Чужие дети
Мёртвый Лис — Чужие дети
Дети, дети, наши дети, Руки — тоненькие плети, Шейка — слабый стебелек, Путь ваш длинен и далек. Уберечь бы вас, да как, От обид и передряг. Лето, осень. День да ночь, — Улетите гордо прочь В неизвестность, в темноту, Напевая на лету. (Л. Миллер, 1970)
МИР-ЛЕС
В саду душно. Влажность после полуденного дождя обнимает толстым одеялом. Давит и мешает вздохнуть. Крупные листья местных трав поднимаются до самой крыши двухэтажного домика, будто громадные лопухи.
Как в детстве. Если присесть на корточки в лопухах за бабкиным домом, будет то же ощущение. Спрятался. Я — один. И место это — только моё. И больше ничьё. Такое, ощущение защищённости. Обманчивое, конечно. Консул отпил из стакана.
Обманчивое ощущение безопасности. Как здесь, под местными «лопухами» Хорошей.
Хорошая планета. «Хорошая» — так и записано в каталогах и астрогацких справочниках. «Хорошая».
Консулу хотелось запустить стакан куда-нибудь в стену. Чтобы звякнуло и разлетелось осколками.
Но он просто поднёс стакан к губам и ещё раз отпил. Посмотрел ярко-жёлтую жидкость на просвет. Мутно, как апельсиновый сок, а на вкус... как описать этот вкус? Яркие травяные нотки, чуть-чуть зелёного яблока и сочной клубники. Наверно, это похоже на ананас. Ананасов консул не пробовал, только читал описания.
Похоже ли это на ананас?
Консул улыбнулся. Крикнул в глубину лопухового сада:
— Ми-и-иша-а!! Э-э-эй! Ми-ишка!
* * *
Внизу почти темно. Лежать на чуть влажной земле прохладнее, чем стоять или даже сидеть. Мишка заложил руки за голову.
Громадные плоские листья колыхались над головой. Сквозь них просвечивало золотое солнце и листвяная зелень казалась медвяной. Как тягучий мёд в прозрачной чашке. Такой, горьчащий запахом эолсовых цветков.
Мишка вспомнил про эолс и снова захотел посмотреть, как он распускается. Но время ещё было, бутоны начнут трескаться только перед самым вечерним бризом.
Лежать в тепле и одиноком покое, вдалеке ото всех, было так здорово, что Мишка даже обрадовался, что есть ещё время до цветения, повозился, устраиваясь поудобней, и снова уставился в небо. Его белесовато-серая, маревная поверхность проглядывала меж листьев, когда они расходились.
Серо, как в пасмурный день на Земле. А здесь — это «солнечный» день. Необычно. Мишка тут уже месяца два, но ощущение острой новизны всего-всего вокруг никак не проходило.
Хорошая продолжала его удивлять. Как будто специально для него, для Мишки, планета приготовила подарки. Для каждого нового дня — неожиданность, волшебный сюрприз.
И Мишка ждал их и искал их повсюду. В саду, где ему позволили гулять, в море, куда водил его вечерами отец, в консульстве, где он учился. На рынке, куда он сбегал пару раз, среди местных разумных. С которыми ему, впрочем, общаться не дозволяли. Объясняя это тем, что мал ещё и не знает всех обычаев и социальных особенностей, и норм вежливости.
Мишка вроде бы расстроился немного, вспоминая, как его отчитывали посольские. Но тут заметил на листке тень.
Небольшая, многолапая, с продолговатым брюшком и соединённой с ним головой. Кто бы это мог быть? Листы хена, на котором сидела тень, перестали шевелиться, напряжённо замерли. Словно тоже не знали: враг это или кто-то безобидный?
Тень сидела, перебирала лапками, шевелила усами. Мишка знал, что всё это называется не так, не лапки и не усы, но оно так само называлось и было проще.
Тень была, Мишка смотрел, хена боялась.
Вдруг тень со щелчком выбросила надкрылья и распустила тонкие подкрылья. Большие, полупрозрачные, они лёгкими тенями легли по бокам от тёмной с лапками. Потом задрожали, расправились до конца и затрепетали. Тень «взззыкнула» и улетела, оттолкнув листок. Листок закачался, а остальные глянцевые пластинки чуть провисли с перепугу.
Мишка так и не понял, что это такое сидело над ним.
Надо будет вечером спросить у Ор-она. Он точно знает. Он эти леса вдоль и поперёк уже излазал.
А если Ор-она не знает, то можно будет спросить у его дедушки. Дедушка Ор-она — что-то вроде лесника. Хотя он себя называет словом, более близким к слову «пастух». Наверное, это потому, что деревья на Хорошей живые по-другому. Не как деревья, а как звери на Земле.
Они шевелят листьями, умеют бояться и очень хотят жить. Почти как люди.
Деревья шевелили листьями, солнечные зайчики прыгали по Мишкиному лицу, всё норовили залезть в глаза. А может, они тут не солнечные? Может, они тут... как-нибудь по-другому называются? Тут ведь и Солнца-то нет...
Мишка заснул. И ему снились тёплые и пушистые зайчики. Они смеялись и прыгали, и кричали:
— Мы — солнечные! Мы — солнечные!
Они были жёлтые и тёплые-претёплые. От них было тепло, как от бабушкиной печки. Мишка хотел их погладить, а они разбежались. Остался один, голубой, как небо на Земле. Он умыл мордочку, посмотрел тёмной бусинкой глаза на Мишку и сказал:
— А я — звёздный. Можешь меня погладить.
И Мишка погладил. Звёздный заяц оказался очень мягким на ощупь. Как одуванчиковый пух. Только холоднее.
* * *
Мишка проснулся от того, что рука замёрзла. Вокруг было ещё тепло. Солнце заметно склонилось к горизонту, но пекло ещё, как в полдень.
Лучи ещё не такие красные, а тени не такие длинные — можно успеть чего-нибудь съесть на кухне.
Мальчик сел. Правая ладонь измазана какой-то липкой, ледяной на ощупь слизью. Оттереть её о землю не получилось. Слизь светилась светлым зелёным и свисала противными соплями с пальцев. Мишка ещё раз теранул её об землю — и опять безуспешно. Слизь не оттиралась. Холодная, зелёная...
Мишку подбросило:
— Это же слизни! Большие...
Надо сказать взрослым, вечером слизняки отложат личинки и тогда... Тогда — прощай, сад.
Мишка побежал к дому. На веранде стоял отец:
— Миша! Ну где ты ходишь? Я зову тебя, зову... Соку будешь?
— Папа!
Мишка никак не мог отдышаться.
— Что? — папа протягивал Мишке стакан с жёлтым соком, — На! Ты чего такой запыхавшийся?
Мишка протянул ему руку, перепачканную в слизи больших.
Отец больно схватил запястье, глянул на Мишку страшно, сведя брови:
— Ты их трогал?
