Жизнь и необыкновенные приключения великого мудреца Ойты Бо
Великий мудрец, целитель и ясновидец Ойты Бо в послеобеденный час дремал на лежанке. Из-под полуприкрытых век он наблюдал за подмастерьем, который что-то усердно растирал в бронзовой ступе. И, как оказалось, бдительность мастера была не напрасна. Не меняя позы, Ойты Бо проговорил ровным тихим голосом:
— Ваяська, сын ишака, немедленно верни в ступу камушек хризолита, что ты засунул себе за щеку. Если ты думаешь, что я во сне могу видеть исключительно дива заморские да горние пажити и при этом не способен разглядеть того, что происходит под носом, ты сильно заблуждаешься. Этот камушек стоит как весь этот занюханный каганат, в который нас занесла судьба, вместе со всеми его жителями, крупным и мелким рогатым скотом. Положи хризолит на место, или твою щеку сначала раздует, а затем она почернеет и будет смердеть, как выгребная яма.
Ваяська, здоровенный волосатый варвар с севера, втянул голову в плечи и принялся двигать пестиком в ступе с ещё большим усердием.
— Ну! — Ойты Бо чуть шевельнулся. — А пальцы твои станут длинными-длинными и на них вырастут шипящие змеиные головы, — угрожающе добавил он.
Ваяська, горестно вздохнув, полез в рот. Но не успел достать драгоценный минерал, поскольку в этот момент за окнами послышались свист и гиканье, топот копыт и ржание лошадей. Через минуту дверь в келью целителя сотряслась от тяжких ударов.
Ойты Бо резво соскочил с лежанки, отбросил спутанные волосы со лба.
— Я ждал их сегодня, чуть ближе к ужину, — взволнованно сказал он. — Я предвидел это! И вот они пришли. Собирайся, Ваяська, мы поедем к Великому кагану.
***
Наинэ, старшая жена Великого кагана, всматривалась в медное зеркало. Хороша. Всё ещё хороша. Но… новые морщинки у глаз, новые седые волоски в тугих, замысловато уложенных косах.
— Ах, Айан, время так жестоко… Ещё немного и я стану старухой.
Айан, её служанка державшая зеркало, полувздохнула-полухмыкнула: как бы соглашаясь с первой частью фразы, и категорически не соглашаясь со второй.
Наинэ покачала головой.
— Каган забудет дорогу в мою спальню. Да и когда ему, он постоянно в походах. О небо, это бесконечное одиночество, это ожидание — такая мука! Знаешь, Айан, мне кажется, сегодня что-то случится. Что-то особенное. Не знаю ещё, хорошее или плохое…
Когда в светлицу старшей жены принесли завтрак, она протянула руку за пиалой с чаем, но вместо того, чтобы взять её, смахнула на пол.
— Почему здесь так темно? — спросила она звенящим от напряжения голосом. — Почему так темно? Разве сейчас ночь?
Её рука снова протянулась над столом и слепо ткнулась в щёку молоденькой служанки, подававшей завтрак.
— Айан, это ты? Ответь!
— Нет, госпожа, — сглотнув слюну, прошептала служанка, — меня зовут Умыс, я с кухни. Я сейчас позову Айан.
Она испуганно взглянула на хозяйку. Глаза старшей жены кагана смотрели прямо сквозь неё.
***
Два дюжих стражника схватили Ойты Бо за ноги и поволокли по узким извилистым коридорам, которые уводили куда-то вглубь дворца. Кое-где попадались вырубленные в скале ступени, и великий мудрец больно стукался о них головой. Но большую часть пути Ойты Бо провёл с относительным комфортом — такими ровными и гладкими были полы во дворце. Его просторный бархатный халат легко скользил по каменным плитам, над головой раскачивался потолок, скудно подсвеченный редкими факелами. Ойты Бо смотрел на этот потолок и думал о том, какими странными и прихотливыми могут быть пути судеб человеческих. Наконец они остановились. Один из стражников громыхнул ключами, скрипнула дверь. Мудреца подняли на ноги и, задав нужное направление хорошим пинком пониже спины, проводили в предназначенную ему темницу. Впрочем, в темнице было не так уж темно. На высоте человеческого роста в стене находилось небольшое, забранное решёткой окно.
