Стрелок

 

Мне часто снится сон: я сопровождаю детей из одного лагеря в другой. Становимся на привал. Светлая ночь с проблеском у самого горизонта, холодное море шелестит в нескольких футах от костра и спальных мешков. Дети давно спят, я хожу, пытаясь согреться, курю. Лёгкий снежок скрипит под ногами.

Внезапно я ощущаю присутствие. Тянусь за винтовкой, всматриваясь в ночь. Тишина. За спиной шипят угли, оборачиваясь — вода стремительно поднимается. Дети даже не шелохнутся, спят, одурманенные. Дёргаю их, хватаю за плечи:

— Мы тонем! Вставайте!

Лица у детей мертвенно бледные, глаза открытые, пустые. Хватаю ближайшего ребёнка, он тяжелее камня. Пытаюсь оттащить от берега, бросаю на полпути, возвращаюсь за остальными. Дети скрылись под водой, видны только краешки губ. Море наступает, самому бы уцелеть. Наконец, просыпаюсь.

Я лежал в камере, смотрел через щели потолка на небо, пытался думать. В голову ничего не шло, кроме минувшего сна и того, что на этой койке я оказался не в первый раз. А ещё, положа руку на сердце, мне вовсе не хотелось доводить тот разговор до конца. Но иначе нельзя, выйдешь из образа плохого парня, другие почувствуют слабину, пальнут в спину. Вот мы и хорохоримся. Актёры народного жанра.

— Ты хоть понимаешь, на какие мне приходится идти жертвы? — над ухом раздался голос Старика — шерифа и моего любимого дядюшки одновременно. — Что на этот раз?

Дяде далеко за сорок, почти рекорд для нашей семейки. Как говорил мой папаша, дерьмо тот стрелок, что дожил до тридцати. Сам-то он словил вовремя, прямо в челюсть, в закрытом гробу хоронили.

Грудь шерифа круглая как бочка, заплыла жиром, глаза с прищуром, внимательные, но я-то знаю, что он давным-давно слепой как крот. Нос прямой, фамильная тяжёлая челюсть и курчавая бородка — словно заглянул в своё постаревшее отражение.

Я вскочил и обхватил решётку.

— Клянусь, Старик, не я первый начал!

— Так же ты говорил и в прошлый раз.

Что тут скажешь? Меня всё равно выпустят, потому что шериф мой дядя, а ещё полбара видели, как покойник выхватил револьвер.

— Ты нужен городу, — продолжил Старик. Наверное, он думал, что мне должно быть стыдно. — Гектор! Я всегда видел в тебе кого-то большего, чем человека с револьвером. Неужели ты доволен своей жизнью? Раз за разом оказываться в камере. Отец…

— Вот только не надо про отца! — воскликнул я. — Просто скажи, кому прострелить голову и я весь твой с потрохами.

Старик поморщился. Мы с отцом всегда были его головной болью. Сам-то дядя примерный, порядочный, чего не скажешь о нас даже в качестве допущения.

— Мне нужны помощники в одном деле. Я уже нанял Малыша…

— Малыша? Чем ты смог его заманить?

— Тем же, чем и тебя. Десять драхм в неделю, патроны и корм для лошадей за счёт города. Говорят, Малыш в огромных долгах, а работы, во всяком случае, той, к которой привык, нет.

— Ладно, — буркнул я. — Согласен. Надеюсь, что мы не перестреляем друг друга раньше.

У нас с Малышом давние счёты. Мы оба стремились стать лучшими стрелками Запада, и пока мой оппонент достиг больших успехов. Грабежи, убийства, поджоги… пожалуй, в Ойкумене оставалось не так много мест, где за него не назначили награду.

— В городе волнения. Рабочие отказываются уходить в забой, строительство встало. Кое-кто уже пакует вещи…

Волнения так волнения, мне всё равно. Уже не помню, когда последний раз куда-то выходил, кроме трактирной залы. Весело так проедал сбережения, полученные за недавнюю войну с китайцами, и надеялся умереть раньше, чем закончится последняя монета.

Я получил форму — тёмно-синюю рубашку, брюки и шляпу, короче, тряпки прошлого помощника с заштопанной дырочкой от пули. Револьвер свой, проверенный. Я бережно хранил его в закрытой кобуре от пыли, регулярно смазывал и он платил взаимностью, не подводил. Дядя предпочитал дробовик. Неплохой выбор для близорукого.

Во дворе нас дожидался Малыш — высокий, хмурый и безмерно юный. Кажется, ему ещё нет восемнадцати. Он скривился при моём виде. Мы, понятное дело, недолюбливали друг друга.

— А, припёрся, — буркнул он и продолжил жевать табак.

Недавний лагерь старателей стремительно превращался в город. И хотя палаток ещё хватало, большинство колонистов жили в деревянных домах. Подошва горы лысая, в пеньках. Судя по начатому карьеру с глиной, скоро у нас появятся и кирпичные здания.

Город расположился на нескольких уровнях. Выше всего выработки шахты, ниже — гавань в бухте с впадающей речкой, жёлтой от песка и грязи. Пить из неё себе дороже. Новый мэр поставил пару неглубоких колодцев для китайцев и полукровок, а белые пользовались скважиной. От реки тянуло сыростью и воняло тухлой рыбой, над городом и горами постоянно висело чёрное облако от труб. Лишь бриз приносил облечение. Первое время наших много болело и Большой Билл — новый мэр — выписал доктора из Новой Карии. Теперь доктор заколачивает деньжища, даже помощника взял. В общем, жить у нас можно, если работать на износ.