— Нет... Не знаю. Я спал, а...
Отец не дослушал, уже набирал на комм-браслете какие-то номера.
* * *
Жарко. Душная марь парит над площадью космодрома. Колеблется кривым зеркалом. Мишке кажется, будто это лужи в воздухе.
Такие же, как бывают после дождя на земле. Только на земле отражают небо, а эти, в воздухе, отражают что придётся.
Мишка почесал зудящее плечо. Туда раздавили капсулы антидота и иммунного тоника. Кожа после них теперь ярко-красная и выпуклая, как после ожога.
Мишка однажды нагрел на костре отцовскую бляху. От неё остался почти такой же, красный и болючий след на ладони.
Бляха тогда сломалась. Чип не выдержал нагревания.
Мальчик ковырнул чуть выступающий над поверхностью ладони след от ожога. Ему тогда здорово досталось.
Отец целых две недели не выпускал его без искинняньки, она жужжала над головой неотрывно, и Мишка не решился ни разу за две те недели сбежать в деревню к Ор-Ону.
В той стороне, ближе к морю, виднелись крыши. Острые, круглые, они чем-то напоминали челноки-шлюпки. Даже шпили были. Только в деревне их украшали длинными широкими лентами-вымпелами, а на космодроме не украшали, и они голо блестели в небо спицами.
Эх... вот бы сейчас побежать вокруг поля, мимо народа, мимо челночных круглых боков... по прохладной и чуть пыльной траве.
Внизу, под травяной тенью, ногам было чуть-чуть прохладнее, свежее. С потревоженных тёмно-зелёных травин взлетала крылая мелочь. Ор-она почему-то их так называл: «мелочь крылая»
слюдяные крылышки радужно поблёскивают в золотистом закатном свете, жужжат сонно и падают. На руки, за шиворот, путаются в волосах, смешно щекочутся на коже. Мишка терпит.
Ор-она не позволял обижать крылых.
— Крылые — души ветра. Нельзя!
По крайней мере, так его понимал Мишка. Ор-она не умел говорить ни на унике, ни на английском, ни на одном из человечьих языков.
— Миша!
Мишка вздрогнул, испуганно взглянул на отца.
На загорелом отцовском лице зубы выделялись особенно ярко. Белая полоса странных каменно-крепких выростов. Мишка вдруг растерялся: зачем это? Чтобы нападать? Оружие? Зачем это — во рту?
— Миша! Ну, что же ты? — отец пихал в руки мальчику букет каких-то длинных цветов и подталкивал в спину.
— Иди! Иди скорее!
Над полем висела длинная белая рыбина челнока. Из овальной дырки выпали и повисли красиво изогнутые ступеньки, а на верхней уже стоял и улыбался Контактный.
Он приветливо махал всем рукой и улыбался. Светлые длинные волосы хитросплетёной косой лежали на плече, белая тога поверх белого же комбинезона слепила, а зубы были даже белее тоги, белее челнока, белее всего на свете.
И твёрже.
— Миша!
Мишка быстро оглянулся на отца. Отец недовольно хмурился.
Мишка пробежал через поле, взлетел по ступенькам, сунул в руки Контактному букет и... И Контактный подхватил его на руки, попробовал посадить на плечо, смеясь и радуясь, наверно, возможности порадовать мальчонку.
Мишка вывернулся, спрыгнул на белые плиты поля и побежал. Сандалии звонко шлёпали по плитам. Так, что даже сквозь гомонящую толпу слышно было.
* * *
Ну и правильно. Жарко тут и душно. Контактный приветливо помахал толпе, толпа обрадованно загудела в ответ. Мужчина среди официальных встречающих тоже смотрит вслед мальчику. Судя по серой тоге поверх комба — кто-то из посольских.
А мальчишка улепётывал, словно сорвавшись с привязи. Тоненькая и угловатая фигурка кажется тёмной и хорошо заметна на светлом фоне. Поле громадно-просторное, чуть выпуклое из-за громадности. К морю, к морю! К морю несётся беглец. Так, что сандалии сверкают.
Контактный улыбнулся.
На море сейчас хорошо. Бы.
* * *
Мишка бежал. Дурацкая тога мешалась. В ней было потно и жарко.
Пылинки липли к влажной коже, волосы намокли и облепили лицо. По вискам и по лбу стекал солёный щипучий пот.
Мишка остановился, опёрся о колени. Дышалось тяжело. Воздухом хотелось напиться. Его не хватало, как воды в душный день: сколько ни выпей, а ещё хочется. Уже и живот полный, а пить охота. Эх! А воды-то не захватил с собой! Мишка стёр рукой пот со лба
Поздно уже, не успею вернуться за человечьей водой. Почему-то снова вспомнились зубы. Мишка коснулся пальцем мягких губ и за ними, вздрогнув, ощутил жёсткость зубов. Он снова побежал.
Изо всех сил — небо уже темнело, уже поднимался бриз, а значит, большие и глянцевые почки эолсов уже потрескивали на ветках.
Вверху жёлтым и тёмно-розовым светилось небо за белыми полосами облаков, внизу лесные деревья темнели чёрными силуэтами. Их ветки кое-где протягивались над узкой тропкой и мальчик подныривал под них.
Под одной из таких ветвей он царапнулся о сучок и порвал тонкую тогу. С треском вырвался клок и остался белеть над тропинкой, как поникший флаг.
Мишка бежал, бежал к радости и чуду.
А по верхушкам уже шумел бриз...
* * *
То тут, то там раздавалось тихое сухое щёлканье, какое бывает, если раскалывать орешек. Эолсы трескались.
Мишка сидел на толстой ветке эолса, обхватив её ногами и крепко вцепившись пальцами в шершавую кору.
Слева щёлкнуло. Повернувшись, мальчик увидел только что проклюнувшееся семечко.
Прямо на глазах из глянцевитой тёмно-шоколадной скорлупки выбирался чуть светящийся зародыш.
Почки остренькие, пузатые, с клювиками. И вот этот-то клювик и распахивается со щелчком. Из него выглядывает смятое, чуть светящееся зеленоватым или бледно-голубым... что-то.
Оно пока выглядит, как смятый комочек тонкой ткани.
Но вот его выталкивает изнутри почки, Смятое сползает по стенке и вдруг словно надувается, расправляется и теперь чуть-чуть напоминает медузу. Мишку они пару раз жалили на Земле, и сравнение ему не нравится. Тем более что на медузу эолсы не очень-то похожи.
Короткий, почти плоский купол, будто свёрнутый из лепестка, и множество выгнутых, чуть подрагивающих тонких ножек. Ножки больше всего походят на длинные и пушистые тычинки.
Они выгнуты кверху, и кончиками почти касаются шляпки-зонтика.
Вся эта штука повисает на пару мгновений, словно для того, чтобы мальчики могли её рассмотреть, и планирует по ветру.
Это так кажется Мишке.
