Viva la Asterlia

Если и можно было засчитать ей опоздание — то не более, чем на несколько мгновений. В коридорах Академии еще гремели последние отзвуки звонка, когда преподаватель распахнула дверь аудитории. Но залу пробежал короткий шорох — студенты разом замолчали и подтянулись. Первое впечатление стоит дорого. Иногда даже целой оценки за семестр.

— Здравствуйте, — коротко произнесла женщина в пространство. На ожидающих ее людей она даже не взглянула, проходя напрямую к кафедре, — мое имя Анна Гротес, я являюсь куратором мед. корпуса.

Это не была скороговорка, несмотря на то, что говорила женщина действительно быстро. Но делала она это правильно, выговаривая четко, казалось, каждую букву.

Анна стянула с плеч кожаную куртку и бросила на кафедру. После обеда значительно потеплело, так что верхняя одежда доставляла скорее неудобства. И, если остальные корпуса имели свою строгую униформу, соблюдать которую обязывались даже преподаватели, медицинский корпус этой участи успешно избежал сразу по нескольким причинам. И ходили слухи, что тяжелый характер куратора в этом списке был далеко не последним.

Женщина окинула аудиторию взглядом. Всего на долю мгновения, но короткое микровыражение, чуть сместившее брови и уголки губ, четко дало понять, что ей не слишком нравится то, что она видит перед собой.

— Смоделируем ситуацию. Перед вами истекающий кровью человек. Ваши действия?

Тишину аудитории нарушил невнятный шорох. Философских вопросов студенты не ожидали.

Совсем тихие, осторожные предположения раздались только спустя несколько мгновений. Но, ободренные кивками Анны, студенты смелели и накидывали варианты, начиная с "остановить кровь" и "наложить заживляющие чары" и заканчивая "доправить на мед. станцию". Женщина реагировала на каждую произнесенную мысль, переводя взгляд с одного студента на второго.

— Хорошо, — прервала поток мыслей преподаватель, — Усложним.

Анна отвернулась к доске, задумчиво постукивая пальцем по краю мела.

— Вы оказываете помощь, — мел скрипнул по поверхности, оставляя витой след. — И в процессе понимаете, что не разглядели символа на форме… — Анна резко вывела линию вертикально вверх и обернулась.

— И помогаете врагу, — за ее спиной раскинулся символ, который был знаком каждому едва ли не от рождения. Хотя для его изображения требовалась некоторая сноровка. Герб Арстелии был довольно сложным символом.

Анна снова окинула взглядом притихшую аудиторию.

— Ну? — на этот раз к вопросу добавилась чуть дернувшаяся бровь, что на мгновение показалось даже странным. Лицо женщины было заметно скупым на мимические выражения. Или, быть может, она умело сдерживала подобие маски. В лицо преподавателя приходилось вглядываться, чтобы уловить хоть что-то.

— Мы не военные медики…

Анна скосила взгляд на звук, находя за первой партой говорящего. И дополнила свое лицо кривой усмешкой, тронувшей уголки глаз сеткой мелких морщинок.

— Войны хватит на всех, дорогая.

Было в этих словах что-то, что почти резануло по нервам. Эту мысль слышали отовсюду, о ней твердили по радио и на выступлениях политиков. Но слишком много сарказма было в простой и всем знакомой фразе.

— Помогать врагам подсудное дело, — еще один голос, на этот раз из глубины аудитории.

— Мы должны его убить, — подхватил второй. Улыбка на губах Анна стала заметнее, короткое мгновение она смотрела в глаза студента. Настолько пристально, что он смутился и, не выдержав взгляда, опустил глаза. Анна не стала его пытать и, как только зрительный контакт разорвался, чуть повернула голову, смещая вместе с тем и фокус своего внимания.

— Кто с этим согласен — поднимите руку.

Еще одна пауза. Кто-то хмыкнул и поднял руку сразу. Кто-то засомневался. Но Анна молчала, никак не реагируя. Руки неспешно и неуверенно поползли вверх.

— Отлично, — резюмировала Анна.

— А теперь о том, о чем вы сказали, — она снова скользнула взглядом по первой парте. — Вы — медики. И не важно, какой эпитет перед этим словом. Будь вы хоть трижды военные — спасение жизни должно быть вашим главным приоритетом. Остальным в мед. корпусе делать нечего.

Поднятые руки так же неспешно опустились, кто-то нервно оглянулся по аудитории. Несколько мгновений преподаватель просто смотрела на людей перед собой. Потом тихо хмыкнула.

— Я серьезно, — она кивнула, а после и указала рукой на дверь, — встали и вышли. Военный корпус еще принимает студентов.

Негодование если и прокатилось короткой волной по аудитории, то осталось полностью проигнорированным преподавателем. Она оставалась неподвижной и просто ждала, своим видом давая ясно понять, что спорить абсолютно бесполезно.

А спорить хотелось невероятно.

Медицина была единственной сферой, в которой было разрешено прямое применение магии. Во всех других сферах ее использование строго регламентировалось. По большому счету, разрешена она была только в производстве, где мало того, что оказывала влияние на механизмы, а не на людей, так еще и "маг" было всего лишь должностью, на которую с достаточной сноровкой легко претендовал любой опытный инженер.

