С нами бог
С нами бог, так кто же против нас?
Снова слышу во сне, просыпаюсь в холодном поту.
С нами бог, и реки в крови по весне,
А солдаты опять идут на войну.
Мне шестнадцать, и я ветеран.
Нет усов, бороды и двух пальцев на правой руке.
За спиной отчий дом, сожжённый дотла
И одна лишь мечта — о мести погибшей семье.
Меня нет. Я убит.
Я остался лежать со своими родными.
Всё, что есть у меня — это имя.
А мой бог — это смерть.
Наверное, это был кошмар. Не знаю. Я резко поднялся на кровати, открывая глаза и пытаясь вздохнуть. Получилось не сразу. Перед глазами стояли две девочки — семи и пяти лет. Я понимал, что они мои сёстры. Я видел, как им перерезают горло длинным ножом. Я знал, что ничего не могу с этим поделать.
Потом эти звери убили отца. И повели внутрь дома мать. Чтобы потом тоже убить. Но сначала изнасиловать.
Я знал, что лежу за пригорком и смотрю на это. И я больше ничего не могу сделать. Я слишком мал. Я не умею убивать. Жизнь — дерьмо.
На часах полвосьмого. Есть время заварить чай, нарезать бутеров, позавтракать и идти в школу. Сегодня у нас вроде как математика, физра, пара литры и история. Потом какая-то хрень на классухе.
Ненавижу утро.
Одно радует — никаких предков. Они уже рванули на Тамань копать очередную скифскую фигню. Или греческую. Не суть.
То, что я видел во сне — не Греция. Скорее — это Рим. Я не видел скутумов, но горло моим сёстрам перерезали именно гладиусом. И да — на самом деле у меня нет сестёр.
Так что же это был за сон? Что я видел? Это не последствия просмотра фильма или прочтения книги. О Риме запоминается обычно не зверство легионеров, а что-то величественное.
На пороге школы меня перехватил Тимон со своими шестёрками.
— Здорово, Рохля! — радостно оскалился он. — Ничего не хочешь сказать?
Надо было дать ему сотку. Вот просто за подышать. Все лошары так делают. И я так делаю.
Но этот чёртов сон… Мне шестнадцать, и я ветеран …
Почему-то именно сегодня Тимон казался мне такой … мелюзгой.
— Денег нет, — буднично ответил я и прошёл мимо его шестёрок в двери школы.
Это была неожиданность. В фойе дежурит охранник. Но это дедушки лет пятидесяти, сменяющиеся два через два. Что они могут сделать с гопотой? Но что может сделать гопота, когда ты уже зашёл? Поймать в туалете разве что.
— Эй, Рохля, стопэ! — раздалось за спиной.
Понятное дело, я не остановился.
На литре Лена Павловна с надрывом рассказывала о молодых годах Маяковского. О том, как он по глупости связался с большевиками, которые ничем не отличаются от современных террористов. Я даже слово запомнил новое — "фрондёрство". Это которое глупое и бессмысленное, зато политически активное.
Маяковский стал большевиком в пятнадцать. Мне уже шестнадцать.
Перед историей ко мне подошёл Коля:
— Слышь, Рохля, Тимон говорит, что тебе кранты. Забивает стрелку за бойлерной.
— Это его проблемы, — пожал я плечами.
— Может одолжить пару сотен? — предложил он.
— Спасибо, не стоит.
Предложение было щедрое. Прийти за бойлерную, стать на колени, отдать Тимону пару сотен и попросить прощения. Ну плюнет он мне в лицо или харчок заставит слизать с асфальта, или ещё какая подобная фигня. Потом меня чуть-чуть попинают. Можно легко отделаться.
— Блин, Тимон не шутит! Он тебя реально убьёт!
— Значит одним дебилом будет меньше! — снова пожал я плечами.
На истории я привычно сел на заднюю парту. Димон начал вещать что-то про революцию. О том, как кровавые большевики, наймиты немецкого генштаба свергли царя и разрушили Великую Империю. Мне было скучно слышать этот бред. Мои родители профессиональные историки. Я просто смотрел на Юлю.
Красивая девочка. Наверное, самая красивая в школе. Причём, была такой с первого класса. Но Баста выпустил клип и … Каждый дебил теперь считает своим долгом профальшивить: "Медлячок, чтобы ты заплакала"
Теперь с ней даже заговаривать страшно — любое слово может воспринять как насмешку. Остаётся только смотреть на неё без палева на уроках и обтекать слюнями.
— Рохлин, что сделали большевики для развала Империи?
Я понял, что Димон уже второй раз повторяет вопрос. Пришлось отвечать.
— Прекратили войну, на которой погибло шесть миллионов русских солдат и офицеров и раздали землю голодающим крестьянам, чтобы те могли выжить.
Димон почему-то побагровел.
— Садись, два!
— Вам видней, Дмитрий Анатольевич. Дневник нести?
— Пошёл вон из класса! — прошипел Димон.
Я пожал плечами, собрал вещи и пошёл домой. Удачно, что у нас история последним уроком. Заодно разминулся с Тимоном и его шестёрками.