Планирует эолс до первого порыва, а с порывом уходит в такую высоту, что кажется лишь светящейся точкой под темнеющими небесами.
Небо тёмно-жёлтое, тёмно-оранжевое, багрово-малиновое у самого края, и полным-полно мелких светящих эолсов. Ветер несёт их в море.
Возле Мишки щёлкает ещё один, и ещё.
— Побежали на берег!! — Ор-Она хватает друга за руку и тянет вниз. И вот они уже бегут через деревню.
Многие сородичи Ор-Оны сидят возле входов, на порожках и смотрят в небо. Кто-то обнимается вдвоём. А тут вынесли котелок и мелкие пиалки, и всей семьёй любуются вечерним эолсом.
Тишина вечера, приглушённые голоса и разливающийся в мире усталый, заслуженный покой.
Мальчишки бегут за чудом.
С разбегу плюхаются в песок и — лица к небу!
Небо уже темнеет, и эолсы разгораются ярче, их много, как звёзд на небе, как листвы в лесу, как лепестков в ветреном воздухе, как снежных хлопьев в метели...
И Мишка, и Ор-Она молчат.
В тишине пропитываются сияющим волшебством вечернего бриза на Хорошей.
* * *
— Неужели у вас так — каждый вечер?
Ор-Она выворачивает семипалую ладонь — «кивает». Движение завораживает пластичностью. Какой-то особой, присущей только местным, невероятно танцевальной грацией.
Большие, в пол-лица, глаза друга чуть поблёскивают. В них отражается тёмное небо в россыпи живых фонариков эолса.
* * *
Мишку глубина Ор-Оновых глаз завораживает. Как в колодец смотришься.
Внезапно эта глубина закрывается кожистыми веками. Как раз за мгновение до того, как на лицо мальчику упал столп света.
Мишка успеваете оглянуться и заметить узкую площадку десантного грав-полётника и тёмные, тяжело-громадные тени на нём. Посольская охрана в тяжёлых скафах.
Пока Мишка понимает всё это, его куда-то тащат.
Мишка брыкается, пытается кусаться, но солдат охранения держит его крепко. Просто держит, за плечи. Прижимает тощие мальчишеские руки к бокам — и даже дышать тяжело.
Мишка покрывается испариной от возмущения, от затапливающей разум ярости и повисает слабой тряпочкой в тисках солдатских пальцев.
Солдат осторожно перекладывает мальчика на руку, как младенца — боевой скаф не просто тупая броня, он дублирует мышечные усилия, позволяя солдату стать сильнее и носить беглецов, как сосунков мамка носит.
* * *
Контактный отпил из большой кружки. С удовольствием причмокнул губами и покачал чашкой, разглядывая напиток.
Большая белая кружка почти тонула в его ладони — он обхватывал её за донышко, как зелёный бутон держит нежную лепестковую чашечку.
— Такой... странный вкус...
Он глотнул ещё, облизнулся:
— Да, странный... Но... похоже... Это какао, да?
Консул улыбался, довольный шуткой. Кивнул:
— Да, пришлось его немного изменить. В местных условиях обычные растения не приживаются. Почти... Вся эта условно-разумная фауна...
Заметив, как изменилось лицо Контактного, Консул поспешил заверить:
— Нет-нет, это обычные какао-бобы. Не более разумные, чем земные.
Контактный помедлил немного, и всё же отпил ещё. Он смотрел в темноту консульского сада.
Там что-то шелестело, двигалось, шуршало и похрустывало. Ночной ветер беспокоил верхушки, и ветви клонились послушно и шумно.
Их силуэты хорошо было видно на фоне ярко-звёздного неба.
На Хорошей не было лун, зато звёздная плотность была в разы выше, чем на Рабун, и уж тем более выше, чем в небе Земли.
— А вы сами общались с ними?
— С кем? — не понял Консул.
Контактный даже оборачиваться не стал — ждал, когда человек сам догадается.
И он, конечно же, догадался:
— А-а, с местными... Общаюсь. Это, знаете ли, в некотором роде моя работа.
Он даже поёрзал в кресле. Обида?
— Простите, я имел ввиду тесное общение, слияние... Ну... вроде...
Консул поднялся, но подошёл к виртпанели, а не к собеседнику.
— Нет, Контактный, так, как вы, я не общаюсь с Иными. Не имею способностей, знаете ли.
Контактный обернулся. Движение вышло тяжёлым, в развороте плеч, в опустившейся голове, во всём этом сложном ансамбле мелких изменений позы и мимики считывалась агрессивная уверенность в своей силе.
Консул вспомнил: этот работал с расой 30-79. Самоназвания в информ-каталогах не отображались и не использовались в работе проекта Контакт. Считалось, что человек не сумеет правильно произнести название Иных, и это может их задеть.
У многих Иных существовала сходная система названий — такой, своего рода, этикет. Межзвёздный этикет: лучше никак, чем обидеть.
30-79 вообще мало кого могли обидеть словами — не было у них речи. В том понимании, в котором понимали речь земляне. Звуковых волн 30-79 не издавали.
Всё общение велось через движения тела. Зато наблюдать за разговором двух представителей этой расы — всё равно что танцем любоваться. Изысканно-точным и завораживающе-темпераментным.
При том, что раса не гуманоидная. Даже не белковая. Как он среди них живёт? Жил.
Консул совсем задумался и пропустил фразу Контактного мимо сознания:
— Что? Простите, я задумался.
— Так с чего вы решили, что мальчик годится для нашего проекта? — Контактный уже допил какао, но кружки из рук не выпускал. Продолжал играть с нею.
Его пальцы словно танцевали с белым металлом. Не оторваться: как на огонь смотришь. Или на ручеёк.
— Миша... Он очень сблизился с местными.
Теперь консул отвернулся и смотрел только в сад, напряжённо стянув в замок пальцы.
По открытой веранде иногда пролетал ветерок, трепал полы одежды и широкие рукава консульской куртки, перекидывал пряди его волос на лицо. Консул прядей не трогал, словно не замечал.
— Видите ли... Миша готов у них в деревне пропадать и днём и ночью. Вопреки моим запретам. Он там почти живёт. Ему не интересны занятия, игры со сверстниками. Я имею ввиду, с человеческими детьми.
Консул поднёс сжатые в замок пальцы ко рту, поверх рук глянул на собеседника:
— Он меняется.
Консул осознал, что выдаёт себя жестами и опустил руки:
— Его сигнальная система меняется. Становится иной, как ваша. Чужой...
Кружка вдруг хрустнула в пальцах Контактного.
* * *
Нельзя Контактному говорить, что он — чужой. Нельзя. Потому что это правда.
— И вы теперь чего-то хотите от меня.
Контактный слизывал кровь с пальцев. Консул несколько потрясённо наблюдал за движениями языка по пальцам. Язык ловко вылавливал капельки крови из складочек и морщинок на суставах.
