Кукушка

 

Вместо тепла от горящего синим цветком камина веяло холодом. Ярваг нахмурился. Поднес руки ко рту, подышал — ладони покрылись корочкой инея. Приближался Алун Рамнар, месяц Теней.

 

Бывало, что в такие дни кремень и кресало не рождали искры, ветер вместо прохлады дышал жаром, а вода вязала горло и совсем не утоляла жажду. Мир в ожидании Тени постепенно сходил с ума.

— Ну и чаго хмурышся? Кожны год один карагод, а ён никак не прывыкне, — забрюзжал на Ярвага старый домовой, наполовину высунувшись из стены таверны.

— На закате Тень придет, думаю на этот раз в храм идти...

— Тьфу ты! Якой табе храм?! Идалав гэтых южных? Хорошо, что батька твой не чуе!

Ярваг вперил тяжелый взгляд в домовика: густая растительность на лице того походила скорее на куст голых серых веток, за которыми тлели два голубых огонька. Домовой прокряхтел что-то нечленораздельное и нырнул обратно в стенку.

Домовика звали Лядень. Отец рассказывал Ярвагу, что когда-то их предок услужил Госпоже Зиме, и та одарила их семью верным помощником. С тех пор Лядень жил рядом, параллельно брюзжа и сетуя на весь белый свет. Когда дед Ярвага оставил родные Завьюнки и отправился в "сердце" мира, Лядень последовал за ним. На новом месте дед построил таверну "У быка". Встретил женщину по сердцу, вскоре родился отец Ярвага, а затем и сам Ярваг. А потом, когда в очередной раз пришла Тень...

— А пошли бы они в храм, может быть бы и уцелели! — гаркнул Ярваг в пустоту и зашагал к стойке, по дороге собирая со столов грязную посуду.

Сидевший за стойкой дайри опрокинул в себя остатки пинты и попросил еще. Дайри были, как правило, пониже людей, волосы спереди росли так, что никогда не закрывали лоб, а сзади, напротив, росли даже на загривке. Из-за жилистости, поджарости и остроты черт лица виделось в них нечто звериное. В остальном дайри мало чем отличались от людей. Правда, была одна любопытная черта: их не брало ни вино, ни пиво, ни самогон. Зато брал Березовик. Да не любой, а только Медных берез, что растут на севере.

В трактире Ярвага Березовик был не самого лучшего качества, но, вероятно, внешний вид трактирщика, его корни сделали свое дело: выпить в таверне у Ярвага-северянина заходили многие дайри. Поэтому, несмотря на бесконечные поборы чиновников, храмовников и бандитов, несмотря на большие долги, трактир до сих пор держался на плаву.

— Держи, — Ярваг подал обновленную пинту уже изрядно захмелевшему посетителю. — Давай последнюю и... пора мне закрываться. Да и тебе стоит уже позаботиться о том, где ты будешь прятаться.

— Прятаться... — дайри фыркнул, — от самого себя не спрячешься, разве что... С собой бутыль дашь? Упьюсь, тогда может и получится.

— Через Тень ходил, что ли?

— Ходил... Отправили за вахтой работяг, а на самом деле... В общем, срать им на людей было... Все вы одинаковы... а, впрочем, чему здесь удивляться.

Трактирщик посмотрел в янтарные глаза дайри и подумал: "А ведь хочет, чтобы я ему вмазал: думает, что полегчает".

Ярваг уже не раз видел подобное выражение лица у дайри, которых нанимали Проводниками сквозь Тень: уставшие и измученные, не физически, духовно... В глазах отражались смертельная усталость и боль. Казалось, на их плечи рухнули беды целого мира.

— Рассказывай, полегчает...

Дайри вздохнул.

— В другой раз.

Какое-то время они молчали.

Глядя в камин и почесывая бороду, трактирщик пытался, наконец, осознать странное чувство, которое скребло душу год за годом. Ощущение засыпало, а потом вновь начинало беспокойно ворочаться в потемках сознания. В такие моменты в глубинах разума будто бы разгорался огонь. В его пылающих углях трепетала призрачная сердцевина в виде разбитого, не проявленного, бесформенного символа. Но какого именно — Ярваг разглядеть не мог.

Особенно ярко пламя разгоралось в преддверии Алун Рамнар. Трактирщика гложило смутно различимое, ноющее чувство не цельности. Ощущение того, что Ярваг не на своем месте. Трактирщика тяготил город, тяготили его жители. Всю свою жизнь Ярваг прожил в этом месте, но так и остался отшельником внутри таверны для нелюдей посреди кипящего жизнью чужеродного каменного организма.

Трактирщик не раз задумывался над тем, чтобы "вернуться" на Север, но и дедову таверну бросить не мог. Она была его единственным Домом, уголком покоя, точкой равновесия. Местом, в котором жили его родители, местом, где Ярваг хотя бы отчасти понимал, кто он такой.

Быстрый стук в дверь вырвал трактирщика из размышлений.

— Закрыто, нечего тарабанить. Ищите себе другое укрытие!

Стук прекратился. Дайри горько усмехнулся, как бы повторяясь: "Срать вам на других, все вы одинаковы". Трактирщик насупился, встал и пошел к двери:

— Допил? Выметайся давай. Коль жив будешь — так и заходи через месяц.

Ярваг поднял засов и открыл дверь. Дайри не спешил.

— Тебя вынести?

Ярваг услышал тихое поскуливание и выглянул за порог. На узкой пыльной улочке было безлюдно. Кое-кто прятался в своих домах, но остальные, если были в состоянии заплатить — ушли в храм. Бедняки же забились кто куда, главное, как можно дальше. Даже животных не было видно: ни псов, ни птиц, ни крыс.

Тучи цвета темной крови уже на три четверти затянули небо. Они не приходили с юга или севера, они просто возникали из небесной пустоты, словно пузыри над закипающей водой. Это повторялось каждый год. В последний день перед Алун Рамнар багряные тучи закрывали звезды, луны, солнце и даже сияющего небесного змея, протянувшегося через все небо с запада на восток. Лишь через двадцать дней, когда полоса Тени покинет город и двинется дальше на Юг, тучи разойдутся, и над городом вновь взойдут небесные светила.

Поскуливание раздалось снова, и Ярваг заглянул за угол: невысокий мужчина в накидке волок по земле девчушку, совсем маленькую, зим шесть, не больше. Та плакала и скулила, тщетно пытаясь вырваться.

Их глаза встретились.

Трактирщик колебался: "Это не мое дело".

Девочка пыталась что-то говорить, но ее рот открывался и закрывался, не издавая ничего кроме того самого поскуливания.

"Это НЕ МОЕ дело!!!"

Ребенок потянулся ручонкой к Ярвагу, лицо исказилось в мольбе.

Трактирщик чертыхнулся.

— А ну, стой!

