Гром победы

…И я уйду.

А птица будет петь как пела…

 

Хуан Рамон Хименес

 

 

Ночной туман плывёт с гор. Его холодные пальцы проникают в хижину, будоражат угли в очаге. Красноватые отблески мечутся по стенам, выхватывают лица людей. Напротив огня хозяин — седовласый старик. Его трубка давно погасла, но он лишь кутается в бурку, пытаясь распознать в языках пламени то, что ведомо только его глазу. Рядом статный мужчина с окладистой бородой, его меховая шапка обвита белой кисейной чалмой хаджия. Он пришёл с северных склонов и держит путь дальше на юг, за море. Поодаль несколько горцев из соседних аулов — тех, где поклоняются древнему богу Тха. Много людей, смесь наречий, горящие взгляды из-под папах — всех собрал в своей кунацкой престарелый Бинал. Три дня летнего солнцестояния — Сатеней махуэ — будут пировать они под сенью каштанов и буков в самом сердце Западного Кавказа.

Время к рассвету, и сказитель трогает струны шичепшина. Древний мотив, негромкая песнь. Девичий силуэт выступает из темноты. Сухой хворост разгорается в очаге, яркой вспышкой озаряет тонкий стан. Плавные движения танца приковывают взгляды, усмиряют гул голосов. Даже туман, кажется, замирает, приворожённый женской красотой.

Юный абрек в дальнем углу смотрит во все глаза. Дым из печи лезет в лицо, но парень боится моргнуть. Затаив дыхание, жадно ловит он каждый взмах руки, малейший поворот, наклон головы. В какой-то миг ему кажется, будто сама Сатеней Гуаша — мать всех нартов — сошла вдруг на землю, чтобы восславить середину лета своим танцем.

Но вот звуки становятся тише, плавней движения гибкого тела. Тьма уже сомкнулась вокруг, и лишь колыхание воздуха нарушает безмолвие ночи. Предутренний холод… шорох в траве… чья-то рука касается его плеча…

— Алан! — сдавленный шёпот, — Алан, проснись! Беда…

Он вскинулся, потянул из ножен кинжал…

— Тише, враги рядом!

Он разглядел сквозь предутреннюю мглу лицо брата, его обезумевшие глаза.

— Что же ты натворил, выкормыш шайтана! — шипел брат. — Тебе велено было не спать, сторожить переправу…

Алан провёл ладонью по глазам, сгоняя остатки сна, и рывком сел. Неподалёку шумела река. Её звук скрадывал шелест ветра в прибрежной осоке, стрёкот сверчков и негромкий звук чужих голосов… Несколько тёмных фигур мелькнуло в лунном свете. На фоне тумана, идущего от воды, было видно, как всадники спешились, устраиваясь на стоянку.

— Видишь? Они уже здесь, — шептал брат. — Это казаки с Прочного Окопа. Костёр не жгут — наших поджидают. Наши возвращаться станут — попадут в засаду… Всё из-за тебя, Алан! Ты заснул, вовремя не заметил!

— Я предупрежу… — голос Алана дрогнул, — переправлюсь в другом месте, поскачу нашим навстречу…

— Нет, — отрезал брат. — Я поскачу, ты тут сиди! Тебе впору прялкой вооружиться и женскую юбку надеть…

Брат развернулся и исчез в темноте. Шорох шагов растворился в звуках текущей воды.

Алан провёл ладонями по лицу. Посёлок, откуда выехали неделю назад, звуки шичепшина, Айшет и её танец на празднике солнцестояния… Здесь, у неприятельской границы, ему казалось, будто и не было этого на самом деле. Всё перемешалось… Парень тряхнул головой и внезапно услышал далёкий всплеск. Он сдержал дыхание, вслушиваясь в шелест воды, и вновь уловил тот же звук. Следом ещё один. Кто-то переправлялся с той стороны реки… Алан вскочил на ноги, пытаясь разглядеть противоположный берег.

В рассветном полумраке клубился туман. Лаба в этом месте билась на несколько рукавов, мельчала и текла широко, плавно изгибаясь и исчезая за холмами. По ту сторону лежала прикубанская равнина. Туда ускакали его товарищи — грабить станицы, добывать боевую славу, мстить за погибших братьев. И оттуда возвращались они теперь — ехали не таясь, громко переговаривались, радовались удачному набегу.

Вот их лошади достигли середины реки. Алан уже отчётливо различал силуэты всадников. Он скосил глаза, пытаясь разглядеть неприятельскую засаду на берегу. Тщетно. Юноша сжал кулаки, потом издал губами негромкий звук — его конь появился из темноты, ткнулся мордой в плечо, подставил шею… Мгновение — и Алан был в седле.

— Предупрежу… — шепнул он едва слышно, а затем закричал во весь голос: — Вперёд!

Щёлкнув плетью, он с улюлюканьем поскакал к берегу.

Неясный силуэт метнулся наперерез — Алан выхватил шашку и рубанул не глядя. Грохнул выстрел, за ним ещё один. Острый запах пороха ударил в нос. Тёмные фигуры заметались вокруг — их было гораздо больше, чем казалось вначале. Храп коней, чужие голоса… и вдруг — звуки родной речи! Черкесский отряд достиг берега и вступил в бой. Кто-то неистово верещал, кто-то изрыгал проклятия на головы врагов… Ещё один выстрел — его конь споткнулся, перешёл на шаг. Мелькнуло впереди чьё-то перекошенное лицо… Алан пригнулся в седле, уклоняясь от шашки, а после ударил сам. Послышался хрип. Он скосил глаза. Кровь. Алан замешкался на секунду, пытаясь понять чья; и тут сзади раздался свист, а затем в глазах потемнело, и лишь звук шичепшина одинокой струной продолжал звучать в голове.

 

* * *

 

Он очнулся от птичьего крика. Орёл с клёкотом пронесся над головой, чуть не задев крылом. Алан открыл глаза и приподнялся в седле. Вокруг простирались луга, украшенные летним многоцветьем. Красные, жёлтые, белые пятна среди изумрудной травы, а вдали — серые скалы, контрфорсами восходящие к снеговым вершинам. Места казались знакомыми — он бывал здесь в детстве. В прежние времена черкесы пригоняли на эти пастбища свой скот. После пришли казаки и разорили ближние аулы. Черкесы переселились выше в горы, а зелёные луга остались, наполняя воздух цветочным благоуханием.

В глазах снова потемнело. Алан сдержал стон, провёл рукой по голове и нащупал на затылке клок волос, покрытый запёкшейся кровью. Конь под ним тихо заржал и переступил с ноги на ногу.

— Молодец, Караш, — прошептал юноша. — Ты спас меня, увёз от реки.

Он тронул поводья, и конь послушно двинулся вперёд.

— Тебе тоже досталось… Ничего, спустимся к лесу и заночуем там.

Он потрепал гриву коня и внезапно услышал далёкий перестук копыт. Звук приближался. Невидимый всадник поднимался по каменистому уступу со стороны леса — ещё минута, и он достигнет летних пастбищ.

Рука Алана дёрнулась к поясу — ножны были пусты. Юноша помедлил секунду, после хлопнул Караша ладонью, направляя его прочь от надвигающейся угрозы.