Чувствуя тошноту, консул отвернулся. Какого чёрта он вытворяет, этот... этот...
— Может, вам салфетку?.. Или аптечку? У меня есть бальзам...
— Не стоит. Я уже закончил.
Консул скользнул взглядом по чисто вылизанной ранке и торопливо отвернулся. Контактный видел это. Он понимал, что именно он показал человеку. Но у человека, видимо, совсем не было выхода.
— Я хотел просить вашей протекции. У мальчика есть способности. Среди людей...я думаю, он не сумеет... ээм... найти себя. Стать равным... найти своё место. Но у него есть способности к контакту.
Консул уточнил, глядя прямо в глаза собеседнику:
— К Контакту.
Тот молчал. Смотрел молча на консула. Консул повозился в кресле, выпрямился, сплёл руки в замок. Неуютно.
«О чём Контактный думает? Чего он хочет? Что у него в голове? Понимает ли он, о чём я говорю? Что я говорю о сыне? Он понимает это так, как понимаю я? Он же совсем чужой! Он даже чужее Иных, Иные понимают, что они — не люди, а этот... Этот...»
— Контактный, у вас дети есть?
— Нет. Работа, знаете ли.
Консул скрипнул зубами: забыл! Забыл! Нельзя Контактным детей заводить. Запрещено Уставом Контакта.
— Простите!
Очень неуютно под таким взглядом такого... существа.
— Может, ещё какао?
— Пожалуй. Будьте добры! — ответило существо. .
* * *
Консул покосился на низенький столик посреди веранды. Там стоял кувшин местного лёгкого вина. Выпить хотелось до спазма в горле.
— Миша...
Консул вдруг подошёл вплотную к Контактному и тихо, отчего казалось — доверительно — произнёс:
— Я боюсь, что он не сумеет... быть человеком.
Некоторое время мужчины смотрели глаза в глаза, потом консул смутился, его взгляд заметался, но он сумел совладать с собой. Сцепил руки в замок и отвернулся. На небо заходили тучи — значит, скоро уже час волка.
— Вас, контактных, считают героями. И это лучший вариант для такого... Такого...
Опять шёпотом:
— Как мой сын.
* * *
Понятно, чего хочет отец. Вопрос — чего хочет мальчик? И вопрос, понимает ли отец, на что именно обрекает его? Хотя, если мальчик так талантлив, то его надо смотреть. В любом случае.
Как дать понять отцу, что карьера Контактного — не путь к счастью?
Как?
Сложно снова заставить себя думать категориями человека. Мозг упорно подсказывал решения для Рабун.
Как?
— То есть вы хотите, чтобы я забрал мальчика в корпус Контакта?
— Да, Контактный, именно этого я и хочу.
«Именно этого я и хочу!!» — так кричал когда-то его отец. «Именно этого я и хочу! Чтобы ты нашёл себя! Чтобы стал, наконец, человеком!»
— Человеком...
— Что?
— Ничего, консул, ничего. А вы спрашивали, чего хочет мальчик?
Консул посмотрел на меня, как на дурака:
— Как... а чего он может хотеть, пропадая и днём и ночью там, куда... куда нормальные люди не ходят?
— Нормальные люди... Нормальные. Люди. Консул, как вас зовут?
Консул замер, поморгал изумлённо, пригладил волосы, словно беря время на раздумье:
— Максим...Леонидович...
— Угу.
Контактный поднялся, опёрся кулаками о низкий столик, словно заглядывая в пустую кружку, а потом вдруг вскинул лицо к консулу:
— А как зовут меня? Хоть кто-нибудь помнит?
Глядя в это бледное, с чуть подрагивающими губами, лицо, консул понял: «Он же ненормальный!», а потом рассмеялся: да, он ненормальный. Конечно, ненормальный. Он же Контактный! Он по определению вне человеческой нормы.
— Я не помню. Я даже не знал! … — Консул помолчал, нервно дёргая себя за мочку уха, — А как вас зовут?
— Знаете, Максим Леонидович, а я не помню.
Постоял, хмурясь, словно вспоминая, и вышел. Консул ещё некоторое время глядел на дверь.
Выпить. Консул деревянно доковылял до кувшинчика на столе. Обхватил его обеими руками и, как воду в жажде, пил. Выглатывал дурманящее успокоение.
* * *
Мишка проснулся в нетерпении. Ор-Она обещал отвести его к деду, дед собирался рассказывать молодым о том, как живут в океане эолсы.
Как охотятся, поглощая водных животных — люди называли их «рыбами», хотя рыбами они не были, как потом, спустя почти полтора года, изменившиеся, возвращаются на сушу и ползут по влажной от дождей земле туда, где можно будет нюхать ветер и ждать того, который отнесёт семена опять в море, где те станут ловить еду и расти, и любить, чтобы снова выползти на сушу и снова ждать ветра.
Дед знал об эолсах много больше местных, живущих в деревне. Дед когда-то ходил за эолсами. Вместе с огоньками уплыл в море и видел со своей лодки, как плавали и играли они на утро в воде. И с ними же вернулся через полтора года скитаний по бескрайнему Океану Хорошей.
Мишка деда любил. Дед интересно рассказывал обо всём на свете. Почему ветер дует и куда ползут слизни. Как думают деревья и почему не летают крылатые унышы. Почему люди Хорошей не любят хуманов — тоже рассказывал. И интересно.
Люди пытались хуманам объяснить, как надо любить всё вокруг, но хуманам некогда, у хуманов дела и вечная спешка, а таких хуманов, как Мишка, люди Хорошей и не видели никогда.
И очень удивились, что есть хуманы, которые просто живут, а не дела делают. И Мишка тоже удивился, когда понял, что есть взрослые, которым важно, о чём поют цветы в полдень весной и куда плывут облака, если их позвать.
Дед покажет, как правильно звать облака. Сегодня. После того, как расскажет об эолсах.
Мишка выскочил из постели. Зарядка, душ, одежда — десять минут.
Мальчик остановился на пороге: постель! Солнце уже поднялось на полпальца от леса, значит, Ор-Она уже ждёт его за защитным куполом, там, где начинается тропка в деревню, за большим кустом рени-ба.
Ор-Она не будет ждать долго, иначе сам может опоздать и дед начнёт без него. Надо взять какой-нибудь еды и воды порцию, а лучше две. И поскорее, а то скоро начнут просыпаться хуманы.
Мишка сбежал по лестнице, и, скользя на повороте стёртыми сандалиями, влетел в кухню.
И понял, что его план провалился. В кухне сидел чужой хуман.
Мишка замер на пороге, боясь шагнуть дальше.
Хуман пил кофе. Маленькая чашечка стояла на ладони, из-за пальцев хумана её почти не было видно. Как Ор-Она — он так же держит пиалу.
Хуман покосился на мальчишку, но ничего не сказал, только листнул страницу на вирт-проекторе перед собой.