С дневником старая подколка. По всем предметам кроме истории и литературы у меня только пятёрки. А историк последние два года принципиально ставит мне одни двойки. Так получилось, что он правоверный либераст, и не терпит иных трактовок кроме своих собственных. Меня же с детства учили дискутировать, опираясь на исторические факты. У отца любимое развлечение — взять учебник истории прочитать параграф и спросить у меня, сколько в параграфе фактологических ошибок, сколько ложных выводов и сколько гипотез, выдаваемых за неоспоримый факт.
В общем с историей у меня ситуация анекдотичная. Каждую неделю в моём дневнике появляется новая двойка, а итоговая оценка за год у меня четыре (была бы тройка, но кроме меня на олимпиады по истории посылать некого. Не наших же медалистов, в самом деле!)
Ну и Ал Паллна по литературе тоже достаёт. Я неправильно оцениваю произведения величайших русских классиков. И главное, не поспоришь — я единственный в классе, кто прочёл всю школьную программу, а не её краткое изложение в одном томе. Так что, спорить со мной просто некому.
Меня интересовал кошмар. Он был очень чёток и подробен. Я действительно видел, как убивали мою семью. Это было в маленькой деревушке с низкими грязными домиками. Вокруг были горы. Скорей всего лето.
Но это было не так важно. Важно было чувство, которое я испытывал. Бессильная ярость. Во сне я сжимал зубы до хруста, из глаз катились слёзы. Кошмар прошёл, я проснулся. Но как только я вспоминал про него, слёзы опять подкатывали к горлу.
В общем, я прожил ещё один обычный день обычной школьной жизни.
***
Убивать это просто.
Как жить.
Как дышать одним воздухом с теми
Для кого ты животное, раб,
Существо, что дешевле рогатой скотины.
И когда перед смертью читаешь в глазах
Удивление, страх
Что не так с этим миром?
Как же так,
как же ЭТО посмело, смогло?
Разве это обещано богом?
С вами бог, так кто же против вас?
Неужели все те,
кто для вас навсегда
Был и будет вторым низшим сортом?
Убивать это просто.
Как жить.
Снаряд не падает в одну воронку дважды. Кошмар повторяется раз за разом, как заезженная пластинка, не меняясь в деталях.
В этот раз во сне меня учили убивать. Длинная заточенная и обожжённая на конце палка, и плетёный из лозы круглый щит. Выставляешь палку вперёд, целишься в горло. Резкий рывок вперёд и тут же назад. Вперёд-назад. Вперёд-назад. Весь фокус в том, что ты не один. Слева и справа от тебя такие же, как ты. А за спиной ещё три ряда. Бьют все вместе и отходят все вместе.
Из доспеха на тебе очень плотная ткань. Остальное добудешь в первом бою, если не убьют. А ещё добудешь нож, может даже гладис.
Тот, кто нас учил, был уже мёртв. Ходячий мертвец, труп. Он был даже мертвее меня. Но его уроки были бесценны. Он учил принимать гладис щитом вскользь, учил обращаться со щитом, проткнутым пиллумом, учил убивать голыми руками, ножом.
А ещё он учил умирать. Стоять, когда на тебя летит куча пиллумов. Стоять и смотреть, как рядом валятся замертво товарищи, ждать, когда пиллум проткнёт тебя. Ждать две атаки, чтобы потом пройти по трупам своих к врагу.
Оказывается, убить человека так просто! Даже если эта тварь одета в железный панцирь, закрыта огромным щитом и тычет в тебя мечом. Всё-равно человек уязвимее скота, ведомого на бойню.
Один нюанс, во сне я не считал себя человеком. Я твёрдо знал, что являюсь говорящим орудием, я стою намного дешевле вола. И в первый раз, когда обожжённая мною палка проткнула горло человека, и он посмотрел на меня удивлённо: "Как же так?" Я так и подумал во сне: "Ну что, тварь, вот тебя твоё животное и убило!"
Я проснулся, и ещё минут пять испытывал ни с чем не сравнимое удовлетворение. Я сделал это!
По расписанию у нас были физика, химия, биология, литра, обэжэ, математика и классуха. Жизнь не удалась! Радовало одно, Тимон наверняка будет ждать меня перед школой, чтобы преподать урок. Давненько никто не ставил его авторитет под сомнение.
Я пожарил яичницу с помидорками, быстро перекусил и пошёл в школу.
— Рохля, стой!
Она ждала меня метрах в трёхстах от школы. Я послушно застыл с поднятой правой ногой. Она меня догнала.
— Ты совсем придурок? Или Стетхем недоделанный?
— Юля, неужели ты знаешь, как меня зовут? Я как раз собирался признаться тебе в любви. Жаль, на букетик денег нет.
Я пошёл дальше. Она дёрнула меня за руку и развернула лицом к себе. У меня аж дыхание перехватило, когда её лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего.
— Совсем псих?
Это было так не похоже на её обычное поведение, что я не знал, что говорить. Нет, ну правда, класса с девятого она ни с кем в школе не общалась. Куда нам до неё. Она вся такая отличница, золотая медалистка, после школы репетитор и школа моделей. Она даже пару раз в рекламах местных мелькала. Ну там колготки и какая-то фигня из дешёвой косметики.
