Гремучий провал

/ Вольная интерпретация "Похитителей трупов" Р.Л. Стивенсона /

Готов поклясться, что во всей Девкалионовой долине вам не отыскать человека, который не знал бы истории, приключившейся в Гремучем провале — самом проклятом из всех мест, созданных природой в день гнева. Такое забыть невозможно. Время бессильно охладить всеобщий интерес к тем сферам бытия, о которых человек имеет самое смутное представление, и над которыми он не властен. Наверное, поэтому о событиях той поры по сей день судачат все, кому не лень, хотя прошло уже без малого четыре десятка лет.

В любителях пересказать заново эту историю вы недостатка не найдёте. Таких доморощенных рассказчиков хлебом не корми, дай только возможность вволю почесать языком — беда состоит лишь в том, что каждый берётся рассказывать её по-своему, переиначивая и перекраивая всё на свой лад.

Единственный человек, который может нарисовать полную, правдивую картину событий, имевших место в действительности — это я! Но как раз мне, увы, здесь никто не верит.

В Девкалионовой долине меня давно считают сумасшедшим. Когда-то я имел неосторожность открыто рассказать всю правду без утайки, и с тех пор за мной прочно закрепилась репутация человека, страдающего манией некрофобии и одержимого шквалом больных, навязчивых грёз. И несмотря на то, что расхожее мнение о слабости моего рассудка в значительной степени завышено, никто не возьмёт на себя ответственность поручиться за мои слова даже из чувства сострадания.

Тем не менее, обиды я ни на кого не держу. Обижаться в моём положении не пристало. Быть может, в тех унизительных ярлыках, что навешивают на меня мои здравомыслящие сограждане, есть своя доля правды, и моим мозгам действительно не хватает той стройной, разумной ясности, какой они отличались прежде — но возьму на себя смелость заявить, что в редкие минуты просветления моя жалкая, раздавленная чудовищными воспоминаниями память воистину способна творить чудеса. Тогда я не только могу извлекать из её потаённых глубин факты и детали, проливающие свет истины на случившееся, но и выстраивать их в строго определённой последовательности, порядок которой не подлежит сомнению.

Я по сей день убеждён — /говорю об этом с долей ответственности, допустимой при моём незавидном положении/ — что в том, что произошло, виноват прежде всего Дарли, мой верный друг и напарник. Почти три года мы бесперебойно поставляли трупы в Анатомический Театр, и за всё это время он так и не смог избавиться от одной дурной своей привычки — /а именно, неразборчивости в средствах/ — что в итоге и свело его в могилу.

В лучшую свою пору наша деятельность не знала простоя. Работа у нас спорилась: мы понимали друг друга с полуслова. Если б в Анатомическом Театре платили за трупы чуть меньше, у меня появился бы повод оставить этот грязный промысел, но жажда наживы и относительная лёгкость добываемых денег потакали моему безволию, заставляя снова и снова осквернять могилы благочестивых прихожан. Ночная тьма являлась главным нашим союзником, а заброшенность сельских кладбищ — отличительная черта этих смиренных обителей — обеспечивали анонимность и полную безнаказанность наших деяний.

В оправдание себе я мог бы сказать, что уклониться со стези добродетели меня принудило особое, жёсткое стечение обстоятельств — но это уже лишнее. На самом деле, махнув рукой на все соображения религиозно-этического характера, я жил тогда единственно проблемами дня сегодняшнего, во всём доверившись своему другу и положившись на его предприимчивость.

В тот раз всё начиналось, как обычно.

Кладбищенский погост, куда мы заявились незваными гостями на закате дня, был затерян в дикой пустоши, весьма удалённой от всех жилых поселений, близ мрачных отрогов Берилловых гор. Отыскав намётанным глазом свеженасыпанный холмик среди заросших сорняками могил, мы быстро выкопали из земли гроб, взломали его и, переложив мертвеца в холщовую упаковку, не мешкая, повернули назад.

Но когда мы уже отъезжали от кладбищенских ворот, я вдруг обратил внимание на то, что нахожусь здесь впервые. Это казалось довольно странным, поскольку за время нашей совместной деятельности мы с Дарли успели объездить все близлежащие кладбища, и я полагал, что места окрестных захоронений изучены мной достаточно хорошо.