— Доброе утро! — Мишка буркнул это самым серьёзным тоном. Специально топая и хмурясь — мол, занят я, занят делом серьёзным! — он прошёл к боту, выбрал бутерброды с сыром, потом, прямо на глазах у этого чужого, выудил из ящика две пласт-порции воды.
Запихивая в карманы, Мишка подумал, что где-то, всё-таки, видел он этого человека.
— Вы — Контактный?
Хуман покосился на мальчишку. Молча кивнул и снова уткнулся в свой проектор.
Пока бутерброды готовились — Мишка любил, чтобы сыр тянулся — можно было разглядывать самого Контактного!
Большой дядька со смешным пучком на лысой макушке, чуть сгорбившись и уставя локти на стол, нависал, казалось, над всей кухней. Страшный и лысый. Герой! Подвиги для него — как зубы почистить. Он решает вопросы жизни и смерти хуманов, как Мишка решает что сегодня натянуть — шорты или комб?
Мишка ждал, Контактный молчал.
Тогда Мишка шагнул вперёд и протянул ладонь. Контактный из-под бровей покосился на тощую, расцарапанную ладошку.
И пожал её.
— Я сейчас спешу, но вечером я бы с удовольствием поговорил бы с вами.
Контактного позабавил этот мелкий серьёзный человечек. Пряча улыбку — без особого успеха — он кивнул, принимая предложение:
— Мне тоже было бы интересно поговорить с вами.
* * *
У куста рени-ба никого не было. Где же он? Он обещал ждать, здесь обещал ждать!
Видимо, он слышал, как я говорил с Контактным. Мишке стало стыдно. Жаркое поднялось до самых щёк, а потом затопило и лоб, и разум.
Он позвал Ор-Ону. Ещё и ещё Мишка кричал в сторону тропки.
Никто не отзывался. Неужели он ушёл? Ушёл. Значит, ушёл. Почему? Не дождался, один пошёл к деду. Почему?
— Почему ты ушёл?!
Шевельнулись ветви и на тропинку выпрыгнул местный. Коричневое сухое тельце, мягкие щёки в складках похожей на кору кожи. Мишка вытер слёзы:
— Мы идём?
Ор-Она запищал в ответ, извиваясь телом, пальцами, руками — он говорил, двигаясь:
— Нет. Дед сказал, что теперь тебя не научить. Вы, хуманы, учитесь по-другому.
— Но я же учился!
— Пока не пришёл тот... — Ор-Она качнул хвостом в сторону дома, где остался Контактный.
— Ор-Она, я не понимаю.
— Ты хочешь быть, как он. Это будет мешать. Ты станешь хуманом, Мишка.
Мишка разозлился, сжал кулаки:
— Я не хуман!!
Ор-Она тронул пальцами мягкие пустые губы. Движением ладони предложил Мишке повторить.
Мишка тронул губы — пальцы наткнулись на твёрдое зубов. Мальчик взглянул на Ор-Ону.
Ор-Она смотрел и молчал. Потом сделал жест сожаления и только кусты качнулись — нет никого на тропке.
* * *
Мишка молча вернулся в кухню. Контактный уже допил свой кофе, дочитывал новости.
Мишка достал бутерброды, положил их на тарелку. Есть не хотелось.
— Кто я?
Контактный почесал блестящую лысость.
— Ты человек. Как я. Или твой отец.
— Вы — человек?
— Да. Я действую, как человек и в интересах человечества. Всё остальное не очень важно.
Мишка посмотрел с недоверием:
— Даже то, что я говорю иногда не так, как хуманы?
— Просто мы с тобой пониманием Иных лучше, чем остальные. Вот и всё.
Мишка ковырнул сандалией гладкий кухонный пол. Помолчал.
— Но я не чувствую себя хуманом, — Мишкины светлые глаза пустели вопросом, — Чего хочет хуман? Люди леса хотят знать мир, а что хотят хуманы?
Контактный отложил свой проектор:
— Того же. Только их мир — больше.
Мишка сел на корточки, спрятав голову под руками. Контактный думал. Мальчик употребил понятия из языка местных, и Контактный подозревал, что их значения отличаются от тех, что он знал.
Мальчик оказался без подготовки растянут между двумя расами. Именно между.
А он всего лишь мальчик, пусть и гениальный — кто в семь лет сумеет понять Иного и даже подружиться с ним?
Он всего лишь мальчик...
Контактный почему-то вспомнил, как дружил примерно в этом возрасте с мальчиком на инвалидной коляске.
И даже завидовал его возможности летать над землёй, не пачкая ног.
Всего лишь мальчик.
И вспомнилось, как легко можно было начать дружбу на всё лето, а то и на всю жизнь. «Привет! Пойдём в футбол?»
Когда взрослые теряют эту способность?
ВСЕЛЕННАЯ
Чёрный длинный хвостик торчит вперёд из-под капюшона. Синие ленточки на жилистых запястьях, жёлтый бесформенный свитер самой грубой вязки поверх комба. И тяжёлые, «поверхностные» ботинки. Неуместные в пространстве так же, как резиновые сапоги.
Смотрит хмуро. Тёмно-серые глаза под тонкими, сведёнными к переносью бровями. Бледная кожа — весь загар слез с Мишки за время в учебке.
Нас вызвали, потому что местное подразделение Корпуса не справляется с ситуацией. Но сейчас мы оба читаем в хуманах недоверие к нам, «экспертам»
* * *
— Я хочу спуститься на планету.
В отсеке хрупко затихло. Взрослые смотрят на ребёнка, не зная, что можно сказать после всего, что уже было сказано.
* * *
— Там дети! Там!!
Мишка кричит, тыкая в пол свободной рукой. В его крике слёзы и возмущение.
— Неужели вы можете сидеть тут, болтать, считать! Когда они там! Ваши курсанты!
Мишка обеими ладонями толкает подошедшего Марка:
— Дети... Сколько им было? По шесть? По девять? Девочки? Мальчики? Или они для вас — расходники?! Кто их будет искать?! Кто?!
Тишина. Смущённая и испуганная.
— Они, — мальчик тычет в экран, где висит портрет Шейшшра, — они никого из взрослых на поверхность не пустят, неужели же вы не поняли?! Вы для них — отравленные. Как для моих, для тех, лесных, с Хорошей.
Мишка опустился на колени и ткнулся сморщенной мордахой в Кота. Кот урчал и вылизывал его лицо, касаясь слёз мокрым, наверное, носом.
Неужели Кот умеет сочувствовать лучше, чем мы, вроде бы разумные?
— Этот Кот больше человек, чем многие тут.
Элис. Сложив руки перед грудью, встала рядом с Марком. Потом шагнула и села рядом с Мишкой.
— Хорошо. Мы попробуем. Если ты считаешь, что так нужно... Мы сделаем всё.
Мишка смотрит со злостью. Чтобы не разрыдаться.