Медицинский корпус был единственным местом, где могли научить колдовать напрямую, используя свою силу, а не механизмы. Что делало корпус едва ли не элитным местом. Так что, выгнав большую часть студентов, Анна все равно пришлось поделить их на группы.

Гаврош ушел в числе первых.

Но имя преподавателя запомнил на всю жизнь.

 

Они все находились под одной крышей. Но размер Академии и общая загруженность студентов приводила к тому, что видеться с членами любого другого корпуса можно было только на переменах. А учитывая, что разбивка имела еще и гендерную характеристику, — студенты стекались в общий зал особенно охотно. Кто-то с любовным интересом, кто-то к друзьям и знакомым, с которыми разбросало по разным отделениям.

Но бывали и исключения.

Гаврош так и остался стоять у входа в зал, только чуть сдвинувшись в сторону, чтобы не мешать тем, кто еще прибывал. Студенты, часть преподавательского состава… Они распределялись по помещению, делились на группы, обсуждая что-то вполголоса друг с другом. У радио, пока еще играющего очень тихо, сидела девушка. На нее иногда оборачивались подруги, гладили по плечу или спрашивали что-то, на что она отвечала только короткими кивками. В остальном она оставалась почти неподвижной, только по щекам тихо струились слезы. Намокший белый воротник рубашки лип к коже. Временами она потирала шею, но это не слишком помогало. В покрасневших глазах читалась пустота.

— Натан, — Гаврош окликнул друга, который совсем недавно обосновался рядом с ним, подперев спиной стену. Невысокий, даже скорее щуплый, парень листал конспект и отчаянно хмурился, пытаясь что-то понять. Он завалил последний модуль и уже не первый день пытался вникнуть в предмет, который ему откровенно не давался. Но из-за его рвения конспект уже выглядел по меньшей мере плачевно.

— Что с Бьянкой? — спросил Гаврош, чуть склоняясь к парню. Тот вскинул голову, посмотрел сначала на собеседника, потом на девушку. И, пожав плечами, снова уронил взгляд в конспект.

— Ее родителей забрали.

Натан произнес это спокойно, коротко, как совсем неинтересный и никому не нужный факт. А вот Гаврош от этого известия чуть вздрогнул, резко повернув голову к другу. Несколько мгновений он неотрывно смотрел на Натана.

— За…

— Предательство Астерлии. Шпионская деятельность, — неспешно проговорил Натан. Он не поднимал головы от конспекта, но уже водил взглядом по строчкам скорее механически, не улавливая то, что пытался запомнить, — Плюс сопротивление аресту, — добавил он.

Гаврош медленно выдохнул.

— Они же пекари… — он едва не сорвался на свистящий шепот.

Теперь становилось понятно, почему Бьянка сидит у радио одна. Почему большинство ее подруг ограничиваются только обеспокоенными взглядами, не решаясь подойти. Слишком серьезное обвинение. Подобные вещи пятнают репутацию сразу всему роду, едва ли не до пятого колена. По крайней мере, именно столько поколений проверяют, прежде чем даже рассмотреть кандидатуру в Сенат. А в попытках очернить чье-то имя могли прошерстить и до седьмого, а то и десятого, и таки отыскать хотя бы кого-то, кто имел неосторожность "предать государство". Тем более, что в последние годы это обвинение выдвигали с легкостью, едва ли не за любой неугодный правительству поступок. И трактовали на разный лад.

Гаврош с усилием сдержал усмешку.

Интересно, что же такое рассмотрели в работе маленькой пекарни на пересечении набережной и улицы Герцова? Матушка Бьянки снова, не смотря на предупреждение, пекла кексы зеленые с золотом? В цветах Свободной Астерлии, от которой с каждым годом оставалось все меньше.

— Гаврош, мы не можем больше…

— Не сейчас, Натан, — жестко оборвал друга Гаврош.

Ровно так же было понятно и нетерпение Бьянки, ее воспаленный взгляд, который она временами бросала на радио. Многие ставили на генерала Фарона, который имел все шансы не просто занять свое место в Сенате, но возглавить его. И принести те перемены, которых так ждали. Начать хотя бы с чего простого… с того, что апелляция к аресту пары престарелых пекарей все-таки будет рассмотрена.

— И не здесь, — добавил Гаврош тихо.

Натан скрипнул зубами, захлопывая конспект.

— Как скажешь.

Гаврош проводил его взглядом, пока парень не прибился к одной из групп, бодро заговорил что-то. Его встретили весело, кто-то засмеялся в ответ на брошенную шутку. Натан всегда легко вливался в любую компанию и так же легко менял настроение. На самом деле или только поверхностно, играя на публику, Гаврош никогда до конца не понимал.

Бьянка потянулась и как-то бережно покрутила ручку. Звук радио нарастал медленно, продираясь сквозь короткие помехи сигнала.

