Земля ещё помнила...

Земля ещё помнила недавнюю воду. Везде была грязь, в самых разных проявлениях, от чёрной канавной жижи до серой подсыхающей корочки на гребнях. Груды полусгнившей мокрой соломы, вывороченные с корнем лохмотья трав, тряпьё, вздувшиеся тушки животных. Трупы людей и скота убрали накануне.

— Следи, куда наступаешь, — буркнул дядя Саша, их старший по смене. Хоть и ровесник Мартину, а и тот, вслед за молодёжью добавлял к его имени "дядя".

Дорогу занесло тиной и песком, кое-где намотало колтуны проводов на упавшие фонари, что и вездеход не проедет. Вот ремонтники и шли пешком, попутно расчищая проходы. А вокруг был город, вернее, то, что от него осталось. Тихий такой, кажущийся беззвучным после лагерной стоянки. Кладбище.

Мартин замер, завидев знакомые места. От забора остались ржавые столбы, цветник начисто вымыло. Дом осел и крыша, словно шапка удальца, сползла набекрень.

— А я здесь жил.

Оглянулся в поисках поддержки.

— Вчера ты про это место не вспомнил, — сказала Лида. Такая крепко сбитая девушка с округлым лицом. До недавних событий в бригаде работали преимущественно мужчины и если попадались женщины, то уж совсем "бывалые, что стаканы "грызут" и за словом в карман не полезут. А Лида казалась такой юной, такой свежей…

— Вчера… у нас и так забот хватало.

— Торопиться некуда, — разрешил дядя Саша.

Свернули с дороги, побродили по развалинам. Осталась и Лида, держась на безопасном расстоянии от покосившейся крыши.

Дядя Саша оглядел подмытый фундамент, поковырял пальцем обнажившуюся стену:

— Саман! Из говна строили.

— Есть такое.

Мартин оглянулся — рабочие отходили всё дальше и дальше, скоро уже и не различишь. А они тут втроём на развалинах. Случись что, никто не услышит, не поможет.

Вслед за дядей Сашей полез в дом. Внутри стояла тухлая вода, ржавая на вид. Полы совершенно скрылись под налётом ила и песка. Часть мебели, перемазанной грязью, осталась, часть — унесло или вынесли.

— Тут кто-то жил? Мать, отец? — спросил дядя Саша. Придавил обшивку дивана пальцем — из ткани, словно капельки пота, выступила вода.

— Квартиранты. Повезло им, что были в отъезде.

— Это да.

Чем дальше от входа, тем темнее, непроглядней. Чёрные стены, чёрная вода, падающие капли, скрипы умирающего дома. Мечущийся лучик света фонарика. Никто не увидит, никто не узнает…

— Вы там жить собрались? Пойдёмте уже! — голос Лиды. Так близко, но как далеко!

Дядя Саша вытащил ящик из комода. Внутри оказалось влажное тряпьё, бумаги.

— Было что ценное?

— Если что и было, то до нас вынесли.

Внезапно дом вспомнился прежним — маленькой хатой, обитой синим листовым железом. Пара акаций, сирень, запущенный цветник и ещё более запущенный огород с травой выше головы. Вдали маячили кроны дремучей чащобы, наступающей жильцам на пятки. Ребёнком Мартин играл там с друзьями, водил и братьев, пока те не выросли и лес не стал им слишком мал. Пока, наконец, не выяснилось, что это всего лишь заброшенный сад с виноградником. Покойный дед постарался, сам растил, сам убирал. В сухой закон разливал вино. Дед умер, а к ним ещё лет десять ходили подозрительные личности, всё про вино выпытывали. Следом зачах и сад, огрызки огорода поджались к хате, а оставшуюся часть заливало по весне и всё это болото стояло до середины июля, местами даже камыш рос. С этим болотом Мартин сражался всё детство. Рыл отводные канавы, насыпал валы из земли, но природа брала своё — грядки размывало, глинистые, подсоленные почвы неохотно отплачивали за труды. И интерес к земле закончился, тем более что Мартин уже давно перерос хозяйство. Его манил город, новые соблазны и… наука. Иногда Мартин всё-таки спускался с небес помочь по хозяйству, но уже так, особо не вникая, и снова возвращался, к равным — умным, талантливым людям, сходящим с ума по древностям. А что древнего могло оказаться в саду?