На этот счёт Дарли отозвался без особой охоты. Не вдаваясь в подробности, он сказал, что сюда свозят, как правило, тех покойников, которые при жизни своей пользовались дурной славой у добрых людей, и по душам которых преподобные отцы отказываются служить заупокойные мессы.

Я сразу понял, что речь идёт не только о самоубийцах и приверженцах иной веры — тут имелось в виду кое-что и похуже — но воздержался от дальнейших расспросов. Конечно, было не очень приятно сознавать, что, благодаря легкомыслию Дарли, мы забрались в такие неблагополучные места, но опуститься до возражений — значило бы показать своё малодушие, да и отступать было поздно.

Без лишних разговоров мы гнали лошадей по пустынному плоскогорью, рассчитывая к утру поспеть в Анатомический Театр, и надо же было такому случиться, что как раз тогда, когда путь наш пролегал по краю Гремучего провала, в горах разразилась ужасная гроза.

Это было какое-то невероятное светопредставление!

Сколько ни живу в Девкалионовой долине, а такой грозы не припомню!

Ни на минуту не умолкавшие громовые раскаты были подобны грохоту проснувшегося вулкана! Молния полыхала с такой исступлённой яростью, будто намеревалась искрошитьвесь небесный свод в мелкое крошево! Прибавьте к этому жесточайший ветер ураганной силы, да ещё ливень, обрушивший на нас лавину ледяной воды — немудрено, что от подобного разгула стихий наши лошади просто взбесились.

С этим ничего нельзя было поделать: они совершенно вышли из повиновения. То и дело становясь на дыбы, кони бешено рвались в разные стороны, грозя оборвать постромки, и в таком ошалелом состоянии запросто могли сорваться в провал вместе с нами.

Видя, что происходит, Дарли соскочил с повозки и бросился усмирять лошадей. Я по мере сил стал помогать ему. Общими усилиями нам кое-как удалось успокоить животных, но при всём том мы совсем забыли о нашем молчаливом пассажире.

Между тем, в процессе борьбы с упряжкой повозку мотало туда-сюда, как игрушечную, пока, наконец, после одного мощного рывка её не снесло в сторону так далеко, что она сошла с дороги и задним своим колесом опасно зависла прямо над обрывом…

К сожалению, мы заметили это слишком поздно. Правда, общую катастрофу предотвратить удалось, но, спасая от гибели повозку, мы не смогли уберечь наш груз. Дроги накренились так сильно, что мешок с телом, перевалившись через борт, выпал наружу и покатился по склону на дно провала. Всё произошло за считанные секунды, поэтому у нас не было возможности как-либо воспрепятствовать этому.

Яркие вспышки молний обеспечивали нам прекрасную видимость картины происходящего. Совсем немного не достигнув ручья, протекавшего по дну провала, мешок с покойником остановился, прочно застряв между двумя большими выступами. Верёвка, стягивающая края мешка, развязалась, благодаря чему мертвец оказался открытым почти наполовину. Поза, в которой он застыл на месте своего случайного пристанища, сверху смотрелась причудливо и жутковато. Плотно зажатый между каменными глыбами, наш "подопечный" оказался почти что стоящим на ногах; голова его при этом так странно наклонилась в сторону, словно он сам дивился нынешнему своему положению, пытаясь сообразить, как он в него угодил.

Мы с Дарли были несказанно огорчены случившимся, ибо ситуация создалась для нас — хуже не придумаешь.

В Анатомическом театре нам всегда наказывали доставлять покойников целыми и невредимыми, а в этот раз наказы звучали с особой строгостью, потому что последняя неделя, как нарочно, выдалась неудачной на материалы для вскрытия. В лаборатории нашего приезда ожидали с нетерпением, благодаря чему у нас имелись все шансы рассчитывать на повышенную оплату.

Теперь утерянный товар находился у нас перед глазами. Он был хорошо виден, прочно закреплён, но при всём том крайне труднодоступен. Тем не менее, мы были обязаны принять какие-то меры по водворению его на прежнее место.

Я тут же предложил приятелю попробовать спустится за покойником вниз, но Дарли остановил меня.

"Пустая затея, Фронк, оставь это! — сказал он. — Ничего у нас с тобой сейчас не выйдет. По такому крутому и мокрому склону и самим-то карабкаться нелегко, а вынести на руках нашего пассажира мы тем более не сможем. Без хороших верёвок и фонарей /наш фонарь был уже безнадёжно залит водой/ тут никак не обойтись. Но ничего — я знаю, где это всё можно раздобыть…"

Милях в двух отсюда, за ближайшим перевалом, как утверждал Дарли, находился небольшой горный трактир. Именно там мы могли разжиться всем необходимым. Там же у нас была возможность переждать грозу, погреться и подсушить промокшую насквозь одежду.