— Ты чего, Юль? Тебя это не касается, — попытался я её успокоить.
— Не ходи сегодня в школу. Пожалуйста!
Что надо делать, когда первая красавица школы просит тебя лично. И её губы в сантиметре от твоих?
Правильно!
— Юль, если ты сейчас не отойдёшь от меня и не сделаешь вид, что понятия не имеешь о моём существовании — меня точно убьют. А так есть шансы. Ты действительно меня ненавидишь?
Ей почему-то стало больно. Она прикусила губу, и в глазах появились слёзы. Я так и не понял, почему, вроде ничего обидного я не сказал. Она отошла от меня и пошла в школу. Я смотрел ей вслед. Это было очень красиво. Всё-таки у моделей особенная походка. И да, она мне нравится, прям крышу рвёт в её присутствии. Совсем как у Басты.
Меня ждали в дверях. Баклан и Киря. Они радостно осклабились, загораживая дорогу. Я поднимался по ступенькам им навстречу не замедляясь и, когда Баклан ухватил меня за грудки, ударил его большим пальцем правой руки в глаз. Когда он схватился за своё лицо, я с силой толкнул его вниз и спокойно вошёл в школу.
Киря ничего не успел сделать.
К Вере Павловне, завучу по воспиталке, меня позвали на втором уроке. Я собрал вещи в рюкзак и пошёл, как телок на бойню. Меня ждали с распростёртыми объятьями.
— Иван, от тебя я такого не ожидала! — трагично произнесла Вера Павловна. — Как ты мог так поступить?
— Как так? — поинтересовался я.
— Зачем ты столкнул Балакова из одиннадцатого "а" со ступенек? Ты знаешь, что у него серьёзнейшая травма — переломы кисти и лодыжки. Ты понимаешь, что наделал?
Я посмотрел Вере Павловне в глаза — никогда бы не подумал, что когда-нибудь смогу это сделать. Её ведь боятся все в школе, включая директора.
— Я спасал свою жизнь и здоровье.
Произошло чудо — завуч отвела глаза. То есть, она отлично понимала, что случилось.
— Зачем же так драматизировать? Иван, ты присаживайся.
Я сел на стул, напротив её стола. У меня сразу же возникла ассоциация со стулом электрическим.
— Неужели нельзя было выяснить отношения где-нибудь за школой? Обязательно было демонстрировать свою физическую силу перед всеми?
— Вера Павловна, разве вы не знаете, что Баклан шестёрка Тимона? Я отказался платить за подышать, и теперь меня собираются избить. Я пытаюсь сохранить здоровье. Или продать его как можно дороже.
— Что ты такое говоришь, Иван? — возмущённо перебила меня завуч.
— Я говорю, что Егор Тимкин с друзьями занимаются рэкетом. Они собирают дань со всех лузеров, вроде меня. Я платить отказываюсь. Если сегодня отказался я, завтра откажутся остальные.
— Перестань наговаривать на других! — повысила голос Вера Павловна. — Зачем ты обвиняешь Егора, которого там не было! Зачем ты так гнусно оправдываешься! Признай свою вину. Извинись. Пообещай так больше никогда не делать.
— Вы требуете, чтобы я продолжил платить дань Тимону?
— Ещё раз повторяю. Нет никакой дани! И если ты продолжишь это говорить, я вызову участкового. Ты знаешь, чем это закончится? Тебя поставят на учёт в комнате милиции, и потом ты будешь ограничен в правах. Ты не сможешь поступить, куда хочешь. Ты понимаешь, что стоит на кону? Твоё будущее!
— И поэтому я должен платить дань Тимону?
Вновь уточнил я.
Вера Павловна глубоко вздохнула, как будто собирая терпение в кулак, выдохнула и сказала:
— Ладно. Давай решим это здесь.
Она посмотрела расписание, достала телефон, набрала номер:
— Алла Павловна, Тимкин же сейчас у тебя на уроке? Пригласи его в мой кабинет.
Завуч закончила разговаривать и посмотрела на меня:
— Мы сейчас всё решим в этом кабинете. Договорились?
Я молчал. Мне не хватало слов. За кого она меня принимает? Только что она сделала меня стукачом. Она всерьёз думает решить проблему словами или как?
Тимон зашёл через пару минут.
— Егор, Иван говорит, что вы вымогаете у него деньги, это так?
— Врёт он всё! — возмутился Тимон. — Совсем крыша поехала.
— Ещё Иван говорит, что ты с друзьями собираешься его избить.
— Да Вера Павловна, Рохля двинутый! И псих! Зачем мне с ним связываться!
— Ты же понимаешь, Егор, что, если вдруг ты сделаешь хоть что-то плохое, я отправлю тебя в комнату милиции. И ты испортишь свою жизнь. Своё будущее!
— Ничего я не сделаю, Вера Павловна. Если только этот псих не начнёт на меня кидаться! На хрен он мне нужен!