Через несколько минут они были на хребте, что узким гребнем тянулся вверх от зелёных лугов. Конь хрипел, на его боку проступила кровь. Алан сполз с седла и упал на острое скальное крошево. В затылке пульсировала боль. Он с трудом поднялся на ноги и осмотрелся по сторонам. Далеко впереди виднелись очертания горы Ачешбок. Позади осталась зелень холмистых предгорий, переходящая в густой лес. Тот тянулся до горизонта, скрывая за собой равнину, раскинувшуюся меж русел Кубани и Лабы.

Конский топот стих. Лишь ветер, проносясь в высокой траве, тормошил лепестки цветов; да насекомые, натужно гудя, летели по своим делам.

— Оторвались… — Алан подошёл к коню, прижался непокрытой головой к его разгорячённому боку. — Назад без оружия нельзя. Нашим уже всё равно не помочь… Дальше в горы пойдём. В три дня до родных мест доберёмся.

Через несколько часов они приблизились к серым скалам, которые молчаливым частоколом окружали невысокую гору с округлой вершиной. Алан шёл медленно, время от времени присаживался, чтобы передохнуть — давал о себе знать голод. Караш понуро плёлся рядом. Один раз им попался ручей — оба припали к прохладным струям и долго с наслаждением пили. Временами Алану казалось, что издали снова доносится стук подков, но он гнал тревожные мысли и упрямо двигался вперёд.

В сумерках подошли к подножию горы. Сзади высились скалы, впереди — каменистый склон. На середине подъёма темнело пятно — вход в пещеру.

— Нехорошие места, — пробормотал Алан. — Говорят, здесь жил когда-то великан — одноглазый Иныж… Нам в самый раз, чтоб замести следы. Никто другой не пойдёт сюда.

Юноша перешёл на шёпот. Казалось, каждый звук — цоканье подков, шорох камней под ногами — всё это усиливается во сто крат, и кто-то неведомый вот-вот проснётся и обратит свой взор на человека, непрошенным гостем вторгшегося в чужие пределы.

Они начали неторопливый подъём. Луна ещё не появилась на небе, и вскоре наступила темнота. При свете звёзд очертания пещеры едва угадывались где-то впереди.

В несколько коротких переходов, забравших остатки сил, они достигли тёмного провала. Алан спешился, поднял камень и кинул его внутрь. Выждал с минуту — вокруг было тихо. Ни зверей, ни великанов.

— Идём, — он потянул поводья, — тут переночуем. В пещере лучше, чем под открытым небом…

Караш сделал шаг, и вдруг захрапел, замотал мордой.

— Проклятье! Что в тебя вселилось? — Алан попытался затащить коня внутрь, но тот упирался изо всех сил.

— Как пожелаешь… — юноша стреножил упрямое животное и вошёл под каменные своды.

Звук шагов отражался от стен, улетал в глубину, гулким эхом возвращался назад. Парень достал огниво, высек сноп искр — раз, другой. Вспышки осветили высокий потолок и просторный зал, покрытый влажными окаменелыми наростами. Алан разглядел углубление в стене с кучей мусора и следами пребывания диких зверей. Он кое-как вымел звериный помёт вперемешку со старыми обглоданными костями, а потом привалился к камню, укутался в бурку и затих, обратив взор на выход, за которым виднелось ночное небо.

— Будь что будет, — прошептал Алан и закрыл глаза.

Он стоит посреди пустой хижины. Очаг давно погас, и гости разъехались кто-куда. Девичий силуэт за дверьми. Негромкий голос. Она повторяет его имя:

— Алан!

— Айшет… — шёпотом отвечает он.

— Ты слишком беспечен, Алан! Сперва погубил товарищей, а теперь…

Он проснулся — резко, будто кто-то вытолкнул из сновидения — схватил кресало и принялся шарить по полу пещеры в поисках кремня. Потом замер, прислушался к звукам, доносившимся снаружи. Вот ночная птица ухнула вдали, зашуршал камнепад ниже по склону, а в следующий момент Караш захрапел, забил копытами, предупреждая о чём-то… Юноша рванулся к выходу, прижался к стене, выглянул наружу.

На востоке над зубчатыми хребтами восходила ущербная луна. В её свете скалы, окружавшие гору, казались чёрными великанами, медленно подступающими к пещере. Караш стоял ниже по склону. Его тело было напряжено, уши подрагивали, ноздри раздувались, с силой выпуская воздух.

Алан осторожно вышел из пещеры. Новый храп коня заставил его замереть на месте. Парень припал к скале, оглянулся… Высоко вверху сияли звёзды. Склон плавно уходил к покатой вершине — и там, на фоне тёмного неба, жёлтым светом горели два огонька.

Вновь послышался конский храп. Жёлтые огни дрогнули и стали приближаться — стремительно и безмолвно. Казалось, будто кусок скалы сорвался вниз, прихватив с собой пару звёзд. Алан застыл на месте, как заворожённый следя за огнями. Вот они поравнялись с пещерой. Ещё десяток шагов… чей-то силуэт закрыл небо… Юноша метнулся в сторону — над его головой пронеслось большое гибкое тело. Он упал, выставив перед собой огниво, как последнюю защиту. Огромная кошка развернулась и, не обращая внимания на конское ржание, двинулась к Алану. Тот пятился к пещере, не выпуская зверя из виду. Леопард сделал ещё шаг и сжался, готовясь к прыжку. Забил копытами Караш, новый камнепад зашуршал за спиной. И вдруг — грохот выстрела оглушил на миг, заставив эхо метаться меж равнодушных холодных скал. В то же мгновение леопард взвился в воздух, упал на Алана, подмял его под себя. И наступила темнота.

 

* * *

 

Алан поёжился от утреннего холода и открыл глаза. Он лежал в пещере — в том самом углублении, которое расчистил для ночёвки. Его немудрёный скарб был аккуратно сложен рядом — кремень, кресало, кожаный аркан…

Чей-то голос вдруг раздался неподалёку. Алан не понял ни слова, попытался встать и сморщился от боли: к ноющей ране на голове добавились глубокие порезы на груди — следы от когтей леопарда.

И снова те же слова на чужом языке… Алан с трудом приподнялся и разглядел незнакомца — мужчину лет тридцати, который сидел в глубине пещеры.

— А по-турецки говоришь? — спросил тот.

Алан кивнул. Этот язык был ему знаком. Заезжие турецкие муллы приходили в их аул — звали в свою веру…

— Ты кто? — вызывающим тоном поинтересовался юноша и невольно вздрогнул, разглядев на бородатом лице повязку, закрывавшую один глаз. — Ты… одноглазый Иныж?!

— Иныж? — удивился незнакомец, — А хоть бы и так. Пускай будет Иныж. Теперь скажи, кто ты сам и куда идёшь?

Алан молчал, бросая исподлобья быстрые внимательные взгляды. От его глаз не укрылось богатое снаряжение: черкеска кабардинского покроя, шапка из шкуры ягнёнка и красные сафьянные чувяки, обшитые серебряным галуном… Расчехлённая кремнёвая винтовка со стволом дамасской стали небрежно лежала рядом. В руках мужчина держал пистолет.

