Колыбельная
Для поединка выбрали цветущую лесную поляну, идеальную, как торт. В нежности ветрениц-анемонов, аметистовом бархате сон-травы застыла глянцевая красота, подчеркнутая синими каплями земляники. Место схватки скопировали из альбома обоев, хотелось поперек лужайки написать "шаблон" и сменить декорации. Зато соперники фонтанировали эмоциями, которых хватило бы на Колизей.
…Бык ожесточенно рыл копытом влажную землю. Ревел и трубил, вокруг него танцевали горячие вихри. Прекрасный, ужасный и несокрушимый, с разбега опрокинет бульдозер. Очень сердитая горилла била себя в грудь чугунными кулаками, рычала гадко, с брызгами, воплощение доисторического немытого завоевателя. Тревожная вибрация силовых полей синтетической поляны, снежный хруст разрядов. Оба чудовища рвались в битву, обещали коллектор страстей, сгущенный воздух и пародию на кровавый ринг. Гигантская обезьяна вырвала синюю сосну, переломила о колено и швырнула в соперника. Поцарапанный бык взметнулся по-лягушачьи и ринулся на обидчика. Что ж, пора вмешиваться.
— Ладно, ребята, хорош бузить! — Я вышел из кустов и весело помахал оскаленным маскам. — Миру — мир и все такое…
Свирепые гиганты резко затормозили, и я перевел дух. Неприятно оказаться меж двух таранов в точке их соприкосновения. Пусть даже схватка происходит в ментальном пространстве. Энергия ведь расходуется самая реальная, и адреналин зашкаливает натурально, без скидок на анимацию.
— А — ты — кто — та — кой? — отчетливо прохрипела горилла, с недоуменной ненавистью разглядывая нас с быком.
— Ваш общий друг, — улыбаюсь с максимальной доброжелательностью. Хорошо бы самому верить в сказанное. Встал между ними, фу-у... ну и несет же от обоих. Никакого настроения импровизировать, отделался примитивным объяснением. — Хочу вас помирить.
Бык не умел говорить и явно не верил в радужные перспективы. Неожиданное препятствие в моем лице решил игнорировать. Я чувствовал, что он готов атаковать …и за секунду до броска широко раскинул руки, упершись ладонями в тугое ковровое брюхо и рогатую бетонную башку. Сочно вспыхнули М-браслеты, шокируя дебоширов. Бойцы пошатнулись, нехотя опустились на колени, аккумуляторы подиума быстро впитали колоссальную энергию негатива. Уфф, задание выполнено…
Вынырнул с легкой озадаченностью и усталостью. Быстро поморгал, пока не перестало двоиться. Платон привычно содрал с меня М-шлем, обесточил и отстегнул браслеты. Мой шеф похож на побитого молью доктора Айболита. Ему за пятьдесят, он энергичен, хитер и отважен. Я его уважаю и слегка побаиваюсь.
— Гера, как?
— Тра…ди-цион…но.
— Знаю, мы все записали. Впечатления?
Я поморщился, раздражал картонный вкус незрелой земляники, игры подсознания.
— Примат раз…говаривал.
— Что?! — Платон замер со шлемом в синих руках. — Не путаешь?
— Он меня чуть не послал.
— А бык?
— Мычал и рычал.
— Хорошо, — мой координатор передал шлем ассистенту. За что уважаю Платона, он быстро концентрируется, переваривая любую сенсацию, будь она празднично-позитивной или малоприятной, как сегодня. — Какого цвета мои руки?
— Как у гамадрила, — соврал я, зная, что он не поверит.
Сегодня удалось предотвратить столкновение суперсовременного шведского боевого робота "Bbk" и венесуэльского бандроида "Лазер-Примат-400". Искусственный интеллект обоих бунтарей достиг отметки 70 ДЖ-igurd на шкале аффектированной вспыльчивости, ничего хорошего, короче. В реале они уничтожили бы друг друга, отравив излучениями километры округи. Ни одна страховка не восполнит многомиллионные убытки.
В какой-то миг, пусть и растянутый для человечества на десятилетия, наша планета превратилась в арену ментальных революций. Словно задремала в густой каше плачевных настроений, а проснулась в сверкающей пене агрессивного честолюбия. Более ста лет назад физик Рольф Ландауэр обнаружил, что в любой вычислительной системе при стирании даже одного бита информации происходит увеличение энтропии, а ведь ИИ ежеминутно стирают дивизии обработанных данных. Разумеется, инновации ИКТ затормозили этот процесс, сбалансировали скачок безумия. Но потенциал неучтенной энергии, накопленные "настроения" требовали выхода. В середине ХХI века между разными формами биологической, энергетической жизни вспыхнула структурно-интеллектуальная война. Желая выместить на ком-то декоративные обиды, десятки воплощений несовершенного разума стремились к доминированию. Пусть не наяву, а в строгой изоляции ментального пространства, с выбором масок-типажей, суть одна. В элитных механизмах, роботах-трансформерах и киборгах страдает уникальная наноэлектроника. Ценнейший рукотворный интеллект, путая многопрофильные функции, начинает бунтовать. А природные образования и артефакты теряют товарный вид, обречены на разрушения или, того хуже, внезапную активацию с непредвиденными последствиями. Как обуздать крутых парней?
Сегодня пси-операторы по всему миру контролируют вспышки агрессивности наиболее авторитетных ИИ, число которых уже перевалило за тысячу. Признаки эмоциональной нестабильности фиксируются индивидуальными полироутерами, данные поступают в местные центры моделирования конфликтов, затем информация оседает на сервере ментального программирования. Сисадмины, разнимающие схватки, участвуют в интерактивной игре, когда противостояние двух болванов, простите, двух оппонентов, с высокой долей вероятности грозит коллапсом. Игра, как же… Наши ребята гибнут, словно на минном поле. Я профессиональный разниматель, пока живой, продолжаю лезть на рожон.