— Спили-ка ты сливу! — однажды попросила мать.

Посреди сада росла огромная слива. Прошедший ураган сломал её у самого корня, а по весне основание пустило побеги. Через несколько лет выросло новое дерево, вот только прежних плодов оно больше не давало, так, мелкую кислятину. Переплелась побегами, будто змеями, распушилась ветками. Не подобраться, одно мучение пилить. Час промучился, другой. Вдобавок взял криво, скосил, лезвие передавило. Дёрнул не вовремя и сломал ручку. Так и осталась слива наполовину спиленная, а Мартин вернулся в город.

— Ну же, идёмте! — голос Лиды так гулко отразился от пустых стен, что буквально выдернул Мартина из забытья. Что он тут делает? Уже немолодой человек, в полутьме, по колено в воде. Звякнул отброшенный металлический прут, бултыхнул напоследок. Нестерпимое, давно забытое ощущение грязных рук. Ржавчина на ладонях.

Лида стояла в дверном проёме, придерживая дверь. Солнце осветило её голову, косынку, скрывающую русые волосы. Как же Мартин любил эти спрятанные волосы, переливающиеся, словно волны на ржаном поле! Нечасто он мог их увидеть.

Дядя Саша обшарил углы, убедился, что ценности унесли раньше их, если, конечно, они вообще здесь были. Мотнул головой, мол, на выход.

— Почему ты дрожишь? — Лида коснулась плеча. Мартин вздрогнул ещё сильнее. Почувствовал нестерпимую горечь, когда она убрала руку.

— А ты не знаешь?

Недоумённый взгляд в ответ. Такая мудрая, но такая наивная.

— Понятное дело, простыл! — поправился Мартин. — Сырость же!

— И поэтому полез в самую воду? Перезаражаешь нам весь лагерь! Саша, подтверди!

Она впервые назвала его Сашей при посторонних. При нём. Но Мартин-то знал, в чём дело. Тени у палатки, шорохи, звуки. Он знал, что так и будет, сразу же, когда Лида попала в бригаду. Как она смотрела на дядю Сашу, как блестели её глаза, как неосознанно поправляла волосы…

Яркие вспышки памяти, куда ярче реальности. Реальность ужасна. Теперь-то он знал, что чувствовал последний из могикан, старый и абсолютно чужой. Где его мир? Только в памяти. Тяжесть у висков, дрожь, путаные мысли. Должно быть, проявления болезни. Это всё она, а Мартин не виноват. Всё она…

— Ещё минутку, — прохрипел. — Загляну в одно место.

Спустя годы он вернулся к этой сливе. Взрослым, образованным человеком, считающим себя самым умным на свете. Мартин знал, из чего состоят звёзды, понимал природу бытия и видел прошлое так же ясно, как собственное отражение в зеркальце для бритья. Он знал всё. Всё, кроме того, как извести треклятую сливу. Слива умирать не хотела, глубокие порезы, оставшиеся от сломанной пилы, залепились тёмной смолой, и дерево стало крепче.

— Дело простое, — авторитетно заявил матери.

Мартин чувствовал превосходство над ней — простой селянкой, всю жизнь проработавшей фельдшером. Что она понимает? Его раздражало в ней всё — от иконки в машине до душеспасительного чтива в мягких обложках на полке. Её необъяснимая тяга к самым крайним либералам и их весьма необычным представлениям о жизни.

— Бензопилу возьму.