Казалось бы, студенты могли найти с десяток более увлекательных занятий. Но все они, как один, повернули головы на звук, вслушиваясь в голос диктора. Как и тысячи других людей по всей стране они припали к приемникам, впитывая каждое слово. Как делали уже на протяжении многих недель в одно и то же время — дневные новости.

Освещение последних событий было скупым на эмоциональную окраску. По крайней мере, они старались произносить новости максимально нейтрально. И все же, вслушиваясь в мерный голос, произносящий слова с какой-то раздражающей четкостью и академической правильностью, Гаврош уловил заминку. Диктор замолчал, затянул паузу на какую-то долю мгновения. Но этого хватило, чтобы почти физически ощутить напряжение, взмывшее вверх единым ощущением. Единым дыханием.

Генерал Фарон попал в передрягу в одном из узких переулков столицы. На его семью напали, поиски виновников еще ведутся. Магам мед. корпуса династии Фарон удалось стабилизировать генерала, но они не торопятся с прогнозами. Ясно и очевидно только одно — на завтрашних дебатах в честь дня независимости Астерлии он присутствовать не сможет. На тех самых дебатах, на которых должна была решиться роль генерала в Сенате. Конечно, его бы не избрали главой прямо в этот день, но это должно было стать первым шагом…

И этого было достаточно, чтобы внутри всколыхнулась злость.

Сколько еще пытаться "по правилам" переиграть того, кто их меняет под себя как заблагорассудится? Или просто нарушает, грязно и грубо…

Натан был первым, чей взгляд взметнулся поверх голов в поисках Гавроша. Волнение прокатилось по комнате неявно, короткая заминка перед тем, как пространство заполнится комментариями. По делу и не очень. Гаврош чуть приподнял руку и повел ею из стороны в сторону. Даже с расстояния, на котором они находились, он видел, как выделились скулы на лице Натана. Он был недоволен просьбой не поднимать шум.

Они бросали взгляды осторожно, когда исподтишка, когда почти случайно, пытаясь остаться незамеченными, словно бы просто осматривая комнату. В общей нервозности на них не обращали ни малейшего внимания.

Бьянка спрятала лицо в ладони и сидела неподвижно, даже не всхлипывая. Возможно, сил на слезы уже просто не хватало. А, может, осознание еще не овладело ею окончательно, оставаясь за гранью убежденности что все точно будет хорошо. Они подадут апелляцию, ее родителей отпустят. Ведь это абсурдно!..

Гаврош скользнул ладонью по правому борту униформы, на несколько мгновений задержав пальцы на цветном отвороте. Один за другим взгляды, которые украдкой бросались на него, снова обратились на собеседников или страницы конспектов.

Сегодня после полуночи.

Прежде чем что-либо решать, нужно было обсудить происходящее чуть подробнее, чем позволяла ограниченная система знаков.

Гаврош смахнул рукой невидимую пыль с униформы, исподлобья проследив, как жест прокатился короткой волной по переполненной гостиной. Они касались бортов униформы как бы между делом, незаметно. Натан задержал руку дольше всех, старательно поправляя яркий самодельный значок. За который много раз получал выговоры, но так и не снял.

Когда Гаврош обернулся к выходу, в его локоть железной хваткой вцепились чьи-то пальцы.

— Не знаю, что вы там планируете, — свистящий шепот коснулся слуха еще до того, как парень идентифицировал говорившего, — но хорошо подумайте. Очень хорошо подумайте.

Гаврош скосил взгляд на преподавателя. Анна выпустила его руку, но сама на него так и не взглянула. Она задержалась всего на долю мгновения, прежде чем пройти внутрь комнаты, теряясь среди преподавателей и студентов.

Натан возник рядом почти внезапно, обеспокоено переводя взгляд со спины преподавателя на Гавроша и обратно. Мгновение назад казалось, что он смотрит совсем в другую сторону, но парень каким-то образом замечал все.

— Натан, — Гаврош едва заметно прищурился, — Мы готовы выступить завтра? — едва ли не одними губами спросил он. День независимости Астерлии… можно ли выбрать дату лучше?

Натан кивнул.

— Более чем.

 

Улицы сплетались паутиной между домов, временами превращаясь в совсем уж узкие переходы. А временами, напротив, растекаясь площадями и широкими проспектами. Центр города, исчерченный клеткой брусчатки, был заполнен людьми. В обычные дни в этих местах прогуливались разве что несколько зевак или бежали по своим делам работники и служащие. Но сегодня государственный праздник выгнал на улицы всех. За исключением разве что тех, кому по долгу службы нельзя было покидать посты.

Праздник шел своим чередом. Тихо снующих людей, обменивающихся короткими знаками, никто не замечал. Или умело делал вид. Порой сложно быть на чьей-то стороне — многим нужно обдумать и решить. А, может, определить на чьей стороне перевес прежде, чем присоединиться.

Мир меняют единицы. Остальные лишь ждут перемен.

Напряжение витало в воздухе, било по натянутым до предела нервам. Настолько, что мимо внимания прошли выступления, открывающие такой великий праздник. И только когда слово взял Сенат — все внезапно стихло. Тишина повисла настолько плотная, что месье Фрин, глава Сената, запнулся. Такое бывало с ним лишь в минуты наивысшего волнения.