Проглотив таблетку безвредного флуоксетина, я умылся, переоделся, кивнул вечно удивленному охраннику, покинул лабораторный офис АСИИ, пересек улицу и влился с немногословной толпой в продовольственную галерею. Демонстративно выудив из кармана мятый список, побрел вдоль прилавков и холодильных люксов, заваленных сомнительными деликатесами. Свободный пневмобокс мясного отдела загрузил почти натуральным говяжьим филе, диетическими котлетами в сухарях, конкурсным брикетом докторской кулбоссы. Ухмыльнулся, глядя на рыбные витрины: служащие в фартуках и перчатках вручную разгружали тележки с кубиками замороженной мойвы. Вот такой у нас техпрогресс и мультиконвейер, срам один. В овощной секции обзавелся эстетически кудрявым салатом, пакетом синих помидоров и малосольной морковью в корытце. Кажется, ничего не забыл. Три химически безопасных йогурта, куриное деревенское яйцо с гарантией, кукурузное саго и комок зёзё. На выходе сунул в жадную кассовую щель указательный палец, получил увесистый пакет, бонусную репу, покинул торговый центр, выждал на ближайшей остановке колесный мотобасс, втиснулся, выдохнул.
Эргономичные пенные сидения. Ретро окна-хамелеоны, увеличивающие изображеия вялых пассажиров в наушниках. Разовые компрессы на лоб, кондиционер с запахом модного шампуня. Мельтешила жуткая реклама "Счастье — в девять недель!", потом включили меццо-шлягер "Мой малыш и твой малыш", оскомину общественного транспорта, так что вздремнуть не удалось. Спустя четверть часа удачно вылез возле обувного и проскользнул в подсобку, едва не своротив секцию целлулоидных сабо. Хладнокровно отвоевал у пьяненького мастера ботосапожки, протопал с полузакрытыми глазами к горячему окошку, купил рисовые круассаны, соевый чурек и эрзац-батон. До родного подъезда рукой подать. Дом — ровесник века, лифты меняли еще до моего рождения. В подъезде пахло молочной манной кашей для Шурика Ямамото. Поднялся на четвертый этаж, балансируя и сопя, коснулся пыльного меандра, стилизованная калитка распахнулась под мелодию кай-дуду, ввалился словно пьяный. В коридоре нечаянно уронил пакет, из спальни донеслось: "Ну, конечно!", выплыла любимая, не поленилась нагнуться, цапнула свои скороходы, скептически изучила набойки, хмыкнула, нахмурилась и милосердно удалилась в недра семейного гнездышка. "Здравствуй, хозяин!" — запоздало прошептала глупая дверь.
Из кухни выглянула серьезная плюшевая мордашка Клюпика. Я улыбнулся, почмокал, изобразил пальцами "идет коза рогатая…", и он радостно заковылял ко мне, упираясь кукольной ладошкой в стену. Точная копия вымирающих яванских лори. Умница моя в мохнатых штанишках. Мой. Запустил пальцы в густую карамельную шерсть на пузе, Клюпик закряхтел в блаженстве.
Любимая в спальне громко участвовала в квадро-М-сериале "Три подруги". Я выдал Клюпику йогурт, и мы побрели в гостиную. У меня в серванте хранятся томик Лермонтова, граненый мухинский стакан, глиняная расписная пиала со щербинкой, берёзовая матрешка и натуральное перо павлина в черноморской рапане. Среди раритетов на почетном месте наградная танталовая статуэтка Геракла, сражающегося с Немейским львом. Похож, однажды сказал Платон, будешь Геркой. Четырнадцать лет промелькнули, как аплодисменты библиотекарю. Когда-то М-диггеры не имели официоза. Сначала тусовались при отделе пси-тестирования НИИ нейролингвистики. Затем появились гэбисты, с суровой щедростью прилепили группу к закрытому бюро десенсибилизации, где мы оказались даром никому не нужны. В последнем пристанище, Ассоциации соционики ИИ, неожиданно заняли нишу. Параллельно искали название своей нестандартной профессии. Как только нас не именовали! Укротители, контрамоты, психоморы, просто психи, даже отморозки (кажется, когда-то этот термин имел другое значение). Прижилась, как ни странно, коряво-обиходная кличка "разниматели".
Зачем ей любить человека, для которого коробка со старыми елочными игрушками дороже аранжировки "Трех подруг" в обществе супругов фон Седдерини? Которого временно лишили лётно-шоферских полномочий, поскольку он не доверяет светофорам, сигнальным прожекторам и даже личному вшитому навигатору. Зачем рожать от мужчины, разнимающего драки сумасшедших роботов, статуй командоров и привидений? Неоднозначность перспективы вызывала у нее ощущение, что это временное, противоречащее логике состояние брака скоро изменится в худшую сторону, треснет по швам. Сегодня так рассуждают миллионы женщин, глотающие норгестрел. Или горячий марвелон.
Привычка ронять и не поднимать.
Привычка прятаться.
Отсутствие эдема в шалаше.
Скучные книги, глупые фильмы, унылый секс.
Плохо выбритые щеки, плохо выбритые ноги.
Теплый суп.
Теплый самогон… почему теплый?
Чему я мог себя посвятить. Заняться моделированием клеточных мембран? Затесаться в ряды энтузиастов биометаногенеза или клонирования смешных зверьков? Если мы хотим создать новый мир, материал для него готов. Первый тоже был создан из хаоса. Кто это сказал, не помню, но я бы с ним поспорил.