Бензопила хотела крови, вгрызаться в жизнь полными зубцами. Её жуткий, оглушительный рёв разлетелся над округой. Словно Молох восстал, пробудился от сна. И Мартин срезал дерево, срезал, конечно, неумело, взял слишком высоко и огромный, даже не пень, а столб так и остался на прежнем месте. Толку от такой работы? Но новая вершина взята, он чувствовал себя мастером в любом деле.

А дела шли в гору, его публикации, наконец-то, признали. Статью о меотах — нелепых, по современным меркам человечках, некогда живших на этой земле, — перепечатали в прессе. Правда, с такими чудовищными искажениями, что Мартин всю жизнь отнекивался от авторства. В духе — меоты построили дольмены раньше пирамид и являются колонистами из Атлантиды. Преподавал — говорят, неплохо. Самому не нравилось, отвлекало от науки. Правда, настоящая наука была где-то там, далеко. Пряталась в горах Анатолии, разрушалась руками варваров в Сирии, равнодушно взирала подслеповатыми глазами сфинксов Египта. Всё это не по карману. А занимался Мартин тем, что рядом, простым и скучным, прячущимся в родной земле.

Хорошо, хоть Карина была рядом. С ней не соскучишься. Чёрные волосы, тёмные глаза, худые плечи, родинка на… Смех, вот и всё, что осталось в памяти.

— Спили мне эту сливу! — позвонила мать. Вот так, ни здравствуй, давно не виделись, ни как дела. Сразу к делу. Ему нравился такой подход.

— Опять?

— Она дала поросль.

Мартин приехал, кто же знал, что в последний раз, и он больше никогда не увидит мать. Не маму, а именно, мать, так строже, выше условностей. Приехал с Кариной. Просмеялись всю дорогу.

Родные пенаты ей не понравились с первого взгляда.

— Мда, — сказала Карина. Это "мда" она повторила в нескольких вариациях и замолчала, лишь увидев туалет во дворе. Молчание длилось вечность. Но это уже другая история.

— Чем занимаешься, Карина? — спросила мать, раскладывая оливье по тарелкам.

Карина украдкой протёрла краешек бокала салфеткой, прежде чем отхлебнуть.

— Слово "блог" вам о чём-нибудь говорит?

— Она читает только антиправительственные, — поспешно вмешался Мартин. "И антинаучные", — подумал следом.

— Вот беда. Значит, меня вам точно не удастся почитать.

И они под воздействием минуты (и второго бокала вина) засмеялись. На самом деле, Карина вела блог про моду, а политикой интересовалась только вузовской.

Карина торопилась обратно — в их большой, приятный для жизни город, пахнущий закусочными, с музыкой на улицах, огромными домами и резными решётками на балконах. А в этом городишке была только пыль от грузовиков с элеватора и солнце.

Вечером Мартин добрался до сливы — разрослась, распушилась побегами. Побеги, кстати, состриг легко, но с пнём вышла заминка. Корчевать себе дороже, спину сломаешь. Подцепить лебёдкой? Но какая машина проедет через болото? Оставалось выжечь. До полуночи Мартин палил на останках сливы гигантский костёр. Такой большой, что даже перед самым отъездом от обгоревшего пня поднимался жар. Больше, по словам матери, слива побегов не давала.

А вокруг всё бурлила, ускорялась река жизни. И Мартину стало не до пня, старенькой хаты и матери с её проблемами. Он и братьев-то последний раз видел лет пять назад на фотографии.

— А мы когда полетим? — в очередной раз спросила Карина. Мать постоянно названивала, спрашивала про внуков. Какие внуки в однокомнатной квартире?

— Наши уже все собрались.

Это только старенькую мать интересовали внуки. Общественность увлеклась колониями, спасением планеты. Ведь только человек, прошедший столь нелёгкий путь от обезьяны до более сознательного существа, чем двуногое без перьев и с плоскими ногтями, был в ответе за Землю. За отравленные моря и выбитую рыбу, за наползающие пустоши, вымирание видов. Гепард мог и дальше гоняться за антилопами, только если отселить всю округу. Колонии казались лучшим выходом.