 

Нечто в огне души заворочалось, стало разгораться и обретать форму, завершенность.

 

Ярваг на мгновение опешил, ощутив это.

Невысокий мужчина продолжил тянуть девчонку, будто не слышал окрика, напротив, даже ускорился, но трактирщик быстро нагнал их.

— Стой!

Мужчина обернулся, вытягивая из ножен кинжал. Смерил взглядом Ярвага: трактирщик был в два раза выше и в три раза шире. Из-за грязного фартука выглядывал внушающий уважение тесак.

— Я служу Храму, северянин!

Ярваг молчал.

— Ее душу нужно спасти, нужно очистить!

Ярваг молчал.

— Этот ребенок монстр!!!

Ярваг молчал.

— Когда святые отцы узнают об этом...

Ярваг положил ладонь на рукоять тесака.

Мужик, ругнувшись, отпустил девочку и, в последний раз злобно зыркнув на трактирщика, бодро потрусил по улице.

Когда Ярваг сделал шаг навстречу к ребенку, та пискнула и отползла к стене.

— Не нужно меня бояться. Я ведь прогнал плохого дядьку, верно?

Кажется, девчушка немного успокоилась и вытерла грязным рукавом щеки.

Трактирщик присел рядом и протянул ей руку.

— Ну что, монстр... супа хочешь?

 

***

Ярваг позволил дайри остаться. Вместе они наблюдали за тем, как девчушка с удовольствием наворачивала холодную похлебку. Босая, в грязном, старом платьице, спутанные светлые волосы, серые глаза. На руках и ногах ссадины и шрамы, некоторые старые, другие нет. Кажется, девочка жила на улице.

— Ее коснулась Тень, — негромко проговорил дайри.

— Что-то конкретное скажешь? Или пустишься в пространные разговоры ни о чем?

— Она... изменится. Большего я пока не чую.

— Ну, вот и пей свой березовик.

Ярваг подошел к ребенку.

— Прости, что холодный, — он указал на суп.

Девчушка глянула на трактирщика и продолжила есть.

— Расскажешь мне о себе?

Девочка покачала головой из стороны в сторону.

Ярваг увидел, что ее тарелка почти опустела, и сказал:

— Согласен, такое нужно заслужить. Может принести чего повкуснее?

Девчушка прервалась и хитро улыбнулась.

– Понял, счас все будет.

Ярваг вернулся с полной тарелкой засахаренных яблочных долек.

— Итак, предлагаю бартер: я тебе сладости, а ты мне рассказываешь, что с тобой случилось.

И Ярваг протянул девочке тарелку.

— У тебя...гм...есть мама или папа?

Девочка, не отрываясь от тарелки, пожала плечами.

— Может быть, есть кто-то близкий, к кому ты хотела бы вернуться? Кто бы о тебе позаботился?

Девочка покачала головой.

— Беда... Совсем никого? А где ты жила, чем занималась?

Девчушка вытянула ладони и сложила их лодочкой.

— Ясно, а ты смышленая. Только молчаливая. Как тебя зовут?

Девочка подняла глаза на трактирщика, помедлила, затем тяжело вздохнула и стала говорить... Вместо речи изо рта вырвался леденящий душу полухрип-полустон.

Ярваг инстинктивно дернулся, затем переглянулся с дайри. У ребенка задрожали губы, глаза заблестели.

— Эм... Ничего страшного. Ты всего-навсего простыла! Не волнуйся.

Девочка закрыла рот рукой.

–Точно тебе говорю, простуда! А ты что себе напридумывала? Знаешь, я еще и не так хриплю, когда простываю. Мы тебя вмиг вылечим...

В уголках глаз девочки появились слезы.

— Не плачь! У меня как раз есть лекарство, оно лежит в погребе! Уверен, у тебя чудесный голосок, и совсем скоро я его услышу. Может быть, ты даже споешь мне? Как какая-нибудь птичка, соловей там или кукушка. Эх, знаешь, как поет Золотая кукушка? Я сам, правда, не слышал, но дед рассказывал, что они дивные песни поют! И ты будешь так же петь, даже лучше, когда мы тебя вылечим скоро-скоро, да, кукушонок?

Ярваг мягко погладил девочку по плечу. Ребенок слабо улыбнулся.

— Все будет хорошо, обещаю!

А затем трактир накрыла тьма.

 

***

 

Ярвага будто на миг окунули с головой в ледяную воду, а затем так же резко выдернули из нее.

Трактирщик стоял посреди грязной улицы, но не мог сделать и шага, лишь смотрел, как туда-сюда сновали прохожие, стражники, ездили телеги, слуги носили паланкины.

У стены дома сидели несколько нищих, и среди них... та самая девочка. Худенькая, бледная, вся в грязи и пыли она, сложив ладони лодочкой, практически не шевелилась, а люди все ходили и ходили рядом, поднимая пыль, как правило, не замечая, но иногда подкидывая ребенку медяк.

Пространство вокруг дернулось, "моргнуло", и время будто ускорилось. Люди стали двигаться быстрее и быстрее, вплоть до того, что превратились в неразличимые шлейфы, а девочка все сидела у обочины с протянутыми руками. Когда заходило солнце, она исчезала, улицы пустели, а с рассветом ребенок появлялся вновь.

Каждый день, ближе к вечеру, от шлейфа отделялись несколько фигур. Мальчишки зим тринадцати подходили к девочке, иногда пинали ее, затем забирали деньги, оставляя немного еды взамен.

Однажды из-за спины девчушки появился худой, прихрамывающий кот. Он подкрался к стоящей справа от ребенка глиняной тарелке, на которой лежали краюха хлеба и маленькая рыбка. Кот, было, собирался ухватить рыбешку, но, увидев занесенную руку, вжался в землю, ожидая тумака. А девочка лишь потрепала его по голове и протянула рыбку. Кот боязливо принял угощение и убежал, но вскоре вернулся, уже насовсем.

Окружение снова "моргнуло", и Ярваг оказался в трактире.

Помещение освещалось настолько ярко, что резало глаза, но в центре таверны был круг тьмы, а в нем маленькая щуплая фигурка в платье.

— Она зло, она мучает нас!

Ярваг узнал голоса — это были его родители.

"Они живы!"

Голоса баюкали его и отгоняли прочь все тревоги.

— Спаси нас, сынок!

Родители стояли за его спиной, поддерживали его, обнимали его. Ярваг чувствовал их заботу и любовь.

"Наконец-то у нас все будет хорошо!"

— Убей ее! Убей!

Трактирщик посмотрел на свою руку: в ней был тесак.

— Давай, убей ее, освободи нас. Она заперла нас!

Ярваг сделал шаг к темному пятну, прихватывая тесак получше.

— Она так мучает нас! Это она во всем виновата, убей ее, убей!