* * *
Шейшшра свернули Контакт. Их контактные, на планетах хуманов, перестали выходить на связь. Вслед за этим и Контактные хуманов на Шейшшра замолчали.
Добиться объяснений у Шейшшра не получалось, подготовить новых Контактных хотя бы для того, чтобы вызволить замолчавших — невозможно в быстрые сроки.
Для роли временных чрезвычайных послов вызвали лучших их Корпуса Контакта.
Теперь Мишка, как губка, как пересушенная тряпочка — воду, впитывает информацию. Всё то, что аналитики разложили по полочкам и вывели из тех ошеломляющих объёмов, которые одному человеку не освоить.
Традиции, основы мышления, основы логики, важные особенности развития и истории, философские точки опоры, цивилизационные и социальные догмы.
Вся эта информация, обработанная и поданная так, чтобы её мог воспринимать контактный, ребёнок, мыслящий не вполне по-человечки, сейчас усваивалась Мишкой.
Образы. Взаимопроникающие и связанные другими, второстепенными понятиями-образами. Система образов-понятий.
Такая обработка фактов и выводов облегчала восприятие.
У Мишки на это было всего несколько часов.
Шейшшра позволили спустить на поверхность ещё одного Контактного. Мальчик готовился.
* * *
Кота уложили в криокапсулу. Мишка сам решил, что так будет лучше, чем тащить его на поверхность.
И теперь морщинистая тварь, свернувшись клубочком, в голубеньком ленточном ошейнике и нелепо-забавном свитерочке, мерно посапывала в подобии гробика.
«Интересно, что будет с Котом, если Мишка не вернётся» — эта мысль почему-то Марка напугала.
Контактные — они почти свои Иным, и с ними никогда... Никогда ничего не случается, их берегут. Потому что те, Иные, знают, что наши Контактные — дети. А к детям у всех — у всех, без исключения! — Иных отношение очень трепетное.
Это, наверное, почти единственное, что объединяет разумы во Вселенных.
* * *
— Я не могу! Не могу позволить спуститься ещё одному Контактному туда, где они десятками пропадают!
Мишка болтает ногами, пьёт молоко с булочкой, изображая хорошего мальчика Удаётся ему это плохо. Выдают зыркающие то и дело исподлобья, внимательные глаза.
А ещё пальцы: он снова теребит ленты на руке. Значит, ему хочется подумать. Но нельзя, потому что все сразу поймут, что он думает. То есть задумывает чего-то.
Взрослые ругаются. Контактный Марк хватается за голову. Мишка понимает, что пора. Он поднимается с пустым стаканом в руке.
Взрослые хором оборачиваются к нему:
— Ты куда?
Моргает вполне себе невинно и поднимает пустой стакан:
— Стакан отнесу и спать пойду. На кухню. Стакан. А спать — к себе. Сколько вы тут ещё орать будете...
* * *
Марк посмотрел уж слишком странно. Но смотреть уже бесполезно.
Мишка в своей каюте закидывает вещи в рюкзак. Пару пузырей с водой, запас выживания — коробка с лекарствами, едой, средствами экстренной связи и прочими ништяками, которые оказываются очень нужны там, где человеку не место.
Человеку не место, а Контактному — самое оно.
Мишка оглядывает разложенный на постели скарб и ссыпает его в рюкзак ко всему остальному. Так, теперь скаф и «блоха» к планете.
Взрослые слишком много говорят. Они говорят, а время уходит. Прямо сейчас.
Они никогда не смогут понять нас. Никогда. И мы, если вырастем, не сможем понять младших.
А нас, Контактных, с изуродованным мышлением и вывернутой по заказу психикой... нас вообще никто не может понять. Только такие же вывернутые. И то... Перед глазами встал препирающийся с главой ЦУ Марк.
Мишка вспомнил Кота. Нахмурился и вышел из каюты.
* * *
Почти пустой коридор, потом протянутый переход до шлюзовой, там — найти свой скаф. Потом вскрыть «блоху». Это не сложно: мальчик потянул клапан люка, обнажив переходник, через него проводом — вот ведь старьё! — подключил браслет. В браслет заранее установлена «маска» с браслета Марка. «Блоха» считывает «взрослые» данные и открывается.
Мишка усаживается в ложемент пилота. Запирает «блоху» и запрашивает у автоматики шлюза разрешение на вылет.
Вот интересно, а можно ли Контактного, с его повёрнутой психикой и не-хуманизированным мышлением, считать полноправным взрослым?
Мысль интересная. Хорошо, что хуманы до неё ещё не додумались.
Шлюз раззявил створки, и крошка-«блоха», чуть сверкая в свете прожекторов станции, прыгнула к планете.
* * *
— Борт БХА-41! Вызывает Центр! Миш, вернись, прошу...
Голос Марка дрожит и звучит устало-блёкло, неубедительно.
— Марк! Пока вы там болтаете, я успею вернуться. Не мешайте мне!
— Мишка... Что ж ты творишь-то...
— Делаю. Пока вы болтаете. Прости, Марк! Я вхожу в атмосферу... Вы своей болтовней и бумажками совсем себя лишили возможности действовать. Свою свободу променяли на бумажки и разрешения.
Марк оглядел слушавших этот разговор в Центре.
— Отключился.
— Сколько ему лет?
— Какая разница... — Марк как-то обречённо опустился в кресло. Бездействие мешало. Выматывало.
— Почему я не полетел вместе с ним?
Элис положила ладони ему на плечи:
— Потому что они тебя бы не пустили.
Марк накрыл её ладонь своей и вдруг поднялся и почти выскочил из Центра.
* * *
— Мы хотим вернуть наших детей!
Высокий и тонкий, закутанный в многослойное и плотное, темно-бордовое, молчит. Только синеватые руки с пальцами-щупальцами видны из рукавов и шевелятся беспрестанно. По лицу понять что-то сложно. Оно неподвижно, как у куклы. Кронос.
Они считают себя предками хуманов, поэтому, наверное, не брезгают ими так, как другие расы. Он долго молчит, перебирает пальцы. Потом наклоняет голову так, что тонкая косица на затылке падает на плечо. Избегая взгляда на ребёнка, он отвечает:
— Они — не ваши.
Ребёнок хуманов молчит. Он — словно отражение Кроноса в искажающем зеркале. Ждёт. Он и в самом деле способен к Контакту. Он понимает, как себя вести. Но это ему не поможет. Им уже ничего не поможет.
— Они — свои. Они принадлежат себе. И сами решают.
Мишка стоит. Посреди полусферы, куполом накрывавшей часть космодрома, две фигуры — его жёлтая и темно-бордовая Кроноса.
Все остальные жмутся по стенам, не встревая в их общение.
Кроноса боятся, хумана — презирают.
Мишка читает это презрение по задранным и свёрнутым в тугую спираль кончикам хвостов. В манере косить глаза и чихать носом. Как чихают псы, когда им не нравится запах.