Дверь за стражниками захлопнулась, Ойты Бо остался один. Немного полежав на холодном твердом полу, он попробовал встать. К его удивлению это удалось. Ушибленные места болели, ноги дрожали, но в целом, он чувствовал себя сносно. Покряхтывая, Ойты Бо доковылял до стены. Придерживаясь за неё, добрался до окна и уцепился за толстые прутья. Он вдыхал свежий вечерний воздух и разглядывал открывающийся вид. Горная гряда на востоке ловила свет заходящего солнца и заливала тускло-розовым сиянием широкую долину со светлыми лоскутами полей, разбросанными тут и там на тёмном полотнище густых лесов.
Дворец кагана находился на вершине скалы, и коридоры с темницами были вырублены прямо в её толще. Поэтому окно снаружи выходило на отвесную стену, а от земли его отделяло по меньшей мере пять сотен локтей.
Ойты Бо не сразу разглядел небольшую площадку под окном, а также ступеньки ведущей к площадке лестницы, заботливо отгороженной от пропасти каменной балюстрадой.
А когда разглядел, задумчиво запустил пальцы в бороду. Великий мудрец считал себя неглупым человеком и всегда пытался разгадать загадки, которые преподносила ему судьба, изменчивая и непредсказуемая словно женщина.
***
Зал, в котором великий каган принимал послов, полководцев и прочих именитых гостей, поражал роскошью и величественностью. Но Ойты Бо и его помощник увидели золотые узоры на стенах и трон из чистого серебра лишь мельком. Их быстро провели по устланному мягчайшими кожами полу тронного зала в помещение поменьше. Здесь тоже стоял трон, только сделан он был не из чистого серебра, а, скорее, из чистого дерева. На нём восседал жирный юноша в необъятных шароварах и едва сходящейся на животе жилетке. Над его верхней губой чернели пёрышки усиков. Раскосые глазки юноши остановились на вошедших.
— Кто вы? — просипел он.
Погладив бороду и откашлявшись, Ойты Бо начал:
— О, достославный правитель сего великого каганата, великий каган, да…
— Стой, стой! — замахал руками юноша. — Ты хочешь сказать, что ты мой отец? Ну уж нет. Я ещё не совсем забыл, как он выглядит, хоть и не видел его почти два года. Да и, по правде сказать, по пальцам одной руки можно пересчитать те годы, что он прожил во дворце на моей памяти. Он у нас великий воитель, а войны ведь всё не утихают: то тут вспыхнет, то там загорится. Ну вы сами знаете. Так что он всегда был очень занят, и ему никогда не было дела до собственного сына. И вообще, я знаю, кто вы такие. А спросил, потому что того требуют обычаи.
Великий ясновидец низко склонил голову.
— О, великий сын своего великого отца, — смиренно проговорил он, — я допустил непростительную ошибку. И потому прошу проявить милость и простить меня. Или проявить твёрдость и… не простить. В любом случае, наши жизни в твоих руках. Хочешь, бери их, хочешь, не бери. Или, например, можешь взять только его жизнь, — он ткнул локтём в бок своего подмастерья. — На всё воля…
— Ваши жизни покуда мне без надобности, — вновь перебил его юноша. — Да, я сын кагана. Старший. Абздул моё имя. И я призвал вас вот по какой причине: моя мать, прекрасная Наинэ, потеряла зрение, и местные знахари и лекари не могут ей помочь. А до нас дошли известия, что ты, знаменитый маг и целитель, посетил земли наши и, обитая в северных пределах, многих наших подданных исцелил, избавив от различных хворей и боязней. В том числе, от боязни быть ограбленными.
— На последних словах Абздул многозначительно глянул на мудреца.
"А он не так глуп, как кажется", — подумал Ойты Бо. А вслух сказал:
— Я всего лишь скромный толкователь снов и предсказатель погоды. В целительстве смыслю немного. Так, отвары, компрессы, массаж рук, ног, головы, классический, тайский…
— Ты мне зубы не заговаривай! Мама сказала привезти тебя, я привёз. Она верит, что только ты сможешь её исцелить. А теперь ступай к ней. Если вернёшь ей радость лицезреть меня, то щедро тебя вознагражу. Но если взор её не прояснится, пеняй на себя!