Я наблюдал за этим цирком чуть ли не разинув рот. Вера Павловна говорила угрожающе, страшно, а Тимон стоял понурившись, разглядывая свои кеды. Вот прям щас у меня должно засиять всё от чувства защищённости и восторжествовавшей справедливости.
— Ну вы же взрослые люди! Пора уже соображать. Вам нечего делить. Давайте пожмём друг другу руки и забудем, что было.
Тимон с готовностью протянул мне руку.
Я вновь посмотрел в глаза Вере Павловне:
— Эта тварь собирается избить меня за то, что я отказался ему платить.
— Да не буду я бить тебя, псих! — брезгливо сказал Тимон.
— Егор, выйди, — сказала завуч.
Он вышел.
И я понял, что меня только что кинули. Я должен был ударить Тимона стулом по голове. Прямо сейчас, пока он без своих шестёрок. Ударить сразу и бить как можно больше раз. Я собирался с духом чтобы это сделать. Слишком медленно собирался.
Я только что упустил свой единственный шанс выжить.
— Иван, зачем ты идёшь с ним на конфликт. Ну будь ты умнее! Тебе остался всего год до окончания школы. А он уйдёт через пару месяцев. Потом ты пойдёшь в институт, а он уже будет в ПТУ или на стройке, на заправке или грузчиком в магазине. Всё. История закончится. Ты забудешь это как страшный сон. Через это проходят все. А через десять лет жизнь всё расставит по своим местам. Неужели так сложно потерпеть один год?
Теперь Вера Павловна говорила сочувственно, проникновенно. Она верила каждому своему слову.
— И поэтому я сейчас должен платить дань Тимону, чтобы он меня не трогал?
Завуч опустила глаза вниз.
— Я желаю тебе добра, Иван. Жаль, что ты этого не понимаешь. Можешь идти. Ничего они с тобой не сделают.
Тимон ждал меня в коридоре. Как только я вышел из кабинета завуча, он схватил меня за грудки:
— Ну что, крыса, наябедничал? Думаешь это тебя спасёт. Тебе кранты!
Он смотрел на меня. Я смотрел на него. Он выше меня сантиметров на десять и больше килограмм на двадцать. Я верю, что он может сделать меня инвалидом за пару ударов, но после ночного кошмара я перестал его бояться. И сейчас я просто наблюдал, как бегают его глаза, и чувствовал кожей лица попадание капелек слюны, вылетавших из его рта.
— Что сука, обоссался? Правильно! Я с тобой разберусь после школы.
И он ударил меня в живот. Было больно, и стало нечем дышать. Я осел на пол.
— Это задаток, Рохля! После уроков поговорим по-настоящему.
Я отдышался, пришёл в себя и пошёл на урок.
На обэжэ Коля от меня отсел. Типа просто случайно. Ну, так получилось. Я на него не обижался. Никто не хочет попасть под горячую руку Тимону. Особенно, если это за компанию. Тут главное прожить ещё один день без приключений.
На математике ко мне подсела Юля.
— Давай пойдём домой вместе? — предложила она, когда начался урок.
Ну просто до звонка говорить о чём-то было проблематично — на нас таращился весь класс.
— Юль, ты совсем с головой не дружишь?
— Это ты с головой не дружишь! — зашипела она.
— Рохлин, Нахалина, совсем стыд потеряли? — возмутилась Алла Борисовна. — Нахалина, сядь на своё место!
— Не могу, у нас любовь! — это было сказано так естественно, что Алла Борисовна замолчала, не зная, что сказать.
С другой стороны, мы оба отличники по математике. Смысл нас трогать? Трогать надо отстающих. И мы продолжили ругаться шёпотом.
В общем, я договорился, что иду домой один, но прогуливаю классный час. Это конечно же сразу даёт мне минус в карму перед Эммой Геннадьевной. Но не вызовет же она родителей в школу! Ну, то есть, может и вызовет, но они сейчас на Тамани. И, на всякий пожарный, я дал Юле свой телефон. Не в смысле номера — а саму мобилу. Будет жаль, если вдруг разобьют или отожмут — она пять рублей стоит.
Предосторожность оказалась напрасной, Тимону со мной не повезло второй день подряд.
***
Мне не страшно погибнуть в бою.
Мне плевать на увечья и раны.
Просыпаясь молю я богов об одном
Дать мне силы сразиться с врагами.
Дать мне силы их победить
Растереть их в кровавую кашу.
Сжечь их дом, убить их родных
Гекатомбой богов я уважу.
Я даже не удивился. Нас учат, что мстить это плохо. Мстить это грех. Месть выжигает все чувства в тебе и не даёт успокоения. Но проснувшись я отчётливо осознал правоту паренька, у которого была убита семья. Его право на месть, на убийства.
И ещё я понял, что об отказе от мести, о всепрощении нам говорят именно те, кто раз за разом причиняют нам боль, обманывают, подставляют, травят. Приглядись внимательней к человеку, который требует, чтобы ты прощал окружающих, и ты увидишь того, кто, не раздумывая, соврёт и предаст.
Я поел бутеров с чаем и пошёл в школу. Иллюзий я не питал — три раза подряд повезти не может.
