Люди и ведьма

 

И вот она сперва долго плакала, а потом стала злая

 

М. А. Булгаков

 

Ночь. Ярко пахнет сиренью. Звонкий, лёгкий и тонкий запах струится в окно и в комнате распушается облаком. За открытым окном капает почти неслышный дождь. Там же, в темноте, изо всех сил выщёлкивает соловей. Его не останавливает ни ветер, шепчущий в листве, ни дождь, холодный, как зимние поцелуи.

Он хочет петь, он должен петь. Он поёт.

Громче городского шума.

 

Высокая женщина с тёмными пышными кудрями до плеч слушает соловья. А может, просто задумалась у окна. Тонкими пальцами обеих рук сжимает кружку.

Странная балахонистая рубаха спала с худого плеча.

Женщина рассеяно поправляет её. Собственные пальцы так холодны, что пробуждают от мыслей.

 

Женщина раздвигает бумажные завалы на столе, пристраивает кружку. Заглядывает в светящийся экран ноутбука. Перещёлкивает вкладки. Ничего нового.

 

Она встаёт, вцепляется в волосы. Оглушающе тикают часы. Она обхватывает себя руками и шагает по кухне в одну сторону, в другую, возвращается.

 

Лежащий возле ноутбука бело-чёрный кот вопросительно муркает и поднимает голову, смотрит на хозяйку. Садится. Потом решает потянуться. Выгибает спину дугой, с наслаждением растопыривает когтистые пальцы. Листы, на которых он спал, падают с шуршанием на пол. Кот снова садится:

— Допей чай.

— Что? — женщина останавливается.

— Допей свой чай, — кот говорит раздельно и чётко, словно стараясь, чтобы его поняли, — Ты ничего не можешь сейчас сделать. Ты сделала всё, что могла сделать.

Женщина смотрит на него, прищурив чёрные глаза. Кот знает свою хозяйку и видит, что сейчас рвутся наружу слова, о которых она обычно жалеет потом.

— Лучшее, что ты можешь сейчас сделать — это поспать. Чтобы потом, с утра, решить, что делать дальше.

 

Саша открывает рот, но вместо крика кот, прижав уши, слышит обречённое, как дыхание:

— Как я могу спать? Ребёнка нет в постели. Там — дождь! И где она, и что с ней? И я ничего, ничего не могу...

 

Женщина садится на табуретку. В доме пусто. В доме тихо. В доме не слышно покоя. Не слышно дыхания из детской кровати.

С фото на стене лукаво улыбается темноволосая девочка. Детские мохнатые тапки стоят у двери. Ночью. У двери. Синенькие.

 

Женщина сидит в кухне, а вокруг неё — тишина.

 

Острая, недолжная и неправильная тишина. Тишина, от которой больно внутри. Которую очень хочется разрушить. Или починить.

 

Тишину дома, из которого пропал ребёнок.

 

Тикающая тишина. Каждый "тик" словно отрезает от надежды маленькие, почти невесомые, кровоточащие кусочки.

 

Где она? Где моя девочка? Что с ней? Как помочь? Куда бежать?

 

Страшно. Страшно ещё и оттого, что бежать — некуда. Беда неподъёмной громадой ледяного крошева засыпала весь мир. Как с этим справиться? С какого конца взяться?

Бессилие. Неизвестность. Тик-так, тик-так. И запах сирени.

 

* * *

 

Соловьиные выщёлкивания не стихают даже днём. Сиреневый, чуть ядовитый запах плывёт и парит вокруг кустов, заливается в открытые окна.

 

За окнами шумит машинами и листвой почти летний день. Сашка допивает чай, вылавливает пальцами лимон.

 

Морщится. Так. Надо забежать в магазин, чего-нибудь к чаю купить. И Ирма хотела сандалеты.

 

Сашка проверяет, на месте ли кошелёк и карточки. Кричит в глубину квартиры:

 

— Пока, Кактус! Я ушла!

Несчастным голосом ответили:

— Палочек... Крабовых... Купи.

— Если до обеда не помрёшь — куплю!

