Навстречу восходящему солнцу
Судьба — царь над всеми и всем, ветер, от которого никто и никуда не может убежать.
Авеста
Они встретились в условленном месте сразу после заката, пожали друг другу руки, а потом каждый приложил свою правую ладонь к сердцу.
— Да не уменьшится никогда твоя тень, досточтимый Меружан!
— Да не уменьшится никогда твоя тень, благородный Шаварш!
Смуглые мужчины присели на скамью, стоящую на каменистом морском берегу, и бородатый окинул восхищённым взглядом безбородого:
— Никогда бы не подумал, что друг моего детства станет настоящим ромеем!
— Только внешне, досточтимый Меружан, только внешне. В душе я так и остался пахлаваном. Что нового на нашей благословенной родине?
— Всё, как обычно. Царь царей Ород, сын Фраата, брат Солнца и Луны, мудро правит Партавой. Ему помогает царевич Пакор. Остальные тридцать сыновей тихо ждут удобного повода, чтобы затеять смуту. Народ благоденствует, но спахбеды ропщут, ибо воины их давно уже не видели добычи.
— Лучше бы они радовались миру, ибо тот, кто придёт к ним с запада, воистину пользуется покровительством Ахура-Мазды.
— Ты не преувеличиваешь, благородный Шаварш? Разве может Владыка Мысли помогать идолопоклоннику?
— Я тоже был уверен, что не может, досточтимый Меружан, но когда разузнал побольше о жизни этого ромея, моя уверенность растаяла, как снег под весенними лучами. Ромеи идолопоклонники, в этом ты прав, но они чтят неугасимый огонь. А этот — верховный жрец, главный хранитель священного пламени. Ариман не может иметь над ним власти. К тому же у него, любимца Шахривара, есть собака, которая не отходит от него ни на шаг. Значит, дэвам к нему путь заказан.
— Хорошо, благородный Шаварш. Ты убедил меня, что этого человека не ведёт по жизни Ариман. Но почему ты решил, что он под покровительством Ахура-Мазды?
— Ты многое слышал о нём и ведаешь, чего он добился. Я же разузнал о его жизни с самого детства и просто поражён его невероятному везению. Откуда столько удачи у смертного? Он ещё не начал брить бороду, когда его стали готовить к жречеству и выдали за него деву из древнего рода. Однако новый царь ромеев повелел ему развестись. И этот юноша, ещё не опоясанный мечом, осмелился перечить своему владыке и отказался оставить жену. Царь тот был крут нравом и гневлив без меры, и многих ромеев повелел он убить без суда. Но юноше повезло, и царский гнев не отправил его на Мост Чинвад. — Шаварш немного помолчал, ожидая вопросов от своего земляка, а затем продолжил:
— Когда грозный царь ромеев умер, наш юноша вернулся в Ром, и спахбед из древнего славного рода прельщал его примкнуть к смуте, обещая славу и богатство. Но язаты хранили юношу, и отказался он участвовать в мятеже, который вскоре подавили.
Позже корабль, на котором он плыл на Родос, захватили пираты. Но снова удача не оставила этого человека, и с головы его не упало ни единого волоска. Свет оберегал его, хотя вёл он себя крайне опрометчиво, бранил пиратов, ругал последними словами и угрожал их всех повесить сразу после того, как освободится. И что же ты думаешь, досточтимый Меружан? Морские разбойники терпели все его грубости, а потом отпустили, получив выкуп. А этот любимец Шахривара тут же собрал в Милете корабли, с быстротой молнии захватил тех пиратов и тут же их казнил, хотя не был ни судьёй, ни сатрапом, ни спахбедом. И всё сошло ему с рук!
— Благородный Шаварш! Твой рассказ подобен речениям мобедов. Прошу тебя, продолжай!