Ярваг присмотрелся: в области сердца девочки зияла огромная рваная рана, внутри которой пульсировала отвратительная химера из десятков различных жил и нитей — те расползались из центра к конечностям, вздувались и извивались.

— Она тварь! Она монстр! Убей ее, дай нам выпить ее сладкую душу!

Ярваг замахнулся на девочку тесаком.

Между ребенком и трактирщиком возникло ровное голубоватое свечение, оно не было резким, напротив, казалось приятным и естественным.

— Ты что робишь, Яр! Кинь жалезку, гэта не батьки твои!

Вместе с появлением света с Ярвага спала какая-то желтая паутина, которую он не замечал до этого.

— УБЕЙ! УБЕЙ ЕЕ!

Также Ярваг стал различать особенности голосов: звучание было то глубокое и тягучее, то, напротив, омерзительно высокое и быстрое.

— Прочь, бестии! — Ярваг отмахнулся от "родителей", и его вместе с девочкой закрыл лазурный свет.

 

***

 

В крошечной палате, кроме четырех ослепительно белых стен, нужника и гротескного железного кресла, находились двое. Первым был мужчина средних лет. Он сидел в кресле, руки, ноги и шея были зафиксированы в креплениях, а перед самым лицом располагалось широкое, треснувшее, кривое зеркало. Веки мужчины были удалены, поэтому, как бы он ни старался, искаженное отражение всегда было перед ним. Он уже давно прекратил кричать, умолять и вырываться, лишь импульсивно подергивался и беззвучно плакал.

Второй мужчина был значительно моложе. Обнаженный по пояс, он стоял напротив кресла и блаженно улыбался, ощущая исходящие от пациента эманации страдания. У сердца молодого человека, наполовину погрузившись в тело, находился пульсирующий белесый организм, походивший на медузу.

— Увы, я вынужден покинуть тебя, мой друг. Прихожане ждут.

Он поднял с пола белоснежный балахон, надел его и вышел из палаты. Пройдя по сети закрученных, словно кишки, узких коридоров, мужчина вышел к винтовой лестнице. Поднявшись наверх, он оказался в Алой комнате: небольшом пространстве между лестницей и главной залой Храма. Отодвинув багряное покрывало, мужчина тепло улыбнулся прихожанам. Лица тех озарились благодарностью и воодушевлением.

Люди входили в Храм с запада и разделялись на три потока, ступая на огороженные дорожки. Каждая вела к одному из тронов, располагавшихся в восточной части залы.

На двух из трех престолов восседали священники, дорогу к третьему преграждал храмовый служитель.

Исповедавшись у святых отцов, очищенные от искажений прихожане сливались воедино и выходили через восточные ворота во внутренний двор Храма.

Мужчина в белом балахоне двинулся к пустующему трону, по дороге вознося руки над склонившимися прихожанами. Поднявшись по трем ступеням, мужчина занял престол и дал отмашку служителю. Тот отпер засов решетчатой дверцы, что преграждала путь к трону, и пропустил первого человека.

Богато одетый горожанин пал ниц и поцеловал босые стопы священника.

— Отец Авиль, смиренно молю вас о спасении моей грязной души, об очищении от греха.

Священник почувствовал приятную дрожь от сочащихся из горожанина эманаций слепого раболепия и самоуничижения.

— Не бойся, сын мой. Я вижу, что в сердце твоем есть Свет. Поведай мне, в чем твой грех.

Не разгибаясь, мужчина сбивчиво заговорил:

— Девка… служка… стирала и… платья жены попортила, да бросилась умолять, чтоб не выкидывал на улицу… Ну… месяц Теней все же… я ее и… оставил, в общем. Пожалел… Простите меня!

— Бедный сын мой… совратила тебя Тьма… Жалость — грех… Под невинной жалостью прячется древняя тьма, что обманет и исказит твою душу. Раз твоя прислуга допустила ошибку, значит, такова Его воля. Значит, виновна она. Ее незачем жалеть, ибо не способны миряне распознать правду. Лишь мы, смиренные храмовники, с великой осторожностью можем проявлять жалость. Ибо видим правду, видим, когда виновен человек, а когда нет. Прощаю тебя! Ступай… Храни и преумножай Свет.

Раболепно исцеловав стопы Авиля, горожанин встал и направился к вратам во внутренний двор Храма.

Авиль кивнул служителю. Тот запустил женщину в золотистом платье. Стройная, крепкая, волосы собраны в высокий хвост. Вокруг нее — эманации уверенности.

Едва женщина склонилась перед священником, Авиль тут же остановил ее:

— Ступай, вижу, что ты чиста…

Женщина, тем не менее, опустилась к стопам священника и медленно провела по его пальцам языком. Затем встала и, послав Авилю игривую улыбку, отправилась во внутренний двор.

Третьим оказался молодой паренек. Хмурясь, он оглядывался на соседнюю очередь. Там стояла пожилая женщина, которая встретила взгляд парня и просящими глазами указала на священника. Паренек вздохнул и подошел к Авилю. Склонился, колеблясь, прикоснулся сжатыми губами к стопам.

— Что тревожит тебя, сын мой? — начал первым священник.

— Я не многим младше вашего, вообще-то.

— Зато многим мудрее, как я полагаю, ведь так?

— Ну… честно говоря, я не понимаю некоторых моментов, например, чем плохо чувство меры. Я…

— Ты не понимаешь, чем плоха мера, и тем самым сомневаешься в истинности Догматов.

— Нет…я …

— Видишь, как Тьма обманывает тебя: ты защищаешь чувство меры, один из грехов, но тем самым совершаешь второй — сомневаешься! Сомнение привело тебя к желанию искать меру. В поиске меры между светом и тьмой ты найдешь полутень. И найдя ее, ты станешь жалеть тех, кто, по-твоему, пострадал несправедливо.

— Нет… я лишь…

— И вот ты уже не только полон грехов — ты уже сомневаешься в Его мудрости, в Его воле! Ты видишь, что Тьма сделала с тобой?

— О, Первый Свет, я не знал…я!

— Дело не в том, что эти чувства грешны, юноша. Дело в том, что ты не способен их использовать без ошибок! Тьме не нужно многого. Ей нужна лишь крошечная брешь. И ты дал ей эту брешь!

Авиль поднялся с трона, и его голос разнесся над сводом Храма:

— Тьма проникла в этого юношу! — заслышав это, толпа зароптала. — Его нельзя допускать к остальным прихожанам в Алун Рамнар! — священник резко понизил голос до шепота, — но его еще можно попытаться спасти…

Авиль кивнул двум служителям, и те, схватив перепуганного паренька, поволокли его к Алой комнате.

Женщина в соседнем ряду дрожала и стискивала зубы, чтобы не закричать. Она конвульсивно сжала колючий стержень ограждения — на пол закапала кровь.

— Ты что-то хочешь сказать, дочь моя? — обратился к ней Авиль.