— Хочешь молчать — воля твоя, — задумчиво протянул Иныж. — Только вот положение у тебя незавидное. Оружия нет, еды нет. На отшельника ты не похож — значит, попал в беду.

Снаружи донеслось конское ржание. Алан встрепенулся, кинул затравленный взгляд в сторону выхода.

— Я тебя не держу, — махнул рукой мужчина. — Хочешь пропадать — ступай.

Он усмехнулся, отложил пистолет и принялся набивать трубку с длинным изогнутым чубуком.

Алан выбрался из пещеры и сощурился от яркого света. Над горами всходило Солнце. В низинах ещё клубился туман, разбавленный ночной мглой, но снеговые вершины уже искрились и сверкали в свете нового дня. Стадо туров спешило на водопой, преодолевая крутую скальную стену на дальнем склоне. Высоко в густо-синем небе одинокая птица начинала свою утреннюю песнь.

У Алана закружилась голова от этого бесконечного пространства; от пьянящего воздуха, полного утренней свежести; от пронзительного чувства свободы и от того, что он молод и всё ещё жив, а значит, будут и другие такие же рассветы, и высокое небо над головой, и утренний иней на серых, опалённых светом камнях…

Он вернулся в пещеру и сел, насупившись, напротив незнакомца.

— Уже вернулся? — хитро прищурился тот.

— Где зверь? — вместо ответа спросил Алан.

— Леопард? Убежал, — с некоторой досадой проговорил Иныж. — Похоже, я промахнулся.

Помолчали. Каждый думал о своём. Утренний ветер теребил ворс на шапке незнакомца, разносил по пещере терпкий табачный дым.

— Ты спас меня, — наконец проговорил Алан. Кинул быстрый взгляд, а после продолжил:

— По обычаям я должен отплатить за спасение, но… у меня ничего нет, — юноша тщательно подбирал слова, — Говори, что тебе нужно — сделаю всё, что скажешь, если это в моих силах.

— Покажи путь на другую сторону гор, — немедленно отвечал Иныж. — Я кабардинский князь, я плохо знаю те места. Ты же по виду и повадкам из племени убыхов либо абазин, а значит, должен знать южные склоны… Проведи меня к морю, в долину Лиеш — тогда будем в расчёте!

Снова наступила тишина. Где-то далеко зашуршал камнепад. Орёл прокричал в вышине.

— Хорошо, — произнёс Алан. — Клянусь могилой отца, я помогу тебе дойти до моря. И ещё — ты мне как брат теперь… даю слово защищать тебя, что бы ни случилось!

Они встали и скрепили договор рукопожатием. В этот миг послышались далёкие раскаты грома. Кабардинец выглянул наружу, потёр густую чёрную бороду и перевёл на Алана взгляд единственного немигающего глаза. Юноша запрокинул голову — небо было безоблачным и девственно чистым. Шумел ветер, хрустели камни под ногами. И вдруг — тот же самый гул… Алан резко повернулся в направлении звука, его лицо исказила гримаса ненависти. Сомнений не оставалось — за дальним лесом шёл бой.

 

* * *

 

Всё утро и большую часть дня они двигались на юг. Близкое сражение отняло возможность проехать лесом — удобными тропами через хоженые перевалы. Оставался путь «в лоб» — напрямую через Главный Кавказский хребет.

— Там, в лесу, абадзехские аулы, — мрачно пояснил Алан. — Царские солдаты стреляют из пушек — черкесы уходят в горы. Они сейчас злые. Увидят незнакомого богатого черкеса — захотят его лошадь и снаряжение. Лучше их не встречать…

Иныж криво усмехнулся и ничего не ответил.

После полудня подошли к склонам, отвесно уходящим вверх к снеговому перевалу. Здесь, перед началом подъёма, Алан устроил привал. Иныж достал из саквы пару чуреков, немного вяленой баранины и поделился с юношей.

Покончив с едой, сидели в тени скального козырька и рассматривали облака, тянувшиеся к перевалу бесконечной белесой чередой.

— В два дня дойдём до моря? — задал вопрос кабардинец.

— За два не дойдём, — ответил Алан. — Даже Сатеней Гуаша понадобилось целых три, когда она остановила Солнце!

— Это плохо. Нужно бы за два, — нахмурился Иныж. — А кто такая Сатеней? Расскажи…

— Сатеней — мать нартов, наших предков-богатырей! Однажды ей не хватило дня, чтобы закончить работу, и она попросила Солнце не уходить с неба… Странно, что не знаешь сказаний! — Алан не скрывал удивления. — Видать, кабардинцы меньше нашего чтут старые песни.

— Остановила Солнце, говоришь? Так попроси её о помощи, — словно в шутку предложил Иныж.

— Нельзя! Не стану тревожить её таким пустяком! Обещаю, что ровно в три дня сам доведу тебя до моря…

Парень вскочил на ноги, подозвал Караша и стал подниматься вверх по склону, зорко выискивая трещины и уступы, обозначавшие едва заметную туриную тропу. Солнце нещадно палило голову, конь сипло дышал позади, мерно постукивал посох кабардинца, след в след шедшего за Аланом.

На середине подъёма начинался ледник. Юноша остановился, задумчиво рассматривая близкий уже перевал.

— Пойдём в обход, — наконец объявил он. — Напрямую опасно — лошади не пройдут.

— Не нужно в обход, — возразил подошедший Иныж. — Полдня потеряем… Неужели ты испугался, Алан? Какой же ты после этого абрек?

Кабардинец прищурился, внимательно глядя на парня. Тот вспыхнул, сжал кулаки и несколько секунд не мог вымолвить ни слова. Потом скрипнул зубами и молча двинулся на ледник.

Следующий час они карабкались вверх, поминутно останавливались, подгоняли лошадей. Иной раз приходилось чуть не руками выставлять копыта на единственно верное место. Караш хрипел, лошадь кабардинца кусалась и отчаянно раздувала ноздри. На коротком привале Алан размочил немного пороху и смазал этим составом веки, чтобы защитить глаза от слепящей снежной белизны.

Солнце почти коснулось горизонта, когда они, наконец, приблизились к перевалу. Оставался последний переход по узкому — шириной в ладонь — скользкому скальному уступу.

Первым пустили Караша. Он помедлил немного, а после, подгоняемый Аланом, неохотно преодолел скалу. Иныж со своей лошадью шёл следом. Они добрались до середины, а затем лошадь встала, отказываясь сделать последние несколько шагов. Кабардинец склонился к уху и ласково увещевал её. Та мотала мордой; глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.

— Иди назад! — закричал Алан. — Она не сможет там долго стоять…

Но было поздно. Лошадь неловко переставила дрожащие ноги, одно из копыт скользнуло со скалы — животное потеряло равновесие и с отчаянным храпом сорвалось вниз. Иныж вскрикнул, узду вырвало у него из рук. Лошадь покатилась по отвесному ледяному склону и в считанные секунды исчезла из виду, унося за собой в глубокую расщелину все припасы и бурку кабардинца.