Он вздохнул, возвращая дыхание в порядок, и снова заговорил.

Но закончить ему не дали. Хватило и одних только слов о том, что апелляции к задержанным по подозрению в предательстве рассматриваются не будут.

Люди молчали и смотрели неотрывно и мрачно, словно прожигая насквозь. Коллективное сознание страшная и опасная вещь. Стоит только ослабить внимание, расслабиться, как одна случайно вспыхнувшая мысль зажжет всех в едином порыве.

Гаврош взлетел по гладкому боку мемориала свободы, не достигнув его вершины всего на несколько метров. Но это и не было необходимо. В полной, почти гробовой тишине, он вскинул руку вверх. Ветер, словно подыгрывая, рванул полотно, зажатое в пальцах, расправляя зеленый с золотом флаг.

Гаврош молчал. Но за него сказали люди.

— Viva la Asterlia!

Восстание прокатилось короткой волной, захлестнув центральную площадь. И, словно бушующий океан, вырвалось на соседние улочки, разбиваясь о стены домов, разлетаясь брызгами стекол и крови. Сенат взывал к урегулированию конфликта, но полицейский кордон был едва ли не снесен натиском безудержной, неорганизованной толпы. Их захватило потоком слишком быстро, накопленная народная злость вырывалась вспышками, которые, сливаясь, обращались в единое пламя. Опаснее вдвойне тем, что горело слишком ярко, чтобы разглядеть за его стеной страх.

Страх придет позже.

С осознанием.

И Сенат знал об этом лучше студентов, бросившихся в бой.

 

Все стихло только к закату. Уходящее солнце залило улочки золотом, переходящим в глубокие кровавые тени в углах и закоулках. Было что-то чарующее и жуткое в этом зрелище. Но вместе с приходом темноты наваливалась и усталость. Тишина давила на виски, адреналин, играющий в крови, постепенно утекал. Оставляя шершавое ощущение мелкого песка на коже.

Гаврош сморгнул и потер глаза, прогоняя тяжелое ощущение усталости. Он обернулся, скользнул взглядом по друзьям, которые ютились в доме. В комнате царила тишина, прерываемая только едва слышимым скрипом. Старый дом как будто жил своей собственной жизнью. Он скрипел, хрустел, шаги на лестнице раздавались оглушительно, отзываясь эхом.

Сказывалась усталость. И тянущее ощущение неизвестности.

Где-то там готовился следующий шаг Сената.

— Кто-то приближается!

Натан отошел от окна и выхватил пистолет, чуть напряженно озираясь на остальных. Они зашевелились разом, встали со своих мест, кто-то щелкнул затвором. Натан, не сводя взгляда с улицы, медленно поднял пистолет. Да так и замер, несколько коротких мгновений менялось только выражение его лица. Сначала он нахмурился, потом приподнял бровь и повернулся к Гаврошу.

— Это мед. корпус.

— Что?.. — с удивлением Гавроша оказались солидарны все. Осторожно подобравшись к окнам и держа наготове оружие, они выглянули, разглядывая шедших по улице людей. Простые жители, не желающие быть втянутыми в переделку, не решились бы покинуть свои дома сейчас. Разгромленные улицы представляли собой печальное зрелище и, не смотря на затишье, все еще не были безопасным местом.

Но меньше всего в сгущающихся сумерках Гаврош ожидал увидеть знакомую кожаную куртку. И людей, которые по возрасту могли быть только студентами. С толку сбивало лишь то, что на них не было униформы. Среди медиков парень разглядел нескольких знакомых. Включая Бьянку. Даже в глубоком капюшоне, натянутом по самый нос, девушка оставалась узнаваемой.

Анна остановилась, коротко сказав что-то своим спутникам. Пристальный взгляд скользнул по окнам домов, цепляясь за разбитые стекла и перемазанные грязью и кровью стены. Женщина подняла обе руки вверх и медленно повернулась вокруг своей оси.

— Пустите их, — Гаврош кивнул в сторону окон. И, отвечая на недоверчивый взгляд друга, добавил, — это медики, Натан.

Они стояли в плотном кольце повстанцев, чуть нервно оглядываясь на оружие, направленное в их сторону. Анна и ее студенты, нервно сжимающие пальцами ладони своих друзей. От них веяло страхом. Вот только боялись они сейчас тех, кого еще вчера могли назвать если не друзьями, то товарищами. Это неприятно царапнуло по нервам.

— Зачем вы здесь?

Уголок губ Анны дернулся в скептическую усмешку. Но ответила она все же серьезно. Опасно отшучиваться на глупые вопросы человека, который держит тебя на прицеле.

— Кажется, помощь медиков вам не помешает, — Анна едва заметно кивнула на Натана, рука которого была наспех перевязана, а за ним еще на нескольких студентов, которым пришлось самостоятельно справляться с первой медицинской помощью.

Гаврош покачал головой.