У женщины на глазах появились слезы.

— Нет… святой отец…

Авиль почувствовал, как прочие священники потянулись к материнским страданиям. Резко "щелкнув" ментальным кнутом по собратьям, Авиль отогнал их прочь и сам присосался к сладким эманациям женщины.

— Продолжим…

Тут к молодому священнику приблизился один из служителей и шепотом передал короткое послание.

Авиль кивнул и обратился к одному из младших священников, стоящих за тронами.

— Святой отец Айяр, прошу заменить меня.

Он сошел с трона и направился к боковому выходу. Пройдя через небольшую пристройку, Авиль вышел в уединенный дворик, где журчал фонтан, а в тени деревьев стояло несколько скамеек.

На одной из них сидел невысокий человек, который тут же подскочил и пал ниц.

— Отче, простите мой грех! Я вел в святую обитель нечестивое дитя, но... упустил ее!

— Сын мой, поднимись с колен. Я вижу, что в сердце твоем нет греха.

Преклонивший колени ощутил, как умиротворенный голос святого отца забирает все тревоги — мужчина встал и встретил приятную улыбку священника.

— Помни, Тень не тронет тех, кто чист сердцем. А тревоги это грязь. Успокойся и отведи меня туда, где несчастье с тобой стряслось.

***

 

Ярваг стоял посреди таверны.

— Это был сон или?..

Он посмотрел на ладонь, сжимающую тесак.

— Или, — ответил дайри.

Девочка забилась в угол и плакала, рядом сидел домовой и что-то шептал ей на ухо.

Трактирщик подошел к дайри.

— Ты видел это?

— Видел.

— И?

— Я ведь говорил: Тень коснулась ее. И теперь Тень в ней.

Ярваг посмотрел на ребенка и содрогнулся, вспомнив пульсирующую плоть химеры, что была в видении.

— Она обратится в...?

— Она изменится.

— А ее... можно как-то спасти?

Дайри посмотрел на девочку: удивительно, но, кажется, Лядень сумел сделать так, что она заснула. Затем дайри сделал очередной глоток из пинты и произнес:

— Никого нельзя спасти, все мы обречены. Алун Рамнар идет, и ребенок станет одной из дверей...

Услышав это, домовик с невиданной прытью подскочил к дайри и выдал тому подзатыльник.

— Дурань! Стольки на Тень глядел, а так ничога и не зразумел.

Лядень посмотрел на Ярвага.

— Не слухай его. Зменится дитя, зменится. Тольки змены не всегда да зла вядуть.

Трактирщик почесал в затылке.

— И что делать?

Домовой вернулся к девочке, погладил ее по волосам и сказал:

— Дать ей добро.

Раздался стук.

— Закрыто, чтоб ва...

— Именем экзарха Адтугрского, откройте! — голос показался трактирщику смутно знакомым.

Ярваг подошел к двери, но открывать не стал.

— Тень на пороге, возвращайтесь через месяц.

— Открывай сейчас же!

— Ярваг, сын мой, я святой отец Авиль, — раздался второй голос, добрый и приятный. — Я тревожусь о тебе! Прошу, открой. Вот увидишь, мы поговорим, и ты поймешь, что просто не так все понял.

Трактирщик замер у дверей.

"И что мне остается? Забаррикадироваться на всю жизнь? — спрашивал сам себя Ярваг. — А если они отряд солдат приведут, тоже будешь геройствовать?"

— В дом не пущу! Поговорим на улице.

— Как скажешь, сын мой.

Ярваг поднял засов, отпер дверь.

На пороге стояли двое: уже знакомый трактирщику мужик, что тащил девочку, и молодой парень в белом балахоне.

Священник отступил назад и развел руки в стороны.

— Вот видишь? Я не собираюсь врываться в твою обитель и нарушать покой тех, кто внутри. Мы просто поговорим, хорошо?

Ярваг ступил за порог и запер дверь. На улице он увидел еще двоих: в шлемах, легкой броне и с мечами на перевязи.

Трактирщик хмуро спросил:

— Ну?

Авиль прикоснулся к плечу Ярвага и посмотрел в глаза.

— Прошу, не злись на моего помощника. Ты знаешь, как с приближением Тени легко утратить свет в сердце и разуме. Не держи на него зла!

Трактирщик растворялся в голосе священника, в его свете, тепле. Казалось, святой отец может решить все его проблемы, наставить на путь добра и света.

Авиль и Ярваг плавно зашагали по улице.

— Сын мой, ты постараешься быть мудрым и смелым, когда услышишь мои слова?

— Ну.

— Боюсь, на тебе лежит отпечаток темной ворожбы...

— Какой еще ворожбы?

— Проклятие, порча... Она проявляется у слабых сердцем. У тех, кто совершил грех...

Священник успокаивающе улыбнулся. Он ясно читал сознание Ярвага, копался в нем, пытаясь отыскать нужные струны.

— Вот только... да... дело вовсе не в тебе! Сердце твое чисто. Увы, мы несем на себе и иную ношу: грехи предков. Я чувствую, будто паутина несчастья сковала твою семью. И ведь какой-то паук до сих пор плетет ее. Отравил твою жизнь и жизнь твоей семьи. Ведь с твоей семьей случилось несчастье, верно?

Ярваг пытался подавить возникающие сомнения.

— Подумай, может быть, есть какой-то фамильный амулет или книга. То, что может маскироваться под источник проклятья. Что-то, чем владела твоя семья в течение долгого времени?

— Не знаю, это ведь не может быть...

Авиль снисходительно улыбнулся.

— Не сомневайся, сын мой. Сомнения — грех. Свет в твоем сердце уже подсказал тебе ответ. Остальные ответы шепчет Тьма... Тьма многолика, у нее тысячи оттенков, лишь свет един. И так легко увидеть ложный свет во тьме... Быть может, посещай ты Храм, мы уже давно обнаружили бы проклятие и спасли от него... Твоя семья... мне так жаль, что они погибли...

— Я...

Священник тл старые раны, поднимал на поверхность все те сомнения, которые гложили Ярвага.

— Ты ведь не ходишь в Храм? Почему? Что тебя останавливает?

— Я хотел, но...

— Не вини себя. Мы всего лишь люди, верно? Вина — такое же оружие зла, как и злоба. Только любовь должна быть в сердце.

Авиль дал Ярвагу несколько мгновений, чтобы подумать.

— Это дитя... Ты знал девочку раньше?

— Э.. нет, я только...

— Может быть, ты знал ее родителей?

— Нет, не знал, а что?

— Ты знаешь, как Тень прорывается в наш мир?

— Ну… разное болтают.

— Тень есть во всех. Она смотрит через каждого в наш мир и ждет, пока в чьем-то сердце не образуется брешь. И тогда...

— Но я думал, месяц Теней...

