Голышом - спасать мир

Мы поклялись не колдовать, никого не обманывать, набили рюкзаки глупостями и поехали за тридевять земель навстречу последнему в жизни приключению. На чем только не добирались! Наконец допотопный "ПАЗик" выплюнул нас в жаркое никуда, обдал на прощание синим выхлопом и, дребезжа гайками, укатил назад в цивилизацию.

Свобода!

Мы переглянулись и торжествующе ухмыльнулись.

Справа божественное взморье, слева сказочный лес.

Ни один нормальный человек сюда не приедет.

Да еще с ночевкой.

Только мы рискнули: Димыч, Рея, Мона, я и подружка Томми, который бессовестно потерялся в дороге, что, впрочем, никого не обеспокоило.

Из-за гребенчатых дюн выглядывал доисторический берег, окаймленный голубой водой и ленивыми корягами. Обласкав кромку пляжа плотоядными взорами, мы деловито протопали в лес и оккупировали первую же поляну.

Вот она, благодать.

Босая природа, прохлада и травка.

Я закурил.

— Что было по плану у Томми, кто помнит?

— Сначала клад, — улыбнулась Рея.

— Ага, клад, триста метров на север и двести на восток.

— Потом ужин, пьянка и оргия, — слегка покраснев, добавила Мона.

— Почему сразу оргия, — влезла Подружка Томми, — про концерт забыли?

— А еще подвиг, сразу после вакханалии, — задумался Димыч, — или наоборот?

Мы запутались.

Вот урод этот Томми, без него не ясны перспективы… пьянь, бестолочь, шаромыга, — все по очереди облегчили душу. Подружка Томми воздержалась от критики, но слушала с интересом и легким одобрением. Она внушала интерес приятными формами, имя ее витало где-то рядом, на слух не ложилось, а попытки произнести Мария, Лакшми, Иоланта оставляли на языке ласковый холодок с каплей фейхоа.

Раз уж о внешностях: Димыч совмещает обличия Джо Дассена и Григория Распутина. Наверное, в нем удачно воплотились полярные колдовские конфессии. Первый образ необходим для работы. Если в инете появляется фотка этого гламурного афериста с подписью "Целитель душ и туш", не поверите, отбоя нет от тех и других.

Рея ему под стать: симпатичная, добрая, рассеянная, с парочкой извечных женских комплексов. Вообще-то, Антонина.

Молчаливая Мона почти всегда загадочно улыбается, вызывая порой нездоровое любопытство окружающих в кафе, впрочем, я не жалуюсь.

Коротко о себе: люблю рисовать голых женщин. Знаю, это неприлично, поэтому вяло пытаюсь бороться с соблазнами.

Вдохновенно построив пузатую палатку, покидали в нее вещи и отправились выкапывать клад. Шли недолго, продираясь сквозь сонные заросли, понесли потери, как то: царапины, уколы и синяки. Единственное оживление внесла упитанная гусеница, свалившаяся на плечо Моне. При этом визжали хором все барышни — с одинаковой громкостью и трагизмом, солидарность у них такая, в остальном же поход был скучным. Но вот Димыч вывел нас на поляну, в центре которой возвышался бронзовый бюст Маркса, имевшего сердитые брови и блямбу под глазом. У подножия памятника росли желтые маргаритки.

— Здесь, — уверенно заявил наш гид и эффектно вонзил саперную лопатку в невинные цветочки.

Я обреченно копал, молодецки хекая и соблазняя окружающих дам игрой тощей мускулатуры. Девицы не реагировали, жалобно плели венки из порубленных маргариток, Димыч курил громадную вонючую сигару, а Карл Генрих морщился на своем пьедестале и противным басом комментировал мои действия.