— Вам нельзя в это лезть, — он окинул взглядом медиков, — тем более девушки…

— Да ну? — в этот раз голос подала Бьянка. Пару минут назад, когда в разговор пытался вмешаться кто-то из медиков, Анна его оборвала. Но в этот раз, скользнув взглядом с Гавроша на Бьянку и обратно, она посторонилась чуть в сторону, позволив девушке фурией нависнуть над Гаврошем.

— Я стреляю лучше тебя.

— Это не учение, Бьянка! — прошипел Гаврош сквозь зубы. Но был удостоен только такого же злого шипения в ответ:

— А это не только твоя страна, Гаврош!

Несколько долгих мгновений они испепеляли друг друга взглядами. Но, встретив равное сопротивление, поднявшаяся волной злость, внезапно откатилась назад, оставив по себе только горький привкус досады. Неприятный, раздражающий своей неизбежностью.

Анна, волею случая оказавшаяся между ними, медленно перевела взгляд с одного студента на второго. И, закатив глаза, взяла обоих за плечи и оттолкнула друг от друга, проходя вперед.

— Баррикады стройте, олухи, — коротко бросила она.

И только обернувшись, Гаврош заметил, что студенты уже успели опустить оружие, принимая товарищей в свои ряды.

Медики разбрелись и занялись работой быстро. Тех, кто был серьезно ранен, они отсеяли и занялись лечением. Те, кто мог ходить или лечение которых решалось одним-двумя заклинаниями, отправились перегораживать улицу баррикадами. Они использовали в качестве материалов все, что попадалось под руку. Из дома были вытащены шкафы, столы, горой навалены стулья…

Деревянный обломок, в который Гаврош уперся ногой, хрустнул и стал на свое место, как влитой. Было что-то странное в том, как выглядела баррикада, как она собиралась из тысячи небольших частей, словно детский конструктор. Или некий монстр, готовый оскалить свои обломанные клыки. Парень усмехнулся. Прямо во лбу монстра, где-то на уровне верхних окон домов, Натан старательно устанавливал зеленый с золотом флаг.

Анна сбежала по кривому боку, скользнув рукой о стену дома.

— Леди Гротес, — окликнул Гаврош, спускаясь вслед за ней. Женщина почти не отреагировала, только кивком головы давая понять, что слышит. Она скользнула взглядом по нескольким медикам, которые еще занимались лечением. Привлекла чье-то внимание тихим свистом и так же тихо, одним движением, подсказала, что он делает не так. Студент кивнул в ответ.

— Анна, — подала голос женщина, как только Гаврош оказался рядом с ней. И, подняв голову на парня, она усмехнулась, — на брудершафт мы, конечно, не пили, но совместно пролитая кровь тоже идет в зачет.

Анна раскрыла ладонь, показывая разодранную кожу. Ломая на части один из стульев, она распорола руку, но залечивать не стала. И в чем-то Гаврош мог ее понять — по его локтю все так же струилась кровь из раны, разодранной уже, кажется, в третий раз. Но за баррикадой все еще хватало тех, кому помощь была нужнее.

Гаврош улыбнулся.

— Хорошо, Анна, — он еще скосил взгляд на флаг, который вновь лихо рванул ветер, — вы сказали…

— Я сказала подумать, — перебила Анна. И, улыбнувшись, добавила, — я не говорила не делать.

Ночь вступала в свои права все активнее, рассыпая на черных небесах звезды. Но вместе с ней приходил холод. Он проникал под кожу, охватывая уставшее тело, заседая у костей. Гаврош где-то в процессе построения баррикады лишился обоих рукавов. Один, зацепившись, оторвал до конца, чтобы не мешался. Второй отобрали медики, на немой вопрос ответив тем, что им нужно для перевязки. А ему не помешает внести симметрию в образ.

— Вы учили нас гуманизму… — Гаврош чуть поежился.

— Да, — не давая закончить, ответила Анна. Она скрипнула молнией куртки, стянула ее с плеч, — И я бы все отдала… — женщина опустила взгляд на собственные руки. Правое предплечье было расчерчено татуировкой. Слухи об этом ходили всегда, и Гаврош ни секунду не сомневался в том, что Анна была одной из тех, кто застал последнюю войну. Ту, после которой ввели запрет на использование магии в военном деле.

Анна хмыкнула.

— Чтобы вам не пришлось учиться на практике, — женщина протянула Гаврошу куртку. И, прежде, чем он успел отказаться, как-то строго проговорила:

— Насморк тебе, дорогой мой, лечить никто не будет.

 

Рассвета они не дождались самую малость. Всего несколько часов и посеревшее небо залилось бы кровавым потоком на востоке. Зарево в это время года всегда было ярким, полыхающим, словно безудержный огонь. Своеобразный дар за бессонную ночь, когда к утру жжет глаза и все тело ломит, и меньше всего верится в то, что все это того стоило.

Но в этот раз отсветы пламени, залившие серое небо, отозвались тянущей тревогой где-то в груди.