— Увы, Алун Рамнар лишь расширяет брешь, но не создает ее. Отец девочки был жестоким убийцей. Он передал этот грех дочери, и та, светлая и невинная, стала жертвой. Ее увидела Тень. Но девочку можно спасти! В Храме, среди света и любви, она сможет очиститься от грязи в сердце, и Тень оставит ее.

— Она боится...

— И я боюсь... Боюсь, что пострадают десятки, сотни невинных людей, если мы будем медлить.

— Я... я не знаю...

— Тебе ее жалко?

— Да...

— Жалость грех... когда ты станешь ходить в Храм, я расскажу тебе, почему, а сейчас... Можно, я скажу начистоту? У тебя просто нет никаких вариантов, кроме как отдать девочку. Мы вынуждены будем забрать ее силой. Твой дом будет разрушен... А ты... ты ведь знаешь, что с тобой сделают? Четвертование... Пойми же, если ты будешь сомневаться, мы потеряем время. Наступит Алун Рамнар, и ребенок в лучшем случае сам станет монстром, а в худшем станет брешью, из которой вырвется Кошмар... В любом случае пострадают невинные. Я не могу этого допустить. Ты понимаешь, что у меня просто нет иного выхода?

Ярваг чувствовал страх и слышал сочувствие в словах священника. Авиль же видел, что трактирщик практически готов отдать ему девчонку — теперь нужно было добивать.

— Отдай ребенка. И приходи в Храм, платить не нужно. И знаешь... забудь о своих долгах за трактир. Считай, что ты больше никому ничего не должен.

Липкая змейка эгоизма заворочалась в сознании Ярвага. Трактирщик метался между сладкой ложью самооправдания в духе "они ведь так и так ее заберут" и горьким, но честным принятием факта, что личная выгода перевешивает все остальное: и совесть, и жалость, и стыд.

— Если я ее отдам... с ней точно все будет хорошо?

Авиль смаковал волны стыда и самобичевания, исходившие от Ярвага.

"Соврать и успокоить его? Ну, нет! Пусть мучается, пусть испытывает отвращение к себе!"

— Сын мой... Так легко было бы успокоить тебя сладкой ложью, ты же знаешь...

Священник указал на небо: солнце, луны и Таар, небесный змей, стремительно пожирались возникающими из ниоткуда багровыми тучами.

— Слишком много времени мы потеряли. Вот-вот придет Тень. Увы, я не знаю, успею ли уберечь девочку. Не знаю! Может быть, нам придется ее убить ради общего блага. Но клянусь тебе сердцем: я сделаю все, чтобы она прозрела и увидела Свет.

 

***

 

Лядень и дайри негромко переговаривались.

— Хади да его. Скажи, чтоб не слухау таго беса.

— Сам иди и скажи.

— Я дамавой, за парог хозяйскага дома не выйсти мне!

— Отдаст он девчонку, это же ясно. Своя шкура дороже. Тут и говорить нечего и незачем.

— Не отдасть.

— Еще как отдасть, — передразнил говор Ляденя дайри.

— Эх, хлопцу тяжка прыйшлося. Дабру его жыццё не вучыло...

— А ты чего не научил?

— Чаго-чаго... не ведаю, чаго. Усё роуна не отдасть Ярваг яе, не отдасть.

В замочной скважине повернулся ключ. В таверну вошел Ярваг, за ним священник.

Ярваг искал глаза дайри, он хотел увидеть в них презрение, хотел, чтобы тот повторил свои слова: "Все вы, люди, одинаковы!" Но дайри не смотрел на него, он смотрел лишь на дно своей пинты.

— Яр... ты ... чаго?

Трактирщик сжал челюсть и перевел взгляд на Ляденя. На удивительно человечном в этот момент лице домовика читалась какая-то наивная, детская растерянность.

— Сын мой, Ярваг, ты помнишь, что я тебе рассказывал про паука, про проклятье? Кажется, я нашел причину. Мы обсудим это в Храме, и, обещаю, все пройдет!

— Я...

Трактирщик посмотрел на девочку: та не спала, сидела в углу, обхватив коленки руками, и непонимающе смотрела то на Ярвага, то на священника.

— Забирай ее, — тихо сказал Ярваг.

— Что, прости? — священник не удержался и на секунду закусил губу от удовольствия.

— Забирай.

Авиль подошел к девочке, присел рядом. Та вжалась в стенку и закрыла глаза ладошками.

— Пойдем, дитя, — священник схватил ее за руку, девочка заскулила.

— Ярваг, ты не поможешь мне вынести ее на улицу?

Ярваг подошел к девочке, поднял ее с пола и прижал к плечу — та скулила и отбивалась, но тщетно. Трактирщик зашагал к дверям.

–Послушай, все будет хорошо....

В попытке вырваться девочка оцарапала щеку и шею Ярвага.

–Я... я тебя буду навещать...

Девочка продолжила царапаться и кусаться.

Ярваг переступил порог таверны.

— Отдай ее моему помощнику, — Авиль указал на человека, у которого еще недавно Ярваг сам отобрал девочку.

Та посмотрела на своего "старого знакомого", перестала бороться, а вместо этого крепко вцепилась в воротник трактирщика.

Ярваг холодно зыркнул на служителя.

— Он ее не коснется.

— Хм... хорошо, как тогда быть?

Ярваг погладил девчушку по волосам и крепко прижал к себе.

— Она сама пойдет, правда? Обещаю, все будет хорошо!

Девочка всхлипнула и отпустила могучую шею трактирщика.

Ярваг поставил ее на землю.

Священник сжал кулаки, пытаясь не выдавать волну наслаждения, охватывающую его с все нарастающей силой.

— Ну... увидимся, кукушонок.

Девочка странно посмотрела в глаза Ярвагу и покачала головой из стороны в сторону, как будто говоря: "нет, не увидимся". Шмыгнула носом, утерла грязным рукавом глаза. Полезла в кармашек и, достав маленькую деревяшку, вложила ее в ладонь трактирщику.

Ярваг посмотрел на подарок: в руке лежала грубо вырезанная фигурка кота.

Он вспомнил видение, прорыв Тени, что случился в таверне.

"А была ли в жизни этой девочки еще хоть одна радость, кроме того кота? Что эта малышка вообще успела, что увидела за те несколько лет, что живет? А если ее убьют? Это... все? Это вся ее жизнь, получается?"

Девочка развернулась и медленно зашагала к Авилю.

Что-то изменялось в ней, что-то пробуждалось внутри. Она становилась как будто старше и ... видела мир иным. Ей было очень страшно идти к человеку в белом, но она знала, что тем самым убережет трактирщика от беды.

Девочка сделала еще шаг и... сзади на ее плечо опустилась рука.

Она обернулась — Ярваг ободряюще улыбнулся и мягко завел девочку за спину.