Бэнц! Лопата обнадеживающе стукнула по твердому. Сундучок плотно врос в лиловый грунт, и мы с трудом выволокли его на поверхность. Банц! — слетела крышка …и общий вздох разочарования возвестил о плачевном итоге операции. Старые дубовые доски всего лишь скрывали кучку сверкающих рубинов и алмазов. Кабошоны и солитеры старательно переливались на солнце, но мы не нашли среди них каменных флаконов с живой и мертвой водой, небесного браслета, амулета абсолютной истины.

Что ж, высыпали миллионное состояние на землю, помахали ручкой и свалили. "Kretins!" — гремело нам вслед со щедрым баварским акцентом. Мона перекатывала в ладошке крупный голубой бриллиант, с детским нетерпением ожидая, когда он превратится в ягоду брусники.

В лагере девочки стали дружно стряпать ужин, а мы с Димычем, как и полагается воинам, добытчикам и производителям, развалились на теплом брезенте, предвкушая пиршество, оргию и пикантности.

Молодое клубничное вино, купленное нами утром в малолюдной деревушке, было разлито в двухлитровые пластиковые бутылки из-под колы. Оно обнадеживающе булькало, обещая неземные наслаждения и восторги, только выпустите меня на божий свет из этой презренной тары. Провели дегустацию: однако, недурственно! Скорее всего, Томми заблудился в окрестностях клубничной винокурни. Теперь явится глухой ночью в хлам, в дрова. Девушка Томми немного грустила, а Мона и Рея с ревнивым подозрением следили за ее перемещениями по лагерю.

Ели из общего котелка от уголька кашу с тушенкой, стучали ложками, жестикулировали помидорами, огурцами, картошкой. Выпили один, два, три литра вина, словно с Рубенсом расцеловались. Отполировали музыкой и песнями: Инфинити, Нюша, Uptown Funk Марка Ронсона текли из мерцающего в сумерках кубика. Сытые, облагороженные, слушали Дебюсси, за ним Рахманинова — третий концерт для фортепиано в исполнении Ван Клиберна. В строгом ликовании огня замирало время. Мелодия горького дыма околдовала комаров и Мону. "Я жил в одиночестве, и каждый день был страшным кошмаром", — убедительно вскричал из кубика Родион Газманов. Затрещали ноты, навалилась усталость и пришла печаль. Захотелось зрелищ, стихов, философии. Димыч вспомнил Серебряный век, зловеще декламировал Северянина. А ты попробуй быстро выговорить "Антонина Константиновна", словно копчиком по брусчатке, поделился я откровением, и немедленно получил кружкой по лбу. Мизогинист! — вроде как выругалась Рея. Присутствующие уважительно задумались. Мы пытались развить тему, продолжить диалог, но тут произошел очаровательный инцидент…

Костер, музыка и драка привлекли лешего. Косматый, красноглазый, рукастый, он восторженно продрался сквозь кусты, сложно почесался и подгреб к костру, явно продолжая разговор сам с собой:

— … надысь на закате пообещала, что придет.

— Что ж, ты счастлив, старина, — величественно икнул Димыч.

— Это так, — с достоинством ответил старик, поклонился и с милой непосредственностью вручил мне четверть мутной браги. — Почитай полвека ее ждал.

— Вот, невесте твоей, — Мона неожиданно протянула нашему гостю бриллиант, — только он заговоренный…

— Благодарствуйте, госпожа! — Леший польщено улыбнулся. — Знатная ягода.

Антонина Константиновна расцеловала жениха в щеки, а Подружка Томми шепнула ему несколько слов, вызвав смущенное покашливание.

— Завтра конец света, торопись, хозяин, — крикнул ему в спину Димыч.

— Дык… вся ночь впереди, известное дело.

Вся ночь впереди!

Нам хотелось выпить ее по капле, настрогать конфетти и переклевать по зернышку — весь несметный батальон секунд. И совершать это таинство как можно ближе к морю, возле которого перемешались в подлеске камыш, ежевика, стыдливая ольха и кривые бунтующие сосны. Мы вошли на берег, словно члены этакого жюри, теплый песок и темнеющая вода были почтительны и великодушны. Я тащил на горбу лесной самогон, одеяла, огурцы и мольберт.