— Началось, — Натан произнес одно слово, совсем тихо. Но оно упало тяжелым камнем в глухую тишину, объявшую баррикаду многие часы назад. Гаврош окинул взглядом друзей. Они все, пока незаметно, осторожно, словно боясь разбить сковавшую их оскому слишком резким движением, начинали шевелится. Кто-то поднялся, повел плечами, разминая затекшее тело. Кто-то проверил оружие, прежде чем подняться к студенту, занявшему пост смотрящего на верхнем этаже дома.

Улочка все еще хранила в своих тенях ночную темноту. Тяжелые каменные стены домов стояли нетронутые, лишь местами перемазанные кровью и грязью. Когда-то здесь был выход из катакомб, тянущихся едва ли не подо всем городом и выходящими за его границами. Но потребность в них отпала и выходы замуровали, прочно заложили камнями.

Порой перемены проходят незаметно, медленно… что-то отмирает, что-то приходит на смену.

А порой их нужно делать самим.

Как бы не подготавливались повстанцы к нападению, первый выстрел все равно грянул внезапно. Замерший рядом с Гаврошем парень коротко вздрогнул и, скрывая объявший его страх, крепче сжал в руках ружье.

А в следующий миг весь мир заполнился грохотом. Всего доля мгновения на то, чтобы весь мир вокруг вдруг изменился. И обратился из тяжелого, холодного затишья, в кровавый хаос, объявший все вокруг. Выстрелы гремели оглушающе, отзываясь грохотом и взрывами. Ошметки, мелкие, колючие, выбитые из баррикады, летели во все стороны, застилая глаза. Гаврош потер лицо жестким рукавом куртки — на черной коже остались щепки и несколько кровавых разводов. Парень перехватил перезаряженное ружье и снова прицелился.

За спиной всколыхнулся воздух. Ощущение, которое почти невозможно заметить в пылу битвы. Но через мгновение остро запахло озоном, перекрывая разом все запахи. И только подчеркивая запах крови. Специфический запах магии, обычно незаметный, но при достаточной концентрации заклинаний на одной единице площади занимающий собой все. Краем глаза Гаврош заметил, как кто-то из медиков сдернул раненного с баррикады. Лицо исказилось болью, он закричал, но в грохоте выстрелов так и остался неуслышанным.

Натан взлетел на баррикаду первым, только заприметив на ней человека в униформе военного корпуса. Сорванный противником флаг затрещал в руках, парень дернул мягкую ткань на себя, оскалившись, словно дикий зверь.

В грохоте и шуме, криках и взрывах ясно выделился выстрел.

— Натан!

Парень покачнулся, механически отступая назад. Флаг, который он все еще сжимал в руках, натянулся, рисунок пошел рябью складок. Словно в замедленной сьемке военный разжал пальцы. Зеленый с золотом рисунок взметнулся, на короткое мгновение залившись кровавым цветом. Натан упал на баррикаду и, коротко дернувшись, скатился вниз. Мягкая ткань объяла его со всех сторон, словно обнимая.

Анна метнулась мимо так быстро, что Гаврош едва поспел уловить ее движение. Она перехватила за руку медика, поднявшего руку в попытке изобразить заклинание. Целил он в военного на вершине баррикады. Гаврош резко подался назад, перехватывая ружье, и выстрелил. Мужчина покачнулся и завалился на спину.

Анна шипела что-то, совсем тихо, быстро, и явно не выбирая выражений, приблизившись почти впритык к медику. Запрет на использование магии в войне у тех, кто видел к чему это приводит, был выжжен в подсознании огненным клеймом, игнорирование которого вызывало практически физическую боль.

Флаг пал. И со временем военные отступили, оставив студентов…

Гаврош обернулся. Бьянка сидела на коленях около Натана, перебирая рукой над его грудью. Магия струилась сквозь пальцы, вспыхивая короткими символами заклинаний.

— Я ничего не… не чувствую… я… — Натан дернулся, Бьянка едва успела перехватить его за плечи и прижать к брусчатке. Голос был едва слышимым, но в глубоких глазах парня отражалась паника. По зеленому полотну флага растекалась кровь, с каждым мгновением занимая все большую площадь.

— Бьянка! — девушка вздрогнула, вскидывая голову. Анна подошла ближе. — Ну что ты? Это ты знаешь, что сейчас в миг его подлатаешь. Ему-то это неизвестно, — тон резанул по слуху чем-то неуловимым. Гаврош покосился на женщину, потом на Бьянку. В его глазах бушевала такая буря эмоций, понять который было непросто. Ужас сменился изумлением, за ним затянув зрачки тенью отчаянья. И только потом, сглотнув, Бьянка растянула искусанные губы в улыбку.

— Да, — выдохнула она совсем тихо, — сейчас я тебя вылечу. Потерпи немного, — девушка провела ладонью по волосам Натана. Парень чуть рвано кивнул, откидываясь назад.

— Да, да… хорошо… тогда…

— Ты спи, — снова подала голос Бьянка. — Так даже лучше. Проснешься и все будет уже хорошо.

Натан снова ответил кивком. И только после того, как он закрыл глаза, по щеке Бьянки скатилась слеза. Девушка судорожно вдохнула.

Гаврош медленно закрыл глаза.