"Перед рассветом вернёмся сюда и сделаем всё, как надо, — убеждал меня мой друг. — Наш покойник никуда не денется, а для нас эта передышка будет весьма кстати!"

Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы оценить по достоинству сделанное предложение. Я без промедлений повернул лошадей в сторону указанного перевала, и не прошло часа, как мы уже сидели за столом в жарко натопленной гостиной и, греясь у камина, обсуждали вполголоса наши дела.

Уютная, почти домашняя обстановка трактира приятно расслабляла и успокаивала. Потягивая из кружки подогретый ром, я прислушивался к завыванию ветра в каминной трубе и с крайним неудовольствием размышлял о деле, которое нам предстояло совершить.

Дарли, естественно, думал о том же, и его одолевали примерно те же сомнения.

Понятное дело, ни у него, ни у меня не было особого желания заниматься этим. Очень уж хлопотной казалась стоящая перед нами задача. И чем больше мы представляли себе, как в темноте под проливным дождём потащим мертвеца на верёвках вверх со дна провала, тем противнее и гаже становилось на душе.

И вот мой приятель пододвигается ко мне поближе и говорит шёпотом:

"Клянусь небом, старина Фронк, нашего покойничка нам не вытянуть из провала даже верёвками. Посуди сам, он и так тяжёлый, как буйвол, а сейчас, полежав под дождём столько времени, намок и сделался, наверное, тяжелее раза в два. Только намучаемся да время потратим зря, а толку не будет никакого. Как хочешь, а нам с ним не справиться".

"И что же ты предлагаешь? — спросил я. — Попросить у хозяина трактира лебёдку? А заодно и пару работников на подмогу?! Так что ли, по-твоему?!"

Дарли только головой покачал.

"Что ты, дружище Фронк, какая лебёдка?! — сказал он, как-то нехорошо улыбнувшись. — Этим мы сразу навлечём на себя подозрение. Никаких лебёдок и никаких помощников! Только верёвка и фонарь. Спустимся в овраг, но наверх поднимем не всё тело, а одну его голову…"

"Как же это так? — удивился я. — Зачем отрезать покойнику голову? Нам же велено доставить всё тело целиком".

"Ну, мало ли, что нам велено, — ответил, усмехаясь, мой рассудительный друг. — Кто ж мог знать заранее, что так всё повернётся?! Но поскольку скатился он в овраг по нашей вине, мы не будет рассказывать того, что произошло. Скажем, к примеру, что во время урагана на повозку упала сосна, стволом которой мертвецу передавило туловище. Уцелела голова — это главное! Ведь сам знаешь, эти ненормальные доктора в первую очередь хотят заполучить именно голову. Она у них почему-то идёт по особой цене — вот её-то они сейчас и получат."

Дарли плеснул мне в кружку ещё рома и принялся убеждать меня, что нет никакого резона извлекать мертвеца из оврага целиком, тем более что он наверняка весь переломался и перекалечился, пока скатывался вниз по камням.

"Посуди сам, говорил Дарли, ну, на что им сдался этот мешок костей? Пусть довольствуются сейчас одной головой, а целого покойника доставим в другой раз. В такой работе, как наша, недоразумения неизбежны. Что ж делать, коли так получилось?!"

Имей Дарли вдвое меньше оснований требовать моего соучастия, я всё равно согласился бы с ним, потому что железной логикой, крывшейся в его словах, можно было убедить кого угодно. Я без промедлений засвидетельствовал своё согласие, после чего мы обговорили кое-какие детали и на пару часов прилегли отдохнуть.

Когда в трактире все уснули, мы поднялись, и, закутавшись в плащи, потихоньку вышли за дверь. Там мы залезли на нашу повозку и, не поднимая шума, отправились к тому месту, где в овраге, "дожидаясь нас", лежал мертвец. Всем необходимым мы успели запастись заранее. Теперь у нас была с собой и хорошая длинная верёвка и керосиновый фонарь. Предусмотрительный Дарли не забыл прихватить в трактире и острый кухонный тесак, которым надлежало обезглавить мертвеца.