Местный умелец смастерил мэрию — с деревянными колонами и крашеным известью фасадом. Не самое красивое здание, зато из любой точки города видно, внушает. Горные пики на заднем фоне. Иногда ветер нагонял сюда дым, и всё это стояло, клубилось в полутьме. Рядом шумели двигатели, вырывался пар, разносилась рабочая песня. Постукивание, разухабистая ругань, медлительная речью южан… Обитель Гефеста.

Первого мэра никто не выбирал. Мэтт Основатель был угрюмым коренастым первопроходцем, который вслепую, без карт, пересёк прерию, отстреливая краснокожих и Дивных. Никто не знал, почему он выбрал для лагеря именно это место, но впоследствии все признавали, что это оказалось удачной идеей. Пожалуй, лучшей. Высокое место, обрамлённое холмами и горной грядой, с чистым ручьём. Однажды Мэтт оттирал котелок песком и нашёл золото, немного, но это хватило, чтобы остаться и разбить городок. Через год вслед за рабочими пожаловали бандиты и прострелили Мэтту голову. Ещё два мэра сменились так быстро, что их имена никто не запомнил. А потом объявился Большой Билл, назначил моего дядю шерифом и навёл порядок. В перерывах между войнами с дикарями и угоном скота из соседней колонии, мы сокращали свою численность в барах. Бойцовские рыбки в тесном аквариуме, вынужденные биться из-за отсутствия места и смысла.

Мэр крутился среди рабочих — маленький, плотный, бойкий. Всегда при деле, то сверял расчёты, то набирал лесорубов, то торговался с моряками у причала.

— Тогда договаривайся с китайцами! — донеслось до нас. Толпа рабочих, состоящая из чумазых периэков и полукровок, расступилась перед нами. Мы увидели Большого Билла. Мне бросилась в глаза его холщовая рубаха с закатанными рукавами.

— На перевале неспокойно, — пожаловался мэр. — Очередная партия не дошла, а мы и так не успеваем по срокам. Если не протянуть железную дорогу, то кому понадобится уголь? Чем платить шахтёрам? Придётся нанимать китайцев. Шаг за шагом мы упускаем плоды победы. Когда их тут будет масса... на каждое ранчо солдата не приставишь.

— Краснокожие это отдельная песня, — спокойно ответил Старик. — Давайте решать проблемы по мере поступления.

— Чего решать? — вмешался Малыш. — Кликнуть ребят по барам, по драхме за голову и краснокожего днём с огнём не сыщешь.

Старик насупился.

— Мне нравится ваша решительность, парень, — ответил мэр. — Далеко пойдёте, если будете знать, кого держаться. Короче, шериф, вот шахты, вот рабочие. Проблему я вам обрисовал, действуйте. Я не люблю кого-то торопить, но время не ждёт. Фабрика не может простаивать.

— Кто там громче возмущается? — поинтересовался шериф.

Смутьяны всегда на виду. Давишь их точечно, и нет проблемы. Но имена отказников нам ни о чём не говорили. Обычные трудяги, не гнушающиеся любой работы.

В лагере рабочих, конечно, полный бардак. Лужи, грязь с глубокими отпечатками сапог, протянутые деревянные доски переходов. Россыпь палаток, бараки для бессемейных с койками в два уровня. Сидели, курили, шептались. От меня не укрылись упакованные вещи. Значит, всё серьёзно.

Дядя прижал одного из списка. Мы нависли над трудягой, заслонив свет.

— Я больше не пойду в забой, — затрясся рабочий. — Можете бить… угрожать, конечно.

Эй, да у этого парня есть яйца! Даже захотел их отбить.

— Но я туда больше не полезу. Там... Зло.

— Старик! — сказал я. — Этот ку-ку. Брось его, пока не измазался.

Из старшего по смене можно вить верёвки. Где твоя гордость, парень? Все они слабаки, не такие как мы — стрелки.

Малыш многозначительно держал руку на открытой кобуре. Все знали, что этого парня злить не стоит. Даже я знал. Случись, что, ещё не известно, кто быстрее. Скорее всего, это молокосос.

— Лучше сами посмотрите, — сказал Старший. — Я проведу. О, это док! Док! Подойдите сюда, пожалуйста!

Пожалуй, доктор выглядел слишком прилично для этих мест. В костюме, с котелком, чемоданчиком — мечта грабителя. А вот его помощник, на которого, судя по усталому виду, пришлась основная доля работы, едва держался на ногах.

— Никаких обсуждений, — отрезал док. — Этих я забираю. Вы хоть представляете, во что может...

— Хоть вы им скажите, — ввернул тот трудяга, до которого мы докопались. — Нельзя туда больше!

— Кого вы забираете? — спросил дядя.

— Давайте отойдём.

Мы зашли в ближайшую палатку. На смятой койке дремал какой-то работяга с полупустой бутылкой в обнимку. Ни дать, ни взять младенчик с соской.

— В лагере есть заболевшие, — пояснил доктор, убедившись, что нас не подслушивают. — Жар, бред… Инфлюэнца? Пока не знаю, чем конкретно, но лучше перестраховаться и подержать их в изоляторе. Ну, то есть отдельной палатке за чертой.