Клюпик выкрал кусок зёзё, морщась, грыз спорное лакомство и бессовестно сплевывал за кресло шелуху. Я нахмурился и увел его от греха в кухню.
Признак счастливой семьи: один из супругов охотно готовит для другого обед. Я включил модерн-очаг, налил в красивый алюминиевый котелок холодную воду, уважительно опустил туда яйцо, подсолил для гарантии, повесил посудину над крошечным лазерным пламенем. А Клюпик доброжелательно показал кукиш макроплите. Экзообои кухни сменили картинку. Нас окружали пески, пальмы, помпезные, похожие на докторскую кулбоссу, кактусы. Гемор. Сегодня только очень состоятельные люди могут позволить себе в обед лесного рябчика с шампиньонами и малиновый пломбир на десерт. А шампанское пьют миллионеры.
— Извини, малыш, это яйцо не для тебя…
В прошлом году мы на работе отмечали столетие со дня подписания договора об ограничении систем противоракетной обороны между СССР и США. Большинство моих современников понятия не имеют об этом документе. Но для нас, разнимателей, он символичен, подчеркивает значение исторических взаимоотношений двух супермонстров планеты. Платон тогда заявил, что традиции миролюбия — полная хня, в борьбе за престиж гуманизма погибли совесть и скромность, и что шумеры уже пять тысяч лет варят пиво, и все земные биотехнологии с тех пор не изменились, лишь чудовищно возрос уровень нетерпимости в обществе, а наши женщины объявили бойкот размножению. Фертильность приближается к нулю. Преемственность жизни — персона нон грата. Шлагбаум членам, саботаж эякуляции! Шумеров уже давно нет, кто-то возразил не к месту. Зато пиво осталось, ухмыльнулся наш профессор. Плутон Матвей, он же Платон, он же Гиви-Гиви, он же Лю Ван Хо при всей множественности проекций отличался похвальной невозмутимостью. Парадоксальный эффект полигенизма отразился на нем лучшим образом. В общем, современный идеал сдержанности, олицетворение великодушного функционера. До тех пор…
пока не напьется на редком корпоративе. Тогда начинает фонтанировать.
— …хня! В шестидесятом надо было вводить не выборочную, а повальную конфликтоскопию, усекая всяческие фрустрации! Гера, дружище, наша цивилизация успешно пробудила к жизни глобальное информационное общество и не хочет признать свое заблуждение! Что мешает с энтузиазмом конструировать морские фермы, расширять субальпийские кондоминимумы, сажать ячмень, овес, репу, чечевицу? Войны сошли на нет, но остались боевые роботы, мы продолжаем сплетничать, поощряя рекламный сепаратизм, распространять лентикулярные изображения и паргелии шоу-звезд. Что в активе?
Этим вопросом я задавался не раз. В активе человечества — прекращение диапазонных войн, гипервакцинация, работающая программа "Анти-голод", борьба за Тишину. Немало, в общем. Успешно запустили международный эксперимент глобального поиска родственных связей до пятого поколения. Почти одолели наркотики, сонную болезнь и грипп. Удалось обуздать суицидальные подростковые игры. Реальная победа!
Приостановили рост народонаселения... и на этом доигрались? Высокоразвитое общество возомнило, что естественное деторождение теряет смысл. Я против клонов, пробирок, бессмертия, тем более, что все это мечты и проекты. Раздражают глупости типа обещаний жить долго и счастливо, оставаясь молодыми. В будущем тема чайлдфри, возможно, и станет актуальной. Но не сегодня! Хочу, чтобы жена ходила с пузом все девять месяцев, а не куцые девять недель для дальнейшей передачи плода в нянечкин стационар. Может, в этом глубокий социальный смысл? Роза ветров сегодня на редких детских площадках, где под надзором лучших психологов, тренеров и учителей резвятся подростки…
— В яму прогнозы! — жизнерадостно схватил кружку с холодным самогоном однорукий Шушуга, наш лучший разниматель и социолог. — Как-то раз в Час Тишины мне удалось дозвониться Майе ги Топольсон, я спросил, какие, по ее мнению, картины будут писать художники через пятьдесят-шестьдесят лет? Жанр. Предпочтения... Знаете, что ответила наша знаменитость? Мол, сюрреализм будет рулить. Учитывая всеобщую деградацию общества, падение уровня культуры, нежелание молодежи учиться. Типа интеллектуализация интернета благородно обанкротится, и останется лишь больная фантазия. Приятные исключения тоже будут. Портреты, например. И пейзажи, как результат ностальгических воспоминаний. Вот такая френология, мужики.
— Фенология, — поправил простодушный Кальтенбрун.
— Футурология, — мстительно добавил я.
— А ну вас в яму, умники, — заключил Шушуга.
Потом они с Платоном стали нудно спорить о достоинствах развития мультикультурализма, почему многие не понимают цель и задачи этого проекта. Лично мне он позволил путешествовать, я участвовал в программе обмена, благо транспортные расходы оплатило государство. Хотя с моим постоянным ожиданием чуда часто остаюсь неудовлетворенным.
Побывал в Шаолиньском монастыре. Разочарование. Словно отняли велосипед.
Пытался проникнуться фестивалем тюльпанов в Амстердаме. Расстроился.
Посетил Веронский музей нравственности. Странное подвешенное состояние.
Самое неприятное впечатление оставила Олимпиада Лесото-Гренландия-Тобаго.
Ныне во всем мире лишь представители этих трех стран допускаются к матчам. Как ни странно, на Земле еще живут спортсмены, не имеющие в организме следов допинга. Мутанты какие-то, не иначе.