К счастью для нас, ураган к тому времени начал стихать. Дождь почти прекратился, порывы ветра слабели с каждой минутой. Подъехав к провалу, мы для верности осмотрелись по сторонам, после чего бросили жребий, чтоб определить, чем кому из нас следует заниматься. Мне выпало стоять наверху и страховать спуск товарища — /признаюсь, это веление рока я принял с нескрываемым облегчением/ — Дарли надлежало спуститься вниз и проделать с нашим "загулявшим" подопечным всё, что требовалось.

Справедливости ради следует заметить, что Дарли был на редкость отчаянный малый. Настоящий сорви-голова. Он не боялся ни бога, ни дьявола и с удивительным бесстрашием влезал в самые рискованные дела. Но сейчас даже ему стало не по себе. От меня не укрылось, как вздрогнул и побледнел мой друг, когда напрямую осознал, что ему предстоит сделать. /Очевидно, он надеялся, что лезть вниз всё же придётся мне./ Впрочем, Дарли умел владеть собой. Ни слова не говоря, он обвязал себя верёвкой, взял в руки фонарь, сунул за пояс нож и, поддерживаемый мною, начал осторожно спускаться по стене провала.

Спуск его занял больше времени, чем я предполагал. Наверное, в этом месте провал действительно был очень глубоким. В какой-то момент я даже начал опасаться, что может не хватить верёвки. Однако всё обошлось благополучно. Мой друг сумел достигнуть дна без каких бы то ни было непредвиденных осложнений, и дальше уже начал пробираться самостоятельно, освещая себе путь фонарём.

Поскольку гроза прекратилась, и вспышки молний больше не озаряли окрестности, дно провала окутывал непроницаемый мрак. О продвижении товарища я мог судить лишь по слабому мерцанию керосинового фонаря, которое то исчезало, то появлялось вновь, когда Дарли, блуждая между камнями, прикрывал его то плащом, то своим телом. Наконец, искомое было найдено, о чём мой приятель оповестил меня условным свистом. Затем он поставил фонарь на камень и вытащил из-за пояса тесак.

В такой кромешной тьме действия Дарли, разумеется, были скрыты от меня, но они легко угадывались и прочитывались мною с точностью до мелочей. Вот он склонился над нашим подопечным, вот взял его одной рукой за волосы, вот запрокинул мертвецу голову и уже занёс было над ним нож, но тут произошла какая-то непонятная заминка… Дарли вдруг замер на месте с поднятым тесаком, в результате чего наступило странное затишье…

Длилось оно недолго, но за это время погас фонарь /теперь уже окончательно/, и до моих ушей донёсся какой-то неясный звук, напоминавший сдавленный стон. Природу этого звука, вследствие его слабости, определить было трудно. Так могло пискнуть какое-нибудь мелкое животное, питающееся мертвечиной, например, пещерная крыса или землеройка. Подобные трупоеды наверняка уже крутились возле покойника, и Дарли вполне мог наступить ногой на одну из этих тварей. В раздавшемся звуке не было ничего особенного, но меня от него почему-то всего передёрнуло.

Я уже собирался окликнуть Дарли и спросить, что случилось, но тут возня внизу возобновилась вновь, и я решил не отвлекать друга по пустякам.

После дождя от перенасыщенной влагой земли вверх начали подниматься обильные испарения. Особенно густо повалил туман со дна провала, оказавшийся на редкость сырым и промозглым. Когда клубы тумана заполнили всё вокруг, меня охватил такой нестерпимый озноб, что зубы мои застучали друг о дружку, выбивая настоящую барабанную дробь. Казалось, виной тому является лишь зябкая, предутренняя сырость, но что-то подсказывало мне, что дрожу я не только и не столько от этого.

Чтобы унять озноб мне пришлось сделать несколько глотков рома из моей походной фляги. Дрожь улеглась, и я почувствовал себя немного бодрее. Походив по краю обрыва в ожидании сигнала на подъём, я присел на край повозки, закутался в плащ и незаметно для себя задремал…

Трудно сказать, сколько времени длилось моё дремотное состояние, но когда я вновь открыл глаза, Дарли уже сидел напротив меня, а на дне повозки, между нами, лежал мешок с отрезанной головой.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы отдать себе отчёт в происходящем. Внезапное появление здесь моего друга смотрелось как-то очень уж странно и необычно.