Древняя ночь ринулась на нас, как стадо мамонтов. Погребла, оскопила и облагородила.

Вы слышали, как сыто мурлычет Каспий в августовскую полночь? Вам сыпались на темя мохнатые васильковые звезды, настолько тяжелые, что ноги по щиколотку погружаются в бриллиантовый песок?

Строгими взмахами расчистил уютную прогалину, выложил ее кудельными прядями подсохшей морской травы. Постелил сверху колючее одеяло из грубой овечьей пряжи, поверху тонкий плед, а на него бросил два больших полотенца, чтобы уважить нежные попы наших дам. Они величественно опустились в это гнездышко, синхронно скинули лифоны и превратились в перламутровые статуи под лунным дыханием. Облитые жасминовым сиропом, волшебные груди царили передо мной, словно крики мятежных аистов. Их было шесть или семь отборных экземпляров, аппетитных произведений искусства со стенда выставки портативных ракет класса земля-воздух.

Я вновь и вновь подставлял бутыль под изящную струйку лунного света, который хорошо балансировал самогон лешего. Море целовало наши следы, бормотало бесстыдные афоризмы. Под сладкий хруст огурцов весь мир казался чарующей тюрьмой, и эта бухта — лучшей из его темниц.

Из густой морской глубины к поверхности поднимались странные желтые шарики, покачивались на слабой волне, пульсировали теплыми маячками.

— Медузы? — удивилась Рея.

— Кульки, — хмыкнул реалист Димыч.

— Солнышкины икринки, — неожиданно подала голос Подружка Томми. — Краски минувшего дня, радость воспоминаний.

Крохотные солнышки покидали колыбель, уверенно возносились, тянулись к небу, наслаждаясь беспечностью, радостно сгорая в коротком танце. Их было много, и все новые всплывали, как пузырьки шампанского. Дом Каспий, перекресток миров.

Мы смотрели, не дыша, чем не молитва стихии.

— Пиши, Лео! — воззвала Мона, скинув последние лоскутки.

И я стал рисовать Мону с персиками, Мону с горностаем, Мону незнакомую, совращение Моны и похищение оной. Черпая краски в мимолетном, вечном и мнимом. Дирижер и фарисей, всего горизонта не хватило для вернисажа. Героиня моих полотен, бледная, гордая, трепетала, как флаг, изредка попискивая от щипков завидующих подруг.

Сквозь чары тьмы и шорохов просочилась группа поддержки. Странные гномики с янтарными фасеточными глазами стрекоз, похожие на куклы бибабо, что надеваются, как перчатки, на ладонь, карликовые дети дюн собрались вокруг, пихали друг друга, лопотали поощрительное, улыбались добро зубасто заговорщически. Мона явно им нравилась больше, чем мои картины. Я шикнул, чтобы не разводили базар, они обиделись и разбежались, стащив остатки огурцов и сланец с ноги Димыча.

— Как мы назовем это место?

— Шангри Ла!

— Утерянный Рай.

— Берег ласковых грёз…

— Нет.

— Что "нет"?

— Пусть будет — "Последнее пристанище одинокого человечества накануне экологической катастрофы в наказание за наши грехи".

— Ой, ну тебя!

Небо опустилось совсем низко, я пригнулся.

Я есмь?

Наперсточник, коллектор, фальшивомонетчик.

Зачем жил, пил, рисовал людей без штанов?

Плут, шарлатан.

А Мона? Экзальтированная продавщица шипучего аспирина. Спекулирует на плацебо, аферистка.

Остальные не лучше.

Прохвосты…

В унисон моим размышлениям вдруг заплакала Рея, задыхаясь от красоты, жалости и озарения.

Рядом торжественно и самозабвенно роняла слезы Мона.