В своей карьере разнимателя я пасовал лишь дважды.
Впервые на пикировке медовых леших, когда медвежеподобные существа заморозили поляну боя и случайно утянули меня в душный пьяный сугроб. А еще мы с Кальтенбруном окунулись в хаос дикости, псевдоконкистадоры во имя тридцать шестого извержения Попокатепетля, благословясь, щедро отсекали друг другу руки, ноги и протчая.
По завершении кампании Шамбала-Беловодье начались проблемы со зрением, стал путать область цветов в длинноволновой части видимого спектра, диапазон красного сократился почти в полтора раза. Известные науке ментальные акты присущи органическим существам. Одни эксперты отрицают духовность в искуственном интеллекте, другие упорно доказывают наличие "почти человеческого" сознания, успешно прогрессирующего. М-воплощение, как энергетическое тело, обеспечивает интеллектуальное восприятие мира, рациональное мышление и моделирование поступков. Оно имеет овальную форму и распространяется на расстояние до полуметра от носителя, что характерно для стереотипов. Чем богаче духовное развитие человека, тем больше пространства он контролирует в электромагнитном поле. Мы, разниматели, умеем контролировать до трех и более метров.
…вот привычно растворились стены и потолок, жирные сумерки обрушились как реквием, меня сбросило в теплый колодец и понесло, вращая, сквозь бархатные вьюги. Не страшно, не больно, не смущает. Наоборот, чувствуешь приток сил, вдохновение, вплоть до момента, когда бренная виртуальная оболочка с малиновым звоном пробивает хрустальный купол и шлепается в оркестровую яму. Или на цветущую земляничную лужайку. Так начинается работа разнимателя.
В этот раз не было хрусталя, оркестров, синих ягод. Передо мной возвышались типичные homo a Spiritu, призрачные сущности двух людей, без каких-либо агрессивных отклонений в сторону "irascibilem Sancto". Мы называем это существо "морок" с ударением на втором слоге. Хотя в семантическое значение термина вкладываем иной смысл.
Два морока, странные обликом и непредсказуемостью оправданных жестов. Не вонзали клыки, не метали молнии. При монументальности и скрытой мощи, не пытались резко опрокинуться в борцовском захвате. Но тихо толкали друг друга по принципу "А ты кто такой?". Отшатываясь, упрямо шептали детские оскорбления. Всхлипывали от обиды. Или непонятного тоскливого сквозняка. Ненавидели себя, не желая играть по схеме или биться без правил. Они пытались целоваться, рвали себе и друг другу волосы, крутили уши, абсолютные профаны в ментальном сражении.
Посмотри, они усеяли дорогими осколками дорогу. Сколько разбито и перемешано… рогатый перламутр, итальянское хрупкое, обидчивые гипсовые ангелы, чистота отношений.
Растаманы.
Шантажисты.
Попрошайки.
Престидижитаторы над пропастью, венчают противоположные обрывы, уперлись лбами, кто-то отпрянет, и оба рухнут в марево. Я возник рядом с ними в яркой порфире со скипетром и мечом джедая. Взгляд с полотна Тициана, аура — апрельской радугой над величайшим озером планеты. Такой антураж обязательно ошеломит дилетантов, отвлечет от неуклюжих попыток победить собственные тени.
Они не обратили внимания. Наоборот, ожесточились.
Зачем меня втянули в эту ерунду.
По какому блату вместо яростных роботов в М-поединке участвует унылая человеческая парочка?
Протиснулся между мороками, привычно развел руки, уперся ладонями.
Вспышка! М-браслеты так не слепят. Яркий бездымный взрыв. В меня вонзились все осколки, все иглы, малые и средние обиды и недомолвки.
Попытка честности.
Грустная свобода.
Растерянность и забытая годовщина.
Чужой телефонный номер и неуместная улыбка в лифте.
Слезы, зигзаги бровей, гримасы.
Ресторанная неудовлетворенность и морская судорога.
Две полоски. Три полоски. Четыре тысячи в кредит.
Баррикада, гаврош, расстрел.
Они терзали меня, как санитары в бассейне, пинали, словно тазик. С желчной радостью, что нашли козла отпущения, слепили образ врага, оглаживали, сутулясь, широкими и узкими ладонями, линии жизни гудели шпалами, и мне казалось, что долгодолгодолго падаю с пальмы. Саргассами опутали опухшие и припудренные чувства, неумело перебинтованное честолюбие. Я растерянно пытался защищаться, бестолково махал руками. Забыл о браслетах, исчезла профессиональная невозмутимость. Было больно, стыдно. Поток взаимных упреков, список мелочных придирок…
Отсутствие эдема.
Скучные книги, глупые фильмы, унылый секс.
Плохо выбритые щеки, плохо выбритые ноги.
Теплый суп.
Теплый самогон… почему теплый? Почему все это знакомо и вдвойне противно?
Я сорвал браслеты и тяжелый шлем, по наитию нырнул в грозовое облако. Мгновение, мы стали едины с этим парнем, наши энергопотоки образовали независимое сознание, смяли пространство отчуждения. Духовный франкенштейн со знаком плюс и чистыми лапами шагнул к незнакомой женщине, торжественно прикоснулся к ее плечам, властно притянул. Не веря, обнял сильно, фанатично. Призрак дернулся, дернулся, дернулся. Вскипел фееричным гейзером, меня обдало жаром, обрушив отчаяние, боль, боль, боль, растерянность и тоскливую обреченность.
В ней бурлила сжигающая здравомыслие страсть.
Я не знал, что женская душа обладает таким потенциалом.