Это была грандиозная кампания по переселению. Льготы, пособия, приглашения, социальные призывы.

— Мы улетаем ради гепардика. Удачи тебе, малыш! — постаревший Боно, забытая звезда детства, машет рукой с подъёмника на космодроме. И непонятно в чём дух держится, а всё туда — в Небо! Глаза пылают, даже очки снял, чтобы люди видели.

Перенесли производство, принялись за людей. Тем, кто отказывался отселяться, обрубали газ, воду и свет. Хотите жить как предки? Удачи вам, держитесь! Старикам разрешили остаться. Самые большие проблемы оказались с Третьим миром — столько несознательных, спящих умов…

Но Мартина это не волновало. Они с Кариной и другими молодыми, одарёнными людьми переселялись на одну из лучших колоний. Дальний мир: пять пересадочных станций, конечный перелёт ракетой.

— Последняя вакансия, — пояснила Карина, разложив рекламные буклеты. — Самый дальний из миров. Лететь, правда, не пойми, сколько лет. Но, главное, природа — обалденная! Фотки посмотри. Наши все будут.

Он всё смотрел на эти фотографии: степи, горы, такое же голубое как на Земле небо. Засеянные с воздуха поля люцерны, искусственные леса-парки, реки. Идеальный мир, так и не давший собственную жизнь.

— Не знаю, разве что все наши будут.

Мартин слабо представлял жизнь в колонии. Вот что он там будет делать? Рассказывать студентам про захоронения меотов? В Дальнем Космосе?

— Соглашайся, а то одна улечу. Не бойся, как проведут врата, сможешь на своей разлюбезной Земле отдыхать каждый отпуск. Да и вообще — тебе какая разница, где преподавать? Только представь — никаких сектантов, политиков, беженцев…

Земля уже стала "его разлюбезной". Как же хотелось их поколению стряхнуть ответственность за предков! Как же хотелось им сохранить руки чистыми! Странные времена. Подумать только, в детстве Мартин поливал огород из колодца, а теперь летит к звёздам. Нервно засмеялся, обнял жену.

Написано просто: перелёт на огромном корабле, активация станции при приземлении, автоматическая застройка, индивидуальные домики, прямые улицы. Роботы вместо прислуги. Чего тут думать? Промедлишь, и кто-нибудь забьёт их место, а им достанется непримечательный мирок с рудниками и вечной полярной ночью.

— Поехали, что.

Собирались в спешке, половину добра бросили в квартире. С матерью прощался по телефону… Читал о путешествие: мгновенном, через врата и длительном анабиозе на "Перикле", их судне. Огромной такой ракете с запасами, техникой, сотнями пассажиров, автоматической станцией. Рядом будут и другие корабли — "Арго" и "Сарды". На последнем отправляются "синие воротнички" и всякий мусор, по мнению Карины.

Не удержался и продекламировал в зале ожидания:

— Нам час пришёл — за ратью рать — Святую землю покидать.

Кто нервно засмеялся, кто покрутил у виска.

— Святость — это так архаично, — укорила Карина.

Им больше не нужна святость. Чистый разум принимает только ответственность.

Пассажиров с "Сард" согнали в очередь перед вокзалом — расползшуюся, колеблющуюся. Ни дисциплины, ни самоконтроля. Даже до второго этажа космопорта доносился гул голосов, ропот, истошные вопли детей. Кто-то молился, не вынимая сигареты изо рта.

И вот они в небе. Жуткие десять минут подъёма на орбиту — врезавшиеся в грудь ремни, стук в висках, жжение глаз от пота. Тошнота при прохождении врат. Анабиоз.

— До встречи в будущем, — Карина коснулась его руки, перед тем как заняла свою камеру.