 

Нечто, таящееся в пламени души, снова вспыхнуло и сформировало слабую, не до конца различимую, но все же практически цельную форму.

 

— Шш, — Авиль зашипел и скривился, будто обжегся. — Отвратительные... ощущения.

Священник закрылся от мерзких эманаций северянина, понимая, что уговоры теперь бессмысленны.

— Что ж... Айлар! — он кивнул одному из служителей. — Взять живым!

Троица помощников стала окружать трактирщика и девочку.

Священник холодно улыбнулся.

— Ничего... ты меня еще полакомишь, северянин.

Авиль сложил руки в молитвенном жесте — грудь быстро и аритмично запульсировала, а от босых стоп начал расходиться нестерпимо яркий белый свет. Тот стелился по земле и "двигался" в сторону Ярвага.

Троица за спиной обнажила мечи, а Ярваг достал тесак.

Трактирщик рванулся к священнику. Ступил в область света, занося оружие, и… едва сдерживая крик, одернул ногу: за мгновение свет прожег сапог и сильно опалил стопу.

В этот момент сзади быстрый, словно степная гиена, подскочил служитель и ударил Ярвага плашмя мечом по голове. Трактирщик пошатнулся. Другой служитель схватил девчонку за шиворот. Та закричала, а потом...

Вокруг ребенка стала расползаться тьма. Холодная, густая, едва ли не осязаемая. Когда она врезалась в белый свет, священник застонал и отступил прочь, "забирая" свет с собой. Служители также принялись отползать в стороны.

Пространство "моргнуло"...

 

***

 

Ярваг убрал руку с затылка: боль в голове ушла, как и боль в обожженной стопе. Он стоял в каком-то крошечном темном проулке, где под хлипким тряпичным навесом, едва укрывавшим от непогоды, дремала девочка. У ее коленок, скрутившись клубком, посапывал серый кот.

В проулке появилась троица мальчишек. Один из них схватил за шею кота, а второй подбил ногой опору навеса, после чего тот рухнул. Девочка испуганно подскочила, а мальчишки загоготали. Третий мальчик, покрупнее и постарше двух других, достал заточку.

— Решила себе немного деньжат оставить? Думала, не узнаю?

— Я все отдаю!

Мальчик поднес заточку к купированному уху кота.

— А за что ты этого заморыша к лекарю носила, а?

— Не трогай его! Я... Пожалуйста, оставь его! Я больше никогда-никогда не обману тебя!

Девочка сложила руки в молитвенном жесте. Мальчишка ухмыльнулся еще шире.

— Никогда?

— Да, пожалуйста...

— Что же, хорошо.

Он протянул девочке кота. И...полоснул того заточкой по животу.

— Теперь никакой лекарь не нужен, да?

По проулку разнесся гогот мальчишек.

Ярваг, как прежде, не мог сделать и шага, он просто стоял и наблюдал, как малышка навзрыд плачет над хрипящим котом, а вокруг сердца девочки формируются едва заметные багрово-черные жилки.

"Так вот, значит, как... Дело совсем не в отце".

Хохот мальчишек не стихал, он, напротив, усиливался, становился тоньше и пронзительнее.

Окружение дернулось, "моргнуло", и Ярваг вновь очутился недалеко от своей таверны.

 

***

 

Хохот, будто кнут, хлестал по пространству, оставляя тонкие, черные следы на стенах домов, на дороге, в воздухе. Следы судорожно дергались, быстро расширяясь и сливаясь между собой. Из них медленно сочилась густая, вонючая, маслянистая жижа. Собираясь в черные комки, она падала на землю и расползалась вокруг.

Последний кусочек небесного змея проглотили багряные тучи.

Резко стемнело, пространство окрасилось цветом темной крови — наступила Алая ночь, "глашатай" месяца Теней.

Ярваг буквально ощущал ее "пробуждение". Чувства искажались и смешивались между собой. Глаза видели вонь от вытекающей из провалов жижи. Кожа воспринимала звенящую тишину. Чувство равновесия пыталось осознать разлившийся по округе красный цвет. Уши слышали, как тяжелые потоки воздуха ползут по улице, словно ленивые волны.

Шатаясь, Ярваг взял девочку за руку, развернул к себе и... опешил: в груди ребенка зияла огромная черная рана, из которой вытекала та самая вонючая жижа.

Масляные лужи вздулись. Из них стали "рождаться", выползать три костлявые, щуплые фигуры. Ярваг в ужасе узнал тех самых мальчишек, только непередаваемо уродливых, искаженных. У первого, сплошь покрытого черным маслом, были слипшиеся конечности. Он с немыслимой скоростью, извиваясь, бросился к одному из служителей и, вцепившись тому в голову, за несколько секунд проглотил все тело. Второй поначалу представлял собой пару сросшихся близнецов, но с каждым шагом, визжа и дергаясь, рядом с близнецами вырастало еще одно тело. В конце концов, когда он добрался до служителя, то походил на аморфный, слипшийся хор из дюжины визжащих тел. А у третьего по всему телу открывались и закрывались плачущие кровью глаза и чавкающие рты: половина из них плакала, другая хохотала.

Авиль шумно выдохнул, и вокруг него вновь разгорелся белый свет. Вместе с выжившим служителем они бросились бежать.

— Убьем их, сестра! Нагоним и сожрем! — "мальчишки", хохоча, закружились вокруг девочки.

Она обернулась и посмотрела на Ярвага, ее глаза были черные. Облизнулась и произнесла:

— Сожжжрем...

Кружась в отвратительном танце, "дети" ринулись за священником.

С каждым шагом, который они делали, удаляясь от таверны, Кошмар спадал. Исчезали непривычные ощущения, запахи, звуки. Только рассеянный по пространству алый свет никуда не ушел.

Отдышавшись, Ярваг шагнул к дверям таверны, и острая боль пронзила обожжённую ступню. Вместе с болью в ноге вернулась и боль в затылке. Едва справляясь с головокружением и тошнотой, трактирщик доковылял до дверей дома.

— Лядень! В бездну все это… Мы отправляемся домой! Только… нужно спасти девочку.

Лядень улыбнулся.

 

Трактирщик практически не удивился, когда огонь его души вновь разгорелся, и формирующаяся в нем сердцевина обрела новые черты. Она не была завершена, но Ярваг уже знал, что это.

 

Хромая, северянин подошел к дайри.

— Проведи нас ... через Тень... проведи... на Север.

Тот сидел на своем месте, раскачиваясь взад-вперед.

— Не проси... не проси... нет... нет... оставьте меня! — сперва голос дайри был тихим, но затем сорвался на крик.

— Послушай! Я хочу увести ребенка на Север! Помоги мне!

— Не проси... ты не знаешь... мертвые... они... не проси...

Ярваг схватил дайри за плечи и сильно встряхнул.

— Давай же! Лядень сделай с ним хоть...

