едоки влекомые лишь желанием жрать, но в их неумерших ещё мозгах остаётся микроскопическая частичка памяти о романтике, о прекрасном, о прогулках под Луной в парках и скверах. О запахе цветущих яблоневых садов, о весёлом майском ветерке. Поэтому в полнолуние на полях собираются едоки и долго смотрят ввысь на диск холодной и страшно далёкой от нас планеты-спутницы. А посреди этого поля стоял он — древний, седой и смертельно бледный Беляк! Его-то надлежало изничтожить, раз и навсегда лишив мертвяков единоначалия. На том и порешили.
***
Четвёрка бойцов вела лошадей под уздцы. Не в такт цокали копыта, поскрипывала кожа ремней на сёдлах. Путь их лежал среди холмов, поросших деревцами по старинному тракту. Василий Иванович грустил...
Засветло ещё было, а он видел недобрые знаки. Птицы пели в миноре, ветер доносил не сладкий запах сена, но горький запах гари. Солнце окрасило горизонт противным персиковым всполохом. Чапай курил, папироска в уголке его рта подрагивала и ходила туда-сюда, а прищур бывалого командира говорил об одном — сегодня прольётся кровь! Будет ли это чёрная кровь умерлий или же красная кровь красноармейцев покажет время.
— Василий Иванович, а ежели мы не победим? Всех положим, но и сами сгинем?! — голос Петьки вывел Чапая из грустных дум.
— А тогда, Пётр, за нас отомстят. Да тот же Сидор Артемьич, мужик умный, рачительный, такой и командовать может, но и хозяйство удержит.
Фурманов присвистнул, по этому условному знаку команда остановилась. Показав пальцами «один, стоит слышу», комиссар улыбнулся и пошуровал в сумке, висевшей на луке седла. Достав трофейный кольт, Фурманов вышел вперёд и гаркнул: «Выходи, кто б ты ни был»!
Из кустов с хрустом и шелестом вылезло тело. Тело было одето в джинсы с широченным чёрным ремнём, высокие сапоги, клетчатую рубашку с шейным платком, широкополую шляпу и безрукавку. На боку у тела висела кобура с револьвером. Тело жевало жвачку и недобро глядело на путников.
— Я был укушен час назад, до зари я ещё остаюсь человеком. Им и хочу умереть.
— Ты не человек, ты контра недобитая, — выпалила горячая Анка, — уж мы вас душили-душили, антанту проклятую, душили-душили.
— Аня, помолчи, — жестом и словом остановил её комиссар. — Я принимаю твой вызов! Знай, недруг, что на твою дорогу выходит Фурманов, комиссар в доспехе красного демона, владелец Райкири в красных ножнах и последний владелец Кольт Нави инвентарного номера 27125.
Двое стояли друг напротив друга, ветер трепал полы накидки комиссара и шейным платок тела. Тело с ненавистью смотрел на комиссара, а комиссар с гордостью праведного воина зрил в ответ. Противники были недвижимы, пока рука тела не качнулась и выхватила револьвер. Если бы красный комиссар в доспехе красного демона не был бы столь быстр, красная кровь окрасила бы зелень травы. Кольт Фурманова дымился, револьвер Тела — нет. А через маленькую дырочку в теле Тела были видны деревья и травы. Тело медленно опустился на колени, после рухнул оземь и не шевелился.
— Товарищ Фурманов! Товарищ Фурманов, — затараторил Петька, — у тебя самая быстрая правая рука на Урале!
— Петь, прокомментируй эту мысль, а то обидно получается.
— Стреляешь ты быстро, товарищ комиссар! — пояснил Петька.
— Это в принципе меняет дело! — улыбался Фурманов.
Дорога вела их дальше.
****
Вечером того же дня, сидя у костра, четвёрка друзей-соратников занималась каждый своим делом. Чапай точил шашку, Фурманов чистил и смазывал кольт, Анка с любовью смотрела на своего милого сердцу Василько Иваныча, а Петька улыбался. Петька любил улыбаться, ему это нравилась даже больше, чем коверкать слова, манерно произносить красивые фразы и гутарить на трасянке или суржике.