Везение закончилось до начала уроков.
Их было четверо, хотя хватило бы одного Тимона. До порожков школы оставалось метров пятьсот. Можно было бы и добежать. Глупо бросаться на четверых, каждый из которых по отдельности сильнее тебя. Вот только проклятый сон заставлял принять другое решение. Глупое, но правильное.
Я вдруг понял, что этот сон — моя прошлая жизнь. Я вырос в семье агностиков, не верящих в сверхъестественную хрень и готовых всё объяснить с точки зрения материалистической картины мира. Но сейчас моя прошлая жизнь казалась намного реальнее этой.
Я пошёл на Тимона. В рукаве у меня был припрятан козырь.
— Я же обещал, Рохля, тебе кранты!
Его рожа буквально расплывалась от удовлетворения. Это позволило мне подойти на расстояние удара. В мою правую руку скользнуло сапожное шило, и я ударил Тимона в живот. Резко отдёрнул руку, ударил снова. Успел ударить в третий раз.
Потом мне прилетело в ухо. Потом в челюсть. Несколько раз по корпусу. Меня начали бить со всех сторон. Я почти не сопротивлялся. Я только пытался достать их, пометить шилом каждого, чтобы потом можно было найти.
Потом меня повалили и начали пинать ногами. Я уже не чувствовал боли. Я сконцентрировался на одном. Мне надо поймать ногу. Всего одну ногу. Я поймал. И проткнул шилом ботинок насквозь. И даже сделал несколько движений, чтобы расширить рану.
На меня упало воющее тело.
Я понял, что подыхаю не зря.
Потом выключили свет.
***
Я подыхал на кресте Капуанской дороги.
Мимо ехал философ. Чудак-человек.
Он плакал, глазами искал свои ноги.
Сегодня сказали бы интеллигент.
— Бедный ребёнок, ты был обманут.
Зря ты поверил в сказки и ложь.
Род твой прервётся, грехи не простятся.
Ради чего сейчас ты умрёшь?
Он искренне плакал переживая.
Он сострадал такому как я
Не понимая
Не сознавая
Просто гуманность свою возлюбя.
Именно он с нежной кротостью взгляда
Близких моих приказал убивать
И не щадить ни стара ни млада.
И добивать,
добивать,
добивать.
Ну а теперь уничтожены сёла
В крови искупалась родная земля.
Он сожалеет, что умирает
Несчастный мальчишка
Так уж случилось — пацан этот я.
Первое, что я увидел, когда открыл глаза — лицо Юли. Это было странное лицо, опухшее от слёз, с мешками под глазами, растрёпанными волосами, и ранками запёкшейся крови на губах. Но оно всё равно было очень красивым.
— Привет, — улыбнулась Юля.
— Ты как здесь … — попытался спросить я, но сразу стало очень больно.
— Да, фигня, — объяснила она. — Сказала, что жду ребёнка. Ты отец. Так что я тебя никуда не пущу. Пришлось им меня здесь оставить.
Объяснение загнало меня в ступор. Ну, то есть, я же с ней никогда …
— Кстати, теперь у меня проблема, — продолжила Юля. — Я ещё целка. Так что ты побыстрей поправляйся, восстанавливай своё хозяйство. И мы займёмся сексом. А то, если меня спалят, будет очень стыдно!
Я понял, что у меня галлюцинации. Ну не может же первая красавица школы делать мне такие предложения в реале! Я постарался сосредоточиться на главном.
— Теле…
Юля скорчила карикатурную расстроенную гримасу:
— Все мужики козлы! Клёвая тёлка мечтает, чтобы он лишил её девственности, а ему только телефон нужен!
Перед моими глазами появился экран телефона с аудиофайлом.
— Я уже сделала копии. Сохранила у себя в облаке, переслала твоим предкам. У тебя клёвый отец, обещал приехать завтра.
Я понял, что улыбаюсь и плачу. И куда-то улетает сознание.
— Ну-ка не вздумай! — угрожающе произнесла Юля. — Я ещё от тебя не залетела. Ты мне ещё живой нужен.
Я понял, что быть избитым толпой гопников — это не самое страшное в жизни.
Часов через пять мне стало совсем стыдно. Захотелось отлить. Но как это сделать, если двигаться я не могу, а тут Юля. Я терпел наверное полчаса. Потом обмочился. Но стыдно стало не из-за этого.
— О, заработало! — восхитилась Юля.
После чего убрала все следы влажной тряпкой и обтёрла меня губкой. Потом посмотрела на моё пунцовое лицо и пояснила:
— Я тебя умоляю, можно подумать, я членов никогда не видела!
У меня закралось подозрение, что меня разводят. Как-то это не стыкуется с предыдущими высказываниями.
— Ты про то, что я целка? — прочитала она мои мысли. — Во-первых, есть другие технологические отверстия. Во-вторых, есть порно. Или ты думаешь, что девочки порно не смотрят? Я, например, смотрю. И учусь.
Всё это говорилось предельно серьёзно и одновременно наивно. Тоном прилежной пятиклашки. Я вновь улыбался сквозь боль, представляя картину. Действительно, а как девочки должны смотреть порно.