— Это может связано с шахтой?

Доктор задумался:

— Нет, не думаю. Пока рано говорить об этом.

— Держите меня в курсе, — попросил Старик и мы, прихватив с собой старшего по смене, полезли под землю. Малыш шёл впереди, освещая нам дорогу факелом. Работяга нёс лампу. "Пригодится, если спустимся ниже", — объяснил он.

— Мы прорубили здесь ход, — продолжал горняк. — Пока больше для разведки. Руды здесь немерено, хватит на несколько поколений. И всё слоями... никогда такого не видел. В общем, укрепляли ход и пробились к пещерам. А там...

Если не обращать внимания на грязь и низкие своды, здесь вполне терпимо. Если, разумеется, просто пройтись, а не корячиться с киркой. В пещерах сухо и темно, приятно холодило. Горняк зажёг лампу, поднял повыше и вдруг всё осветилось. Свет отражался от хрустальных сосулек, рассеивался, и мне показалось, что я во дворце западного тирана. На стенах оказались рисунки, кто-то сделал настоящее панно. Первые рисунки достаточно схематичны, грубо намалёваны, но чем дальше, тем сильнее передавали сходство. Огромные фигуры мохнатых слонов сменялись быками, волками и орлами. По краям разместились люди. Первые охотники изображались небрежными штрихами, последующие набирали плоть, обрастали бугристыми мышцами. Такие бочкообразные силуэты — короткие шеи, ноги и крепкое туловище. Постепенно, я стал замечать, что на рисунках нет ни одного лица. Неведомый художник выкручивался, как мог: рисовал со спины, закрывался переносимой добычей. Охотники действовали группами по пять-шесть существ. Самый здоровенный, очевидно, вожак, изображался на переднем плане.

— Вот! — покачал головой горняк. — С этого и началось. Теперь как ночь, так тени ходят. Мы парней выставили, один пальнул, пол лагеря поднял. Там, говорит, ходит! Я его спрашиваю: кто ходит? А он — Чёрный! Чёрный ходит! Теперь все Чёрного боятся. Мол, зря влезли в его владения, зря потревожили. И воет кто. Я думаю, что Дивные беснуются, но, поди, в темноте разбери. А потом мыши эти летучие... В пещерах их немерено. Укусила такая подлюка Фила — ну, это за ним доктор приходил. Он ещё посмеялся, но ранку-то порохом прижёг. А потом — через сутки — у него чешется. Чешется и чешется. Парень один ещё пошутил — в штанах, мол, у тебя не чешется? Фил его приподнял, щёки насквозь ножом прорезал, зубы видно. Мы его повяли, чего, думаем, вас беспокоить, по-мужски разберёмся. Фил извинялся, клялся, что помутнение нашло. Откупился долей. А утром друга укусил. Серьёзно, взял и укусил. Теперь и у того всё чешется. Ну, наши парни и разбежались. Всё это из-за пещеры, говорю.

— Это вас пугает? — переспросил Малыш. Прижал факел к рисунку, закоптил половину нарисованной бычьей туши. — Так лучше?

Горняк попятился. Старик положил руку на плечо:

— Мы этим займёмся. Не беспокойтесь.

Наша компания пошла обратно, а я задержался. Рисунки напоминали мамины книги. Она очень любила читать. Такая нежная, учёная, не от мира сего. Зачем-то связалась с моим отцом, сбежала на Запад. Отец, конечно, не подарок, ровно такой, каким должен быть человек, сознательно нарывающийся на смерть. Возвращался из рейдов с засохшими на куртке пятнами крови, пил. Гаркал так, что лошади седоков сбрасывали, но маму не трогал, любил. Она часто плакала — всё её здесь пугало, отвращало. Люди — неучи, грязные, варвары, полукровки. Краснокожие, Дивные. Сходит в лавку за продуктами, потом до обеда ревёт. Тот обидел, тот не так посмотрел. Отец морду кому-нибудь набьёт, запугает. С мамой потом никто и словом не перемолвится, боятся. Она их ещё больше. Радовалась, когда отец привозил книги. Читать страсть, как любила и меня пыталась приучить. Ну, а я что — для меня эти буковки красивые, но вместе не складываются. Залезал на крышу, чтобы не учиться, сидел до вечера. Мама плакала, отец смеялся, подзатыльники отвешивал. А потом она... как ветром огонёк свечи задуло. И отца вслед за ней. "Одна у меня была в жизни радость, — признался он накануне последней перестрелки. Помню его глаза — сухие, красные. — Ничего больше в жизни не надо". Дальше меня воспитывал дядя, холостяк, живущий работой.

— Гектор! — издали донёсся голос Старика.

Когда я, наконец, поднялся, то обнаружил, что весь измазался землёй, сажей и какой-то паутиной. Отошёл почиститься, а заодно промочить горло. Бар как всегда полон.

— О, смотрите, кто пошёл на повышение! — крикнул пьянчужка у заднего столика.

— Да, теперь за убийства мне ещё и платят, — буркнул я, и смех стих. Цедил виски, которое терпеть не мог, но не хотел разрушать образ. Крутые парни не чаёвничают. За этим занятием меня и застал дядя:

— Пошли! — Взгляд усталый и укоризненный. Мол, всего на час без присмотра оставил, а ты уже в дрова. — Мы выезжаем. Лошадь тебе спонсирует город.

— Куда?

— Искать Дивных.