Хлопнув дверью, Сашка сбежала со второго этажа во двор. Словно упала в облако пронзительного и яркого, цветочного. Из полутёмного подъезда в светлое почти-лето. Возле подъезда буйствовала сирень.

 

Они с соловьём на пару буянили уже недели две, возвещая приход поздней весны.

 

Этот крохотный, недели в три, кусочек весны можно любить безоглядно и всем существом.

Время первого настоящего тепла, солнца, соловьёв и цветущего... всего.

Да. Сашке это по душе.

 

Время силы, время пробуждения всего, что живёт, дышит, чувствует. Всего, что составляет собой мир. Какой ведьме это время будет не по нраву?

 

Даже когда фамильяр показательно страдает после прививок. Сашка улыбнулась.

 

* * *

 

До школы минут пятнадцать по шумному, весенне-гулкому городу. Залитому солнцем. Солнце и сверху, и под ногами — расплёскивается в лужах. Вместе с небом, цветущими яблонями и вишнями, домами и оконными стёклами.

Лужи в окнах. Окна в лужах. Отражения, отражения. Множат свет, солнце. Весну.

 

Мокрый, вымытый город-мир.

 

Через дорогу и до поворота, а оттуда двухэтажный бывший садик уже видно.

Саша повернула за угол и споткнулась на ровном месте.

Сердце выдало "бабочку" и ушло в пике. Куда-то в самый низ живота.

 

Остро и пряно, и мерзко, как пережаренным луком, пахло магией. Мужской, резкой, явно-сексуальной.

 

— С...

 

Наверное, вслух подумала, потому что проходящая мимо старушка шарахнулась в сторону. Оглядываясь и бормоча, заскрипела сумочными колёсами на полной своей, старушечьей, скорости.

 

Сашка задумчиво поглядела в согбенную спину. Белый платочек — не одеваются уже так бабки.

 

А бабка возьми и обернись. Руку троеперстием занесла и наткнулась, словно накололась, на недобрый Сашкин взгляд.

— На... пошла, сука старая...

Бабка сплюнула, пошаркала дальше.

Сашка вздохнула — и в самом деле, сука. Нагадила-таки.

 

Мусор суеверий мешает, а сейчас хотелось найти того, кто ходил вокруг младшей школы, так воняя своей поганой похотью. Ведьма опять выматерилась. Но про себя. Чтобы следов не оставить. Надо, всё же, быть поаккуратнее с такими словами.

 

На площадке у школы шумели и бегали, влезали на горки и лесенки, пинали мяч и бесились. Детские радостные вопли стрижами взлетали к небу, ударяясь о каменные стены города.

 

Ведьма шла кругом детской площадки, обходя её, школу и школьный садик посолонь.

 

Кажется, до неё тут так же ходил кто-то, куда опаснее и злее ведьмы. Вот здесь шёл. Вот тут постоял. А тут...

 

Тут на его следы накладывался след чего-то знакомого, нежного, ощущавшегося белым и лёгким, ароматом белой сирени, плывущим в воздухе над вонючими следами злого. Вместе они терялись у края тротуара.

 

Сашка будто ткнулась. В пустоту. В пропавший след. Поглядела в одну сторону, в другую. Пустая улица. Никого. Припаркованные машины, тихая дорога. Многоэтажка перекрывает солнце.

"Уехали" И ноги ослабли, и повело. Сашка стиснула зубы — не время.

 

Всё так же светит солнце, всё так же играют дети.

 

Только вместо сердца и радости расползается тёмным чужое зло. В которое изо всех сил не хочется верить.

 

Сашка будто оттолкнула, отложила всё страшное: сначала надо проверить.

 

* * *

 

Мимо упорных цветников и травы с проплешинами от детских пяток, по асфальтовой дорожке, выглядывая в группках детей тот самый, такой родной и нужный сейчас зелёный плащик и белую шапочку.

Нету. И от этой пустоты холодеет душа. Если она, конечно, есть у ведьмы.

 

Кажется самым важным сейчас увидеть зелёный плащик. Важнее всего на свете.

— Здрасте! — воспитатели на лавочке смотрят на неё.