В светлице Наинэ курились сладкие благовония, слышалась негромкая ритмичная музыка, два чернокожих мальчика в ослепительно белых набедренных повязках и чалмах обмахивали опахалами старшую жену кагана, возлежавшую на груде подушек. Несколько полуобнаженных девушек расположились с вином и лёгкими закусками у её высокого ложа.
Ваяська, молчавший до этого, как рыба, вытаращился на них, а затем пробормотал:
— Да, жарковато здесь.
Наинэ грациозно соскользнула с кровати и нерешительно замерла посреди комнаты.
Сопровождавший гостей евнух торжественно объявил:
— О, луноликая, я привёл к тебе величайшего лекаря этого мира, мудрейшего Ойты Бо!
— Пусть подойдёт ко мне поближе, — промолвила Наинэ.
У Ойты Бо ноги словно приросли к полу, и стражникам лёгкими тычками пришлось подтолкнуть его навстречу госпоже.
И вот они стоят друг напротив друга: она — с величественной осанкой, горделиво поднятой головой, прекрасная и холодная, как снежные вершины Гималаев, он — с волосами, словно прибитыми осенним инеем, с растрёпанной бородой, ссутулившийся в почтительном полупоклоне.
Он жадно всматривался в её черты, желая разглядеть хотя бы тень каких-либо чувств на её лице. Она отрешенно глядела в непроницаемую тьму.
Наинэ первой нарушила затянувшееся молчание:
— Здравствуй, мудрейший! Надеюсь, дорога не показалась тебе слишком трудной, а моя просьба слишком обременительной?
— Нисколько, прекрасная госпожа! — ответствовал Ойты Бо. — Для меня великая честь находиться здесь и лицезреть тебя. И я приложу всё своё умение, дабы солнечный свет вновь нашёл путь к сердцу твоему и проник в душу твою.
— А лунный свет, мудрейший? Он найдёт путь?
Несколько сбившись, Ойты Бо ответил утвердительно. Мол, и лунный свет, и любой другой.
Весь день великий целитель являл своё искусство пред незрячие очи прекраснейшей Наинэ. Прыгал с шаманским бубном, пел псалмы, читал молитвы и заклинания, посыпал голову пеплом и поваренной солью. Но всё было напрасно. Очи так и оставались незрячими. Совсем умаявшись, он от отчаяния даже плюнул в них, и после этого терпение несчастной женщины лопнуло.
Топнув ногой, она закричала:
— Стража, уведите этого шарлатана! У него способностей не больше, чем у моей служанки Айан. Отведите его в самую глубокую темницу, ту, что выходит на восточную стену, и пусть он сидит в ней до скончания своей никчёмной жизни! Или пока я не придумаю, что с ним сделать.
— Но госпожа, — пытался оправдываться Ойты Бо, — моё искусство не такое быстрое. Требуется время, чтобы мои заклятия и моя слюна подействовали. Нужно дождаться полной луны, и в её свете зарезать чёрного лебедя. И кровью его смазать твои прекрасные глаза…
— Лучше я твоей кровью их смажу. Может, тогда будет толк!
— …а я бы тем временем поднялся на вершину святой Чумаз-горы и там договорился бы с духами на счёт тебя! — кричал поваленный на пол мудрец. — Но если не желаешь, то воля твоя. На "нет", как говорится, и Страшного суда нет! А может, ты уже всё видишь? Ну, просто не заметила, как прозрела? А? Ну признайся…
Двери, за которые стражники выволокли Ойты Бо, захлопнулись и его крики скоро стихли.
А Ваяська остался. Он растерянно хлопал ресницами и во все глаза пялился на служанок старшей жены великого кагана.
***
Утро окрасило стены древнего дворца и ещё более древней скалы цветом, который показался Ойты Бо самым нежным из всех существующих в природе.
Он размашисто шагал по каменистой тропке, стремясь как можно быстрее попасть под покров лесной чащи. Злополучная скала вместе с дворцом и темницей осталась далеко за спиной, полоса леса приближалась, по губам мудреца бродила мечтательная улыбка. Он даже принялся насвистывать что-то легкомысленное, подслушанное им в светлице старшей жены кагана. При мыслях о Наинэ чело его затуманилось, а глаза увлажнились.