Проще найти иголку в стогу сена. Да, все знают, что окрестные горы кишат Дивными, но где конкретно? Говорят, что в Старом свете этих почти не осталось, а тут на тебе, раздолье. Как их не называют! Слуги Аида, Чёрные, макаки, потерянное колено Израиля, Дивные. Я так скажу — Дивные они, только если глазами моей мамы посмотреть. С безопасного расстояния.

— Ну, найдём. И что дальше?

— Спросим, чего им надо, — отрезал шериф.

Пока я надирался, наши уже собрались. Шериф привёл проводника — полукровку из строительного лагеря. Лицо у него узкое, а глаза раскосые, макушка лысая и красная, чем-то похожая на головку члена. Проводник посмотрел на меня и задрожал от ненависти. Узнал! Во время войны этот гад подрабатывал на китайцев, и за это я прострелил ему руку.

— Ба, знакомые все лица!

Он отмолчался.

С барского плеча мне подарили лошадь — относительно юную кобылку с весьма занятным нравом. Я сразу ей понравился, и она прокусила мне запястье через куртку.

— Думаю, мы подружимся, — криво ухмыльнулся, выкрутил ей ухо.

Выехали после полудня. Солнце, получается, перевалило на другую сторону неба, светило в глаза. Птички поют, трава шуршит, лес тоже шумит. Пропадает привычный запах города — похожий на обкуренный дымом нужник. Теперь пахло травой, гнилью и пыльцой. Природой, в общем. Природу я люблю в окультуренном виде. Это когда она в горшочке на подоконнике, в который ты иногда харкаешь. Природа штука красивая, но обманчивая. Выезжая в глушь, в первую очередь, представляешь диких зверей, свободолюбивых краснокожих и ветер ещё, который край плаща развевает. Ну, во всяком случае, моя мама представляла и вслух читала. А на самом деле глупости это — в глуши скучно. Ни гулящих женщин, ни выпить, ни, простите, толком по нужде сходить. Седло натирает, спину не разогнуть. Костёр, стена комаров и дым, чтобы их разогнать. Земля обычно сырая, жёсткая… Всё время хочется жрать. Никакой романтики, в общем. Я-то знаю — немного коров погонял, та ещё радость, в недавней войне служил следопытом. Китайцы леса не знают, боятся. И мы среди них как нож в масле. Хорошие времена и я был кому-то нужен…

— Эй, Старый, — спросил Малыш. — Куда мы едем? Поделишься планами?

Шериф пытался отмолчаться, но, заметив, что вопрос интересует всех компаньонов, наконец, разродился:

— Уверен, что в этом замешаны Дивные. Наша гора была их, пока Мэтт не выкупил или выиграл. Самые первые поселенцы помнят, что Дивные как-то участвовали в сделке. Возможно, поэтому нам и дали здесь осесть. Вспомните, сколько подобных лагерей загнулось в других местах? Просто потому, что Дивные против.

Очень удачно в разговор вступил волк — завыл протяжно и с таким чувством, что моя лошадка встала на дыбы. Слова шерифа наполнились многозначительностью.

— Если это Дивные мешают, что дальше? Перестреляем их? За этим мы здесь? — продолжил Малыш.

— Я вас взял, чтобы добраться живым. Что будет дальше, я не знаю.

— Они вообще владеют речью, с ними можно общаться? — влез я.

— Основатель же смог, — буркнул Малыш. Мы обменялись суровыми взглядами.

Дядя почесал голову.

— У них определённо есть язык, минимум три: вой, свист, жесты.

Заночевали в лощине. Только задремал, как снова завыл волк и лес ожил. Со всех сторон низкими голосами стенали неведомые существа. Малыш первым вскочил с револьвером наперевес, целясь в темноту.

— Дивный народ поёт, — сказал проводник. — Как пел, наверное, тысячи лет. Гораздо раньше, чем первые люди ступили на эту землю.

Нашёлся мне сраный поэт!

— Удачно же они вступили, — буркнул Малыш и замкнулся. Краем глаза я заметил, что у него дрожат руки.

— Они могут напасть? — спросил.

— Если не выставим часовых.

Ночью опять приснился этот сон про детей. Меня разбудил дядя, видимо, я стонал.

— Опять этот сон.

Курили, смотрели на огонь.

— Дядя, чего ты с нами возишься? Занялся бы собой — ни семьи, ни детей.

— Ты моя семья.

— Я… — и замолчал. — Ложись спать, моя очередь караулить!

Смотрел на пламя и думал одно и то же по кругу. Когда же всё пошло под откос? Почему я не могу найти своё место в жизни? Какая блажь, в сущности, эта погоня за званием лучшего стрелка. Ну, стану я лучшим. Надолго ли, учитывая текучку? Герои уходят в закат, герои не отвечают за геройства, не клянчат у товарищей на опохмел. Уйти в армию? Солдаты всегда в цене, не сегодня-завтра — война. Всегда есть, кого убивать — китайцев, краснокожих, прочих варваров. Но лямка натирает плечи… Когда-то я хотел походить на отца, чтобы красивые девушки вешались мне на плечи. В этом медвежьем углу женщины либо старые, либо замужние, а те, что вешаются — будут вешаться на кого угодно, лишь бы платил.

— Ты лучший! — шёпот под ухом и лёгкий поцелуй. Шелестя юбками, моё золотце меняет владельца.