 

* * *

 

— Говоришь, не поспеем в два дня? Что ж, соглашусь, пожалуй, на три.

Потрескивал хворост в костре, ночные тени метались по серым, покрытым лишайником камням.

— Нужно поспеть, — тихим голосом продолжил мужчина, — много жизней зависит от этого…

— Я уже дал слово, — твёрдо ответил Алан. — А что там, на побережье? Зачем ты так спешишь туда?

— Прости, этого я не могу сказать. Но обещаю, ты первый увидишь всё своими глазами.

Долго молчали, наблюдая за тем, как меняется цвет пламени в костре.

Огонь догорел, взамен него над восточными вершинами поднялась луна. Холодный воздух с ледника выдувал тепло из-под черкески, не позволял сомкнуть глаз.

— Расскажи про Сатеней, — попросил вдруг Иныж.

— Про неё не буду, — качнул головой Алан. — Расскажу историю, которую мне поведал старый Бинал. Сказание про древний народ — тех, кто был до черкесов и до нартов.

Он выпрямился, провёл рукой по шершавому влажному камню.

— Знаешь, что это за место?

Кабардинец промолчал, и тогда юноша продолжил:

— Эти камни сложены не просто так. Сегодня они спасают от холода нас, а когда-то защищали древний народ — ацанов. Эта изгородь из камней — ацангуара — их жилище.

— Куда же они подевались? — поинтересовался Иныж.

— Ацаны были гордые, но простодушные. Они приютили чужака, который обманом проник в их землю. И вот, когда ацаны приняли его как своего, с неба вдруг посыпался огненный снег. Он спалил всё вокруг — так закончилась история целого народа. Остались одни камни…

Ближе к рассвету холод стал нестерпимым. Луна висела высоко, ярко освещая покрытое снегом пространство, и Алан решил рискнуть.

— Пойдём сейчас, — сказал он. — До света сделаем хороший переход и к утру как раз доберёмся до спуска.

Перед выходом юноша возложил на обтёсанную каменную плиту ножны от кинжала.

— Горному духу, — пояснил он. — Ты тоже оставь что-нибудь…

Вступили в цирк, заключённый меж нескольких остроконечных вершин, и двинулись к седловине, с южной стороны подпиравшей горный массив. Смёрзшийся снег хрустел под ногами, ветер выдувал влагу из глаз. Лунный свет искажал пространство, и казалось, будто весь мир — это покрытая льдом котловина, бесконечный переход из ниоткуда в ничто.

Но всему приходит конец. Луна скатилась за горизонт, и восток полыхнул алым светом. В первых лучах нового утра путники подошли к краю плато. Впереди простирались южные склоны. Крутой спуск вёл вниз, на покрытые зеленью высокогорные луга. По сторонам виднелись отроги, плавно уходящие вдаль. Зелень трав переходила в густые леса, и где-то там, у самого горизонта, туманной бледно-синей полосой мерещилось Чёрное море.

— К обеду будем в посёлке старого Бинала, — объявил юноша. — Он мой аталык — взял меня ребёнком на воспитание.

— То есть украл, — уточнил кабардинец.

— Взял на воспитание. И так породнился с моей семьёй, — хмуро подчеркнул Алан. — Родители только портят детей. Мужчина должен воспитываться по-мужски. У вас, кабардинцев, как я слышал, тоже так.

Он хлопнул коня по спине. Тот проворно двинулся вниз, пробивая подковами наст, приседая и лавируя между выступающими валунами.

— Делай как я, — закричал Алан, а потом схватил посох и заскользил вслед за конём вниз по склону, зарубаясь острым концом палки, притормаживая ступнями и балансируя всем телом.

Вскоре он был далеко внизу. Иныж чуть помедлил, а затем последовал за Аланом. В несколько минут они сбросили высоту и добрались до сухой земли. Вокруг нежно зеленела трава — полоска весны, зажатая меж вечными снегами и летним зноем низин. Родник, пробиваясь из-под края льда, шумным водопадом срывался вниз со скального уступа. В косых утренних лучах его брызги переливались радужными цветами.

— Сделаем привал, — предложил Иныж, — коню нужен отдых, да и сам ты выглядишь неважно — кровь до сих пор сочится из ран…

Они напились из водопада и наполнили водой козий тулук. Кабардинец извлёк откуда-то сухой чурек и разломил его на две части.

— Невеста-то у тебя есть? — вдруг спросил он.

Алан покраснел и отвёл глаза.

— Вижу, что есть, — добродушно усмехнулся Иныж. — Как зовут её?

— Айшет, — ответил парень. — Я ещё не знаю наверняка…

— Отчего же не знаешь? — допытывался кабардинец. — Ты не нравишься ей?

— Нравлюсь, пожалуй, — пробормотал юноша, — вот только она… не такая как все.

— Не такая?

Но Алан уже вскочил на ноги.

— Вперёд! — закричал он. — Не время сидеть! Скоро доберёмся до посёлка — там тебе будет лошадь. Отдохнём и завтра к вечеру доскачем до моря!

У Алана заметно прибавилось сил. Утихла пульсирующая боль в затылке, раны от когтей леопарда перестали ныть, и даже желудок больше не подавал признаков голода.

— Уже близко, вон за той рощей! — радостно приговаривал парень. — Надо ехать вперёд, предупредить своих, чтобы не приняли за врага.

Он вскочил в седло и поскакал по утренней росе — со свистом и криком, вверх и вниз по склонам, через горное криволесье… Совсем скоро он увидит Айшет! Ещё один поворот, последний подъём, и… в нос ударил запах гари. Обгорелые куски дерева дымились на том месте, где недавно стояла кунацкая — та, где праздновали Сатеней махуэ. Алан осадил коня, принялся судорожно вертеть головой. За деревьями виднелся второй обгорелый остов. И ещё один. Десяток хижин вместе с пристройками для скота — всё было сожжено дотла. Пустота. Ни людей, ни животных.

Юноша спешился, приблизился к потрескивающим углям, сел на землю. Он не слышал, как подошёл Иныж. Лишь звук далёкого шичепшина всё звучал и звучал в голове.

 

* * *

 

— Нашёл что-нибудь? — поинтересовался Иныж.

Он сидел на пригорке подле кучи пепла и палочкой выводил какие-то знаки в остывающей золе.

Алан промолчал, продолжая бесцельно бродить по траве: от кострища к кострищу, после к телам, сложенным в яме, и обратно — опустив голову, не произнося ни слова. Вдруг он замер на секунду, склонился к земле, провёл по ней рукой. Резко встал и подошёл к кабардинцу.

— Я обещал довести тебя до моря, — на этот раз в голосе юноши звучала дамасская сталь. — Я обещал и сдержу слово… но прошу, дай мне один час! Я разобрал следы, и знаю теперь, что произошло. Здесь были черкесы с северных склонов. Солдаты разорили их аулы, поэтому черкесы пришли сюда… Есть старая канла — кровная месть между нашими племенами, и эти шакалы воспользовались случаем, когда молодых мужчин не было дома… Я знаю, где их подстеречь. Я обязан забрать хотя бы одну жизнь!