Через какое-то время в мою палату зашла Вера Павловна.
— Нахалина, выйди на пару минут! — потребовала она с порога.
— Да пошла ты, тварь! — огрызнулась Юля и уставилась на неё.
Я не мог этого видеть, но я чувствовал, как юлины пальцы сжались в кулаки.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать? — растерянно произнесла завуч.
— А что ты мне сделаешь? Двойку поставишь, из школы выгонишь, до экзаменов не допустишь?
Юля плевалась словами. Завуч побледнела.
— Что ты такое говоришь, Юленька?
— Два года назад, когда я тебе сказала, что Тимон пытался со мной сделать, что ты ответила? Переводись или забудь! Нет доказательств! Время всё расставит, — я чувствовал по голосу, что Юля вот-вот заплачет. — У него сейчас стабильно-тяжёлое состояние. Он может остаться инвалидом на всю жизнь, потому что два года назад ты, тварь, ничего не сделала.
Завуч попыталась обнять Юлю, но та оттолкнула её к самой двери. И это при том, что весит килограммов на тридцать меньше!
— Нам надо успокоиться. Надо решить проблему.
— Пошла вон! — сорвалась на крик Юля.
Завуч вышла. Так и не успел узнать, чего она хотела.
Юля достала тонкую сигарету с ментолом, пластиковую зажигалку, несколько раз пыталась закурить, сломала кончик ногтя, скомкала сигарету и кинула её на пол.
Я понимал, что её колотит от бешенства. Не понимал, почему. Через несколько минут, когда Юлю отпустило, она объяснила.
— Два года назад Тимон хотел меня оттрахать. Затащил с друзьями за бойлерную. А у него не встал. Я специально говорила так, чтобы у него не встал. Оскорбляла, высмеивала. Потом он сказал, чтобы я ему отсосала. Я сказала, что откушу его член. Он ведь такой вяленький. Он сказал, что выбьет мне передние зубы. Я сказала, выбивай. А потом всю жизнь в кошмарах вспоминай, как тебе уродина беззубая отсасывает. На нормальных баб потом член никогда вставать не будет. В общем, они меня тогда просто избили. Хорошо хоть лицо не испортили, мрази. И Тимон ещё сказал, если я кому-то расскажу, он в мою вагину швабру засунет.
Я слушал её и понимал, каким же я был уродом. Два года назад. Два долбаных года! А я ничего не знал. Или мне просто хотелось ничего не знать.
За дверью палаты раздался мощный голос Веры Павловны.
— Да где хоть кто-нибудь? Где в этой чёртовой больнице главврач. Где охрана!
— Я главврач, что происходит? — раздался спокойный мужской усталый голос.
— Я полчаса бегаю, пытаясь кого-то найти. Почему у вас в больнице такой бардак?
Вера Павловна метала молнии и громы. Ещё неделю назад я бы уже трясся от страха.
— Какой бардак? — спокойно спросил её главврач.
— Почему у вас в палатах с тяжелобольными посторонние люди?
— В палатах с тяжелобольными у нас только близкие родственники, потому что оптимизировали финансирование на медсестёр. Вас что-то не устраивает? Хотите сами больным утки выносить?
— В этой палате находится моя ученица из десятого "б". Она сейчас должна находиться в школе. Я несу за это ответственность.
— Если бы не эта девочка, его бы просто не довезли. И из комы он бы так быстро не вышел, — в голосе главврача, спокойном и рассудительном, звенел металл.
— Это всё замечательно, но сейчас она должна учиться! — не унималась завуч.
И главврач взорвался:
- Пошла на …, ….!
Потом была недолгая возня. Послышались тяжёлые шаги и голос главврача.
— Михалыч, прекращай курить, уволю. Эту психованную в отделение не пускай. Будет рваться, вызывай ментов. Я не шучу.
В нашу палату вошёл небольшой щуплый мужик лет пятидесяти:
— Ну как наши Ромео с Джульеттой?
— Не пускайте её сюда, Виктор Петрович, пожалуйста!
— Конечно, Юленька.
Доктор подошёл ко мне, посветил фонариком в глаза.
— Ну что, герой, жить будешь. Говорить пока не пытайся — челюсть тебе сломали капитально. Рёбра срастутся. В правую ногу мы тебе штифт вставим, будешь как терминатор. На кисть левую пока не смотри, выглядит страшно, но всё восстановится. С такой красавицей-подружкой это всё ерунда. И от каши не отказывайся. Понимаю, что не вкусно, но внутренние органы тебе сейчас напрягать нельзя. Будешь правильно питаться, и через месяцок они восстановятся. Всё ясно?
Я моргнул, давая понять, что всё понял. Врач ушёл, а Юля наклонилась к моему уху:
— Ты всё слышал, да? Ты мне должен. Я спасла тебе жизнь. Уничтожь Тимона. И его шестёрок. Ты сможешь.
Говорить сломанной челюстью это тот ещё мазохизм. Но я действительно был должен:
— Обещаю. Я его уничтожу.
Юля меня поцеловала.