Это не рефлекторный чих, в котором участвуют дыхательные ходы, это резкий и показательный, произвольный выдох. Коситься на презренного и «чихать». При этом этикет не позволяет прямых вопросов о причине.
Заслужил — терпи, пока сами не скажут. А эти — не скажут. Эти — позвали Кроноса, чтобы говорить.
— Я уважаю их решение. Но моя раса защищает их интересы и считает себя вправе судить о том, их ли это решение или оно навязано.
Кронос вздёрнул подбородок: он понял намеренность оскорбления.
— Дитя, ты хочешь продолжать разговор? Или ты хочешь, чтобы я ушёл?
— Я хочу увидеть Контактных своей расы. Потому что я подозреваю, что их удерживают силой.
Местные даже чихать забыли от такой наглости. Кронос молчит. Наверное, он понимал, что теперь-то у них нет выхода.
Вот только непонятно: почему они так хотели не допустить этой встречи?
МИР-НЕБО
Мишка оказался много старше Контактной группы Шейшшра.
Чем младше Контактные, тем более сложной посчитали расу эксперты Корпуса. А ещё по возрасту Контактных можно судить о начале отношений этих Иных с людьми.
Мишка видел некоторые выдержки из видеозаписей. Шейшшра встречали хуманов с видимой радостью. Обменялись Контактными группами, начали взаимную работу над сближением и... вдруг — обрыв связей.
Их контактные на Земле «окуклились». Оборвали все связи с внешним миром Земли. Без объяснений причин, без нот, вообще без звука.
Двоих из семи отыскали мёртвыми.
Перед Мишкой сидит на коврике, поджав ноги так, как делают Шейшшра, девочка.
На вид ей лет семь, не больше. Одета она так, как одеваются Шейшшра — длинная прямая юбка с разрезом для лап и хвоста, сверху — что-то вроде плохо гнущегося куска ткани. Его овальные концы свисают до её колен, если она стоит и лежат, расправленные, рядом с вывернутыми кверху грязноватыми пятками девочки.
Девочка здоровается, сознательно копируя жесты вежливости Шейшшра. Только вместо хвоста она использует левый указательный палец. Сейчас он крючком направлен к Мишке, обозначая внимание и доброжелательность.
Мишке смешно. Но смеяться нельзя — срастание со своей расой вполне нормально для Контактного. Вот только они должны оставаться нейтральными к обеим расам. Быть переходником для социального, непереводимого, обычного для обеих рас. Того, что никто из них не осознаёт, почитая обычным, нормальным, правильным, естественным. Увидеть это может только чужой, ставший достаточно близким, почти родным.
Вот это и есть Контактные. Они чужие обеим расам. И родной, к которой они ближе телом, и Контактной, к которой они становятся близки духом.
Везде чужаки. Чужие дети.
Впрочем, не у всех рас Контактные — дети. У Шейшшра — взрослые, вышедшие из возраста чадородия.
Мишка приложил к груди ладонь:
— Миша.
Контактная прошипела своё имя, пару раз дёрнув пальцем-хвостом. Мишка покачал головой. Сел напротив девочки, чтобы заглянуть в её глаза. Голубые, светленькие. Русые волосы выбиваются из-под повязки.
Спутанные, слипшиеся.
Её научили понимать разумы взрослых Иных, но не научили ухаживать за волосами. Она не умеет даже заплести косичку.
Мишка задавил жалость и снова прижал ладонь к груди:
— Миша.
Потом протянул руку к девочке, спрашивая её имя.
У него было чувство, что он пытается вклиниться в чужую игру, где дети договорились о правилах, а он их всего лишь подсмотрел.
Девочка опять шипит что-то на языке Шейшшра. Мишка шипит ей в ответ, что он знает язык аборигенов, но не собирается с Контактным расы хуманов говорить на языке Иных.
Девочка поднимается с циновок и разворачивается к выходу, занавешенному плотной циновкой.
Для Шейшшра в этой части планеты эта циновки — попытки создать уют, как ковры кое-где на Земле.
— Сядь!
Девочка останавливается.
— Сядь! Я сюда не по своей воле прилетел. На Земле не понимают причин кризиса. Других Контактных с Шейшшра подготовить не удастся. Только вы можете объяснить, что происходит.
— Шейшшра не хотят больше пачкаться хуманами.
— Ты — не шейшшра, ты — Контактный.
Девочка сжала пальцы, опустив глаза.
— Понимаешь, они считают нас равными. Не детьми, урезанными в своих правах по умолчанию. Они считают, что, если мы несём ответственность и выполняем функцию, которую не всякий взрослый сможет выполнять, то и прав у нас, как у взрослых и даже чуть больше. А хуманы... мы для них...
Она прошипела слово, означающее что-то нужное на малое время, что-то, непригодное после использования. Название ритуального ножа стало иносказанием. Ритуальным ножом перерезали глотку жертве и вкладывали его в её же лапу. На каждую новую глотку — новый нож. Вот такая вот одноразовость.
Мишка вдруг понял, как точно это слово отражает и его мысли.
— Шейшшра понимают нас. Мы хотим стать шейшшра.
Мишка некоторое время стоял, погрузившись в эту мысль. Стать? Стать не тем, кем рождён?
Как? Потом он тряхнула головой.
— Почему шейшшра закрылись? Откуда презрение?
— Они поняли, насколько Контактные хуманов — дети. Им стало известно, что у нас нет выхода. Что мы на всю жизнь в Корпусе Контакта.
— У нас есть возможность выхода.
Девочка улыбнулась одними уголками губ:
— Да. В 14 ты можешь решить, уходить или нет. Но никого не отпустили. Никого. За всю историю Корпуса.
Она помолчала. Потом шёпотом добавила:
— Некуда уходить. На Земле или планетах мы не нужны. Мы ничего не умеем, мы не люди. Нам никогда не социализироваться. Маугли вселенной.
Она шагнула ближе:
— Ты хочешь так? Ты даже сюда не по своей воле прилетел...
Мишка поднял голову:
— Но вам не стать своими среди шейшшра.
Девочка подошла ближе с выражением какой-то озорной шаловливой отчаянности, шепнула:
— Кроносы сделают нас Шейшшра.
— Кроносы? В этом замешаны Кроносы? Как?
— Перенос сознания.
* * *
Абсолютное предательство!
Нам не позволят забрать этот детей против их воли. Но они предают свою расу, отказываясь от принадлежности к ней.
Это сильнее, чем отказаться от языка или традиций, это отказ даже от того, что по умолчанию общее — от тела.
По-человечески, ребёнку нельзя давать такую свободу. Свободу принимать такие решения. Но по-человечески ли взваливать на детей задачу понимания чужого разума?