— Полагаю, ты не примешь отказ, — криво усмехнулся Иныж. — Что ж, мой кинжал и винтовка к твоим услугам.

Минуту спустя Алан скакал во весь опор. Через заросли рододендрона, вверх по скалам и снова вниз — туда, где каменистый отрог нависал над арбяной дорогой, идущей по кромке густого леса.

Вскоре он был на месте. Спрыгнул с обессилевшего коня и метнулся сквозь заросли высокой травы. Осторожно раздвинул стебли и замер, пытаясь унять дыхание. Потом расчехлил винтовку, установил на присошку и сменил порох на полке. После залёг в траве и застыл, весь превратившись в слух. Он играл здесь в детстве и знал каждую кочку, каждый изгиб тропы. Он был уверен — враги проедут именно тут! Совсем скоро…

Время будто остановилось. Как быть, если он всё же ошибся? Отложить месть на потом? Отвести кабардинца и вернуться с подмогой? Слишком много смертей. Вначале отряд, попавший в засаду — по его, Алана, вине! Теперь гибель старого Бинала. И пропажа Айшет… Её не было среди трупов. Сколько лет прошло с тех пор, как они бегали тут наперегонки…

Внезапно он услышал голоса, следом долетел стук копыт. Двое всадников показались из леса и теперь приближались к Алану. Юноша крепче обхватил приклад винтовки. Он сдержал дыхание, всматриваясь в лица черкесов, и узнал в них врагов.

Всадники ехали не торопясь и вели на поводу третью лошадь с поклажей. Алан дал им поравняться с собой, встал во весь рост и громко окликнул незнакомцев. Те развернулись, выхватывая ружья… Алан поднял винтовку и нажал на спуск, целя в голову ближнему всаднику. Грохнул выстрел — черкес замертво упал на землю. Алан отбросил ставшее бесполезным ружьё и прыгнул на дорогу. В этот момент второй всадник спустил курок. Пуля ударила в плечо и прошла навылет. Алан, невзирая на боль, схватил кинжал и со страшным криком бросился на врага. Тот щёлкнул плетью и, выкрикивая проклятия, поскакал прочь. Вскоре конский топот затих вдали. Алан схватился за раненое плечо, без сил опустился на землю.

— Сделано, — вымолвил он.

Потом лёг на траву, густо политую кровью, и закрыл глаза. Теперь можно было не спешить. Он отомстил, исполнил закон гор. Оставался ещё кабардинец, которого нужно вести к морю… Что ж, смерть — достойная причина, избавляющая от этих хлопот.

Он улыбнулся, чувствуя, как вибрируют в голове невидимые струны, рождая давно забытый щемящий мотив — всё громче, всё ближе… и вдруг гармонию звуков нарушил странный шорох. Тьма ненадолго отступила. Юноша вскинулся, крепко сжимая кинжал — его враг с пробитой головой лежал рядом. Тогда Алан с трудом поднялся на ноги, затуманенным взглядом обшаривая кромку леса; и заметил, как шевельнулся мешок на спине лошади с поклажей.

Алан кое-как заткнул рану на плече, и на ватных ногах двинулся к лошади. Та отпрянула, испуганно озираясь по сторонам. Он замер на месте, а потом, собрав остаток сил, прыгнул вперёд, ухватился за мешок и стащил его с седла. Немеющими пальцами, срывая ногти, распустил тугой узел… повалился на траву, наблюдая за тем, как выбирается из мешка и смотрит на него испуганными глазами…

— Айшет, — прошептал он, теряя сознание.

 

* * *

 

В то утро он убежал из посёлка и провёл день, выслеживая туров. Старый Бинал часто показывал, как находить следы на влажной земле, замечать сломанные ветки и примятую траву. Алан пропускал всё это мимо ушей, но теперь ему страшно хотелось добыть зверя, ведь аталык подарил настоящий кинжал! Мальчишка ни на миг не выпускал его из рук.

Уже больше часа сидел он в засаде, наблюдая за кромкой леса, возле которой приметил свежий след. В животе урчало, губы пересохли от жажды, но он не двигался с места. Вдруг кусты шевельнулись. Алан поднял винтовку и… на дорогу из леса вышла девчонка! Он вскочил на ноги и отбросил палку, изображавшую ружьё.

— Ты что здесь делаешь? — он покраснел от досады. — Я охочусь, а ты мешаешь! Уходи прочь!

Девочка промолчала и лишь улыбнулась в ответ. Она приблизилась к Алану и протянула тулук с водой.

— Ты — Айшет, да? — он уже успокоился. — Я выслеживаю тура. Если повезёт, и адомбея добуду. А ты?

Айшет не ответила, присела рядом.

— Толку от тебя… — буркнул Алан, — всё время молчишь. Ни поиграть, ни поговорить… Глупая!

Он улёгся на спину и принялся смотреть в небо, по которому плыли облака. Глаза его вскоре закрылись, но облака продолжили свой неспешный ход. А потом Алан увидел, что это не облака, а рогатые туры — бегут себе по небу. Он хотел броситься следом, но внезапно понял, что слышит чей-то голос. Слов не было — просто мысли; и мысли эти были не его, а Айшет — это она показывала небесных зверей. Алан вгляделся внимательней, и осознал, что это не туры, а всего лишь домашние козы, которых гоняли по этой тропе. Ему стало стыдно из-за своей ошибки. Алан рассердился и проснулся — Айшет сидела рядом и улыбалась доброй застенчивой улыбкой, а по тропе с топотом приближалось стадо коз. Что-то было не так в этом звуке… Топот… цокот подков… «Вернись! Не уходи! Сейчас не время — ведь ты дал слово…» Алан затряс головой. Проснуться… проснуться ещё раз! Он громко застонал, вздрогнул всем телом, сбрасывая оцепенение, и рывком сел. Айшет была рядом и держала его за руку. Её озабоченное лицо, заплаканные глаза… Алан протянул окровавленную ладонь, и вдруг понял, что лошадиный топот никуда не исчез! Юноша сжал зубы, попытался встать — в глазах потемнело. Затуманенным сознанием он снова уловил безмолвную речь Айшет: «Не тревожься! Это свои. Сид-ипа с людьми скачет из Кбаадэ…»

Алан откинулся на спину, устремив взгляд вверх — на небо, по которому плыли неспешные облака. Он не слышал, как подъехали и спешились всадники, как отнесли его к роднику, и как колдовала над его ранами Айшет.

 

* * *

 

— Старый Бинал был хорошим воином.

Алан полулежал на траве. Рядом шумел родник. Лучи заходящего солнца пробивались сквозь густую листву, искрились в брызгах воды, солнечными зайчиками скакали по утомлённому лицу Айшет, её длинным чёрным волосам. Рядом стоял младший Сид-ипа — рыжий и рябой, с жидкой клочковатой бородой и мутным водянистыми глазами.

— Мы отвезём тело в Кбаадэ, и наши женщины оплачут его смерть, — продолжил он.

Алан опустил веки, вновь поднял и пошевелил рукой. Плечо отозвалось болью, но пальцы слушались, и кровь больше не хлестала весенним ручьём.

— Где мы? — юноша попытался сесть.