"Как ты смог выбраться из провала без моей помощи?" — удивлённо спросил я его, но ответа не получил.

Что-то во внешности Дарли сразу показалось мне подозрительным.

Правда, лица его я не видел: оно скрывалось в тени капюшона, глубоко надвинутого на голову. Помимо того, туман, быстро распространившийся по плоскогорью, оказался настолько густым, что на расстоянии более двух метров предметы начинали расплываться, теряя чёткость очертаний. И всё же я не мог не отметить, что фигура Дарли претерпела некоторые изменения за то время, что он находился в провале. В его облике появилось что-то новое, незнакомое и пугающе чужое.

Не побуждая меня ни к каким действиям, не говоря также, что мы теряем время и что пора ехать, он просто сидел, глядя прямо перед собой, и молчал, и от этого непривычного холодного его молчания по коже моей побежали мурашки. Я собирался задать ему ещё пару вопросов, но не сделал этого, остановленный необъяснимой робостью.

Между тем, следовало поторапливаться, потому что до рассвета оставалось не так уж много времени.

Оставив все расспросы на потом, я заставил себя встряхнуться и, взяв лошадей под уздцы, повёл их сквозь волны тумана, нашаривая свободной рукой ветви придорожных кустов. Видимость на этом участке дороги исчезла почти полностью: тут можно было полагаться только на собственную интуицию и на чутьё животных. Копыта застучали по камням, колёса заскрипели, и эти привычные, мерные звуки на какое-то время успокоили и отвлекли меня.

Однако спокойствие моё было недолгим. По мере того, как мы продвигались вперёд, мной всё больше овладевало тревожное, мучительное волнение.

Дарли так и не произнёс ни звука. Он ни словом не обмолвился по поводу того, что за заминка произошла с ним на дне провала.

У меня тоже исчезло всякое желание заговаривать с ним.

Идя рядом с лошадьми, я то и дело украдкой, через плечо поглядывал на своего притихшего товарища, и с каждым разом нахохлившаяся фигура, сидевшая позади, производила на меня всё более неприятное, почти отталкивающее впечатление.

В том, как он сидел, низко сутулясь, сложив на коленях руки и мотая в такт движению накрытой капюшоном головой, проглядывало что-то уродливое, жуткое и противоестественное. Его поза не выражала ровным счётом ничего — она была совершенно безжизненна и аморфна. Казалось, на повозку усадили огородное пугало, замотанное в плащ.

Тем временем распогодилось окончательно, и даже туман поредел, частично открыв нам перспективу призрачного пути. Повозка двигалась теперь быстрее: словно почувствовав знакомую дорогу, лошади шли вперёд без понуканий. На небольшом участке очистившегося от туч неба показался краешек мутной, кроваво-бледной луны. Ветры затихли в ущельях, и на предгорье воцарилась тишина, полная неясных, загадочных всхлипываний, шорохов и перешёптываний.

Под влиянием, наверное, этой таинственной тишины и всей завораживающей обстановки в целом у меня вдруг родилась странная, чудовищная фантазия. В какой-то момент мне почудилось, что глаза отсечённой головы, лежавшей в мешке, широко раскрылись и заворочались, ища меня. Ледяной холод пробежал по всем моим жилам, когда мне представилась такая картина. Я прекрасно сознавал, что всё это не более чем дикая, нелепая игра воображения, но мне никак не удавалось убедить себя в очевидной её надуманности. Вытаращенные мёртвые глаза рисовались всё более отчётливо и зримо. Сквозь грубую ткань мешковины воображаемый взгляд зорко буравил меня, заставляя моё сердце замирать в невыносимом ожидании какого-то сверхъестественного ужаса и сокрушая одну за другой скрепы моей духовной твердыни.

Назад я больше не оборачивался. Шагая вперёд на негнущихся ногах, я лишь беспрестанно понукал лошадей, хотя в этом не было никакой необходимости, и молил бога только о том, чтобы весь этот кошмар закончился как можно скорее.

К счастью, переезд наш подходил к концу.

Занимался долгожданный рассвет: небо над горами светлело, с восточной стороны ощутимо потянуло утренней свежестью.

Но вид заалевших на горизонте горных вершин не принёс мне желанного облегчения. Моё сердце было по-прежнему исполнено самых мрачных предчувствий. Когда первый луч солнца, пробившись сквозь заслон горной гряды, упал в долину, наши дроги остановились перед старыми, рассохшимися от времени воротами, вид которых едва не обратил меня в соляной столб.