— А Ирму забрали... — светлая, с короткой стрижкой и тонкими губами поправила за дужку очки. Её товарки молча смотрят на Сашку.

Сашка не может сдержать дрожь. Ватные ноги потребовали сесть.

 

Сашка нащупала лавочку. Села, растерянно перебирая пальцами ткань сумки. Воспитатели смотрят на неё, почти одинаково повернув к ней лица.

 

Это страшно.

 

Будто пустые куклы смотрят на неё стекляшками. Сашка моргнула.

— Кто забрал? Когда?

— Папа забрал. Он записку от вас показывал.

 

Сердце пропустило удар. Сашке пришлось заставить себя понять услышанное. Внутри чернело, клубясь и расползаясь, зло.

— Это был не он. Как он выглядел?

Они стали описывать, но вскоре замолчали, растерянно переглядываясь: каждая говорила своё.

Тик-так. Тик-так.

 

Сашке захотелось бежать, спасать. Срочно! Немедленно! Вот только бежать оказалось некуда.

 

Надо решить, куда бежать.

 

А ещё хотелось убить того, кто тронул ребёнка. Взять его за шею и бить головой об асфальт. Хотя бы раза два ударить — и станет легче. И отнять ребёнка, вырвать, забрать, спрятать и укрыть. И никогда больше не отпускать. Никуда. И не доверять никому. Совсем никому.

 

Кто? Зачем?

 

Он. Это был "он". Он был маг. Мог он из двух сотен детей случайно выбрать мою? Нет. Не мог. Значит, шёл именно за ней. Значит, хотел зла именно мне. Через неё. Кто? Убить! Кто?!

 

Маг.

 

— Мама! Не смей бросать трубку!! Это один из ваших! Он забрал ребёнка! И ты... Подожди!! Ты можешь... Да. Да, я воспитываю её, как... Да. Но один из ваших...

 

Сашка нажала отбой. Оттуда помощи ждать нечего.

 

Мир внезапно распахнулся и опустел. Среди играющих детей нет её дочери. Среди взрослых людей нет того, кто сможет ей помочь.

 

Есть только она, Сашка, и есть свершившееся зло. Перед которым она беззащитна и одинока.

Захотелось закатится горошиной в щелку.

 

Сашка тряхнула кудрями и побежала. Тик-так.

 

* * *

 

В дверь позвонили. Сашка посмотрела на дверь. Сердце забилось часто-часто, но слабость и страх мешали.

Звонок разнёсся по пустоте квартиры, и женщина заставила себя встать. На дрожащих ногах дошла к двери.

Не спрашивая, открыла. Ввалился муж.

От него пахло холодом, дымом, лесом, бензином. От него несло энергией раскрученного волчка, который и рад бы остановиться, да не может. И всё продолжает, продолжает вертеться.

Муж продолжал разговаривать.

— Привет!

Стаскивая с себя куртку и мокрые почти до пояса штормовки, возбуждённо выбалтывал:

— Был в полиции. Написал заявление. Приехали с собакой, только мы кинолога требовали, а они говорят: "Не можем!", а я говорю: "Да вы чо?!", а они говорят, что выходной, что собаки не будет до понедельника, а я ору: "Да вы чо?!"

 

В общем, собака всё обнюхала, я им ту маечку, она след взяла, но до обочины. Эти говорят, увезли. А я говорю: "Там камера, на школе и на магазине"

 

А они говорят... А волонтёры ориентировку сделали, искали по городу, и по сайтам, и в новости, и экстрасенсов позвали...

 

Ты чего?

 

Сашка то всхлипывала, то хихикала, то снова всхлипывала, то начинала смеяться в голос. Он тряхнул её за плечи:

— Саша! Не могу же я им сказать...

Сашка убрала его руки, пошла обратно в кухню:

— Да, не можешь. Ты голодный?

 

Тик-так. Тик-так. Тик-так.

 

* * *

 

Правила придуманы не просто так. И, если ты не уверен в своей силе, то лучше правила соблюдать. Это как руки мыть, если иммунитет ослаблен — лишним не будет.