Может потом будут — когда отстроится город, заработают фабрики, протянут ветку путей. И на огромном паровозе с множеством чёрных, изящных вагонов с маленькими резными ставнями приедут новые девицы в светлых платьицах и шляпках. Среди них я найду ту одну — в перчатках, с книгой, со скромно потупленным взглядом.

 

Старожила спрашивают:

— Как найти Дивных?

— Надо залезть в самое глухое место в чаще, убедиться, что никого нет и спустить штаны по нужде. В самый важный момент рядом обязательно покажется один-другой.

О нужде я не успел даже подумать, как Дивные вышли сами. Смотрелись они, прямо скажем, недобро. Топорики, короткие копья, дубинки. Сами Дивные невысокие, кряжистые, похожие на бочки. Приодеть такого и оправить в лагерь — за неделю не отыщешь. Но сейчас, собравшись вместе, они смотрелись чужаками. Нелюдь — глаза жёлтые, звериные, носы крупные, мясистые. Губы почти чёрные, волосы рыжие и бороды тоже. Лица белые-белые, с веснушками.

Револьвер мгновенно оказался у Малыша в руках. Я услышал щелчок. Услышали это и Дивные, заметно напряглись. Лес зашумел, завыл низкими голосами.

Шериф заставил Малыша опустить оружие, показал открытую ладонь.

— Мы пришли поговорить.

Проводник будто впал в детство, стал прищёлкивать, как кузнечик. Удивительно, но Дивные его поняли и ответили теми же звуками.

— Возьмут одного, — перевёл полукровка. — Их Важный знает язык, поэтому я не нужен.

— Если не вернусь, — сказал Старик, медленно снимая пояс с кобурой. — Не мстите, возвращайтесь в город. Вернётесь с солдатами.

Мы остались под охраной Дивных. Я наблюдал за ними, они за мной. В кустах, наверняка, сидели ещё караульные.

Старик вернулся нескоро, бросил мне какую-то расшитую тряпку.

— Всё несколько хуже, чем предполагал.

Его рассказ оказался слишком скучен. В моей интерпретации он выглядел бы так:

"Дивных как мух на говне, склоны кишат. Наверное, собрались со всего Запада. Ну, и краснокожих море, эти, впрочем, встали отдельным лагерем. Увидел их Важного — бочку с руками и ногами. Здоровенная рожа, огромный нос, глазища. Кругом шкуры навалены, тряпки. Сорочье гнездо, одним словом. По-нашему говорит, правда, ничего не понятно:

— Важное место. Гора — важное место.

— Какое-такое?

— Важное место. Вы нарушили договор. Мэтт Важный обещал: мы уходим, он живёт, пещеры не трогает. Мэтт — наш, честно победил. Его убили, договор нарушен. Теперь я Важный. Важный говорит — уходите! Не послушаете — духи выгонят вас сами.

— Мы можем остаться? Перезаключить договор?

Важный задумался.

— С духами нельзя договориться. Духи выгонят сами.

А духи боятся пороха? Последняя попытка:

— Что это за договор?

— Мэтт победил моего отца, взял наших женщин. Но его семя не удержалось.

— Как это понимать?

Кривая усмешка.

— Вы знаете, кто убил Мэтта?

Важный поманил пальцем, показал тряпки. Взял одну — это полотна с рисунками! И всё знакомое. Вот китайская пехота на марше, наша конная лава под Новой Карией…

— Вы собираете историю? Зачем?

Важный подал следующее полотно. Показал жестом, чтобы оставил себе.

Несколько человек кружат вокруг мертвеца. Безликие, серые силуэты и один посередине — цветной, яркий. Пригляделся — да это же Большой Билл! Вылитый он!

— Мы знаем всё. Договор нарушен и теперь духи выгонят вас.

Я взывал к нему, ругался и тут же сбивался на мольбу. Откуда это всё? Почему нелюдь владеет живописью? Сюда бы философов, чтоб разбирать рисунки, учиться, обмениваться опытом. Никогда не видел ничего подобного. Может, в Элладе есть, хотя, нет, сейчас там не до искусства. Война везде"…

— И что теперь? — спросил я.

— Валить их всех, — сказал Малыш.

Дядя задумчиво почесал подбородок.

— Пора выслушать версию Большого Билла.

По пути он обмолвился, что порой нельзя угодить обеим сторонам. Не каждому хватит смелости упорствовать в неправоте.

 

Большой Билл "высился" среди рабочих. Чистый, в коричневых брюках и светлой жилетке мэр не боялся замараться. Шериф вышел навстречу.

— Эй, Билл! — окликнул дядя. — Разговор есть.

Толпа, почуяв жаркое, отхлынула. Пятеро, известных завсегдатаев трактира, закрыли мэра. Маловато, чтобы противостоять лучшим стрелкам. Криво ухмыльнулся.

— У меня нет тайн от народа, шериф.

Старик сузил глаза.

— Тем хуже для тебя. На твоём месте я провёл бы этот разговор за закрытыми дверями.

Большой Билл приглашающе указал на мэрию. Мы прошли следом, сопровождаемые осклабившимися телохранителями. Хозяин занял своё место во главе стола. Его взгляд скользнул по нашей пыльной одежде, и он не предложил сесть.

— У нас есть доказательства, что ты причастен к убийству Основателя, — заявил дядя.

— И? Где ваши доказательства?

— Поверь, они надёжней некуда. А пока тебе придётся посидеть в камере.