— Но это лишь начало! Ты знаешь, что став сатрапом, он за восемь лет покорил триста племён и присоединил их земли к Рому. Но много раз его жизнь висела на волоске. Однажды легионы сражались с воинами племени столь отважного, что закованные в железо ромеи дрогнули и готовы были броситься бежать. Но этот любимец Шахривара выхватил щит у своего солдата, и побежал с этим щитом на неприятеля. И ромеи, устыдившись, бросились в атаку и пересилили неприятеля.
В другой раз восстали все племена, покорённые ромеями, и этот человек осадил вождя восставших в большом городе, обнесённом неприступными стенами. И на помощь осаждённым пришла огромная армия. Но любимец Шахривара не отступился, и окружил рвом и валом город с одной стороны, а с другой — огородился рвом и валом от тех, кто пришёл на выручку восставшим. И бились ромеи, как дэвы, окружённые врагами со всех сторон. И дрогнули их враги, и отошли. А потом сдался великий вождь, бывший в окружённом городе. И без него закончилось восстание, и снова покорились ромеям все племена, хотя воинов в них было многократно больше, чем в легионах ромеев. И ты скажешь, что этому человеку не благоволит сам Ахура-Мазда? — Шаварш перевёл дух и возобновил свой рассказ:
— Ты знаешь, досточтимый Меружан, что этот человек сам решил стать царём ромеев. За четыре года он победил лучших ромейских спахбедов. Но ведомо ли тебе, что жизнь его постоянно висела на волоске? Его корабли, собранные, где только возможно, и порой едва державшиеся на плаву, благополучно пересекли неспокойное море и ускользнули от грозного вражеского флота. Когда он сам хотел выйти в море на утлом челноке перед штормом, ветер и волны, раз за разом, относили судёнышко обратно в порт, не давая этому человеку погибнуть в бурю. Его солдаты, вынужденные питаться кореньями, чтобы не умереть с голода, не бунтовали, а бились, как одержимые дэвами, и побеждали превосходящего врага. Когда армия спахбеда по прозвищу Великий была разгромлена, любимец Шахривара не успокоился и с малыми силами направился в землю Кем, терзаемую смутой. И этот человек с обычным своим азартом вмешался в эту смуту и восстановил против себя и фараона, и всех его жрецов и спахбедов. И оказался он с легионом ромеев против всех жителей земли Кем. А ты знаешь, досточтимый Меружан, как многолюдна эта земля. И любимец Шахривара был заперт в огромном городе великого Искандера на маленьком островке, и не мог он ничего сделать против несметной армии фараона. Пытаясь пробиться, в одной стычке он потерял много людей и был вынужден спасаться вплавь через канал, держа в руке свой меч и записи. Но и здесь удача не отвернулась от него. Через пару месяцев подоспело подкрепление, и враги снова были разгромлены.
Этого человека не смущали ни серпоносные колесницы, ни боевые слоны. В последнем своём сражении он чуть было не погиб, когда его легионеры утратили мужество и поддались натиску врага. Любимец Шарихвара спрыгнул с коня, схватил щит и рванулся на неприятеля, крича, что пусть этот день будет для него последним, как и весь поход для самих воинов. Враги осыпали его копьями, но ни одно из них не попало в цель. Не иначе, их отводил сам Ахура-Мазда! Но это снова помогло, и его солдаты устыдились и бросились на выручку своему спахбеду и победили.
И вот теперь этот любимец язатов собирает легионы в земле юнан, чтобы напасть на Партаву. И если он поведёт своё войско, то у царя царей уже не будет Сурены Михрана, чтобы справиться с ромеями.
— И что ты предлагаешь, благородный Шаварш?
— Этот человек — меч Шарихвара, орудие в руках Ахура-Мазды. Убив его, мы совершим святотатство и настроим против себя Владыку Мысли, который и так гневается против пахлаван. Но ведь можно убрать этот меч и спрятать его подальше от Мудрого. Тогда у Партавы появится шанс уцелеть, пока Ахура-Мазда будет искать себе другое орудие.
— Тебе под силу такая задача, благородный Шаварш?