Сашка в самотканой по бабкиным советам рубахе высыпает белой солью сложный узор-молитву. Белые линии красиво ложатся на тёмное полотно асфальта. Тут всё ещё висят нотки такого родного, светлого и нежного, пахуче-сиреневого.

Сашка-ведьма зовёт духов:

— Эй вы, духи, верхние и нижние,

Слабые и высшие,

Мой вам приказ,

Мой вам наказ: ведите и несите,

Где надо — провезите,

Где надо — протащите,

Где надо — проплывите,

Где надо — пролетите,

Где надо — проползите:

Через щель, через доску,

Через дверь,

Через верх, через низ,

Через первого и последнего.

Кто его держит?

Кто его сторожит?

Слово мое, мой приказ:

Пусть сбежит божий дар Ирма! Аминь.

Вижу я глазами закрытыми.

-Здесь вы, духи?

-Здесь!

 

Кот хмыкает:

— Сама спросила — сама ответила.

Из-за поворота вышла, тяжело переваливаясь, тётка с двумя пакетами из соседнего продуктового. Она идёт, не поднимая глаз от земли. Каждую руку оттягивает ноша, плечи устало опущены. Шагает, как заведённая игрушка: переставляет ноги, потому что завод не кончился. Вдруг она подняла голову, постояла нерешительно, оглянулась назад, посмотрела вперёд и почему-то перешла улицу, хотя до перехода оставалась пара метров.

 

И — снова голову в пол — побрела до дома.

 

— Неудачно ты "отвод" поставила, — сделал выводы кот.

Сашка стиснула зубы, молча зажгла пять свечей в пересечениях гибких линий. В центре рисунка лежит фото темноволосой девочки с чуть лукавым тёмным взглядом. Поверх фото — маленький круглый кулончик с цепочкой.

 

Теперь надо ждать, пока свечи догорят. Ведьма садится на сумку, кот запрыгивает к ней на колени. Заколдованные свечи горят долго, манят духов, возносят молитву начерченную к матери живого и отцу сущего. Молитва разносится в тонком мире, как разносился бы крик в реальности.

 

Они сидят возле школьных ворот. Видят, как уходят, переговариваясь, воспитатели, учителя и уборщицы.

Ведьму они не видят и обходят стороной и её, и её колдовство. Кое-кто чувствует его, оглядывается, ёжится, но все, послушные знаку-"отводу" идут мимо.

Кот скрипит, увидев светловолосую:

— Вот она, с-сука...

Ведьма вцепляется в кошачьи холку и шипит ему на ухо:

— Заткнись, блоховоз! Отвод еле держу!..

Кот обижено встряхивается и начинает вылизываться.

 

Темнеет, накрапывает мелкий дождик. От него промокла рубаха на плечах и спине. Сашка всхлипывает тихонько. Кот старательно отворачивается, не замечает слабости хозяйки. Ему не хочется такое замечать.

 

Свечки всё горят. Надо ждать.

 

Подъезжает машина. Останавливается напротив школьных ворот. Под дождь выходит мужчина, быстро идёт к школе. Потом останавливается, оглядывается вокруг.

 

Сашка спрашивает кота:

— Ты ему звонил?

Кот молчит.

 

Высокий, с аккуратной бородой и стянутыми в хвост волосами. Закатанные рукава джинсовой куртки позволяют видеть татуировку на предплечье. Метла и кот. Почему-то бело-чёрный.

Кактус улыбается:

— Приехал-таки...

Шёпот даётся ему нелегко. Ему вообще говорить сложно — кошачья пасть не слишком-то приспособлена к болтовне, и потому он подмуркивает, шипит и хрипит.

— Олег!

Понимать его с непривычки трудно. Но Олег оборачивается и подходит. "Отводы" на него не действуют.

Он стоит некоторое время, засунув руки в карманы куртки, пытается высмотреть что-то на фоне решётчатого забора.

Сашка сидит, сжав руки до белых суставов, смотрит на него. И молчит. Он зовёт:

— Саш, ты же здесь!

Свечи догорают одна за другой. Сашка собирает их в сумку. Поднимает кулон и фото, долго смотрит на девочку.