— Шериф, посмотрите на дело с моей стороны. Со стороны того, кто дал вам работу. Вы хватаете меня посреди ясного дня, обвиняете во всех грехах человечества и упекаете за решётку. Своего мэра! Не будь я в хорошем настроении, то предположил, что вам напекло голову или вы стали слишком стары для этой работы.

Старик достал дробовик. Помедлив, к кобуре потянулся Малыш. Наёмники обступили мэра. Улыбки сползли с их ухмыляющихся лиц.

— Ты пойдёшь с нами по своей воле или мы притащим силой, — заявил дядя.

— Шериф, — засмеялся Большой Билл. Казалось, ситуация его забавляла. — Всегда восхищался вами! Разрешите, я открою ящик стола? О, нет, никакого оружия. Я — бизнесмен и предпочитаю пальбе разговор и взаимную выгоду. Видите бумагу? Малыш — тут ваше имя, настоящее, не прозвище. Сами посмотрите, если, конечно, умеете читать. Ваши долги. Это я выкупил вас из тюрьмы и это мне вы должны пятьсот драхм. Так что? Долговая яма или работа на меня?

Малыш хмыкнул и отошёл в сторону. Теперь его револьвер целился в живот дяди. Шестеро против двух.

— Итак, шериф, вы остались в меньшинстве. Но я, как уже говорил, бизнесмен, пальба ни к чему. Мы всегда сможем договориться. Допустим, я виновен в смерти какого-то Основателя. Допустим, хотя это из области мифов, что присяжные поверят в истинность вашей версии. Меня повесят или закидают камнями. Что дальше? Вы не думали, что будет дальше?

Старик молчал. Я мог сосчитать все выступившие капельки на его лбу.

— А вот что, шериф, без меня ничего не будет. Это я собрал рабочих, оплатил расходы, инструменты. Я тяну ветку железной дороги через прерию. Я построю порт. Я и есть этот город. Без моих денег и идей он рассыплется. На каждом углу кричат: Основатель то, Основатель это! Но кем он был? Обезьяной с карабином. Все его идеи базировались на золотом песке. Песок иссякает, шериф. Год, два и вы будете командовать шакалами. Люди разъедутся. Но мы построим шахту, срубим лес, поднимем пашню, верфь… Вы меня понимаете?

Я-то его понимал. Прежний я бы присягнул на верность. Но что тогда? Значит можно кого-то спокойно убить и расхаживать с гордым видом? А если завтра он решит, что городу лучше без меня? Вообще-то лучше. Без меня, моих собутыльников, без стрелков. Хотя, Дивных-то кто будет убивать?

— Наверное, ты прав, Большой Билл, — сказал шериф. Я не узнал своего дядю! Он прогнулся под этот денежный мешок!

— Прежде всего, мы слуги народа.

Дядя опустил дробовик. Остальные тоже. Я смотрел на них и понимал, что так и надо. Город будет развиваться. Богатые богатеть. Бедные — работать и, если повезёт, получат шанс на новую жизнь. Страна возможностей. А Мэтт останется гнить на кладбище. И, правда, какая ему теперь разница? Его уже не вернуть. Город будет жить, расширяться. Сначала мэр выбьет дикарей, потом, когда отпадёт необходимость в стрелках, возьмётся за нас. Я буду слишком стар для армии, и мне некуда пойти. Стану пить в долг и вспоминать славные денёчки. Чудная жизнь, да?

Мы уже дошли до порога, дядя потянул дверную ручку. Как вдруг меня просто взорвало от ненависти. Они там будут радоваться, жировать, как будто бы ничего не произошло!

— Эй, Малыш! — выкрикнул я. — Надеюсь, тебе понравится лизать задницу мэра!

Малыша перекосило. Обычно невозмутимое лицо приняло злобное выражение. Он потянулся к револьверу, но в этот раз я успел первым. Пуля впилась в его костлявое плечо, отбросила к стене. Комнату окутало дымом. В глазах Малыша выступили слёзы, но он всё равно выстрелил в ответ. Промазал! Я выпалил ещё раз и припечатал его к стенке. Брызги крови на обоях. Большой Билл юркнул за стол. Телохранители открыли огонь. Я выстрелил вслепую и выскочил на улицу.

— Бежим!

Обернулся и увидел, что пуля Малыша всё-таки нашла цель. Дядя осел на ступеньках, прижимая ладони к шее. Через пальцы сочилась кровь…

— Дядя!

Слишком поздно, глаза Старика закатились.

Бросился бежать. Теперь я чувствовал только пустоту. Я остался один, без своего последнего и верного союзника, возможно, единственного друга. Я погубил его! Что дальше? Бежать? Ради чего всё? Иди до конца? Своего? Мэра? Зачем? Разве нельзя подумать раньше? До того, как наша с Малышом игра вышла из-под контроля? Лучше бы эта пуля нашла моё сердце! Лучше бы я никогда не рождался.

 

Прятался до темноты в конюшне, слышал крики и топот. Ночью сделал вылазку к своей комнате. Меня уже ждали, курили у входа, блестели железом. Попробовал вернуться в участок — на двери висячий замок. Зеваки. Я — загнанный волк, потерявший стаю. Решил поступить как надо, первый раз подумать о других, не о себе. Может, если спасу жителей от "духов", мне это зачтётся на том свете?