В походном котелке закипала водица, в которую бросили пару листьев ежевики, смородины и добавили чуток сахара «для скуса». Чай, заваренный в лесу, не вкусен, отдаёт сеном и непонятно чем, но листья, заваренные как чай, да ещё и с ягодами… Нет лучшего питья для уставшего путника, чем сей чудотворный напиток!
— Василь Иванович, а вот мы что, получаемся тремястами спартанцами царя Леонида? — грустно спросила Анка.
— Нет, Аннушка, — ответил ей красный комиссар в красных доспехах, — мы разведовательно-диверсионный отряд, но наша задача не только сдержать противника, не только победить, но и выжить.
Разговор не ладился, но в костерке весело потрескивали и попискивали полешки, а импровизированный чай согрел и принёс хорошее настроение. Улыбающийся Петька запел «Чёрный ворон». После первой строчки подхватили все. Хор из трёх мужских и одного женского голоса прорезал ночную тьму, запахи листьев и дыма от костра. Их песня, полная безысходного величия, побеждала всё, даже саму смерть.
***
Наутро четвёрка засветло отправилась в путь в свой важнейший, может быть последний бой. Хмурые лица, сведённые брови, холодная собранность говорила о том, что жребий давно был брошен, Рубикон перейдён, а «враг будет разбит, победа будет за нами». Дорога заканчивалась берёзовой рощей, за которой лежало злополучное поле. Несколько сотен человеческих фигур медленно передвигались по полю, хаотично натыкаясь друг на друга. Кое-кто опускался на колени и рыл землю в поисках чего-то понятного только ему. А посреди всего этого завораживающего ужаса хаоса восседал Он — главный Беляк. Весьма крупный, не иначе в своей прошлой земной жизни он был атлетом или докером. Грива иссиня-белых волос, страшные, немигающие красные глаза. Возле его ног земля покрывалась тоненькой корочкой льда. Троном ему служили два пулемётных лафета.
Рука Чапая взметнулась, и группа диверсантов медленно поползла по-пластунски к расположению беляка. По пути в кустах Петька обнаружил обломки рояля, а Анка — пелемёт! Сказав: «Мы встретимся, друзья, мы обязательно встретимся. Ждите условного сигнала!»
Петька пополз налево, что характерно, в своей левой руке он держал ножку от рояля. Фурманов и Чапай намазались грязью, замаскировались веточками и листьями под кустики и поползли к Беляку. Петька потом клялся, что слышал, как Фурманов произнёс: «Морда в глине, в «чём-то» ветки, мы ребята из разведки». Анка же поползла на холмик, с которого обещала поливать проклятых белых свинцом. «Шашка — это без сомнения хорошо, но пулемёт ещё лучше»! — выдала она с улыбкой напоследок.
Как показали последующие события, условный сигнал — это не всегда свист или светошумовая индикация. Условным сигналом Петьки был дикий крик: «А-ну, кто на меня»? И голодные до пролетарского тела едоки пошли в его сторону. Сначала единицы лишались голов от мощных ударов рояльной ножки. Когда количество белых едоков перевалило за десяток, Петька схватил дубину народной войны двумя руками и начал сносить головы умерлиям с удвоенной силой. Ну, а когда его начали окружать… На холме послышался стрёкот пулемёта системы Максима, и богомерзкие создания начали падать один за другим.
Если бы Чапай и комиссар обернулись и окинули лощину умелым взглядом, они бы обнаружили, что на звуки выстрелов пошли гораздо больше едоков, чем на вид вкусного, но весьма опасного для умерлий Петьки. Но наши пластуны уверенно ползли по направлению к дремлющему на «троне» беляку. Лишь когда два «кустика» оказались возле главного гада, Чапай вскочил на ноги, за одно поднимая и Фурманова. Чумазые лица придавали героям инфернальное выражение и не сулили врагам ничего хорошего. Красный комиссар выпрямился и начал представляться:
— Я, красный комиссар, самая быстрая правая рука, первая и единственная утигатана Урала… носящий доспехи красного демона…
Пока комиссар развлекался, Василий Иванович разрубил с десяток тварей от плеча до пояса, но тут с лафета встал не вовремя разбуженный беляк. Он был огромен, естественно по сравнению со среднестатистическим мужчиной средних лет! К счастью, к тому времени как беляк взял в руки лафеты, чтобы использовать их как импровизированные палицы, Фурманов закончил свою речь словами: «Кто тут хотел комиссарского тела»?!