Всхлипывала аппетитная Подружка Томми, видать, тоже мошенница.

Умолк Димыч.

Вот такая оргия.

К берегу подплыл левиафан, черный, глянцевый, безмятежный, как бронепоезд в депо. Вокруг него в хлопьях яблочной пены кувыркались потешные нерпы и юркие морские клоуны. С восторженными стонами мы бросились к ворочающемуся исполину, по пояс, по горло в воде, пытаясь обнять легендарного злодея. Он серьезно пыхтел и чмокал, от него звучно пахло баней, пивной, тамбуром и бригадой усталых грузчиков.

Содрогаясь, вдруг рванулся и почти выполз на берег, разбросав людей и тюленей…

Мы по инерции продолжали прыгать и веселиться, пока не почувствовали неладное. Пока не увидели смерть. В боку чудовища торчал обломок мощного гарпуна. Левиафан приплыл к берегу умирать. Бог иной реальности, плачущий ребенок.

В нем воплощено мое детство. Любимые сказки, красные ботиночки, пыльные танцы на чердаке. В нем первый крик Моны-женщины и неразгаданная тайна.

… Мы облепили его, как муравьи, хотя нас было так мало! Тут не до красивых жестов и бесполезных причитаний. Не сговариваясь, впятером ухватились за древко, мыча, потащили вон из тела смертельный наконечник. Если бы левиафан не был так изнурен и обессилен, то острая боль, наверное, изогнула его, побудила взмахнуть сокрушительным хвостом. Но гигант просто лежал и стонал. И слезы текли, как кровь.

— Рану надо срочно закрыть.

— Очень умно, а то другие не догадались.

Вопрос — чем закрыть, да еще продезинфицировать эффектно.

Пучками морской травы?

Вывалянным в песке одеялом, на котором мы предавались неубедительной оргии?

Широкая рана кровоточила, жизнь покидала великого бродягу. Мы растерянно топтались рядом. Подружка Томми внезапно застонала, словно наступила на стекло, а потом порывисто шагнула к левиафану и грудью прижалась к ужасному увечью. Она застыла, а руки шарили, порхали, пытаясь уцепиться за что-нибудь.

Рея и Мона сразу же скользнули следом, прижались к ней, прикрыли плотно, и эта троица удержала вытекающую жизнь гиганта. Но левиафан потерял много сил, жизненной энергии у него почти не осталось. Его могло спасти переливание, Подружка Томми крикнула: "Не умирай!" и начала перекачивать ему свои силы. Секундой позже подключились Мона и Рея, тела их вибрировали струнами, девушки быстро опустошали свои ресурсы, а мы с Димычем торчали рядом, выпучив глаза, ротозеи, и не сразу кинулись на помощь. Я невольно убедился в реакции женского естества на экстрим. В критических ситуациях, когда решаются вопросы жизни, они мгновенно проявляют решительность, действуя инстинктивно, на природном импульсе. Мужик только собирается грохнуть кулаком по столу, а его подруга, сломя голову, уже летит на метле спасать мир.

Три женщины не в состоянии вернуть к жизни такого исполина! Мы подбежали к ним, охватили четырьмя руками, прильнули, зарычали. Бунтующий поток энергии хлынул сквозь тела. Ура? Левиафан вздрогнул, шевельнулся, вздохнул гулко. Приходит в себя, рана затягивается. Наши силы иссякали, общей энергии всех пятерых молодых крепких организмов не хватало, чтобы победить недуг, вывести его из коллапса.

Но вот над берегом разнесся боевой клич малышей, набежали дети дюн, облепили нас гроздьями, ободрили и дружно завопили: "Не умирай!" на незнакомом языке.

Сил у каждого — лишь комочек, а бросились всем миром, и помогли, поддержали. Они быстро выдохлись и осыпались, как бутоны шиповника с забора.