Проводник уже спал, когда я постучал и, обнаружив незапертую дверь, ворвался в дом.

Остекленевшие глаза напротив:

— Ты?

— Проведи меня к Дивным!

Полукровка покачал головой. Упёр ему револьвер в переносицу.

— Пришёл довести дело до конца?

Я почувствовал мимолётное раскаяние. Вспомнил, как хохотал: "будешь дрочить левой!" Вспышка, грохот выстрела. Он катается по полу, бью по лицу, придавливаю кровоточащую кисть подошвой…

— Извини за старое.

— Я уже привык. Теперь неплохо предсказываю погоду.

— Мне нужно к Дивным. От этого зависит судьба города!

— Забавно, судьба города зависит от сумасшедшего.

Иногда самого последнего труса перед смертью переполняет храбрость.

— Во-первых, — продолжил проводник. — Ты не выйдешь живым из города. Во-вторых, Дивные ясно дали понять, что не принимают.

— Но ведь Основатель как-то с ними связывался!

— Он победил их вождя на поединке, стал частью племени. Хочешь поговорить — вперёд, бросай вызов, голыми руками сверни шею вождю и общайся, сколько влезет.

Я вспомнил бочкообразные тела Дивных, их толстые шеи. Похоже, Основатель куда массивней, чем его представляют.

— Понятно. Помалкивай, что я к тебе наведывался, ясно?

У меня больше нет вариантов…

Заглянул к доктору. До городских перестрелок ему нет дела. Глаза, мутные от усталости, смотрели сквозь меня.

— Кто? А, это вы. Зачем пожаловали?

— Как больные?

— Решили заняться медициной? У вас будет море практики.

Доктор откинулся на спинку стула. Я понял, что он мертвецки пьян. В комнате ужасно воняло виски.

— Всё плохо?

— Зависит от точки зрения. Могильщику понравится. Мой помощник заболел и ещё один шахтёр. И ещё. И ещё. Это бешенство. Странная, скоротечная форма, неизвестная в Старом Свете. Достаточно, чтобы слюна или кровь больного попала на…

— И как это вылечить?

Доктор отрыгнул вместо ответа.

— Что делать с больными? Почему вы молчите?

Теперь понятно, что это за духи. Бешенство. Число безнадёжно больных будет увеличиваться, пока весь город не перемрёт.

Вернулся:

— Эй, док! Разносит-то его кто? Летучие мыши?

Док уже храпел на столе. Потрогал — бесполезно, в дрова. Придётся делать грязную работу самому…

Выстрелы привлекли внимание, мне вновь пришлось пережидать в грязи. Ещё шаг на пути к легенде. Великое очищение! Помощник заупрямился, и я всадил ему пулю в затылок. Дрыгающиеся волосатые ноги… Вот и всё, что останется в памяти от человека.

Путь лежал к шахте. С неё всё началось, и на ней закончится. Удивительное разгильдяйство! Рабочие оставили ящик с динамитом без присмотра. На этом, правда, моя удача и закончилась.

— Псих здесь! Окружай! — Темнота разразилась криками, отчего я чуть не выронил связку шашек.

Первая шашка полетела на звук. Огненная вспышка пронеслась над рабочим лагерем. Крики несколько поутихли, наступила тишина. Потом началось: внизу били в колокол, зажигали факелы. Право, на весь город не хватит пуль.

Вторую шашку закинул как можно дальше в пещерку. Повезёт — завалит на время. Ещё один взрыв такой силы, что я оглох на время. Вспышки выстрелов. Пуля сбила шляпу, вторая чиркнула об кобуру.

Выстрел из ближайшего барака. Рабочий стоял в дверном проёме, перезаряжая винтовку. Народ активно сопротивлялся своему спасению! Впечатал пулю в грудь, ещё одну вдогонку.

— Хватит лить кровь! — узнал голос жреца. — Выйди и отдай свою жизнь Богам!

Глас народа — глас Божий. Сегодня боги захотят меня вздёрнуть.

— Приятель, — решил сострить я и осёкся. Пули свистели над головой, рикошетили от стен. Щёку оцарапало щепой. Отполз, спрятался за камнем. Краем глаза заметил занявшееся пламя. В деревянном-то городе!

Ещё ни один герой не смог победить целый народ. Народ прижимал меня руднику, который я уже подорвал. За спиной пелена пыли, щебень и месиво из переломанных балок. Впереди — огненная стена. Запоздало понял, что это конец. Пришла пора вознестись на Олимп. Геракл, знаете ли, тоже не просто так попал в сонм богов.

Перезарядил револьвер, подобрал последнюю динамитную шашку, поджёг. Смотрел, как шипит уголёк, подбирается к пальцам. Конец истории. Хоть кто-нибудь спасётся?

Пальцы уже почувствовали жар. Забросил шашку, пригнувшись, переждал взрыв. Выскочил из укрытия. Что-то липкое под ногами, скользит. Выстрелил в промелькнувшую в дымовой завесе тень. Услышал ругань — повторил. Солянка из окровавленных кусков мяса и грязи. Пожарище. Рассмеялся.

— Аид! Это Аид! — крики суеверных глупцов. Пусть глупцы, зато живые. Бегут!

Увидел Большого Била. Он пятился, перезаряжая винтовку.

— Ты знаешь, зачем я здесь!

Внезапно мэр вскинул винтовку и выстрелил от бедра, не целясь. Пуля попала мне в грудь. Я пошатнулся.