Запоздалые мысли, шальные как архаичные пули. А что если это обман? Правительство травит лишних людей в газовых камерах! Корабль дураков… Укол, темнота.

Очнулся в чужом мире — другие запахи, сила тяжести, ощущения, безлунное небо. Заново учился ходить, думать, дышать.

…Карина постоянно плакала. Осуждающе плакала, ожидая от него действий. "Ты же мужчина! Разберись!" — невысказанные укоры. Последний раз он разбирался с зависшей системой. А тут нужны бригады механиков, программистов, электриков.

Тяжёлая посадка: "Перикл", а вслед за ним и "Арго" разбили автоматические станции. Теперь некому строить города. Первое время кучковались у кораблей. Отправили экстренный запрос к ближайшим вратам. Погибаем, мол, но не сдаёмся. Ждать ответа всего пару лет. Сидели, в общем, храбрились, рассчитывали пайки.

— Это ничего, — говорил один. — Справимся. Пассажирам "Мэйфлауэр" тоже тяжело пришлось, а через них потом вся Америка произросла.

Зиму утешитель не пережил.

Карина постоянно плакала, Мартин сосредоточенно молчал. Чтоб не сойти с ума, повторял статьи про меотов. Помогало слабо.

А "Сарды" держались. Тамошние пассажиры — сардинцы — ни на что и изначально не рассчитывали. Им будущее и так не сулило иного, кроме как тяжёлой повседневной работы. Построили храм — кусок брезента на прутьях, восьмиконечный крест мелом. Ходили на службу. Сначала над ними подсмеивались. Невежды! Любой ребёнок знает, что бога нет, суеверия побочный плод работы мозга. Сардинцам — наплевать. Разобрали свой корабль, обустроили бараки. Создали первый плуг — впрягались по шесть человек, работали сменами. Семьями выходили в поле. Вечером, у костерка, пели примитивные песни старой поп-культуры, травили пошлые байки. Рано или поздно к их костеркам стали прибиваться пассажиры с других кораблей.

Карина ушла. Теперь жила с каким-то бородатым мужиком, руки лопатой, жилистая шея. Познакомились на "Перикле", где он восстанавливал им проводку…

— Они же варвары!

— Лучше жить с варварами, чем не жить вовсе, — пояснила Карина, обняла напоследок. — Не грусти! У тебя сразу такое смешное лицо становится, как у мопсика. Всё наладится. Может, мы ещё встретимся в следующей жизни…

В следующей жизни? Карина, тебе ли говорить глупости?

"Арго" сдался раньше, объединился с варварами. Там и до перелёта было немало несознательных, "как бы верующих" из числа полуобразованных обывателей. С помощью сардинцев наладили радио, вещали музыку.

— А теперь гороскоп на неделю. Тельцы: вас ждёт нелёгкая трудовая неделя. Не переживайте, наградой за усилия станет обретение вечной любви…

Сардинцам гороскопы нравились.

— Как вы можете это слушать? — спросил Мартин. Он уже работал в бригаде сардинцев и руки его огрубели. — Ваша вера же отрицает…

— Дороги разные, но всё равно ведут к Богу, — заученная, повторяемая до бессмысленности цитата, вырванная из контекста.

Сардинцев не волновали тонкости. Лишь бы урожай взошёл, лишь бы припасов хватило, лишь бы дети не болели. Метод давал результат. В первую зиму сардинцев умерло меньше всех.

— Но ведь бога-то нет. Это научный факт! Просто факт и не важно, побьёте вы меня или нет, от этого ничего не изменится! — ещё боролся, не сдавался Мартин. Хотя он уже и сам напоминал сардинца. Бородатый, краснолицый, угрюмый от тяжёлой работы.

— Когда моя мама болела, врачи опустили руки, — сказал Саша. Тот самый варвар с кем ушла Карина. Кстати, родила. Хороший малыш, крепкий.