Я думал, что там только бабочки, одуванчики и танец очень маленьких лебедей.
Она меня сокрушила своим неистовством… и мгновенно ослабла, обмякла в руках, как парус.
Я прошептал: "Спи". Она закрыла глаза.
Я прошептал: "Все хорошо". Она тихо задышала.
Мне стало тепло и спокойно, я вспомнил море, торжество большой воды, лазурную молитву, успокаивающий вкус мяты и запах йода. Внезапно услышал славу весенней свежести Шаолиня, почувствовал пряный аромат тюльпанов и шелковистость ветра над Амстердамом. Неизвестные мелодии узнаваемых явлений. Объединенное М-сознание усилило и перемешало наши воспоминания, они приобрели остроту и объемность, в них встрепенулись родные голоса, доверчивость колокольцев на бархатной шее неулыбчивого пони, перченый скворцовый рассвет и бесценная капель сияющих мартовских сосулек.
Да, я напомнил ей хорошее, простое, чистое, что было в жизни этих двух людей.
Ничего не делал, просто своим сочувствием, искренностью внушил надежду, желание жить и любить. Это простая истина: не давить, а делиться, не приказывать, а сопереживать.
Стремление к материнству… стоп, пусть сама решает!
Мне казалось, что держу сброшенное в гардеробе манто, а ее обладательница, веселая, возбужденная, солнечная, бежит в фойе, откуда гремит музыка и слышен хор голосов. Прижимаю к лицу невесомую одежду, она хранит тепло, запах, настроение женщины, предвкушающей короткий праздник.
Родной мой. За мгновение до того, как она это прошептала, я ускользнул. Пусть они вдвоем. Эти слова — ему. И ее проснувшаяся душа. Все колокольчики, все чувства — для него. А я отправлюсь домой, к своей женщине. Может, и мне повезет?
Обессиленный и обнадеженный, купил в горячем окошке дорогой пшеничный крендель с миндальным сердечком, вошел в квартиру, чувствуя возможность! Где моя женщина, где заветные слова. Любимая с неожиданным воодушевлением восприняла выпечку. От объятий мягко ушла, зато улыбнулась и наклонила голову. Что-то дрогнуло в ней, нет, показалось. Одиночество в полноценной семье ныне стало культом, и не мне разорвать ошейник. Клюпик уцепился за мои брюки, смотрит снизу огромно и печально, как Карлсон.
Апофеоз первичного ментального состояния (mental condition) позволяет различать и сравнивать ароматы и вкус. Слышать и понимать речь. Следующая ступень мастерства обусловлена соучастием. Я научился отождествлять себя с реципиентами, стал разнимателем более высокой квалификации, умею анализировать чувства оппонентов. Принесло ли мне это радость?
Два дня провел дома. Учил Клюпика играть в домино, читал Лермонтова и Спинозу, в основном листал, баюкая в ладонях раритеты, посмотрел с женой новую серию "Подруг", смеялся в нужных местах и держал ее за руку. Работал с архивом, правда, без кропотливости. Люблю свой старенький комп, пусть он порой глючит и тормозит, решительно отвергаю все спутниковые соблазны от провайдера и не менее авантюрные подключения модема Т-порта. В Час Тишины посадил у подъезда кедр. Пусть через тридцать лет здесь поселятся белки, нравится мне этот слоган Гринписа. Кедр был маленький, грустный, синий. Помог Марусе Ямамото втащить коляску с Шуриком на третий этаж, ничего личного, что вы! — просто немного завидую. Звонил в ЖЭП, ходил в ЖЭП, ругался с главным инженером ЖЭП, а что толку? Собрался на выставку мнимолори, но возникла новая тема.
…Один из самых мощных диагностов MYCIN не поделил ментал-пространство с экспертной системой эвристической самоорганизации, невероятно сложной машиной, моделирующей неизвестные закономерности процесса выбора входных и выходных данных. Скажем так: надменный практикующий врач вызвал на спор философа-фундаменталиста. Обладая солидным культурным потенциалом, противники решили организовать настоящую старинную дуэль и в виде оружия поединка выбрали теорию хаоса.
Дано: четырехмерная голограмма, что само по себе нонсенс. В безумном вращении векторов времени, словно камни в почках, притаились двое невменяемых ИИ, а третий — догадайтесь сами кто. Пространство трепещет, сжимаясь, гиподинамию характеров уравновешивает кастрация инициативы. Модель уникального присутствия на поле боя в рамках суеты ослепших пилигримов, которые, расталкивая пользователей, бродят по местечковой станции, ворошат чужую почту. Там чистые капли росы дрожат на тонких стебельках, пытаешься прикоснуться губами, а жемчужины опадают — и вдребезги.
Уж лучше бы они рубились на саблях, брызгая виртуальной кровью. Мне пришлось окунуться в иррациональное сражение стохастических систем с полным отсутствием математического обеспечения. На протяжении этого шоу икал и фыркал. Бестелесны, в фонтанах тусклого огня и кристаллического воздуха, исчезая и возникая волглой мешаниной смазанных жестов, они метали дикие вопросы, предлагая мгновенные решения, гениальные и порочные.
— Альтернатива оперативной обработки информации в реальном масштабе времени!
— Поиск алгоритма контекстного метода…
— Замещение скалярных величин векторными в термодинамическом процессе.