Схватка была жаркой.
***
И вот он — Фурманов. Красный самурай, красный комиссар, красный демон... Его утигатана рассекает плоть, превращая умерлий в мертвичину. Кажется, что его плоть наливается твердостью, он становится каменным исполином, древним, страшным героем. Его тело удерживает удары, которые пропускают его рефлексы. Его разум плывёт в лодке блаженства, мечтая о счастливом дне, когда закончатся все войны, а мир заживёт по-новому. Ради этого он таскает с собой трофейный кольт, позирует возле поверженных врагов. Его сердце не ведает страха! Позади него стрекочет пулемёт Анки, а рядом с ним бьётся его лучший друг и соратник, человек, рядом с которым и умереть не стыдно — Чапай.
А это — Анка! Возлюбленная Чапая! Красная девица с докрасна раскалившимся пулемётом. Она не мечтает о Великом Новом Мире. Она не мечтает о новом обществе. Нет! Она лишь хочет пристрелить побольше умерлий и остаться в живых. Спасти друзей и выжить. Поэтому она бережёт патроны. Поэтому она бросает взгляд то на Петьку с оглоблей, то на Чапая и комиссара. Она не знает, сколько ей остаётся прожить: десять секунд или семьдесят лет. Но она знает одно, так легко её не возьмут. В её груди живёт надежда.
А это Петька. Петька не думает. Он просто рубит головы, даже когда стихает пулемёт. А вокруг Чапая и Фурманова скачет главный беляк, норовя цапнуть или сбить с ног.
А это Чапай. Он твёрдо стоит на ногах. Его булатная шашка звенит каждый раз, когда разрубает плоть. Она поёт, она вопит: «ЕЩЁ! ЕЩЁ! ЕЩЁ!» Рядом с ним Фурманов — красный комиссар в красных доспехах, в жилах которого течёт красная кровь. Он знает одно, сегодня один из них умрёт. Лучше, если это будет беляк. Но и к своей гибели он готов, в нём нет надежды. Надежда врёт! Лихой рубака раз за разом «ранит» беляка, но тот всё никак не падает, даже несмотря на то, что раны от булата жгут его плоть! Вдали слышится крик Анки: «Гады! А-а-а-а-а!». Петька пропал из виду. Но ничто не может изменить решимость командира! Чапай замечает движение Фурманова, приседает в движении трепака, и голова беляка отделяется от тела и скачет по полю... Ах, если бы в этот момент заиграла музыка! Но она не заиграла. Ведь на поле оставалось ещё много едоков.
***
Анку они нашли позже. Несчастная девушка была покусана одиннадцать раз, но смогла зарубить своей шашкой порядка полусотни озверевших едоков. Жить ей оставалось меньше суток.
— Василий... Иванович, ты знаешь, что должен сделать, — произнесла она гордо и тихо. — Я хотела прожить с тобой долгую и счастливую жизнь... Но жизнь есть жизнь.
— Аня... — только и смог выдавить из себя командир.
Анка отрицательно покачала головой. Обняла на прощанье всех. Подарила свою шашку Петьке. И сказала: «Я готова». И в этот момент что-то надломилось в душе Чапая. Красный командир, который никогда не плакал, пустил скупую мужскую слезу. Расчехлил шашку и...
Такого удара никогда не видели ни до, ни после на всём Урале. Двигался клинок на удивление медленно, параллельно земле. Казалось, что шашка плыла в воздухе, а темляк танцевал известный только ему танец. Проплыв вдоль шеи Анки, клинок ушёл вверх. Чапай вытирал его от красной крови платком, а голова красной девицы отделилась от тела. Голова упала налево, а тело направо. Чапай плакал. Она знал, что теперь он очистит от едоков не только Урал, но и сам Гонолулу!
Но его маленькая надежда умерла.