— Да, досточтимый Меружан. Но мне потребуется заплатить тем, кто будет моим орудием…
***
Скрипучая деревянная лестница вела на последний этаж инсулы возле северной оконечности Капитолийского холма. Казалось, что с каждым шагом раскачиваются не только ступеньки, но и неровные почерневшие стены. Пахло мочой и горелым маслом из светильников. Несмотря на солнечный день, на лестницу попадало слишком мало света, и Шаварш уже успел удариться коленом о выпирающую балку. Наконец, он вышел в тёмный коридор и начал высматривать дверь с вырезанной сверху цифрой пять. Потолочные балки нависали над проходом так низко, что парфянин инстинктивно пригибал голову, чтобы не задеть за них макушкой. Вот и дверь с неровной галочкой "пятёрки". Шаварш постучал. В ответ раздался испуганный голос:
— Кто там?
— Здесь живёт мим Медон?
— А кто его спрашивает?
— Я Анк Спурина, клиент Марка Антония. Именем моего патрона, открывай дверь, не то я её сейчас разнесу вдребезги, клянусь Юпитером!
Раздались торопливые шаги, потом звук отодвигаемого засова. Дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели показалось испуганное лицо мима. Шаварш нетерпеливо двинул рукой, и актёр, ойкнув, отлетел вглубь комнатушки. В узеньком дощатом пенале, заканчивающемся малюсеньким окном, помещались только лежанка, сундук, окованный металлом, да большая бронзовая жаровня в углу. Парфянин толкнул мима на кровать и сам уселся рядом, загородив путь к двери. Окинув актёра долгим оценивающим взглядом, Шаварш начал:
— Мой патрон, благородный Марк Антоний, консул и начальник конницы, видел тебя в театре Помпея в мимах Лаберия, где ты изображал диктатора. Ты был хорош — скопировал походку великого понтифика, его жесты, наклон головы и даже манеру речи! Моему патрону понравилось твоё лицедейство, и он поспорил с самим великим понтификом, что ты сможешь провести день в его обличье и даже посетить заседание сената, и никто не заметит разницы. Пожизненный диктатор поставил тысячу денариев, что тебе это не удастся, и сенаторы быстро раскроют обман. Но мой патрон верит в тебя. Он даже обещал поделиться выигрышем. Что скажешь, мим?
Медон испуганно поглядел на незваного гостя:
— А-а-а если я откажусь?
— Мой патрон не любит проигрывать. Даже самому диктатору. Если некий мим умрёт раньше, чем случится оговоренный день, это не будет считаться проигрышем. — И Шаварш нежно погладил кожаные ножны большого пугио на поясе. Это движение не осталось незамеченным. Медон шумно выдохнул и поспешно произнёс:
— Я согласен.
— Вот и хорошо. Будь готов к идам марта. Но учти! Если не справишься с этим делом, или если кому-нибудь проболтаешься — пеняй на себя! — и парфянин похлопал по ножнам на поясе. Затем он бросил миму в руки серебряный денарий.
— Я верю в тебя, Медон!
***
— Любимый! Прошу тебя! Не выходи сегодня из дома!
— Что с тобой, Кальпурния? Почему ты просишь меня об этом?
— Мне снился кошмар. Я видела во сне, что тебя убили в моих объятиях, закололи кинжалами, и ты лежал, истекая кровью, и твоё лицо становилось белым и холодным, как мрамор. Молю тебя, останься со мною!
— Кальпурния! С каких пор ты стала верить снам? Ты же всегда пренебрегала приметами и говорила, что не понимаешь, как могут два авгура не смеяться, глядя друг другу в глаза!
— Не знаю, любимый! Но я так боюсь за тебя! Если ты не веришь мне, давай принесём жертву богам и узнаем, что они готовят тебе в день нынешний!