***
Всё, что хочу, на кресте умирая.
Всё, что готов повторять вновь и вновь.
Будьте вы прокляты адом и раем
Я вас убью даже в мире ином.
Все, кто считает себя человеком,
А остальных только быдлом, скотом
Все, для кого я душевный калека.
Все, кто в глазах моих вечное зло.
Я подыхал на кресте Капуанской дороги.
Слышал пред смертью ликующий глас
Глас победителей, громкий, убогий.
С нами бог, так кто же против нас!
Я не смог отомстить, я погибну напрасно.
А враг смеётся, он победил.
Но, по ночам, просыпаясь от страха.
Люди,
помните,
как я прожил.
Жизнь стала налаживаться недели через две. Я уже мог вставать и самостоятельно добираться до туалета. Отец вернулся с раскопок и объяснил мне ситуацию с завучем. То, почему она так рвалась в мою палату.
Всё просто, если ребёнок попал в больницу в пределах школы — это её вина, если за пределами школы — сам виноват. Если она ни о чём не знала, опять-таки, она ни в чём не виновата. Если никто не станет заводить уголовное дело, если стороны решат примириться, то всё закончится хорошо.
— Смотри, сын. Мне уже предложили полмиллиона рублей. Этого хватит на все операции. Или я подаю заявление. Но тогда мы будем воевать до конца. Мы посадим этих тварей. Выбирай сейчас.
Я не колебался ни секунды.
У Юли оказалась очень мерзкая мать. Это она хочет сделать из Юли модель. Это она вместе с завучем два года назад заставила Юлю молчать. Теперь все контрольные Юля сдаёт на пять, что бы она там ни писала.
Зато её отец нормальный мужик. Они с моим сразу подружились. Теперь планируют нашу свадьбу. Юля по этому поводу не устаёт намекать, что о её беременности знают уже все, так что я должен поскорее восстановить свой агрегат. Остальные части моего тела её заботят в меньшей степени.
Самый главный разговор произошёл сегодня.
В мою палату, где кроме меня были Юля и отец, вошли участковый и Вера Павловна.
— Здравствуйте, капитан Невзлин! — представился участковый.
— Имя отчество, пожалуйста, — уточнил отец.
— Игорь Павлович, — растерянно ответил участковый.
— Хорошо. Вы, наверное, хотели бы взять заявление?
Я понял, что Юля до боли сжимает мою руку.
— Понимаете, — уклончиво начал участковый. — Противоположная сторона уверяет, что именно ваш сын набросился на них с острым предметом и нанёс серьёзную травму.
— Насколько серьёзную? — уточнил отец заинтересованным тоном.
Участковый уткнулся в бумаги.
— Он проткнул человеку ногу насквозь! — гневно воскликнула Вера Павловна. — А другому нанёс несколько серьёзных ранений в живот.
Участковый кашлянул, всё ещё утыкаясь в бумаги.
— Мой сын нанёс несколько лёгких телесных повреждений банде напавших на него гопников. За день до этого он предупреждал вас, Вера Павловна, что его собираются избить. Вы что-нибудь знаете об этом?
— Он ко мне не подходил! — искренне возмутилась завуч. — Я не знаю, что он вам сказал, но если бы я знала, что у него в школе есть какой-то конфликт …
— Да что ж ты врёшь, тварь! — не выдержала Юля. — Это из-за тебя он здесь. Это ты два года прикрываешь урода!
— А вы кто такая, — встрепенулся участковый, на этот крик.
— Она член семьи, — успокоил его отец.
Я понял, что всё будет хорошо. А Веру Павловну понесло.
— Это ты всё подстроила! — уставилась она на Юлю. — Думаешь, если такая смазливая мордашка, можешь юбкой перед всеми вертеть, и всё хорошо закончится? Ваш сын пострадал из-за вот этой малолетней …
Отец включил аудиофайл с разговором, который я записал в кабинете завуча, и с дальнейшими угрозами мне Тимона в коридоре.
— Это незаконная запись! — возмутилась завуч.
— Игорь Павлович, вас ведь так зовут? — обратился мой отец к участковому. — Смотрите. Перед нами два варианта. Либо Вера Павловна Хлебова не сообщала вам о том, что группа подростков в её школе совершает тяжкие правонарушения в виде рэкета и избиения одноклассников, либо сообщала, но вы эти сообщения игнорировали. Я написал заявление в прокуратуру. Забирать его не буду. На мировую не пойду. Моё заявление в службу собственной безопасности тоже готово. Его я могу не отсылать. Данная аудиозапись приложена к моему заявлению о рассмотрении деятельности завуча школы, допустившей избиение моего сына.
Вера Павловна побелела и судорожно пыталась что-то сказать.
— Игорь Павлович, пожалуйста, помогите посадить за решётку тварей, избивших моего сына. Выполните добросовестно свои должностные обязанности. Мне не хочется общаться с вашей службой собственной безопасности. Учтите, мне предлагали полмиллиона рублей, чтобы я предал собственного сыны. И этот разговор у меня записан. Понимаете, как будет выглядеть ваше бездействие или ваша халатность в подобных обстоятельствах?