Сразу стало ясно, что мы приехали совсем не туда, куда следовало.

Эти ворота не имели отношения ни к Анатомическому театру, ни к какому другому сооружению, созданному руками человека; вокруг не наблюдалось ни малейших примет, способных указать на человеческое присутствие и его жизнедеятельность. Вместе с тем, у меня сразу возникло ощущение, что эти почерневшие, распахнутые настежь створки ворот я видел совсем недавно и даже будто проезжал между ними…

Дыхание утренней зари энергично разгоняло застоявшиеся сгустки ночного тумана. Рассеивавшаяся мглистая пелена постепенно открыла моим глазам унылую, обнесённую поваленной изгородью пустошь, чьё назначение угадывалось без особого труда. Показавшиеся среди густой травы небольшие холмики и поросшие мхом гранитные плиты правильной формы довершили открытие мрачной истины во всей её жуткой неприглядности.

Мы вернулись на кладбище, то самое, которое посещали не далее как минувшим вечером, и откуда увезли в холщовом мешке очередную нашу мёртвую жертву.

Да, мы находились именно здесь, но как могло получится, что мы снова вернулись к месту нашей отправки?! Или же туман оказался густым до такой степени, что заплутал в нём не только я, но и животные?! Почему наши лошади так спокойно, как ни в чём не бывало, привезли нас обратно?!

Озадаченный до крайности, я, наконец, нашёл в себе силы обернуться назад — и тут меня ожидал новый сюрприз!..

Позади меня никого уже не было! Повозка была пуста, если не считать мешка со страшным грузом, лежавшем на своём прежнем месте.

Мой странный товарищ, просидевший всю дорогу на повозке, нем и недвижим, как истукан, бесследно исчез. Я даже приблизительно не мог предположить, где и когда он покинул меня, поскольку, идя рядом с упряжкой, долгое время не смотрел себе за спину.

Совершенно поражённый, я медленно обошёл повозку кругом и, наконец, остановился, уставившись на мешок так, словно именно в нём содержались ответы на мучившие меня вопросы. Что-то неумолимо притягивало меня к нему. Пристальный мёртвый взгляд, который я чувствовал на себе, даже отвернувшись, сделался осязаемым, как никогда. Сейчас он не просто магнетизировал — теперь он ещё казался до безумия знакомым!!

Я чувствовал, что погибаю… На какой-то миг у меня появилась мысль сбросить, не открывая, проклятый мешок на землю и, развернув лошадей, умчаться прочь. Но в голове моей царил уже абсолютный хаос, и я не смог воспользоваться этим последним проблеском угасающего разума.

Порочный путь тёмных соблазнов и недобрых знамений завёл меня слишком далеко, чтоб я имел возможность отступиться, не увидев того, что находится внутри. Какая-то сила, более властная и могущественная, чем здравый рассудок, руководила мной, когда я развязывал мешок и вытряхивал его содержимое на соломенную подстилку. Руки мои тряслись…

Меня обнаружили лишь спустя сутки, да и то совершенно случайно. Горные пастухи, гнавшие свои стада через плоскогорье в долину, увидели, как я бежал, не разбирая дороги, напрямик через камни и кусты, оглашая пустынные окрестности истошными воплями. По их словам, вид мой был невообразимо страшен, и я походил скорее на дикого, затравленного зверя, чем на человека.

У меня нет повода оспаривать их показания. Я вполне мог выглядеть и намного хуже. Странно, что я вообще остался жив. То, что мне довелось увидеть, не только поколебало мою веру в незыблемые законы жизни и смерти, положенные от начала сотворения мира, но и саму веру в Бога. Моя душа полностью была сокрушена, и дух мой был низвергнут на дно адской бездны, где он и пребывает по сей день.

Из холщового мешка, вывернутого моими руками, выкатилась человеческая голова, всклокоченная и окровавленная! Лохматые, рваные рубцы, окружавшие то место, к которому некогда крепилась шея, говорили о том, что она не отсечена ножом, а отгрызена зубами! Выпученные, остекленевшие глаза таращились на меня в упор; судорожно искривлённый рот застыл в ухмылке омерзительного ликования! Но, несмотря на зверскую гримасу, изуродовавшую черты лица до неузнаваемости, я сразу узнал, кто это.

Передо мной была голова моего несчастного друга Дарли!!