Царство психов, чтоб мне лопнуть и потеряться. Зачем-то я крикнул: "Кролик!", и несформированное детерминирование покрылось кракелюрами, как старинное полотно. Режущая тишина. Великие воины упустили инициативу, я облил их из ведра и отобрал конспекты. Внезапный кролик в моем подсознании стал удачным жупелом, явил прецедент. Эклектика, кролик прыгнул, полиморфизм, кролик чешется, перевод криптографической защиты в паллиативный бесконечный дрейф, кролик грызет зёзё, хруп, хрясь, хырт. Они должны были возопить вакаранай, блин или тейфель. Но, видимо, перегорели от моей наглости, молчали, как страусы. Что ж, я доволен…
Эта акция неожиданно принесла мне известность. Оба дуэлянта, стремительно помирившись, посвятили себя изучению нестандартной ситуации, сдетонированной, как они выразились, дилетантом от сохи, то есть, мною. Их работа "Рентабельность дискредитации целостности информационного потока" в узких кругах была признана успешным примером культовой экспансии. Слава лучше бесчестья, не возражаю. Мне выписали премию, которую потратил на посещение с женой интерактивного эротического шоу "Сбор яблок под дождем" имени Одри Хепбёрн. Жене понравилось, мне не очень. Любимая весь вечер пересказывала содержание концерта Булочке Седдерини, обе красавицы оккупировали ТМ-скайп, звонко чирикали, смеялись, мешали сосредоточиться. С моей наивностью только и бодаться с дубом. Кончится "эпоха рассеянных", как предсказывал Кон-Фон, наступит век легенды. Воцарится абсолютный мир, в котором гарантированы хорошая еда, полеты на Венеру, бесплатные интернет и менталнет, белки в кедровых лапах. Планета благодати. Только это будет уже в XXII веке, мне вряд ли достанется леденец. Зато мои дети могли бы… Эх!
Меня срочно вызвал шеф. Впервые я увидел растерянного Платона. Такой уникальный случай нужно было использовать на всю катушку. Я закрыл глаза, нервно вытянул руки, воскликнул фальшиво: "Что зрят мои очи, наш витязь в печали!", шагнул в порыве чувств и наткнулся на столешницу. Платон не отреагировал, лишь махнул:
— Садись, клоун.
— На Землю сошел Бог? Кальтенбрун женился на марсианке? — осведомился я, потирая бок. Жизнь во второй половине двадцать первого века полна опасностей. То в стол врежешься, то отравишься докторской кулбоссой.
— Женился. Только не он. Титаны не умеют любить, но очень хотят.
Это сначала держалось в строжайшей тайне. Год назад карлик-кентавр, трансгалактический ледяной астероид, крепкий и симпатичный, как желудь, пролетая мимо нашей планеты, уловил гиперментоферомоны, излучаемые Эйфелевой башней. Уже около тридцати лет она для устойчивости поддерживается шестью силовыми прожекторами. Стоит ли уточнять, что одна из самых эффектных сокровищниц человеческих эмоций превратилась в мощнейшую антенну-передатчик.
Интеллект артефакта изменился, башня почувствовала себя одинокой привлекательной женщиной. Не ставлю кавычки, поскольку их понадобилось бы слишком много. В масштабе космоса случилось чудо. Карлик влюбился во француженку. И направленным лучом послал ей воздушный поцелуй длиною в сто тридцать тысяч километров. Траекторию потока проследили база Prince Charles и частный спутник «Латып-2». Сначала силовики схватились за голову, думали, возродились «милорды». А это был рой звездных бабочек, ионный гламур. В результате бомбардировки железных конструкций Эйфеля изотопами водорода (или схожего элемента) в ней перемешались лептоны, кто их разберет, изменились кварки, в яму их. Попытайся представить сложнейшее вещество, как продукт замещения атомов металла неземными частицами.
Я попытался. Представил. Кошмар старого котенка…
Демокрит считал, что душа человека тоже состоит из атомов. Башня с душой влюбленной планетянки родила гармонию галактики. Так закодировано назвали спецслужбы феноменальное дитя, выявленное специалистами Парижского Центра артефактов.
— Ладно, шеф, два вопроса. Почему я и что мне делать с этой… этим…
— Тебя выбрал Совет Евроволи, решили, что чокнутый ненормального сможет быстрее понять. А делать «с этим» ничего не надо. Попытаться аутентифицировать. И мамашу его успокоить, штоль.
Платон ухмыльнулся, я нахмурился. А он добил, когда сообщил, что сканирующие устройства воспринимают детеныша лишь в виде сигнатуры универсальной алгебры. Аналитики прогнали гармонию по стандартному принципу «класс объекта, характеристика объекта, значение характеристики», и попали пальцем в небо. Все протоколы первичного анализа подчеркивали наличие ИИ, однако путали его координаты во времени и пространстве. И еще. Колебания башни во время бурь не превышают пятнадцати сантиметров. А сегодня она качнулась в сторону почти на полтора метра. Словно собираясь шагнуть.