— Никогда не знаешь, где судьба преподнесёт тебе неожиданный дар, а где отберёт у тебя что-то очень ценное, — глубокомысленно проговорил он. А потом добавил:
— Эх-хэ, такое великолепное исцеление сорвалось. Женщины, женщины! Даже самому мудрому из мудрейших мужей не дано их понять!
Вдруг он замер на месте, весь обратившись в слух — до него явственно донеслись звуки погони — кто-то, отчаянно топая, бежал по тропинке. Мудрец медленно развернулся и увидел сквозь рассветную дымку приближающийся тёмный силуэт.
***
Рассветное солнце уже несколько раз заглядывало в маленькое зарешёченное окно темницы, поднималось выше и скатывалось за противоположный склон горы, а Ойты Бо так и оставался в неведении относительно своего положения. Что его ждёт? Сожжение, распятие, четвертование, колесование, шинкование на тонкие пластики с последующем томлением в остром соусе? А, может, по-свойски, тихо-мирно повесят, да и дело с концом? Хотя, конечно, он бы предпочёл, чтобы его просто обмазали дёгтем, вываляли в перьях и изгнали с позором из дворца. Так оно как-то привычней. Но в самой глубине души Ойты Бо надеялся на совсем-совсем иной исход той затруднительной ситуации, в которой он оказался. И он нежно лелеял свою призрачную надежду, задумчиво поглядывая на ступеньки лестницы под окном.
Кормили его в целом неплохо, хотя он бы предпочёл пищу менее жирную, всё-таки возраст, можно было бы и поберечь печень. И, несмотря на невесёлые мысли, спал он на удивление хорошо — вероятно сказывался горный воздух, беспрепятственно заливавшийся в темницу. Потому Ойты Бо не проснулся, когда из-за решётки послышалось довольно громкое "Псс-псс!". И когда камушек, залетевший в окно, угодил ему в спину, он лишь повернулся на другой бок. И только когда следующий камушек попал ему точно в кончик носа, он открыл глаза, поднялся и сел. Зевнул, потёр нос. Было темно, но тьма уже редела, приближался рассвет. Стряхнув сонное оцепенение, мудрец подскочил к окну.
— Наинэ! Славная моя, несравненная, я знал, что ты придёшь! — задыхаясь, воскликнул он и осёкся — в окно таращилась заросшая рожа северного варвара.
— Ваяська! А ты что тут делаешь?
— Я-то? — уклончиво хмыкнул тот. — Что надо, то и делаю. А почему вы спросили про госпожу? — подозрительно прищурился варвар.
Ойты Бо совсем уже проснулся, поэтому соображал так же быстро, как и обычно.
— Да потому что во сне своём провидческом я увидел, что прекрасная Наинэ прозрела. Прозрела, благодаря моему великому искусству.
— Да? Ну-ну! — протянул Ваяська. — Действительно прозрела. Да только благодаря моему дару, а не твоему. Я её исцелил. И очень даже запросто. Больше я не верю в твоё искусство, "учитель".
Говорил он теперь с наставником не так, как раньше — почтительно и тихо, а довольно развязно. Последнее слово произнёс и вовсе уничижительно.
Но Ойты Бо даже не заметил перемен в интонациях своего подмастерья. Он воскликнул:
— Как же ты исцелил её, сын ехидны?
— А так, — приосанился Ваяська. — Тот камушек, что я взял у вас, дал мне силу чудесную. Когда госпожа подошла ко мне и поцеловала, камушек во рту у меня был, а потом у неё во рту оказался. Ненадолго. И она тут же прозрела. Камушек-то я сразу обратно загрёб…
— Что?! Она тебя что?!
Ойты Бо сложился пополам от неожиданно пронзившей его боли. "Наверное, действительно печень пошаливать стала, — подумал он. — Надо бы к врачам сходить".
— Поцеловала. Вот что! У них тут с мужчинами туго. Все на войне. Кто на южных границах — каганат расширяют, кто на севере. Вот и тяжело бабам. И госпоже, и младшим женам кагана, и прислужницам их. Тут-то все мужики во дворце сплошь евнухи. Ну или калеки да бессильные, с войн вернувшиеся ущербными. Так что есть работка. И для целителя, и для… — варвар похабно хихикнул.