Есть особое чувство, когда кто-то уходит навсегда. Это можно не видеть, не слышать, но холодное прикосновение смерти неизменно скользит лезвием по нервам. И не притупляется, сколько бы мертвых не было вокруг.

В тишине, объявшей небольшой клочок улицы, Гаврош слышал тихий плач. Кто-то из медиков не выдержал и, всхлипывая и растирая слезы по лицу, закрывал глаза тем, чей стеклянный взгляд так и остался направлен в небо. Пахло озоном и кровью. Медики сновали за баррикадой, залечивали раны тем, кто еще оставался жив.

Слишком мало. Слишком мало их осталось.

— Эй, на баррикаде, — голос раздался по ту сторону, внезапно резанув по слуху. Гаврош открыл глаза. Бьянка сняла с борта одежды Натана значок и бережно выпутывала тело парня из флага. Анна присела рядом помочь.

— Вы остались одни, — продолжил невидимый голос. Небо застилал черный дым. Бои на других улицах уже закончились, об этом говорило слишком многое. Но не было никого, кто мог бы им помочь.

— Сдавайтесь. Хватит смертей на сегодня. Если сложите оружие сейчас — вас не казнят.

Гаврош молчал, глядя куда-то в сторону, ожидая, когда голос закончит. Больше ничего сказано не было. Да и что им еще можно было предложить? Кроме жизни у них ничего не осталось.

— Они лгут, — проговорила Анна.

— Да какая разница? У нас изначально не было шансов, — Бьянка говорила спокойно, но ее голос пробирал до костей звенящей безысходностью, — Свою судьбу не переломишь.

Тишина была такой, словно из воздуха вдруг пропал кислород. Дыхание сбилось, кто-то тяжело откинулся назад, прислоняясь к стене. Закрытые ладонями лица, глухая безысходность, поселившаяся в зрачках. В глазах, которые в поисках хоть призрачной тени если не выхода, то хотя бы поддержки, искали Гавроша. Он чувствовал их ожогами на коже, холодными и жестокими, как северные зимы.

— Нет никакой судьбы, — слова упали в пространство тяжело, как камни, — есть действия и их последствия. С которыми приходится иметь дело, — Гаврош хмыкнул, — И разница лишь одна.

Гаврош ступил вперед, выходя в центр. Он оглянулся, осматривая людей вокруг.

— Чьи это действия. Наши? Или тех, кто решил за нас? — Гаврош усмехнулся, — Мы ждем перемен или мы их творим?

Совсем немного, что-то проглянуло сквозь стену безысходности в таких одинаковых взглядах. Они уже не были детьми, но вряд ли успели забыть, что это такое — не иметь права на свою собственную жизнь.

— Ну, в этом деле без ошибок не обойтись…

Гаврош обернулся в поисках говорившего. Но в его глазах, как и в тоне, сквозило ехидство. Он улыбнулся и кивнул.

— Ну, а ошибки, — Гаврош еще раз оглянулся по людям, — нужно совершать громко!

Отчаянье окончательно сменилось улыбками. То страшное состояние, когда, стоя на краю пропасти, от предстоящего шага вперед ощущаешь не ужас, а радость. Желание смеяться в лицо тому, что ждет впереди.

— Слишком мелкая пакость, — Гаврош обернулся на голос и встретился взглядом с Анной. Женщина улыбалась, что на ее лице выглядело почти странно, — Вы можете сделать чуть больше. Я же вас знаю… — она окинула взглядом студентов, подходя ближе к Гаврошу. Она развернула флаг, который все это время сжимая в руках. Ткань тяжело опала на брусчатку, кровь темнела бурыми и алыми пятнами на зеленом полотне.

— Например?

— Вы можете выжить.

Гаврош коротко задохнулся — Анна, передавая ему флаг, врезалась кулаком в солнечное сплетение.

— Анна, у нас…

— Нет шансов, — за него закончила женщина, — почти. Бьянка, — без перехода окликнула она. Девушка чуть потеряно подняла на нее взгляд, — Хватит сил на щит? С… думаю, пятикратным усилением?

Бьянка нахмурилась, задумавшись. Но через мгновение утвердительно кивнула.

— Отлично. Тогда накроешь их, — Анна кивнула на студентов. — Если не ошибаюсь, за этими стенами проход в катакомбы?

Кто-то утвердительно кивнул. Женщина смерила кладку пристальным взглядом.

— Тогда прикройте.

А через мгновение она взлетела на баррикаду. И, едва став там, где несколько часов назад был флаг, начала рисовать. Зачастую заклинания оставались невидимыми для обычных людей. Как то, что вывела в воздухе Бьянка, подготавливая щит. Медики отреагировали первыми, начав собирать людей вокруг девушки, переправили раненных…

Но Гаврош неотрывно смотрел на Анну. Он узнал символ, который оставался сияющим следом за ее рукой, с первого движения. Как и тогда, в аудитории, герб Астерлии расцветал сложным узором, растекаясь, как краска.

— Есть кто старше сорока? — крикнула Анна. По ту сторону ее заметили, но несколько выстрелов со стороны студентов отбило охоту пытаться ее снять сразу, — Кто еще помнит, что будет, когда я закончу?