— Как тебе такой довод? — спросил Большой Билл.

Я всё ещё стоял на ногах. Коснулся рубашки, ожидая увидеть развороченное месиво. Пальцы нащупали сплющившуюся медную пуговицу. Я всё ещё оставался цел.

— Этого просто не может быть…

— Арес спустился с Олимпа! Это Арес! — закричал какой-то малахольный и все ему вторили. Уцелевшие стрелки бросали оружие и становились на колени.

В два прыжка я настиг уже бывшего мэра и отобрал винтовку. Сломал об колено, отбросил.

— У меня есть деньги, много денег. Больше, чем ты можешь представить…

Я притянул Большого Била и выдрал его кадык голыми руками.

Женщины высыпали на разгромленную улицу, распустили волосы.

— Возьми нас, Арес! Полюби нас!

Небеса озарились кровью, полыхнула молния, вдалеке раскатился гром. Мы увидели призрачную гору — белоснежную, царственную. Боги открывали мне путь на Олимп, и сам Зевс протрубил благую весть…

 

— Он ещё дышит! — услышал я и тут же почувствовал тычок в грудь. Перехватило дыхание. Открыл слезящиеся от боли глаза. Грязный земляной пол, сапоги перед самым носом, керосиновая лампа на столе, резанувшая светом.

— Очнулся, убийца! — не унимался смутно знакомый голос. — За всё теперь ответишь. Руку мне прострелил, мерзавец! Господин мэр, представляете? Я же охотник, нельзя мне с одной. А этот смеялся… До сих пор непослушная, тугая.

Кто-то наступил на голову, поелозил по полу.

— Оставьте его, он должен дожить до своего последнего выступления.

Тяжесть пропала. Так вот какой ублюдок меня отделал! Не шевельнуться, не вздохнуть без боли. А ещё этот треклятый свет, приковывающий меня к полу.

— Стыдно людям в глаза смотреть? — услышал я голос. Большой Билл собственной персоной. Ровно говорит, уверенно, будто бы я не вырвал ему гортань.

— Завтра люди увидят, как ловко ты барахтаешься в петле! — снова влез полукровка.

Почему? Почему я не убил его прежде?

— Как я здесь очутился? — просипел я. Что за мерзкий голос? Язык меня совсем не слушался.

— Этот господин нашёл вас у своего порога.

— Упал в обморок как барышня! — засмеялся полукровка. — Слышу — грохот. Выхожу, а этот лежит. Недалеко ушёл.

Ясно. Значит, всё, что случилось после разговора плод моего воображения. Перестрелка, подрыв шахты, возвышение на Олимп. Олимп? Что за нелепый бред?

Я попытался приподняться и тут же осел, закрывшись ладонью. Этот свет буквально пронзал насквозь, вызывал бешенство. Лампа сжигала мои глаза, раскаляла мозг.

И тут я всё понял — как это могло случиться со мной. Летучие мыши, норовистая лошадь за счёт города, укус. Выкручивал уши, бил её по морде, перчатки в слюне. Кто сможет поручиться, что я не протирал ими глаза, не лез в рот, когда курил?

— Думаю, вы понимаете, что я не пришёл просто так, — продолжил Большой Билл. — Один вопрос. Зачем?

— Вы победили, господин мэр, — кое-как проговорил я. — Мои поздравления. А как дела в лазарете? Места хватает?

— Откуда он знает? — услышал голос дока. Ещё один зритель моего последнего соло.

— Мы говорили с Дивными. Они предупредили, что город погибнет. Ещё не поздно, мэр, ещё есть время.

— От чего погибнет? От Дивных? Пока у нас есть ружья, ни один Дивный не подойдёт к городу на расстояние выстрела. От болезни? Что скажете, док?

— Не думаю, что здесь правильное место для разговора, но, скорее всего, больные обречены. Я смогу облегчить их муку, но не исцелить.

— Будет вам ещё лазарет, док, — сказал мэр. — Выпишем помощников. А как проведём железную дорогу…

— То эпидемия распространится на весь Запад, — продолжил я и рванулся на звук. Обхватил колени, потянул на себя.

Большой Билл рухнул вместе со мной. Тут же вывернулся и встал. Кажется, я потерял сознание, потому что пропустил момент, когда меня пинали в отместку.

— Это была ваша последняя выходка. Таким вас, Гектор, люди и запомнят. Свихнувшимся грязным животным!

Правая вывихнута или сломана. Вкус крови во рту, острые обломки зубов. Кажется, нос набекрень… Но я всё равно приподнял голову, превозмогая боль от света. В последний раз, чтобы посмотреть на след укуса. Ведь это я прокусил запястье Большого Билла и плюнул ему в лицо.

— Теперь ты точно город, Билл… Такой же заразный. Я болен бешенством. Бегите! Бросайте всё и бегите! Иначе сгинут все.

Вдруг стало тихо, так, что я слышал стекающие капельки крови с собственного носа. Кап, кап, кап. Моя жизнь истекала вслед за ними. Не будет у меня собственного ранчо, жены в войлочной шляпе с книжкой под мышкой. Никто в целом мире не захочет быть, как я. Так себе вышла история, да?

Скрип кобуры, щелчок, тяжёлое дыхание. Мертвенно белое лицо Большого Билла перед глазами. Револьвер, чёрное дуло размером в целый мир. Огненная вспышка.