— В лесу, — простодушно ответил Сид. — Эта девушка привела нас сюда. Она настоящая гаким — залечила твою рану, а ведь ты едва дышал… Уж не Айшет ли это? У нас в ауле наслышаны о её красоте и целительском даре!

Алан кивнул и бросил на Айшет благодарный взгляд. Вдруг тревожная мысль пронеслась в голове.

— Где Иныж? Он был со мной…

— Какой Иныж? — нахмурился Сид. — Ты про того бешеного пса, которого мы нашли в посёлке? Мы спрашивали кто он такой, но этот черкес не понимает наш язык. Добром предлагали ехать с нами, но он выхватил пистолет и ранил одного из слуг.

— И что потом? — хрипло проговорил Алан.

— Его связали и увезли в Кбаадэ — мой отец скажет, что делать дальше. Я же задержался, поехал по следам и нашёл вас тут. Вижу, ты уже свершил канлу. Что ж, остальное решит суд по адату. Мы созовём старейшин и взыщем с северных черкесов…

Алан несколько раз глубоко вздохнул, сжал зубы и поднялся на ноги. Всё поплыло перед глазами — озабоченное лицо Айшет, глуповатая улыбка Сида, бурые пятна крови на траве…

— Где… мой конь? — прошептал парень. — Я должен ехать. Иныж… я обещал…

Спустя час они покинули лес и оказались в ущелье, протянувшемся между отрогами главного хребта. Караш шёл средним шагом. Сид со слугами ехал рядом, ведя на поводу двух лошадей. На одной сидела Айшет, на другой покоилось тело Бинала. Солнце закатилось за западные склоны, подсветив напоследок далёкую вершину седого Фишта. Порывы ветра проносились по ущелью, холодили рану на плече.

Миновали несколько больших круглых озёр и вскоре приблизились к отвесному обрыву, с края которого шумным потоком срывалась Бзерпия. Здесь, у водопада, Сид осадил коня, приблизился к Алану и окинул его задумчивым взглядом.

— Ты не можешь ехать, — объявил он. — Конь валится с ног, и сам ты едва в сознании. Сделаем привал и переночуем тут.

Алан не в силах был возражать. Он сполз с седла и вытянулся на траве. Сидовы слуги уложили тело Бинала на пригорке, сами отошли к груде валунов и там устроили стоянку. Черкесы закутались в бурки и улеглись на земле, используя для ночёвки — кто камень, кто кочку, а кто и лошадиное седло.

Алан хотел взглянуть на Айшет, но глаза против воли закрылись, и он понял, что вновь смотрит на облака. Всё было залито ярким светом. Поодаль на возвышении парень заметил своего аталыка — старого Бинала. Тот стоял, запрокинув голову. Затем обернулся и вытянул сухую морщинистую ладонь. «Смотри, — проговорил старик, — Солнце не уходит с неба. Но после третьего дня оно зайдёт навсегда. Торопись, Алан».

Юноша открыл глаза, снова закрыл. Грань между сновидением и явью была столь неощутимой, что какое-то время ему казалось — Бинал рядом, он не умер и сейчас продолжит рассказ о Солнце и о Сатеней Гуаша… Вдруг девичья ладонь коснулась его руки, и он услышал безмолвную речь: «Я здесь, с тобой. И… не ошибись, Алан. Ты слишком доверчив…»

Казалось, Айшет не закончила мысль, но он уже не слушал. «Иныж», — вспыхнуло в мозгу. Алан сбросил сонное оцепенение и вскочил на ноги.

— Я еду прямо сейчас, — крикнул он проснувшемуся Сиду. — Нельзя ждать! Надо догнать твоих людей, пока кабардинца не довезли до Кбаадэ. Слышал, твой отец скор на расправу… Прошу, дай мне свежую лошадь!

— Поступай как хочешь, — проворчал Сид. — Хаджи-Даур выслушает тебя — ты ему не чужой. Я же поеду на рассвете.

Алан вскочил в седло и кинул взгляд на Айшет. Та привычно молчала, кутаясь в шерстяную накидку. Потом вдруг посмотрела прямо в глаза и чуть заметно кивнула. «Будь осторожен», — казалось, говорил её взгляд.

Он хлопнул плетью и направил лошадь по едва заметной тропе, змеящейся вниз по крутому склону: через осыпи и камни, сквозь густой лес — туда, где течёт бурная Мзымта и где стоит испокон веков аул Кбаадэ.

Он загнал лошадь и изорвал платье об острые колючки и ветки кустов. Уже потянуло дымом от очагов и показались первые хижины, когда впереди наконец мелькнули силуэты всадников, среди которых Алан заметил фигуру кабардинца.

 

* * *

 

— Прикубанские черкесы нечасто захаживают в наши места!

Потрескивали угли в очаге, тревожные тени метались по углам просторной кунацкой. Хаджи-Даур — старший в роду Сид-ипа — с чалмой на голове, в богато расшитой черкеске и кожаных ноговицах сидел подле огня, скрестив по-турецки ноги и искривив в подобии улыбки пухлые чувственные губы.

— Кабардинский абрек — дорогой гость в моём доме, — вкрадчивым голосом продолжил он. — Прошу, расскажи о себе — кто ты и откуда.

— Я — Иныж, — спокойным голосом ответил кабардинец.

Он восседал на почётном месте рядом с огнём. Перед ним на низком деревянном столике были расставлены кушанья: баранина разных видов, каймак, курятина, острые подливы и мёд. Алан, успевший переменить изодранную одежду, сидел рядом.

— Когда генерал Ермолов захватил Кабарду, я со своими людьми ушёл в горы и стал абреком, — продолжил Иныж. — Теперь я еду к побережью, и этот храбрый юноша согласился меня сопровождать.

Хаджи-Даур задумчиво пригладил бороду.

— Ходят слухи, что мы, медовеевцы, — жители здешних аулов — слывём на северных склонах отъявленными разбойниками, — тихим голосом проговорил он. — Что ж, отчасти это так…

Он замолчал и отпил из ковша говяжьего отвару, а после продолжил:

— Видишь ли, я могу простить, если кто-то сгоряча ранит моего слугу. Но мы в Кбаадэ не выносим, когда открыто лгут… впрочем, это ведь не относится к тебе, уважаемый гость?

Хозяин широко улыбался, но его глаза смотрели холодно и пронзительно из-под густых чёрных бровей.

— Да позволено мне будет сказать, — прочистил горло Алан, — я знаю этого человека, он мне как брат…

— Я всегда уважал твоего аталыка, — резко перебил Хаджи-Даур, — и я верю тебе, Алан… но хочу услышать, что скажет гость!

Юноша замолчал и потупил глаза. Мертвенная бледность разлилась по лицу — сказывалась потеря крови и безумная ночная скачка по осыпям и скалам. В ушах стучало, и он не сразу разобрал слова кабардинца.

— Я еду на побережье с тайным поручением от знатной черкесской семьи, — поколебавшись, объявил Иныж. — Я не вправе до поры раскрывать свою цель, но готов щедро наградить тех, кто возьмётся помочь мне в этом деле. На обратном пути я снова проеду здесь, и тогда деньги будут при мне.