Вот она, вот она, совсем рядом. Но как её достать? Кажется, близко и только пожелай! Но ни желанием, ни рукой, ничем и никак не достать. Не вернуть.

— Смотри-увидишь.

 

Формула сбрасывает чары.

— Здравствуй, Саша! — говорит простой человек, не захотевший разводиться с ведьмой.

— Доброго дня и тебе. Олег, — говорит мокрая, замёрзшая, почти голая, но упрямая ведьма человеку.

 

* * *

 

Тик-так. Тик-так. Тиктактиктактиктактик...

Часы сводят с ума. Нетерпение копится. Нетерпение долгого ожидания того, что может и не случится никогда. Что, может быть, уже поздно искать.

 

Поздно.

 

Женщина ходит из угла в угол. Выламывает руки. Мужчина и кот наблюдают.

Тик-так.

— Видимо, он слишком силён. Поэтому ритуал не сработал, — скрипит кот.

— Тебе нужно отдохнуть. Мы сделали всё, что сделать могли.

Ведьма вдруг останавливается. Смотрит на своё отражение в голом окне.

— Не всё.

В завалах на столе отыскивает резинку, стягивает тёмные кудри в хвост.

 

На улице, в капающем дождливом холоде, властвует всё тот же, неистребимый, свежий запах сиреневых гроздей.

— Ненавижу сирень...

Муж смотрит на Сашку удивлённо. Кот жалобно мяукает, холодной лапой трогает хозяйкины голые ноги.

 

Они едут по почти пустому ночному городу. Дворники сгоняют капли с лобового стекла. Дождь, лужи, смазанные каплями огни.

 

Сашка согрелась. И ей стыдно за это. Потому что где-то там, где-то в холоде и тьме бродит сейчас Ирма.

Какая-то гнусь посмела коснуться чужого ребёнка. Взять его, слабого, того, который не может защититься. Украсть его. Для чего? Только для того, чтобы сделать зло.

 

Сашка уже не могла плакать. Как такое допустили боги? Как? Почему этот скот продолжает ходить по земле? Это невозможно понять.

 

Если бы она могла... А она могла.

Вот только заплатить за возможность мочь придётся очень дорого. Так дорого, что в любом другом случае, при любой другой возможности ведьма бы на это не решилась.

 

* * *

 

— Пришла всё-таки?

— Пришла.

— Зачем ты пришла?

Сашка разувается, стаскивает резинку с волос. Встаёт на колени.

— Мне нужна помощь. Ты знаешь, Старшая. Мой ребёнок пропал. Его украли. Увезли. Кто-то из наших, я чувствовала следы. Но я не не умею искать, я...

— Ты травница, я знаю. С-с-светлая.

Старшая, темноволосая, в длинном платье, играет с пустым флакончиком на столе.

— Мы поможем тебе. Но ты знаешь цену.

Сашка молчит. Только губы кривятся и дрожат.

— Твоя дочь должна начать обучение при Управе, чтобы принять дар, когда он проявится. Чтобы не остаться человеком. И ты вернёшься.

Сашка опустила голову. Теперь у Ирмы не будет выбора. Кем ей стать, кем ей быть в жизни.

— И за уход тебе придётся заплатить.

Сашка вскинулась. Старшая усмехнулась:

— Не волнуйся. Много я не возьму. Ты ж мне не чужая...

 

* * *

 

Олег ждёт. Длинная многоэтажка неподалёку от старого кладбища. С торца горит синим вывеска "Медицинский центр" над стеклянными дверями.

Перед дверьми на ступеньках сидит кот, нервно дёргает хвостом и вглядывается в застеколье.

 

Из дверей выбегают плечистые ребята в камуфляже и жилетах, похожих на броню. За ним очкарик и простоволосая женщина в рубахе и с сумой через плечо.

 

Женщина приседает на корточки возле кота, гладит, говорит что-то. Потом встаёт, кивает издалека Олегу и садится в подъехавший минивен.

 

Пока Олег смотрит вслед боевой группе, из дверей почти выпадает Саша. Она подбирает встревоженно заглядывающего ей в лицо кота. Идёт к машине.