А где его, Мартина, мать? Что с ней сталось? Запоздалое и уже бессмысленное раскаяние.

— По бабкам походил, к священнику заглянул. Молился. И она выздоровела. Понимаешь? Что мне твои научные факты? Ты их сам видел? Можешь потрогать? Показать мне? Нет. То-то же. А я лично испытал, сам знаю.

Больше Мартин не поднимал этот вопрос. Он слушал гороскопы, подпевал чуждым песням, смеялся над шутками. Тайком читал.

— Опять ты за чтение? Что там у тебя? Анчаров? Нет бы, что полезное узнал. Как компостную кучу сделать, как пробить скважину, как телят лечить… — причитала Лена. Лена — простая и надёжная как штык. Лена, которая не обманет и не предаст. Интересы Лены кружили вокруг семьи и будущих детей. Столько лет, а всё без ребёнка! Сама она была с "Арго", сардинцы бы осуществили её мечту лет в пятнадцать.

Работали с Леной в одной бригаде, сошлись. Мечтали о собственном плуге, как выйдут в поле — а там кукуруза зеленеет до самого горизонта, картофель… На следующий год сардинцы смастерили трактор и мечты "обновились". Семья обзавелась домиком, ещё более неказистым, чем хата детства. Заложили сад, вот подрастут яблоньки и будут гнать сидр, чтобы легче коротать зиму.

Сардинцы никогда не думали о том, что не относится напрямую к делу. Решительные люди. На третий год группа решительных сардинцев проникла на "Арго" в поисках металлолома для тракторов. Один пролез в топливный отсек. Никто так и не узнал его имени и что он там сделал. Зато последующий взрыв слышали все. Ближайшие бараки разворотило по брёвнышкам, сколько же народу посекло осколками. Похороны: толпа, плач, гробы, а хоронят одну одежду. Некого хоронить.

Землю отравило и все труды насмарку. Мартин до вечера просидел среди мёртвых саженцев. Чёрная земля, вонь, скорчившиеся от невыразимой муки ветви… Харкал кровью, думал, отойдёт следом, но повезло, выдюжил.

— Ничего, будут у нас ещё яблони цвести, — заявила Лена.

Невзгоды только придавали ей сил, не девушка, а бронзовая статуя, символ борьбы. Безропотно тащила неподъёмные узлы с добром, наравне с мужиками грузила подводы.

Один болван ляпнул, что это их Бог покарал. За неверие, за грехи. И остальные болваны подхватили. Это-то и сломало Мартина. Он больше не мог жить, не хотел, не собирался. Но смерть снова прошла мимо — к колонистам прибыла запоздалая помощь. Спасательные челноки, автоматические станции, портативные врата, команда медиков. Земля вновь оказалась рядом.

— Я хочу домой, — потребовал Мартин. Он ещё не осознал, сколько прошло лет.

Земля принимала обратно.

— Ты точно решила остаться? — спросил Лену вместо прощания.

— Поверить не могу, после всего, что мы прошли… после всего. Не понимаю.

Мартин знал, что Лена любила его, чувствовал. Но в то же мгновение, как он решил вернуться, эта любовь заместилась презрением. Женщина всё же не должна становиться сильнее мужчины, в этом есть что-то неправильное. А он оказался слаб, правда, тогда не понимал. Из всей колонии возвратился только Мартин. Никто не вышел его провожать.

Первым делом, решил найти мать — пустые, нелепые надежды. Младшие братья оказались старше его. Хотел вернуться на прежнее место. Университета давно нет, без прописки не устроиться. Что же, сардинцы научили работать руками, записался в бригаду разнорабочих. А там накатили будни, усталость и Мартин забыл, кто он и зачем вернулся. Иногда смотрел на Луну и с трудом сдерживал зарождающийся в груди вой. Почему так? За что? Конченная бессмысленная жизнь, глупая. Последний римлянин — нелепый от устаревших привычек, чистого произношения, философствования — в окружении варваров. Так стоило ли спасение гепардов разрушенной жизни Мартина?