— Я подумаю…
Высокий светлокожий человек с залысинами на лбу поднялся с ложа и посмотрел на жену проницательными чёрными глазами. На чуть полноватом лице можно было заметить нежность. Но затем мужчина посерьёзнел и коснулся ладонью широкого лба:
— Знаешь, любимая, мне столько всего нужно сделать за эти три дня, что, пожалуй, остаться дома — это не лучшая идея.
— Я также видела во сне, что твоё тело плыло по реке, а река та была из крови, твоей крови, любимый!
— Кальпурния! Перестань! — Мужчина надел через голову белую тунику с вышивкой и направился на мужскую половину.
— Ещё мне снилось, что дом наш рушится…
По атрию уже прогуливались гости. Мужчина прошёл в комнату, где его поджидал раб-брадобрей с только что наточенной бронзовой бритвой в форме полумесяца. Побрив хозяина, сервус затем начал выдёргивать пинцетом лишние волоски по краям бровей, на шее и затылке. Эту болезненную процедуру мужчина перенёс стоически, не вымолвив ни слова. Затем он перешёл в другую комнату, где рабы тщательно обвили вокруг него простую домашнюю тогу и аккуратно расправили все складки. Теперь можно отправляться на завтрак.
На столе в атрии лежали лепёшки, хлеб, сыр, фрукты, миски с мёдом и молоко. Мужчина расслабленно поприветствовал своих гостей чуть приподнятой кистью правой руки. В ответ донеслось нестройное "Сальве!" Подойдя к столу, хозяин дома отломил маленький кусочек лепёшки. Это послужило остальным сигналом к началу трапезы. А лысоватый мужчина тем временем подошёл к гостю атлетического телосложения, красавцу с аккуратно подстриженной бородой, тяжёлым подбородком и бычьей шеей.
— Марк! Рад тебя видеть в добром здравии! Как спалось?
— Не жалуюсь. Спать дома всегда лучше, чем в каструме.
— Как Фульвия?
— Надеюсь, боги подарят нам ещё одного сына!
— Да не оставит вас Юнона Луцина! А вот Кальпурния этой ночью видела дурные сны. Ты знаешь, она не верит в приметы и не склонна к суевериям. Но сегодня она умоляла меня не выходить из дома. Рыдала… Что скажешь, Марк? Может, отменим заседание сената?
— Но ведь сегодня Котта должен внести на рассмотрение сената закон…
— С этим законом можно будет и подождать. Созовём сенат завтра.
— Хорошо. Но тебя снова будут обвинять в высокомерии! Не говори потом, что я тебя не предупреждал!
— Марк! Я всегда поступал так, как считал нужным. И к подобным обвинениям уже давно привык.
Тут к ним приблизился высокий и стройный сорокалетний мужчина с суровым волевым лицом.
— Я не ослышался? Консул и пожизненный диктатор отменяет заседание сената из-за дурного сна жены? А дозволения супруги на войну с парфянами он не желает получить?
Хозяин дома побагровел. Децим Юний Брут Альбин прошёл с ним всю Галльскую войну, и слышать от него упрёки в малодушии было неприятно. А претор Цизальпинской Галлии продолжал:
— Вам мало того шума, который вы подняли на Луперкалии из-за диадемы? Теперь вы хотите ещё раз оскорбить сенаторов? Они и так уже косо смотрят на вас обоих, — потом Альбин вперил тяжёлый взгляд в хозяина дома: — Сенат сегодня соберётся по твоему предложению, и все готовы постановить, чтобы ты был провозглашен царем провинций и носил царскую корону вне Рима. Если же кто-нибудь объявит уже собравшимся сенаторам, чтобы они разошлись и собрались снова, когда Кальпурнии случится увидеть более благоприятные сны, — что станут тогда говорить твои недоброжелатели? И если после этого кто-либо из твоих друзей будет утверждать, что такое положение вещей — не рабство и не тирания, кто пожелает прислушаться к их словам? Если же вы оба хотите отменить заседание — извольте прийти и сделать это лично, со всем уважением, глядя сенаторам в лицо.