Окруженная сверхпрочной стеклянной стеной, Эйфелева башня венчала ночь с чопорностью графини на подиуме. Но не произвела особого впечатления. Точка отсчета, визитная карточка? Скорее, удивление, железяка-праздник на пенсии или добропорядочная мать-одиночка, неопытная, нуждающаяся в сочувствии. Проспекты Анатоля Франса и Пьера Лоти запружены мундирами, шевронами, погонами, которые с галантной настойчивостью вытеснили туристов. Никогда еще Марсово поле не изобиловало таким количеством спецтехники и таинственных агрегатов, олицетворяющих научные приборы. Где мутант, покажите мне отпрыска Вселенной в инфракрасном излучении, под гамма-лучами и суперзонтиком. У последней линии оцепления топтался пышноусый полный майор, упакованный в комбинезон из полимерной микропленки с нанодатчиками химической, бактериологической, радиационной тревоги. Сопровождая меня к западному подножию башни, Jean-Feyzulla Murka, как значилось на бейджике, любезно повторял: «Вуаля, товарьисч!». Он почему-то не активировал универсальный переводчик, поэтому наше общение отличалось лапидарностью. Вслед целились сенситивные объективы разгоряченных журналистов, экологов и снайперов. Спине было неуютно. Мы миновали пологий пандус, где цветник примыкал к пирамидальной витрине бесплатных сувениров. Витрина была порушена, яркие безделушки усеивали тротуар и широкие бордюры. В сумрачной глубине, за изящной ротондой, предваряющей фойе перед лифтами, двигалось нечто бесформенное, по первому впечатлению. Я шагнул вперед. Майор Мурка благоразумно остановился. Мне нужно было срочно разглядеть этого… это. Чувствуя себя охотником и жертвой, я медленно шел к лифтам. В грозной вышине нервно трепетала мамаша неведомой зверушки, почти десять тысяч тонн стальной нежности, искрилась бисером ночной росы, гудела, пыталась ослабить силовой поток излучателей. Йенский мост лежал у ее ног, словно взлетно-посадочная полоса. Тревожная аналогия, но в этот момент она мне показалась оправданной.
Облачный колобок, ёжик ли, медвежонок почти с меня ростом, непохожее ни на что существо. Первый отпрыск звездного пилигрима и земной, нашей. Невозможно? Согласен, сказка. Миф. Вот он, передо мной. Мифутка. Я не знал, что мне делать, забыл о своих обязанностях, да и какие с меня взятки? Понять бы. Полупрозрачный, кургузый, с пятью или шестью ластами, лапами, несуразный. Кувыркается, падает, взлетает немного, словно бочонок на батуте и барахтается в метре над землей. Потом шлепается в гиацинты, пыхтит, хнычет, мурчит. Мне даже показалось, что он виляет толстой попой с куцым тряпичным хвостиком. Ох, призраки поднебесья, весь в разрядах, пышет слабой радиацией, пахнет травой, озоном и …зёзё?
Как все просто в этом мире. Я ему улыбнулся, почмокал, изобразил пальцами «идет коза рогатая». Малыш осел на газоне цветочным сугробом, полыхнул каскадом фестивальных бутонов, смятыми сувенирами, клочьями пушистого тумана. Потом резво прыгнул на меня, каюк разнимателю — только и мелькнула мысль. Он обхватил меня, как мяч, попытался опрокинуть, раздавить и облизать одновременно. Наблюдатели потом рассказали, что фиксировали на мониторах пьяный танец смазанных теней, растоптанный цветник и бравый силуэт Жана-Фейзуллы Мурки в стороночке. Меня облепили ароматные лепестки, обрывки формул, жаркое сопение. Озадаченный и живой, я бессистемно воспринимал благоухающие поцелуи. С трудом вырвался, вытер нос рукавом.
— Платон, — шепнул я с сомнением. — Ты что-нибудь понимаешь?
И послал скрин впечатлений на сервер. Вся региональная М-станция была оккупирована нашей командой, я обрушил на них ворох ощущений, пусть почешутся. Они оказались во всеоружии, проанализировали фрагменты, похватали блох, ругнули и выдали версию. «Крайний случай поляризации ковалентных связей. Образуется между металлом и неметаллом. При этом электроны металла полностью переходят к неметаллу». Что за бред, снимите с меня пальто. Тут детеныш. Я не химик, луну вам в зу. Его кормить надо.
Мифутка удачно боднул меня в живот, не удержался, и мы оба повалились на синее пупырчатое. Земляника. Ребята перевели образ синтетической поляны в М-голографию. Вокруг блаженство и нирвана. Солнышко. Живое шуршание и журчание. Румяная пчела копошится в маргаритке. Тихий лепет. Миллиард людей по всему миру следят, как Мифутка пытается содрать с меня ботинок. Такого бездарного разнимателя нужно гнать за пределы ионосферы. …часть подсознания моментально отреагировала.
— Платон, ты сможешь подать через браслет ионное излучение?
Молчание.
— Шеф, — взмолился я, — Мифутка хочет есть!
Не менее миллиарда людей повторили в сотне чудесных акцентов: «Мi-fut-ka...»
Молчание.
Хныканье Мифутки.
Жужжание пчелы.
Нарастающее гудение над головой, мамочка нервничает.
Браслеты на запястьях стали горячими, окутались жемчужным туманом, в котором мельтешили точки и запятые. Чудо века, миллиард замер: шестилапый младенец получил космическую соску. Не оторвал бы мне руку…
Ест. Слава те, Геракл.
— Как рука? — невозмутимый голос Платона.
— Слава Гераклу!
Прорезался голос Шушуги. Ты знаешь, как рожают кенгуру? Фактически на свет появляется эмбрион, крошечный, как горошина. Его сил хватает лишь на то, чтобы проползти в сумку матери и обнаружить сосок молочной железы, который будет его кормить несколько месяцев.
Шушуга, ты гений! Башня в роли альтернативной мамы Кенги, кто мог еще додуматься. Наш крошка Ру вывалился из ее кармана, барахтается, голодный, в четырехмерной проекции, доверчиво пытаясь меня съесть. Я уже не был близок к отчаянью. Но где искать эту чертову сумку?