— Зачем ты пришёл сюда? Поиздеваться надо мной? Так знай, сила моя не иссякла, и мне ничего не стоит пройти сквозь эту решётку и надавать тебе магических тумаков. И вообще я мог бы давно отсюда уйти, да лень было. Приличное местечко. Не сады Семирамиды, конечно, но воздух прекрасный и кормят неплохо! А камень, который ты у меня подло украл — никчёмная цветная стекляшка! И нету у тебя никакого дара! Как и не было никакой слепоты у госпожи Наинэ. Всё это обман! Женские хитрости. Я сразу догадался, как увидел её! Но почему она предпочла якобы прозреть у тебя, а не у меня? Вот загадка!
— Да плевать! — возвысил голос Ваяська. — А дар у меня такой, что о-го-го! Девки в очереди стоят, — и снова гнусно усмехнулся.
— Я чего пришёл, — продолжил варвар, — госпожа, в милости своей несказанной, решила простить тебя и отпустить на свободу. И просила передать тебе на словах вот что:
— Драный ты муфлон… нет, — Ваяська откашлялся и заговорил фальцетом, пытаясь подражать интонациям Наинэ:
— Драный ты муфлон, я всё помню. Я помню наши встречи при луне. И помню, как ты бросил меня одну, совсем юную, на третьем месяце. Но я прощаю тебя. Теперь ты стар и глуп. И достоин только жалости. И жалость моя — вот то, что я оставляю тебе.
Проговорив эти слова, Ваяська с облегчением выдохнул и нажал на потайной рычаг под решеткой.
***
— Абздул? — удивлённо произнёс Ойты Бо. И замолчал, потому что не мог найти никаких слов.
— Да, отец! То есть, учитель! — отдышавшись, сказал юноша. — Я с тобой! То есть, с вами.
— Как? — Ойты Бо всё ещё не мог отойти от потрясения.
— Матушка мне всё рассказала. Вы с ней расстались семнадцать лет назад, а мне как раз через полгода будет семнадцать. Так что вы — мой настоящий отец. А не каган, который никогда не любил меня. Посмотри, как мы похожи!
Абздул сначала похлопал себя по раздавшимся бёдрам и объёмистому животу, затем почтительно провёл руками, как бы обводя фигуру Ойты Бо. Тот смущённо крякнул.
— Кхм, меня у вас несколько перекармливали, вот и…
— Возьмите меня с собой, мудрейший! Вы не пожалеете! Я знаю четырнадцать языков и наречий, умею умножать в столбик и делить уголком, к тому же в сумке, что у меня за плечами, лежит кубышка, туго набитая золотыми…
— А как же твоя мать?
— О ней можно не беспокоиться, она теперь так счастлива! Все женщины счастливы. Они заперлись на своей половине и не хотят выходить.
Ойты Бо скривился так, будто у него разом заболели все зубы.
— Я оставил ей письмо, — продолжил юноша, — в котором объяснил свой выбор. Мне кажется, она согласится с ним. Мама сама говорила, что трон кагана не для меня, и что нас рано или поздно отравят младшие жёны.
Государственные дела и военные забавы оставляли меня равнодушным. Отец, я всегда интересовался науками! Астрология, хиромантия, алхимия, цыганский гипноз — вот что занимало мой ум и мои мечты с раннего детства. Я мечтал много путешествовать, общаться с интересными людьми, постоянно открывать для себя что-то новое! Я даже имя себе придумал подходящее — Твою Ма!
Абздул раскраснелся, маленькие глазки сияли нездешним огнём.
Великий мудрец с нежностью и тревогой вглядывался в широкое и плоское лицо юноши, которое казалось отражением его собственного лица, но только моложе, много моложе.
И какие-то неясные видения забрезжили в мозгу великого ясновидящего. Некий роскошный шатер, стоящий посреди шумной ярмарки, предстал пред его мысленным взором; шатёр с вывеской над входом, гласящей: "Мудрость Древнего Востока. Возврат молодости. Недорого".
Он по-отечески улыбнулся юноше, легонько хлопнул его по жирному загривку и ободряюще сказал:
— Ну что, сынок, чудеса только начинаются!