Воцарилась тишина. Скрипнула дверь в соседней хижине. Залаяла собака вдалеке.

— Ты говоришь интересные вещи, — протянул Хаджи-Даур, — и делаешь разумные предложения, вот только… цену назначу я сам!

Он встал и выглянул за дверь, потом вернулся и протянул к огню узловатые пальцы.

— Приехал мой сын. Привёз Айшет и тело старика, — хозяин обратил взгляд на Алана и многозначительно ухмыльнулся. — Алан, эта девушка — племянница Бинала, а значит, она из твоей семьи. Больше никого не осталось в живых, поэтому теперь ты решаешь её судьбу… Слушай же — я хочу взять Айшет третьей женой! Соглашайся, и я помогу вам с припасами и лошадьми.

 

* * *

 

Заря выкрасила розовым цветом остроконечные вершины, кольцом опоясавшие посёлок. Рассвет третьего дня стремительно отпылал, и над горами вспыхнуло Солнце. Туман, подсвеченный его косыми лучами, клубился над Мзымтой, скрывал бурное течение, водовороты и острые камни на дне.

Проехали подвесной мост, устроенный из жердей и виноградной лозы. Дорога шла по ущелью вдоль реки. Густой лес, росший по склонам, перемежался возделанными кусками земли. Ближе к посёлку Чвижепсе начались фруктовые сады. Миновали ещё один мост и остановились на поляне у родника, бьющего из-под земли. Здесь младший Сид-ипа простился с Аланом и повернул назад в Кбаадэ.

— Ждём вас на обратном пути! Будете дорогими гостями на свадьбе моего отца…

Сид исчез за деревьями.

— Вперёд, — сквозь зубы процедил Алан.

Он со всей силы хлопнул плетью. Караш захрапел, дрожь прошла по его телу… внезапно кабардинец перехватил повод, не дав коню сделать и шага.

— Постой, Алан, — проговорил Иныж. — Надо поговорить.

— Едем, — не глядя на него повторил юноша. — Нужно спешить. До моря неблизкий путь, а я обещал уложиться в три дня…

— Выслушай меня, — не отпускал повод Иныж.

— Пусти! — закричал Алан. — Скачем к морю, иначе я за себя не в ответе!

Он поднял плеть и кинул на кабардинца яростный взгляд. Тот не отвёл глаз и не разжал ладонь.

— Прошу, выслушай, — негромко повторил он.

— Ей так будет лучше… — прошептал Алан. — И… ты не вправе судить меня за принятое решение!

Он отвернулся, опустил плеть.

— Хаджи-Даур — богатый человек, а у меня нет ничего…

— Знаешь, — проговорил Иныж, — мы не раз уже выручали друг друга… и, похоже, сейчас мой черёд! Просто скажи, хочешь ли ты быть с нею?

Алан вздрогнул и едва заметно кивнул.

— Слушай же, — с жаром заговорил кабардинец, — мы расстались с Хаджи-Дауром большими друзьями, и никто не ждёт от нас дерзости и обмана. Вернёмся в Кбаадэ — я уверен, ты знаешь тайные тропы! Едем назад, силой заберём Айшет, и будь что будет… Когда доберёмся до моря, я обещаю устроить вашу судьбу!

Он отпустил повод и направил своего коня в сторону посёлка, не глядя более на Алана и не дожидаясь, что тот скажет в ответ. Юноша помедлил немного, потом тряхнул головой и двинулся следом.

Окольными путями они переправились через Мзымту, и спустя час звериными тропами подобрались к дому Хаджи-Даура.

— Теперь сделаем тревогу, — прошептал Иныж. — Твой конь быстрее моей медовеевской лошади… Скачи что есть сил — остальное за мной!

Он поднял пистолет, направил его в небо и спустил курок. В тот же миг залаяли собаки, люди повыбегали из домов — кто-то заряжал ружьё, кто-то седлал коня.

Алан пустил Караша галопом — по краю посёлка, не приближаясь к хижинам, но дав возможность погоне обнаружить себя. Он миновал последние дома и понёсся стремительной тенью вдоль Мзымты — вверх по течению, увлекая преследователей в противоположную сторону от моря. Далеко опередив погоню, он выскочил на речную гальку и промчался по кромке воды, не оставляя следов, а затем рванул прочь от реки, сквозь лесную чащу, вверх по склону — мимо развалин старой византийской крепости Ачипсе, туда, где между колючками и кустами шла едва заметная тропа, широкой петлёй огибавшая посёлок и ведущая назад к побережью. Раз или два вдалеке слышались голоса — он лишь пригибался в седле, уклоняясь от низких веток, летящих в лицо.

Вскоре звуки погони затихли. Склон стал круче, и Алан пустил коня шагом. Солнце миновало зенит, когда он, наконец, приблизился к условленному месту — высоким скалам, обступившим узкий речной каньон. Там он остановился, озираясь по сторонам, и вдруг заметил движение среди ветвей. Через минуту на тропе показалась лошадь Иныжа. Алан напряжённо вглядывался в заросли и… позади кабардинца мелькнула ещё одна лошадь! В седле виднелся знакомый силуэт в синем девичьем бешмете и шёлковых шароварах.

 

* * *

 

Остаток дня они двигались сквозь лесную чащу, окольными тропами через холмистые предгорья приближаясь к долине Лиеш. Обогнули несколько аулов и миновали широкую засеку из поваленных деревьев.

— Берег уже близко, — заметил Алан. — Видать, царские войска появились и в этих местах. Завалы останавливают их, не дают подвезти пушки и провиант.

Иныж не отвечал, кидая хмурые взгляды на срубленные вековые стволы, скреплённые камнями и глиной.

Ближе к вечеру холмы сошли на нет. Впереди показалась зелёная долина с лентой Мзымты, разлившейся широко и изрядно замедлившей ход. В лицо дохнуло влагой. Порыв ветра принёс запах водорослей и моря.

Однако, сколько путники ни подгоняли лошадей, до берега оставался ещё добрый десяток вёрст. Солнце склонилось к горизонту, когда сзади послышался топот копыт. Несколько всадников показалось из леса. С гиканьем и криками они пустились галопом, стремительно сокращая расстояние.

Алан оглянулся и побледнел.

— Погоня! — крикнул он. — Скачите вперёд, я задержу их.

Юноша вскинул двустволку, подаренную Хаджи-Дауром, прицелился и дважды спустил курок. Строй преследователей смешался — две лошади упали, поражённые пулями Алана. Их всадники с криками попадали на землю.

Парень пустился прочь, на ходу заряжая ружьё. Тем временем Иныж сменил его, разрядив в преследователей свою винтовку и пистолет.

— Надеюсь, ты знаешь, куда ведёшь нас, — прокричал Алан, — Иначе нам не сдобровать!

Иныж усмехнулся, осадил лошадь и выпустил новую пулю — один из черкесов упал с лошади и остался лежать на траве.