Марк Антоний хотел было возразить, но хозяин дома остановил его одним лишь жестом.
— Благодарю тебя, Децим. Твоя прямота пришлась бы по вкусу и Юниям, и Альбинам. Мы вместе сейчас направимся за заседание сената. Вот только сменю одеяние на более подходящее, чтобы предстать перед почтенными сенаторами и не оскорбить их почтенные взоры.
Хозяин дома направился в ту же самую гардеробную, где облачался в тогу перед завтраком. Как только он шагнул за угол, к лицу его прижали мокрую тряпку и он почувствовал, как теряет сознание.
***
Шумело море, беспокойно кричали чайки. Светлокожий мужчина с залысинами на лбу открыл глаза и тут же сморщился от жуткой боли в основании черепа. Мучительные приступы уже не раз преследовали его на протяжении последних лет, но ещё никогда они не сопровождались слабостью, ознобом и дрожью по всему телу. А ещё жутко хотелось пить. С трудом приподняв руки, он обхватил голову и попытался сесть.
— На, выпей это! — кто-то вложил ему в руки глиняную плошку с отваром. На вкус это пойло напоминало полынную настойку. Когда мужчина, глотнув, попытался отбросить чашу, неизвестный насильно влил ему весь отвар в рот, а потом заставил снова улечься.
— Тебе нужно ещё поспать!..
Пробудившись в следующий раз, он ощущал себя почти хорошо. Голова лишь немного побаливала, а слабость прошла совсем. Встав с лежанки, он огляделся. Через распахнутую дверь был виден большой желтоватый парус, трепещущий на ветру. Палуба под ногами со скрипом покачивалась. Выйдя из помещения на открытое место, мужчина увидел лазурное море, по которому изредка пробегали белые барашки волн. По кораблю сновали полуголые моряки.
— Сальве, Цезарь! — от правого борта подошёл коренастый смуглый человек в тунике до колен, подпоясанный ремнём из сыромятной кожи.
— Почему я на зерновозе? — сурово спросил светлокожий мужчина.
— Так было угодно Владыке Мысли.
— Кто ты такой?
— Я Артак, купец, владелец и капитан этого корабля.
— Парфянин?
— Так точно, великий Цезарь! — улыбнулся капитан.
— Если ты сейчас же повернёшь к Остии, я, так и быть, обещаю оставить тебя в живых. Но если ты не сделаешь этого…
— Увы, великий! — перебил его капитан. — Ты можешь угрожать мне столько, сколько посчитаешь нужным, но я не изменю курс. На этом корабле есть только один диктатор, и это явно не ты.
— Как я здесь оказался?
— Так было угодно Владыке Мысли.
— Ты уже говорил мне это. Куда ты меня везёшь?
— Навстречу восходящему солнцу!
— Ты же понимаешь, что моё отсутствие уже заметили! Я консул и пожизненный диктатор! И республика нуждается во мне. Антоний сейчас перероет весь Рим, а потом возьмётся и за провинции. У Марка бульдожья хватка — я хорошо знаю его. Он меня обязательно найдёт, и тогда тебя предадут самой мучительной казни, какую только можно придумать!
— Знай, о великий, что твоё место занял мим, искусный в лицедействе. Он долго готовился, наблюдая за каждым твоим движением и жестом. Этот мим умеет ходить, как ты, говорить, как ты, знает по имени всех сенаторов и всех твоих приближённых. Так что твоё отсутствие останется незамеченным.
— Но это невозможно! Абсурд! Чтобы какой-то фигляр занял место консула? Он выставит себя на посмешище! Он не сможет укротить сенат! Он не справится с легионами!