Земля спокойна — пустые кварталы, мёртвые комплексы. Его поколение ушло к чужим звёздам. А кто остался? Да те же сардинцы, только хуже. Для кого и планета плоская, и боженька в щёлочку наблюдает за тем, правильно ли моешься. И даже дядя Саша — их бригадир, неглупый человек — а и тот домовому чекушку оставляет. Задабривает, чтобы барак берёг.

Толковал с бригадиром о вере.

— Помню я этих… умников. Сто лет нам голову морочили. С утра до ночи шумели — мол, Бога нет, социал-демократия, рабочий класс и все дела. А я так скажу — дураки они! Почему? Ну, вот если Бога нет, то зачем всё тогда? Зачем жить? В чём смысл? В построении коммунизма? А потом? Я для себя этот вопрос сразу решил. И, знаешь, что? Были умники и сплыли, а мы остались. Так кто теперь прав?

О чём тут можно говорить? Чужая сторона.

— Эх, Мартин, мы ещё сделаем из тебя человека…

Человека нового образца — практичного до близорукости. Мартин отмалчивался. Какой во всём смысл? Зачем он вернулся? Сколько ему теперь лет?

Ночами разговаривал с Кариной, убеждал, что нужно остаться.

— Опять? — спросил дядя Саша.

— Что опять?

— Опять, говорю, тебе кошмары снились. Разговариваешь во сне.

Потом в бригаде появилась Лида. Такая юная, такая свежая! И совершенно чужая. Для Мартина, конечно, не для Саши.

Старое оборудование чем-то напоминает верблюда. Тот тоже храбрится до последнего вздоха, а потом вдруг падает замертво. Что ни день — авария. Мартина давно не трогает. Лопнули рельсы их сельской дороги? Всё равно некуда ехать. Горели леса Сибири? Ничего, новые вырастут. А потом прорвало дамбу в верховьях. Огромный пятиметровый вал воды прошёлся по округе, по его местам памяти… И снова этот шёпот — за грехи, за неверие…

— Раньше здесь затапливало, — на ходу говорил Мартин. — Даже камыш рос.

Идите! Идите за мной. Никто не услышит, никто не узнает…

Топкая земля, намытая почва с соседнего поля, мусор. Грязь на подошве.

— Дренаж нужен. Роешь, значит, канаву, и вода больше не стоит, — посоветовал дядя Саша. Говори, говори, недолго тебе осталось!

— Рыл, не помогло. У соседей участки повыше и вся вода стекала к нам.

— Ну, теперь это уже не проблема, — ухмыльнулся бригадир.

Приятная тяжесть в кармане — холодная ручка, вытяжное лезвие.

— Куда мы идём? — спросила Лида. Хоть один толковый вопрос. Туда где всё началось, Карина. Туда, где всё началось.

Деревья разрослись. Конечно, вода и здесь натворила бед, но хуже уже и не могло быть. За столько лет без хозяина сад превратился в лес.

— Сколько же птичьих гнёзд! — запрокинув голову, воскликнула Лида.

Вороньё, наверное. Какие ещё птицы гнездятся на кладбище?

— С кошками у них проблем теперь точно не будет, — пошутил дядя Саша.

У тебя тоже больше проблем не будет. Потянулся в карман. И её придётся, Карина всё равно не простит. И вдруг замер. Мартин увидел пень — тот самый, только трухлявый, насквозь прогнивший, едва видимый из-за наносов песка и глины. Из основания пробивался свежий росток. Будто и не было всех этих бед. Он просто рос и тянулся к солнцу. Изо всех сил.

— Просто тянулся, — пробормотал Мартин.

— Что?

— Ничего, Кар… Лида, ничего. Пошли уже обратно.

Но Мартин чувствовал, что вернётся. Обязательно вернётся.