Домовой оказался тут как тут.

— Ну и гнилой жа ты, Кеаду. Стольки смешвау хлопца з граззю, а сам што... Стыдоба, тьфу. Пойдам Ярваг, сами з усим разбярэмся.

С улицы донесся звон храмового колокола, созывающего городское ополчение.

Ярваг и, не сдерживаемый "узами" хозяйского дома, Лядень вышли за порог, когда их окликнул голос дайри.

— Ладно, черт с тобой, старый... Я попробую.

 

***

 

Девочка сидела посреди маленького каменного островка, Ока бури, вокруг которого бушевал ураган из схлестывающихся светлых и темных сгустков. То тут, то там в урагане возникали фигуры горожан, кто-то размахивал палицей, кто-то топором, кто-то копьем. "Снаружи" иногда доносились вопли и крики, но все же на каменном островке было спокойно и тихо.

Девочка сидела в луже крови и держала на коленях мертвого серого кота. Напротив — точно такая же "двойняшка", вот только ее глаза были сплошь черные.

— Он... умер?

— Да. Котик умер. Люди плохие... люди жестокие! Можно я их накажу, чтобы больше никто никогда не страдал?

— Ну, наверное...

— Вот здорово! Сейчас я им все припомню!

— А мы можем... не всех наказать? Есть же и хорошие...

— Ну как же не всех, сестренка! Нужно всех, они все гаденькие, все-все!

— Но...

— А тех, кто тебе нравится, мы к нам заберем, договорились?

Девочке показалось, что среди бури, окружавшей островок, она заметила знакомое лицо, услышала знакомый голос, но двойняшка отвлекла ее:

— Как же чудесно, что теперь у тебя есть я! Жалко котика, но видишь теперь, как неправильно любить тех, кто по ту сторону! А здесь мы никогда не расстанемся, всегда сможем вместе играть! Всегда можем лакомиться чем-нибудь вкусненьким!

— Кукушонок! — воскликнула девочка.

— Что?

— Там... там кто-то кричит "Кукушонок"! Это же...

— Нет, там никого нет, там только злые люди, они хотят сделать нам больно! Давай убьем их, как мы хотели!

— Но... нет!

Девочка испугалась и стала искать Ярвага в толпе.

— Он хороший! Нельзя убивать!

Едва лишь она это сказала, как трактирщик оказался рядом. Не касаясь самого камня, северянин находился будто бы между бурей и островком. Ярваг попытался подойти к девочке, но наткнулся на невидимую препону, что окружала ребенка полусферой.

— Кукушка! Ты... Пойдем со мной, маленькая! Здесь опасно!

Двойняшка подползла поближе к девочке.

— Он врет, тут не опасно, это там опасно!

Девочка нахмурилась.

— Да, Ярваг, она права, это там опасно, не здесь!

— Она, о ком ты?

— Ну, сестричка моя!

— Эм... малышка, пойдем, я заберу тебя из этого города! Отправимся далеко-далеко на север! Там они нас не достанут.

— Достанут, они везде достанут, гаденькие людишки! — парировала двойняшка.

— Там хорошо, я... правда, не видел никогда Север, но знаю, там хорошо, там люди добрее и честнее и...

— Не был там, слышала его! А говорит, там хорошо. Обманывает! Не знает, а обманывает!

Девочка посмотрела на двойняшку.

— Угу... и правда...

Затем обернулась к трактирщику.

— Оставайся с нами! Здесь хорошо! Никто тебя не обидит. Будем втроем тут, да, сестра?

Двойняшка кивнула.

Ярваг не видел никого, кроме девочки.

— Твоя... эм... сестра. Ты ей веришь? Может она тебя обманывает?

Двойняшка выгнулась дугой словно кошка.

— Обманывает? Да как он смеет! Я... Да он сам нас обманывал! Вспомни, сестра. Он говорил про лекарства, тогда в доме, и где они?! Спроси-спроси!

— А где... то лекарство, Ярваг? — спросила девочка.

— Какое лекарство?

— Обманщик! — захихикала двойняшка.

— Ты соврал?

— Ээ... лекарство... пойми, ты...

— Ясно, ты обманщик. И сейчас про север обманываешь.

Ярваг потянулся к девочке, но вновь препона не дала подойти к островку.

— Послушай, пожалуйста. Прости меня! Я не буду тебя больше обманывать, обещаю! Пойдем со мной. Отправимся на Север! Услышишь, наконец-то, настоящую кукушку! Ее настоящую песню! Знаешь, почему они там поют, а здесь нет? Потому что там лучше! И ты будешь с ней петь, кукушонок! А я буду слушать и радоваться тебе! Ну...

— Не верь ему, сестра, обманет! А здесь я буду с тобой, здесь всегда будет хорошо! Он не был на Севере, помнишь?

Девочка потупила взгляд.

— Ты же там не был… снова обманываешь…

— Нет. Не был, но я знаю, что там лучше! Потому и хочу туда поскорее попасть. Увидеть Родину, увидеть Север! Когда мы окажемся там, все беды, вся боль, они закончатся! Но без тебя я туда не пойду!

Девочка в нерешительности смотрела то на Ярвага, то на двойняшку.

— Построим дом, наш собственный, настоящий дом! Будем жить там вместе... Ты, я... И старый Лядень. Будет ворчать каждый день. Будем на реку ходить, дед говорил, у нас в Завьюнках такая речка огромная, красивая! В лесу будем гулять, грибы собирать. Познакомишься с ребятами, найдешь настоящих друзей!

Двойняшка что-то говорила, но с каждым словом Ярвага ее голос становился все тише и тише.

— А я... жену себе найду. Добрую, чтобы о тебе заботилась... будем твоими... ну... папой и мамой... если ты захочешь... Хочешь? Ну... быть моей дочкой?

— Хочу!

Девочка расплакалась и заулыбалась, а Ярваг, наконец, сумел пройти сквозь препону и крепко обнял ребенка, поднимая на руки.

— Ты обещаешь?

— Обещаю, кукушонок.

 

***

 

Безумная, одичавшая толпа гналась за ними по улицам города. Среди горожан шел Авиль и еще несколько священников в белых балахонах.

— Не бойтесь, дети мои! Тень не тронет вас, пока вы служите Свету и любви! Защитим наш город от порождений Кошмара, — подбадривал Авиль.

Дайри, домовой и Ярваг, держащий за руку девочку, петляли по узким улочкам, норовя оторваться от преследователей.

Поначалу Ярваг терпел и бежал со всеми наравне, но со временем, из-за слабости и боли в ноге, стал сильно хромать.

— Кеаду, торопись! Не вытрымаем мы стольки!

— Я не могу учуять дорогу! Нужно сосредоточиться!

Беглецов спасало то, что дайри очень хорошо знал город и вел их по самым неудобным, узким улочкам — обезумевшая толпа вытягивалась огромным неповоротливым червем.