 

Кактус когтит сорочку на груди. Ведьма гладит его, смотрит на мужа. Тот выпрямился, а лицо... Будто увидел страшное. Сашка ухмыляется:

— Что, старуха теперь, да?

Олег кивает, а потом спохватывается:

— Что ты, нисколько!

А сам поражённо вглядывается в проступившие морщины у губ, возле глаз, на лбу. На высохшую кожу. На седые пряди в кудрях. Теперь она выглядит на свой возраст. Впрочем, он никогда и не знал Сашкин возраст.

— А сколько тебе? Лет?

— Пятнадцать.

Ведьма садится в машину.

— Поехали, она сказала, где Ирма.

Олег поворачивает ключ, мотор урчит, словно большой кот. Выворачивая руль, Олег всё же уточняет:

— Пятнадцать?

Сашка гладит Кактуса, устроившегося на её коленях, и упорно смотрит в окно.

— Она забрала пятнадцать лет.

Олег косится на жену и понимает, что та рассматривает себя в стекле. Наконец, отворачивается:

— Могла бы и больше взять.

Олег сжимает руль:

— Да как так-то... Она же...

Сашка поворачивается к нему:

— Что? Тебе-то что расстраиваться?

Олег смущается:

— А кому же?.. Саш, она же бабка ей!

Сашка тискает Кактуса. Так, будто это самое важное на всей земле занятие.

— Бабка, не мать. Она нашла Ирму.

 

* * *

 

— То есть как...

Сашка пошатывается, но лицом звереет.

— Да вот так. Чего я всякой побирушке...

— Ребёнок. Ночью. Просит позвонить в полицию.

— Ага, как же! В полицию, ага! А потом ни мен... полиции, ни телефона.

 

Сашка выходит. Ноги не держат. Хочется прислониться к чему-нибудь. Дверь киоска грязная, залепленная выгоревшими рекламными бумажками, к ней прислоняться не хочется.

 

Её девочка была здесь. Была здесь. Совсем недавно.

Ускользание. Как попытка поймать воздух. Ты в него вцепляешься, а он меж пальцев и был таков.

 

Сашка чувствует, как жгучая, почти невыносимая злость поднимается откуда-то оттуда, из чёрной кляксы чужого зла.

 

Люди.

Да, мою дочь украл маг. Да, скорее всего, он хотел зла мне. Он знал, кого и зачем. Он творил зло.

Но люди ему очень помогли.

Сашка снова увидела воспитателей, отпустивших ребёнка с чужим человеком. Тётку, прогнавшую в ночь нуждавшегося в помощи. Полицейского, равнодушно не желающего напрягаться.

 

Не зря я вернулась в Ковен. Они достойны быть стадом. Кормить своими бедами тех, кто владеет силой.

 

Ведьмы злы? Злее человека никого нет на Земле!

 

А раз так, пусть приносят пользу! За всё! За всё!

 

И вдруг в груди теплеет. Теплеет, теплеет и жжётся. Сашка хватается за ворот рубахи — кулон. Круглая цацка с локоном Ирмы внутри. Кулон нагревается и манит, и тянет. Сашка прислушивается. Даже прикрывает глаза и идёт туда, куда ведёт её зачарованная вещица. Почему именно сейчас?

 

Может быть, того, который... уже взяли? Весёлые голоса... Сашка открывает глаза.

 

Машина. Расстеленный на капоте плед, термос и кружки с парящим теплом, двое людей и... Зелёный плащик.

 

Показалось. Да. Показалось. Сашка зажмуривается. Снова смотрит.

 

Белым в сером утреннем свете — шапочка. И зелёный плащик.

 

— Мама!!

 

И пахнет белой сиренью.

 

Бабка с тележкой. Воспитатели. Тётка с телефоном. Спасатели, мокрые по пояс и грязные после ночного поиска. Кинолог. И эта парочка:

— Ой, вы нашлись! Чудеса-то! А мы едем... А она идёт... А ночь... Мы встали... А она плачет...И...

 

Всё хорошо. Я крепко держу свою девочку. Всё хорошо.

 

Но я уже потеряла свет. Я уже стала "злой" ведьмой Ковена.

 

Поздно.

 

Тик-так.