Дети принимают как норму то, что взрослый человек не сумеет принять никогда. Всегда некоторые вещи будут его поражать, на протяжении всей жизни. Особенности мышления. Человек раз и навсегда уясняет себе: вот это — норма, а всё другое — не норма. И он уже не сумеет избавиться от такого, сортировочного мышления.
Дети не сортируют. Они принимают мир во всём его многообразии форм и видов. Для них всё — правильно и нормально. У них нет пока системы нормальностей. Если её не навязывали — её нет.
У других рас обычно не так.
Да, есть дети-Контактные и у Иных. Но обычно это дети, набирающиеся опыта, необходимо для будущего развития. И у них есть выбор и статус почти взрослого, раз ответственность почти взрослая.
Принуждения не требуется.
Но почему Иные лезут во внутренние дела хуманов?
Мишку возмущали такие дела. Зачем Кроносы лезут к чужим детям?
* * *
Небо здесь необыкновенное.
Мишка идёт к космодрому пешком по залитой водой каменной плоской чаше, а в чаше отражается небо. Его глубина и вершины облаков перевёрнуты под ноги мальчику.
Сзади шумит флаер. Мишка оглядывается ему навстречу. Машина подлетает в веере брызг и красно-малиновых здешних радуг.
Из флаера выходит Кронос. Его бледно-зелёные руки сложены в замок. Мальчик кажется рядом с ним большой куклой.
— Вы тоже хотите промочить ноги?
Кронос озадаченно смотрит на свою обувь — он не догадался её снять. Мишка стоит босиком. Он свои ботинки несёт в руках.
— Нет, я хотел поговорить с тобой.
Мальчик смотрит только вперёд. Там, в дымке возле самого горизонта, стартуют сейчас челноки к межзвёздным кораблям. Будто из воды выпрыгивают их обтекаемые тела. Будто киты всё-таки научились летать.
— Зачем? О чём?
Мишка поворачивает голову и со злостью смотрит на Кроноса:
— Вы вмешались в то, во что вмешиваться не имели права.
— Но и вы не имели, — Кронос холоден и невозмутим.
— Мать защищает дитя.
— Зачем? Для чего вы выращиваете детей?
— «Растите». Выращивают цветы или помидоры.
— Так зачем же? — красный упорен.
Мишка не знал. Об этом не спрашивают «зачем».
— Вы об этом хотели поговорить?
— Нет. О вас. Как ты думаешь, что теперь будет с проектом? С Корпусом Контакта?
Мишка пожал плечами. Вода приятно колыхалась вокруг лодыжек.
— Расформируют.
— И что будешь делать ты?
— Вернусь на Хорошую.
— Чтобы изучать местных?
Мишка смотрит внимательно, снизу вверх, но требовательно и с желанием защититься, если будет нужно.
Кронос не поддёрнул даже полы своего одеяния. Оно так и пропитывается водой, тяжелеет и липнет к длинным тощим его ногам.
— Я хотел пригласить вас для работы с нашими внепланетными специалистами.
Мишка остановился:
— Я провалил задание.
— Вы провалили его потому, что вам противостояли мы. Работая вместе, мы получим лучший результат, чем если бы мы работали друг против друга.
— Вы предлагаете сотрудничество только мне?
Кронос замялся...
— Нет. Нам были бы интересны многие из ваших Контактных, если они захотят. У вас высокий уровень эмпатии. И не только. Это довольно редкость.
* * *
— Они — часть нашей расы. Часть нас, они — мы. Мы знаем, какими они будут в будущем и чего им полезнее сейчас. Они — наши дети.
— А часто вы себя спрашиваете о том, чего вы хотите? А детей, о том, чего хотят они?
— Дети нуждаются в защите.
— От самих себя?
Мишка молчит. Не мешает взрослым ругаться.
— А если мы предложим вам, хуманам, защиту? Вы вредите себе, а мы можем помочь и направить...
Люди смотрят с возмущением. Кажется, кое-кто из Совета сейчас начнёт кричать. Кронос продолжает.
— Видите? Вам не нравится. Почему же вы требуете этого от детей? Сейчас они сами могут заботиться о себе.
Мишка вспомнил русые, слипшиеся волосы из-под чужой накидки на девочке. Кронос продолжает:
— Свобода ошибаться необходима так же, как и свобода совершать правильные поступки. Не заставляйте делать правильные вещи, позвольте людям самим выбрать правильное решение.
— Они не знают, что такое «правильно».
— Да. Потому что вы исторгли их из общества. Они выключены из нормальных для них отношений. Они никогда не смогут стать полноценной частью вашего общества. У них нет морали. У них нет шкалы «хорошо-плохо»
Совет молчит. «Отпустить ли детей в неизвестность? Правильно ли мы поступим, отпустив их? Что мы сделали не так, что они уходят? Что они хотят уйти?»
Мишка читает их, эти мысли каждого из Совета. И натыкается на Марка. Марк радостно улыбается и завидует «вслух» — не пытаясь спрятать эмоций. Мишка улыбается ему
Кронос оглядывает их всех, потомков, и тех, кто, возможно, станет следующей ступенью развития разума во Вселенной.
— Мы предлагаем выход. Разум, не привязанный к телу. Могущий его, при необходимости, создать. И... это свобода. Вся Вселенная станет им домом.
* * *
Небо здесь необыкновенное. Мишка был на многих планетах, но такого видеть не случалось.
Облака вырастают на неимоверную высоту. Небо кажется безмерной глубиной, накрывшей плоскую землю. Белое, мягкое, как взбитые сливки или клубы уютной шерсти.
Местное солнце играет с ними в художника. Розовое, серое, зеленоватое, оранжевое, жёлтое и тёмно-серое, цвета стали, мокрой обшивки, кожи Шейшшра. Всё кусочками, мазками, а поверх этого — купы ослепительной белизны.
И небо. Синее в своей глубине и зеленоватое ближе к краям горизонта.
И всё это глубочайшее великолепие отражается в плоской мелкой луже под ногами.
Будто идёшь по самому небу, перешагивая через облака.
Мишка вспомнила лес и воду прилива, заливающую его край. Как они сидели с Ор-Оной в ветвях и смотрели. И огоньки эолсов плыли и вверху, и под ногами, и отражениями — в воде.
От этого казалось, что их больше в два раза, а мир вокруг — только уютный, живой и родной лес.
Но мир — не лес. Мир — небо.
Пустое, холодное и опасное для неумеющих летать.
Мишка идёт по этому небу, а за ним мелкой волной разбегается рябь. Бесконечная глубина открывающегося вокруг неба пугает. От неё холодно и почему-то хочется лететь.
Мишка раскидывает руки в стороны и бежит. Ветер, кажется, сейчас подхватит эти раскинутые детские руки и поможет взлететь, подтолкнёт ввысь и в пространство.
Чёрный хвостик прыгает по спине, тощая фигурка теряется меж настоящим небом и небом отражённым.
Чужой ребёнок. Ничей ребёнок.
Свой.