У меня заледенели руки, поясница, сильно кружилась голова, и в какой-то момент я понял, что не падаю только потому, что прижимаюсь к кому-то впереди. А как же девушки, ведь им еще хуже? И почему перестал чертыхаться этот чертов Димыч, почему он не…

Мы опоздали. Мы проиграли. Выжаты, отдали всю энергию.

Огромные горячие ладони уперлись мне в спину, благодать и здоровье протаранили тело. Еще, сильнее! Едкий аромат дикости, целебная горечь лесного меда, неистовство птичьих трелей на рассвете бурлило в этой волне. Старый леший, казалось, был выше сосен, несокрушим как утес. Рядом переливаясь изумрудной гибкостью, мяукающая и повизгивающая кикимора охватила вялого Димыча, притиснула его к полубессознательной Рее, фонтанируя струями древнейшей магии, чары которой гнездились глубоко в земле.

А потом раздалось матёрое топЪ-топЪ-топЪ, кто-то возмущенно чихнул, рявкнул: "Kretins!", и горсть сверкающих самоцветов пала нам на головы и плечи. Будто сильно потрясли вишневое дерево. В ароматном облаке вращались силовые молнии. Драгоценный град оказался ко времени, придал сил. Новые векторы энергии протянулись к левиафану, рана заросла, и наступил ренессанс.

Опустошенные, мы повалились кто куда. Гигантский зверь ворочался в пене, медленно сползая в воду. Он посмотрел на меня, и я узнал таинственные глаза моего детства, золотой взгляд скользнул по каждому, запоминая и оделяя. Великий осторожно развернулся на мелководье среди кувыркающихся придворных. Разгоняя шипящую воду, двинулся от берега, все дальше и увереннее, плазменной субмариной погружаясь в черный шербет. Уплыл.

Погрузился в бездну, на самое дно, чтобы втиснуться в тектонический разлом древнее цивилизации, когда не существовало лжи, страха и даже любви, рядом с потерявшими очертания обломками иноземного корабля, китобои которого ранили его необычным гарпуном. Я повернулся: место на берегу, где должен был лежать наконечник, изменилось. Над пляжем вырос пирамидальный холм. По крутым склонам прыгали бледные пальчики огня. Слышал, что у южных берегов Каспия встречаются "горящие горы", места паломничества и естественного интереса туристов. Ученые объясняют происхождение этих уникальных образований выходом на поверхность газовых аномалий. Шутники!

Лучшая в мире луна осторожно таяла над нами. Она переживала не хуже прорицательницы, и явно не хотела ложиться спать. Ее грусть вселяла хрупкую надежду: если уж дворяне космоса не желают расставаться с иллюзией, может, не все потеряно? Вдруг мудрый администратор высоко вверху стукнет размашисто по клавиатуре и скажет баста, человеки. Задрали, опостылели своими авантюрами, истериками и диалектикой. И пусть уважаемый забанит пару миллиардов пользователей, но мир, сохрани нам этот неправильный сумасшедший мир, брат!

Чтоб не исчезли в безликости загадочный берег, клубничное вино и любимые женщины, вплоть до подруги лешего. Такая гибкая, чувственная, в общем даже ничего. С этими достойными мыслями я задремал, и сквозь сладкий туман ощущал бесконечное наслаждение прикосновения к бедрам спящей рядом богини...

А потом стало светло и тепло, как в раю. Открываю глаза: ясное утро! Леший с кикиморой исчезли. Отважные гномики пропали. Берег был гладок, строг, дик. Только аккуратное пепелище портило картину: там, у кромки воды.

Вдали по желтой дороге шагал славный парень Томми с гитарой за плечами и канистрой в руках. Босой, хмельной, невиноватый, и я заподозрил, что он перенес конец света на завтра.

Подруга Томми, хорошо помятая, неодетая, подпрыгнула, как бурундук, и с воплем побежала навстречу загулявшему бродяге.

За ней с минимальным отставанием устремились остальные дамы.

Мы с Димычем переглянулись и нахмурились.