Мой отец говорил мягко, вежливо, без какой-либо агрессии в голосе. Но его слова убивали.
— Это же просто дети! — не выдержала Вера Павловна. — Вы сейчас губите их судьбу.
— А сейчас перед вами кто? Не дети? Если тварей, издевавшихся над ними, оправдают, их судьба не будет загублена? — сорвался отец.
— Надо же прощать. Надо проявлять человечность, — не унималась завуч.
— Бог простит, — устало ответил отец. — Покиньте помещение. Моему сыну нужен покой.
Они ещё пытались возмущаться и что-то говорить, но отец их вытолкал.
— Что с ней будет? — спросила его Юля.
— Вряд ли посадят. Просто выгонят и запретят заниматься преподавательской деятельностью. Она просто уже не человек. Она педагог. Её мозги промыты психологической фигнёй. Это не исправить.
— Почему она их прикрывала? — не унималась Юля.
— Показатели. Сообщение о подростке в комнату милиции — это показатель низкой эффективности работы завуча по воспитательной работе. Могут даже заменить. А это минус процентов двадцать зарплаты. Или уже даже тридцать. Я поэтому и не преподаю сейчас.
Отец растрепал Юле волосы на макушке:
— Не бери в голову, ребёнок, я всё улажу. Главное, заботься о своём Дон Кихоте. Я вас сейчас оставлю на пару часов. Надо пинать ментов, чтобы забегали.
Юля села на стул возле кровати и опустила голову мне на грудь.
— Довольна? — спросил я её.
— Ум-гу, — устало ответила она.
— Давай ты не будешь изображать влюблённость? — попросил я её. — Теперь они никуда не денутся. Я в любом случае не отступлю. Но мне уже стыдно, что ты претворяешься, что любишь меня.
— Заткнись уже Рохля! — раздражённо ответила она.
Вот этого я в девчонках не понимаю. Почему надо ломать комедию до конца. Я полностью отдаю себе отчёт, что она моими руками отомстила тем, кто проделал с ней то … Как это объяснить? Я лежу сейчас в гипсе, весь поломанный, возможно, инвалид на всю оставшуюся жизнь. Но по сравнению с тем, что случилось с ней…
Она имеет полное право на свою месть.
И эти её слова, после которых хочется вымыть ей рот с мылом, и эти циничные формулировки … это то, что уже один раз спасло её личность.
Теперь она может всё отпустить и идти дальше. Мы просто были временными союзниками. И я не отказываюсь от своих обязательств. Я не собираюсь злиться, что она меня использовала. Надо только честно признаться, расставить точки, границы …
Я понял, что она всё ещё лежит на моей груди, а я механически копошусь в её волосах относительно здоровой правой рукой. И она на это не реагирует.
Да нет, не может быть!
Ну ладно, если бы она ещё просто была офигенно красивой. С этим я бы мог смириться. В конце концов, судьбу не выбирают. Да, пришлось бы попу рвать, пытаясь ей соответствовать, накачать мускулы и научиться драться, чтобы отгонять от неё всяких озабоченных, вроде того, который сидел годами на задней парте и пускал слюни, глядя на неё.
Но, блин, она ж ещё и умная. Умнее меня. Как пережить эту несправедливость судьбы?
Она это не серьёзно. Она прикалывается. Ну как она может испытывать какие-то чувства к такому рохле, как я? Я ведь действительно рохля. Пойти и сдохнуть для меня — это легко, терпеть и мучиться — да не фиг делать, а вот признаться в своих чувствах …
Я взял свой телефон и включил:
« … медлячок, чтобы ты заплакала, и пусть …»
— Ещё раз включишь это, засуну телефон тебе в задницу! — нежно промурлыкала Юля.
Я понял, что она не шутит. Что всё это серьёзно.
И тут же в моей голове стали крутиться мысли вроде: «Это ж получается. Мне что, действительно теперь придётся лишать её девственности. Это вообще, как. Говорят, для девочек в первый раз это больно. И вообще, сколько дают за секс с несовершеннолетними? И когда наступает возраст сексуального согласия. Хотя стоп, Юля же на полтора месяца старше меня. То есть, кто будет виноват в этой ситуации …
— О, заработало! — прервал мои мысли радостный возглас Юли, тут же сменившийся разочарованным вздохом. — Не-е, показалось.
Я понял, теперь моя жизнь никогда не будет прежней.
Комментарии.
Вагину — согласно действующему законодательству, слово, прозвучавшее в реальности, было заменено словом, пока ещё не запрещённым к употреблению в письменной речи законодательством РФ.
долбаных — согласно действующему законодательству, слово, прозвучавшее в реальности, было заменено словом, пока ещё не запрещённым к употреблению в письменной речи законодательством РФ.
— Пошла на …, ….! — согласно действующему законодательству, слова, прозвучавшие в реальности, были заменены троеточием, пока ещё не запрещённым к употреблению в письменной речи законодательством РФ.
Тварь — согласно действующему законодательству, слово, прозвучавшее в реальности, было заменено словом, пока ещё не запрещённым к употреблению в письменной речи законодательством РФ.