— Ты блефуешь!

Анна вывернулась, доводя размашистую линию вниз. И замерла. Остался последний жест, последняя линия вертикально вверх.

— Да ну, — она усмехнулась и резко выбросила руку вверх, проводя половину линии. Среди рядов военных прокатилось короткое смятение. Анна остановила руку и продолжила вести, только теперь уже медленнее.

— Отступаем! Назад-назад-назад! — раздалась команда по ту сторону. Женщина завела свободную руку за спину, показывая раскрытую ладонь.

Пять.

Перед ее глазами люди быстро скрывались, уходя дальше от баррикады, сворачивая в переулки, по мере того как линия все ползла вверх.

Четыре.

Бьянка дернула Гавроша за плечо. Он обернулся и на мгновение замер, глядя в ее глаза. Было в них что-то… чего никак не ожидаешь увидеть в глазах доброй, ласковой девушки. Что-то, что неуловимо делало ее копией Анны.

Три.

Гаврош подобрал края флага, который все еще сжимал в ладони, отступая под прикрытие щита. Почти повторив движение Анны, Бьянка вывела невидимый символ перед собой.

Два.

Улица опустела за мгновение до того, как Анна закончила выводить линию. В одном военные были правы. Хватит смертей на сегодня.

Один.

Взрыв всколыхнул весь город, осветив его, как днем. Опозоренное светило на востоке словно бы замерло на мгновение, лишенное работы. Ближайшие стены снесло, превратив узкую улочку в гору обломков, покрытых слоем копоти.

Потом, многим позже, это место перестроят в площадь. И установят мемориал. Герб Астерлии навсегда останется выжжен на этом месте.

Но на это понадобятся годы. Гораздо больше, чем нужно для того, чтобы народное недовольство достигло критической отметки. Революция прокатилась единой волной по всей стране. Кровь студентов, детей, против которых бросили силы регулярной армии, заполнила до краев чашу терпения.

И спустя месяцы после баррикад некто в кожаной куртке вновь поднял окровавленный флаг.

 

***

 

Воспоминания текли неспешно, словно воды в канале. В вечернем полумраке они казались тяжелыми, неповоротливыми. Слишком густыми. А от того даже слишком сильно импонировали тому, что текло в сознании. Мысли путались, воспоминания рвались, словно тонкая бумага. Когда-то они отзывались болью в груди и дорожками слез на щеках. Сейчас… сейчас это были лишь картинки прошлого. Осталось лишь то, что стоило запомнить. Остальное стерлось.

Гаврош тяжело опустился на лавку, откинулся назад. Прошедшие годы оставили много отметин на нем. Выбелили волосы, исчертили лицо морщинами. Они ложились тяжелым грузом на плечи.

Но в такие вечера эта тяжесть, казалось, отступала.

Осень вызолотила парк, окрасила в яркие цвета. Ветер гонял листья, закручивал их в мелкие смерчи. Дети бегали с ним наперегонки, смеялись и кричали что-то… По ту сторону канала, на крыше парламента, развевался зеленый с золотом флаг.

Кто-то присел рядом. Гаврош повернулся, вежливо улыбнулся старушке, устроившейся на другом конце лавки. И снова отвернулся к каналу.

— Не признал? — подала голос женщина. — Совсем постарела, да?

Гаврош снова обернулся, удивленно глядя на собеседницу. Она улыбалась, и в уголках ее глаз таилась грусть. Светлая, присущая старикам, прожившим долгую и насыщенную жизнь. Которую и врагу не пожелаешь, а от того и приход ее конца печалит совсем немного.

Женщина зябко потерла сухие руки, после чего снова сложила их на коленях. На груди, на простой рубашке, был приколот значок. Он, самодельный, сотворенный когда-то экспрессивным студентом, смотрелся почти нелепо.

— Что ты, совсем не изменилась, — Гаврош улыбнулся, — Бьянка.

Ее лицо расцвело улыбкой, которая в этот раз пронизала всю ее насквозь, заставив словно бы светится изнутри.

— Давно не виделись, Гаврош.

— Вечность.

Они замолчали. Говорить было не о чем. Зато столько было, о чем молчать вместе…

— Мам, — высокая женщина, в которой Гаврош узнал бы Бьянку много быстрее, чем в ней самой, подошла ближе, — Вот ты где. Нам уже пора, — она улыбнулась. Бьянка кивнула ей, снова поворачиваясь к Гаврошу.

— Это моя…

— Деда! — звонкий детский голос перебил женщину на полуслове. Девочка, которая до того носилась по парку, с разбегу врезалась в мужчину. И, только сейчас заметив, что дед не один, смутилась, прячась за него.

— Моя внучка…

— Моя дочь…

Они произнесли одновременно и так же одновременно замолчали, глядя друг другу в глаза. Долгое мгновение их связывал только этот взгляд. Он откликался теплом где-то глубоко внутри, озаряющим все существо, наполняя… и словно бы пробиваясь наружу сквозь едва заметные улыбки.

Закончили они в унисон.

— Анна.