Захваченные нарастающим безумием горожане шипели, визжали, хохотали. Одна группа людей, не выдержав томительного ожидания, принялась избивать, кромсать и разрывать своих же единомышленников. Другая группа в хвосте "червя", перестав видеть источник своей агрессии, отделилась от остальных и слилась в жуткой, безумной оргии. Вокруг каждой из таких групп кружили, словно мотыльки, священники, насыщаясь восхитительным нектаром исходящих от горожан психических искажений.

Но все же костяк толпы, ведомый Авилем, неустанно преследовал беглецов, подбираясь все ближе.

Беглецы вырвались на одну из городских площадей. Посреди нее медленно двигалась навстречу истинная граница Алун Рамнар — тянущаяся от востока и до запада бесконечная полоса древней тьмы.

— Внутрь! — указал дайри на проулок, который находился "за чертой".

Трактирщик, девочка и домовой последовали за проводником.

Вырвавшаяся на площадь толпа замедлилась, указывая на тьму. Некоторые сразу же бросились наутек, другие просто зароптали и остановились.

— Вперед, ублю... дети мои, схватить их! — верещал священник. Его лицо исказилось, глаза пожелтели, на шее вздулись вены, а грудь под балахоном часто и конвульсивно дергалась.

Толпа в нерешительности колебалась. Авиль и остальные священники зашептали слова мертвых наречий. Кожа их начала трескаться и лопаться. Под ней вздувались алые, покрытые чешуей мышцы. Вокруг стал расползаться белый свет, закрывая всю толпу.

— Вперед!

Резко осмелевшие и одурманенные светом горожане бросились во Тьму.

 

***

 

Карминовые тучи пронзали толстые, извивающиеся оранжевые жилы. Небо рвано вздымалось, будто пыталось судорожно дышать.

Земля под ногами оказалась испещрена рытвинами и трещинами. Из них вытекала кипящая лава.

Высотные здания, словно деревья под шквалом ветра, скривились и нависли над улочками, по которым двигалась четверка беглецов.

Они немного оторвались от толпы, но слышали, как та их стремительно нагоняла.

Очень сильно хромая, северянин ковылял последним. Невыносимо кружилась и болела голова. В теле ощущалась смертельная усталость. По звенящей боли, по обильному кровавому следу, тянущемуся от стопы, по характерному скрежетанию ноги о брусчатку, Ярваг понимал, что дела плохи.

Перед очередным поворотом трактирщик пошатнулся и прислонился к стене. Опустился на колено. Вырвал кровью.

Девочка окрикнула домовика и потянула Ярвага за рукав.

— Ну что ты сидишь! Побежали, скорее!

Она видела, что происходит с Ярвагом, но отказывалась в это верить.

— Давай, хлопец. Трэба ператерпеть и все будет добра, — мягко проговорил домовой.

Он врал… Видел, как серебристая нить, что связывала их с Ярвагом, растворяется, а затем формируется, но уже между Ляденем и девочкой.

Подбежавший дайри издал глубокий звериный рык, слыша приближающуюся толпу.

— Нагоняют… суки… — просипел трактирщик.

— Нужно бежать, слышишь! — вытирая слезы, умоляла девочка.

Ярваг вложил фигурку кота в ее ладошку.

— Спасибо тебе... Знаешь, у тебя будут… очень красивые песни… Кукушка.

Ярваг посмотрел на "проводника".

— Дайр… Кеаду… это ведь твое имя… уведи их…

Дайри кивнул. Приложил руку к сердцу, затем к груди северянина. Поведя носом по воздуху, отвернулся и шагнул за поворот.

Домовой шумно выдохнул и, глядя в глаза Ярвага, прикоснулся к его лбу. Затем взял девочку за руку и поволок прочь.

— Нет! Ты же обещал! — услышал Ярваг плач девочки. — ТЫ ОБЕЩАЛ!!!

"Прости, кукушка..."

Домовой почти насильно тянул ее за руку вслед за дайри, который на бегу водил руками по воздуху, словно загребая воду. Троица скрылась за поворотом.

Ярваг смотрел им вслед и видел дивные картины и образы, которые замелькали в голове, едва лишь Лядень его коснулся. Мерцающая бликами, смеющаяся река. Высокие, налитые соком жизни деревья. Крепкие звери и голосистые птицы. Дороги и селения, мужчины и женщины, дети и старики. Ярваг понимал, что наконец-то видит Север.

 

Недостающие кусочки сердцевины огня стали на свои места. Она обрела целостность, завершенность.

 

В проулок выскочила вопящая толпа. Обезумев, горожане утратили последние черты человечности. Ярваг ощущал исходивший от них смрад безумия и остервенения. Толпа бросилась на него.

Собрав все силы, северянин поднялся с колен. Заревел, словно медведь, и шагнул вперед, раскинув руки.

И столько в его крике было какой-то странной радости, облегчения, чувства правды и освобождения, что Тень, услышав эту "песнь", слилась с ней, закружилась в ней, подхватила ее, усиливая и преумножая.

Толпа в ужасе замерла и попятилась, пронзаемая иглами рева огромного северянина.

 

Внутри чистого, ровного пламени души весело плясали огоньки, лаская наконец сформированную и законченную литеру "Я".

 

***

 

Над Завьюнками стелился легкий туман. На небольшом песчаном бережке, закрыв глаза и погрузив стопы в мягкий речной песок, стояла золотоволосая девушка.

С ее уст срывалась и устремлялась вдаль дивная, спокойная мелодия. Девушка пела о Севере. О запахе леса, о шуме реки, о красоте людей, внешней и внутренней. Она вложила в песню всю свою любовь и всю благодарность человеку, которому предназначалась эта песня. Девушка потеряла его очень давно, но всем сердцем надеялась, что, где бы он ни был, он эту песню все-таки слышит.

Невдалеке раздался тихий звук загребающих воду весел, и девушка открыла глаза. Вскоре к берегу подплыла лодчонка. Молодой крепкий мужчина опустил весла в лодку и, улыбаясь, помахал рукой. Затем вылез на берег и, подтянув лодку, подошел к девушке.

— Нет ничего краше твоей песни…

Мужчина обнял девушку сзади и мягко положил руку на ее округлый живот.

Девушка улыбнулась и погладила мужа по руке.

— Ну что, моя Золотинка? Заберу снасти и пойдзем домой? — мужчина поцеловал девушку в щеку и шагнул к лодке.

— Да…

Пространство "моргнуло"…

Девушка посмотрела в воды реки: из отражения на нее глядела маленькая девочка с черными глазами.

Пространство снова "моргнуло", и отражение стало обычным.

Девушка отошла от воды и глубоко вздохнула, прогоняя тревожные мысли прочь.

"Все будет хорошо…"