— Да, великий. Именно на это мы и рассчитываем. И если Ахура-Мазда смилостивится над моей родиной, легионы ромеев не дойдут до неё…
***
В тени под навесом сидели на циновках двое. Один был невысоким мужчиной в халате, запахнутом на правую сторону. Его волосы, завязанные узлом на макушке, открывали широкий лоб с намечающимися морщинами. На смуглом усатом лице сверкали живые умные глаза. Рядом расположился высокий светлокожий человек с залысинами на лбу. На лице его, когда-то гладком и холёном, начали уже отражаться тяготы жизни, полной превратностей. Облачение его состояло из заношенной тоги и плаща поверх неё. По дворику перед навесом, окружённому невысокой стеной, прогуливались павлины, фазаны и шёлковые куры. Невысокий посмотрел на птиц, потом повернулся к своему соседу:
— Почтенный Юли-фань! Позволь мне задать ещё один вопрос!
— Спрашивай, Цзин Фан.
— А как у вас в Дацинь узнают волю небес?
Тот, кого называли Юли-фань, коснулся лба ладонью, потом со знанием дела произнёс:
— Для этого существуют разные способы. Есть ауспиции, когда судят о воле богов, наблюдая за птицами. Этим занимаются авгуры. Можно принести жертву богам, лучше всего — чёрного барана, и по внутренностям животного узнать, что небожители готовят людям. Такие гадания проводят гаруспики. А ещё есть специальные книги, в которых записаны пророчества сивиллы из Кум. Они хранятся в главном храме Рима и обращаются к ним особые децемвиры в случае бедствий, дабы узнать, как умилостивить богов.
— Очень интересно, Юли-фань. Я так и думал, что в Дацинь живут люди прозорливые. А ведома ли вам "И цзин"?
— Нет, в Риме о таком не знают. Что это?
— Это древняя книга, канон перемен. Есть восемь стихий и восемь знаков из трёх черт, которые их обозначают. Если соединить их попарно — то получится шестьдесят четыре комбинации, каждая из которых имеет глубокий смысл. Я разработал систему восьми небесных дворцов и связал изменения инь и янь со сменой месяцев и времён года. Неужели до Дацинь не дошли известия о моём великом открытии?
— Нет, Цзин Фан. В Риме много мудрецов, но никто из них не слыхал ни о "И цзин", ни о твоей системе. Есть у нас Марк Теренций Варрон, который знает почти всё на этом свете. Я поручил ему библиотеки Рима. Так вот, он пишет энциклопедию, в которой расскажет о всех науках, достойных внимания мудреца. Жаль, что он не может поговорить с тобой. Это было бы полезно для вас обоих.
— О да, Юли-фань. Меня повергает в уныние то гигантское расстояние, которое отделяет тебя от родины, и осознать которое — выше моего скромного разумения. Я был бы рад пообщаться с мудрецами Дацинь, но очень не люблю покидать родной дом и страшусь долгой дороги. Поэтому никуда не выезжаю из Чанъаня. А тебе не хотелось бы вернуться домой?
— Хотелось, но не могу. Ород был так рад, когда узнал, что в республике началась усобица и легионы не отправятся против Парфии, что согласился отпустить меня. Но царю царей пришло в голову связать меня обетом. Я дал слово, что больше не вернусь в Рим, и если покину Парфию — то буду направляться только на восток. Я поклялся Юпитером и честью Юлиев, а это значит, что моё слово нерушимо, как земная твердь.
— Ты — истинный цзюнь-цзы, Юли-фань! А не желаешь ли ты предстать перед великим императором Юань-ди? Сын Неба ценит мудрецов, и ты мог бы стать его советчиком.
— Я скорее стану правителем восточных варваров во, чем буду слугой вашего императора! Мои предки происходят от великой богини, так что я сам никак не ниже Сына Неба!
— Осторожнее, Юли-фань! Твоё высказывание кое-кто мог бы расценить, как оскорбление величия Сына Неба. Даже здесь, в моём доме, не все достойны доверия.