Конь вынес Алана на пригорок, вдали блеснула полоска моря. Солнце почти коснулось воды — казалось, несколько минут, и оно исчезнет навсегда. Вдруг девичьи пальцы тронули плечо. Окружающие звуки на мгновение стихли, и в наступившем безмолвии юноша услышал мысли Айшет: «Не беспокойся, мы успеем. Главное — выбери свой путь…»

Он развернулся, поднял ружьё, выцеливая врага, и внезапно понял, что преследователи остановились, поворотили коней и отступают назад в лес. В тот же миг из-за спины донеслись голоса и стук подков — незнакомые всадники числом более сотни пронеслись мимо, отгоняя медовеевских черкесов. Несколько человек спрыгнули с сёдел и подбежали к кабардинцу. Тот спешился, шагнул им навстречу… Нездешние лица… звуки чужой речи…

— Иван Фёдорович! Как же вы… Уже не чаяли вас дождаться…

Иныж обнимался с подбежавшими людьми. На его загорелом обветренном лице расплылась широкая улыбка. Он кинул взгляд на Алана, кивнул ему и что-то сказал в толпу. Юноша не понимал ни слова, но он разглядел форму всадников, казацкие папахи на головах. За редколесьем мелькнули стены свежеотстроенного укрепления. Алан переводил взгляд с Иныжа на далёкие синие горы, потом на солнечный диск, висящий над морем…

— Иван Фёдорович, добро пожаловать на мыс Адлер!

Военный в офицерском чине подъехал к толпе. Иныж вытянулся, согнал улыбку с лица.

— Генерал, у меня срочное донесение от командующего кубанской линией, — отчеканил он. — Есть сведения, что убыхи с шапсугами собрались на реке Соча и со дня на день будут атаковать укрепление. Нужно усилить оборону!

Генерал обернулся и отдал несколько распоряжений.

— А кто эти юноша с девушкой? — он устремил взгляд на Алана. — Почему вы без сопровождения?

— Это и есть моё сопровождение, — ответил Иныж. — Третьего дня я с отрядом казаков выехал из Прочного Окопа. На Лабе мы столкнулись с черкесами, и проводник мой был убит. Я отослал казаков назад и на свой страх и риск продолжил рекогносцировку. В горах я встретил этого молодого черкеса, он очень помог мне… Прошу оказать ему радушный приём. Я собираюсь просить командующего направить этого юношу в военное училище — из него выйдет отличный офицер!

Иныж приблизился к Алану и заговорил по-турецки:

— Прости, Алан, похоже, тебе нет пути назад… Едем в укрепление. Так будет лучше — для тебя и твоей будущей жены!

 

* * *

 

Солнце коснулось горизонта и наполовину ушло в море, пустив по воде прощальную красную полосу. Порыв вечернего бриза принёс с гор запах цветущих трав и прохладу снежных вершин.

Поднялись на пригорок, с которого было рукой подать до укрепления. Алан ехал позади. Он придержал коня, окинув взглядом море и горы, подсвеченные последними лучами. Вдруг пальцы Айшет коснулись его руки. Он вздрогнул, обернулся и встретил спокойный уверенный взгляд девичьих глаз. В них была мудрость — принять неизбежное, и сила — поступить вопреки всему…

Он сжал её ладонь — крепко-крепко, а потом улыбнулся и повернул коня прочь от ненавистных стен, увлекая за собой лошадь Айшет.

Раздались крики. Оглянувшись, Алан заметил, как несколько человек подняли ружья, направив их ему в спину. Затем донёсся голос Иныжа. Тот отдал команду, и ружья промолчали.

Алан с Айшет скакали вдоль берега, удаляясь от крепости — наперегонки с Солнцем, почти ушедшим под воду. Отъехав на версту, переправились через речушку, за которой начинался лес. Въехали в чащу, и сумерки немедленно окружили их мечущимися тенями, криками вечерних птиц, шумом листьев в вышине. Вдруг какой-то всадник выскочил наперерез. Алан натянул поводья, кони столкнулись и захрапели, незнакомец вскрикнул и выхватил шашку. Алан потянул ружьё из чехла и замер, не в силах вымолвить ни слова… перед ним был брат, с которым расстались ночью на Лабе.

С минуту молчали, разглядывая друг друга хмурыми взглядами из-под низко надвинутых папах.

— Куда ты везёшь её? — спросил брат.

— Подальше отсюда, — проговорил Алан.

— А сам?

— Я дал слово защищать Иныжа… — прошептал юноша. — Прошу, помоги. Позаботься об Айшет!

— Я наслышан о ваших делах. Твой попутчик убил Хаджи-Даура, когда похищал девушку. Младший Сид-ипа не простит… Ей нельзя назад!

— Знаю, — ответил Алан.

Он повернулся и вытянул руку, указывая вдаль — туда, где солнечный диск только что пропал в морской черноте.

 

* * *

 

Первые выстрелы прогремели в полночь. Иныж с Аланом стояли на бруствере, вглядываясь в кромку леса. Вокруг сновали солдаты, готовясь отражать нападение.

— Ты волен был не возвращаться, — бросил Иныж.

— Я давал слово, — твёрдо ответил Алан.

Заговорили пушки. Залпы картечи рассеяли атакующих черкесов, отогнали их обратно в лес. В свете факелов было видно, как несколько тел остались лежать на земле — в одном из убитых Алан узнал своего брата.

Ни один мускул не дрогнул на лице юноши. Он повернул голову, пытаясь что-то разглядеть на пустынной поверхности моря. В свете луны вдруг мелькнул тёмный силуэт. Плоскодонная турецкая чектерма торопилась прочь от берега, разрезая водную гладь, унося вдаль драгоценный груз — черкесских красавиц, будущих наложниц в богатых гаремах…

«Гром победы, раздавайся!» — затянул кто-то из солдат.

Алан не слышал. В его голове одинокой струной звучали последние слова Айшет: «Прощай! Три дня подошли к концу, и мне пора уйти. Нынче мой черёд…»

«Веселися, храбрый Росс! Звучной славой украшайся…» — нестройный хор голосов подхватил старый екатерининский гимн, заставив эхо тревожно метаться меж крепостных стен.

Алан в последний раз глянул на горы, а затем незаметно спустился с бруствера. Он сжал в кулаке огниво и сделал шаг вглубь укрепления.

Со стороны леса донёсся шум — черкесы снова пошли в атаку. Алан замер на месте, обернулся, выискивая глазами Иныжа, которого поклялся защищать как родного брата. После бросил отчаянный взгляд вглубь двора — туда, где виднелась приоткрытая дверь порохового склада. Он закрыл глаза и на миг вообразил, будто не было ничего, а он лежит на берегу Лабы, раненный в стычке с казаками — истекает кровью и видит сон о празднике Сатеней махуэ, который теперь уже закончен навсегда…

Алан медлил, а одинокая струна всё настойчивей звучала в голове.

 

Звук шичепшина громче, быстрей ритм. Сказитель возвышает голос — скоро финал. Деяния старины, походы героев, история ацанов, черкесов и нартов — всё переплелось в этой песне… Но вот наступает конец, и Сатеней Гуаша покидает эту землю. Она вернётся — как знать, в этом или следующем мире. А пока — остаётся пепел, тихо летящий вниз. Сгоревшим снегом опускается он на разбитые камни, толстым слоем укутывает историю. И затихает. До будущих времён.