Солнце погасло, исчезла пчела, четвертое измерение растворилось в прохладном дуновении. Меня выбросили обратно в Париж. Я радостно помахал господину Мурке, включай переводчик, камарад! Услышав странный вопрос, мой коллега слегка удивился. Но к чести, не подкачал. Истинный француз всегда найдет лучшее решение, если проблема связана с женщиной или объектом питания. Ресторан Jules Verne на втором уровне Эйфелевой башни, в ста двадцати пяти метрах над нашими головами. Когда-то в нем ели лобстеров по 200 евро порция, бронировали столики за три месяца вперед. Потом апартаменты опустели, в башне началась генеральная реконструкция. Роскошная колыбель, именно здесь, в уютном фойе, прилегающем к кухне, родился миф. Волновые плиты и экранированные шкафы, сохранившие силу в аккумуляторах, равнодушно кормили эмбрион, спустя время иссякла энергия. Мифутка начал волноваться, барахтаться и вывалился в шахту. Ныне лифты не работают, лебедки и эскалаторы неподвижны, заботливая мамаша обесточила весь корпус, она же контролирует передвижение спецтехники в опасной близи у ребенка…
Мифутка осоловел от сытости, его мотало по сторонам, он был не прочь уснуть, используя в виде подушки обслюнявленного разнимателя. Я пресек эти безобразия и решительно погнал его наверх. «Погнал» — слишком смело сказано. Тащил, волок, буксировал по темным лестницам, подсвечивая вечным китайским фонариком. Слабо фосфорецировали браслеты. Мне казалось, что в роли Сизифа я качу в гору солидный колоб дрожжевого теста. Сто двадцать пять метров к парижскому небу, шестьсот сорок девять ступенек. По дороге Мифутка норовил бунтовать и капризничать. Я рассказывал ему колыбельную сказку. О том, как далеко-далеко в космосе, рассекая алмазные прерии, скачет гордый кентавр-пилигрим. Путешественнику грозят черные дыры и хищные кометы, цепная радиация и минные поля сверхновых звезд. Но он могуч и отважен, и не боится препятствий.
— Это твой папа, однажды он вернется за тобой, и возьмет на рыбалку, — заключил я, тяжело дыша, и добавил назидательно, — если будешь себя хорошо вести.
Мифутка не возражал, кажется, я его усыпил своими небылицами. А вот и пресловутый карман кенгуру. В холле ресторана я построил гнездо из ковров, скатертей и портьер, вкатил туда сопящего дитятю и отправился за молочным, пардон, ионным контейнером.
Возле оцепления меня ждала компактная модель ионно-плазменного излучателя с разгоном аргона на ориентируемое поле, общим весом тридцать девять фунтов с учетом динамиков, кристаллизатора и распылителя. Тащить на себе это сооружение было нелегко, но я справился, вторично покорив подъем имени Жюля Верна. Сто двадцать пять метров к парижскому небу, шестьсот сорок девять ступенек.
Отдуваясь, спустился вниз, где…
Аккумуляторный стационар, его хватит на шесть месяцев подпитки ионного излучателя.
Разряд модулируется звуками низкой частоты, характерными для тембра самой башни. Ветер, дождь, солнечное тепло, вся природа сказывается на резонансе титанической конструкции. Днем и ночью гигантская мамочка будет «петь» колыбельную, одновременно контролируя ход кормления Мифутки. Все бы прекрасно, кроме веса стационара. Трехпудовый агрегат мне не осилить, факт! Этот подвиг я совершил только благодаря помощи Жана-Фейзуллы Мурки. Выбиваясь из сил, мы волокли проклятый стационар на заоблачный второй уровень. Сто двадцать пять метров к парижскому небу. Отдыхали через немогу, обливаясь потом, вцеплялись в железное наказание, брели, ползли вверх. Я вроде напевал: «Штоб не шухариться, мы решили смыцца…». Все вокруг было синим, как спелый гранат. В «детской» повалились на мягкое, потом, толкаясь, подключили к аккумуляторам ионизатор, вывели заземление на ближайшую несущую консоль и направили динамики в сторону гнезда. Отдыхай, эмбриончик, расти большой, Мифутка! Пусть через тридцать лет здесь поселятся белки.
Я не хотел, чтобы меня доставили в отель транспортом жандармерии. Презрел усталость, объяснил, что лучший отдых — прогулка по спящему Парижу, можно проникнуться, настроиться. Как ни странно, они согласились. Пожал честную руку майора Мурка, оказалось, что фамилия не склоняется, ударение на последнем слоге. Миллиард болельщиков беззвучно аплодировал нам с мониторов и лайт-боксов. Это была волшебная ночь. Как праздник на расстоянии, без наслаждения до кончиков ногтей, но с трепетом детского нетерпения. Фантасмагория чужой радости, при которой тянет расслабиться полностью, и хочется ведической пикантности среди обнаженных надежд. Я окунулся в пестроту слетевшихся горделивых огоньков. Любопытство уступает место озабоченности: где фиалки. Не вижу булыжной мостовой, только слышу ее дыхание, надо ждать рассвета. Непривычные ароматы, это каштан? Бесшумные хороводы в лиловом полумраке: зачем они. Неожиданно смотрю в небо, сверху падает позапрошлый век; теряешь себя во времени, вдруг начинаешь произносить мerci и la femme без акцента. Пытаешься скрыться от мечты и обиды в коротких загадочных переулках, где звенит чистота и добродушны лица витрин, более одиноких, чем ты. Аккуратная старушка в сиреневом парике ведет навстречу крохотного пуделя, которому хочется сказать: «Пардон, месье». Идешь в сгущающуюся тьму, радуясь своему первородству и победе над городом-фестивалем, но оборачиваешься — и лавина огней, тихого смеха, волнения всемирного честолюбия устремляется следом роем пчел. Праздник, не Новый год и не день рождения, просто маленькая радость в одном флаконе с разочарованием: в подарке не хватило леденцов, но как ты благодарен за это всем вокруг!