— Судя по тому, что я понял из твоих рассказов, императорский дворец в Чанъане — опасное место, а милость императора — слишком непостоянная вещь. Сегодня Юань-ди благоволит тебе, а завтра отправит на плаху или в темницу, по милости клеветников и завистников…
***
У ворот дома Цзин Фана выстроился небольшой отряд ветеранов войны с хунну. Спешившись, они поджидали Юли-фаня, прощавшегося с учёным.
— Ты всё-таки уезжаешь, Юли-фань! Как жаль! Мне так много ещё хотелось бы спросить у тебя!
— Мой путь лежит туда, где восходит солнце.
— Ты и в самом деле решил покорить восточных варваров? Но, боюсь, что тебе не хватит для этого солдат.
— Великие дела надо совершать не раздумывая, чтобы мысль об опасности не ослабляла отвагу и быстроту, а задача полководца — побеждать умом не меньше, чем мечом!
— Прими мои прощальные дары, Юли-фань. Ты великий воин — поэтому возьми этот меч. Он поможет тебе снова стать правителем. А это бронзовое зеркало, чтобы не забывать о том, кто ты есть на самом деле. Вот бусы. Ты подаришь их той, которая разделит твоё ложе. Говорят, что яшма лечит женские болезни и останавливает кровотечения.
— Благодарю тебя, мудрый Цзин Фан! В твоём доме я нашёл долгожданный приют, в котором смог отдохнуть от долгой дороги. И ты был самым гостеприимным хозяином. А твои дары будут мне напоминать о наших учёных беседах.
Потом учёный долго стоял у ворот, наблюдая за тем, как небольшой отряд движется в сторону побережья. Когда фигурки всадников сделались почти неразличимыми, Цзин Фан пробормотал:
— Но как же загадочна и непостижима воля Шан-ди, как причудливо исполняются его помыслы! Патияне похитили Юли-фань, но тем самым спасли его от кинжалов и направили в Поднебесную. Но, если бы они не оставили вместо Юли-фаня двойника, что бы произошло в тот злополучный день? Может быть, Небо защитило бы своего любимца и отвело от него кинжалы убийц? Или же Шан-ди сам направлял патиян? Надо будет посмотреть в книге "И цзин", что ждёт Юли-фаня...
***
Одномачтовая джонка с прямоугольным парусом из полосатых циновок входила в залив. Со всех сторон виднелись невысокие холмы, поросшие лесом. У подножия одного из них, возле устья небольшой речки, растянулась деревушка с домиками на сваях. На пристани показались местные жители. Вскоре уже можно было разглядеть их узкие лица с близко посаженными глазами и плоские носы. Стоящий на носу высокий светлокожий человек обернулся к своему спутнику, державшему в руках самострел:
— Как называется эта деревня?
— Фукуока.
— Ну что же, начнём отсюда. Причаливаем. С местными вести себя вежливо, никого не обижать, но смотреть во все глаза!
***
И потомок богини Аматэрасу плыл по морю Генкай, сидя верхом на черепахе и размахивал крыльями. И увидел он деревню в устье реки Накагава. И стал он в той деревне и вышли к нему люди и поднял он свой меч и спросил у них: "Хотите ли служить мне, потомку великой богини?" И пали они ниц и назвали государем своим. А звалась та деревня Фукуока.
И взял он воинов из Фукуоки и пошёл в Срединную Страну Тростниковой Равнины и вызвал на бой владетеля той страны. И была битва и потомок богини Аматэрасу шёл впереди своих воинов. И разил его меч Кусанаги без промаха и в страхе бежали его враги. И стал он государем этой страны и всех стран по соседству. И назвал он их Ямато.
И стал государь Ямато искать себе деву, чтобы сделать ее государыней. И взял себе в жёны дочь владетеля Срединной Страны Тростниковой Равнины. И родилось у них дитя, Сано. И когда пришла пора государю отправиться к своей прародительнице, он отдал сыну три священные реликвии Небес — яшмовые подвески Магатама, зеркало Ята и меч Кусанаги.
Из свитков "Юриякироку"