Время людей

Боль — это любовь. Лишь любя я могу жить.

Ласка ещё не жила. Она только молилась вот так и боялась, что начнёт жить. Хотя до сегодняшнего дня, дня похорон триумвиратора, страха не было, лишь стремление стать живой, полюбить кого-то из людей всем своим естеством. А сегодня её подарят, и она полюбит.

Она впервые оказалась в зале Триумвирата, самом огромном в пещерном городе. Здесь собрались все до единого люди, они гомонили, передвигались, и звуки просто ломались о звуки или тонули в нарядах из мягчайшей разноцветной кожи, в пышных причёсках женщин, в убранных в хвосты волосах мужчин. Единственными животными в почтенном собрании чистокровных людей были гвардейцы Триумвирата и три подарочных пета, одной из которых была Ласка.

К ним, трём лучшим в питомнике, никто не повернул головы. Люди смотрели лишь друг на друга, а ещё — на ярко освещённый электрическими лампами забальзамированный труп за столом триумвираторов. После избрания нового члена Триумвирата труп перенесут в склеп, усадят за иной стол вместе с прежними почившими правителями. Но пока он останется здесь. Их всегда трое. Всегда.

Заводчик, Вик из дома Щедрых Людей, впервые на памяти Ласки перестал следить за своими питомцами. Поэтому две петки, шедшие впереди Ласки, и посмели дотронуться друг до друга кончиками пальцев. Считали, что уже живут друг другом. Ласка презирала их, но не рассказывала никому. Всё равно когда петок подарят людям, они полюбят по-настоящему. Правда, перед тем, как обрести смысл жизни, им обеим придётся потерпеть. И Ласке тоже.

Боль — это любовь. Лишь любя я могу жить.

Мужчины тем временем усаживались за центральным каменным столом, а женщины, не имевшие права претендовать на должность триумвиратора, — за столами поменьше. Люди готовились принять угощение. Сегодня подавали петов, принадлежавших покойному правителю. Золотые блюда и подносы полнились подрумяненными окороками, копчёными рёбрышками, тушёными сердцами и лёгкими.

Обычно петов не ели, они считались домашними любимцами, роскошью, доступной лишь важнейшим представителям домов. Ласка всегда этим гордилась. Она не скот, не выращенный на ферме тучный веган, не знающий иных слов, кроме тех, что составляют его молитву: "Живя, я ем. Умирая, я даю пищу для жизни". Но поедание петов почившего триумвиратора — традиция.

Мужчинам подали блюда, и взгляд Ласки заметался между лицами людей, один из которых станет её хозяином, её любовью, её жизнью. Шестеро мужчин выглядели совсем старыми, вилки и ножи дрожали в их пальцах, ещё двое казались настолько юными, что их подбородки вместо щетины покрывал мягкий пушок. На них Ласка едва взглянула, вряд ли это будущие кандидаты. Среди оставшихся она с содроганием отметила тех, что выглядели некрасивыми или жестокими, зато один из молодых мужчин ей понравился. Голубоглазый, со светлыми вьющимися волосами, он сохранял на губах полуулыбку и тарелки касался бережно, почти нежно. Вот бы одна из трёх вещей бывшего триумвиратора, которую запекли с мясом, досталась ему. Вот бы ему подарили Ласку.

Мужчины приступили к трапезе. Заводчик Вик ел неохотно, будто боялся найти в куске мяса то, что другие найти жаждали. Ещё бы, все знали, какой кровожадной может быть борьба претендентов. А вот Ласка не боялась, хоть и знала, что для петов эта борьба страшна ничуть не меньше. Зато с какой завистью на неё смотрели в питомнике! С какой за…

— Что она здесь делает? — оборвал её мысли напряжённый голос.

Голос принадлежал молодой женщине, будто выточенной из кости — такая у неё была белая кожа и волосы, такие чёткие очертания тела. Взвившись со стула, она сверлила взглядом юношу, усаживавшего рядом с ней немолодую даму.

— Это моя мать, — сдержанно ответил юноша.

— Это петка твоего отца.

— Именно так, Марлена. И это моя мать.

Вот тогда зал забурлил. Люди закричали, повскакивали со своих мест, кто-то выволок петку за шиворот из-за стола женщин, кто-то схватил за руки юношу. А Марлена кричала, пробиваясь через толпу:

— Мерзкий полукровка!

— Они ничем не хуже нас! — ответил юноша.

Ласка испуганно следила, как движется белая фигура, пока её не перехватила другая — чёрная. Там, за столом, он показался Ласке жестоким. Мужчина выглядел молодой копией покойного триумвиратора: те же чёрные брови, сведённые к переносице, узкое бледное лицо, угольные волосы. Он поймал руку Марлены и что-то торопливо заговорил, та зло огрызнулась.

Тем временем двое гвардейцев выволокли полукровку и его мать из зала. Мужчины, шумно обсуждая произошедшее, вернулись к трапезе. Голубоглазый человек с приятной полуулыбкой, который понравился Ласке, неохотно ковырялся в мясном рагу, будто привык к блюдам получше. Именно он первым поднял со дна тарелки перемазанный соусом любимый перстень почившего триумвиратора. Ласка возликовала.

— Велдон из дома Сильных людей, — объявили триумвираторы.

Велдон, это имя она бережно отложила в памяти. Вторым кандидатом стал немолодой мужчина с блестящим от пота лбом. Каил из дома Щедрых людей. Представить себя любящей Велдона было много проще, но Ласка постаралась думать с теплом и о Каиле.

— Грир из дома Смелых людей, — назвали третьего избранника.

Держа в руке гематитовые чётки, поднялся тот самый черноволосый мужчина, похожий на прежнего триумвиратора. Больше он не казался хмурым; едва скрывая триумф, Грир высматривал кого-то в толпе женщин. И когда нашёл, Ласка поняла, что этому человеку её точно не подарят. Вместе с прочей роднёй к нему подошла та самая Марлена. Если бы Ласке было позволено носить человеческую одежду и укладывать волосы в пышные причёски так же, как делают женщины, издалека она могла бы сойти за Марлену. Нет, дом Смелых людей не оскорбят подобным подарком.

Вик дёрнул её поводок и повёл к будущему хозяину. Ласка всеми силами старалась не влюбляться в возможность принадлежать Велдону. Он или Каил... Один из них, неважно который, станет её любовью, её жизнью. Но Вик подвёл Ласку к Гриру.

— Грир из дома Смелых людей, прошу принять в дар одну из моих лучших питомиц, Ласку, — начал Вик торжественно, — Ты нечастый гость в питомнике, но я заметил, как ты её разглядывал в свой последний визит. У тебя глаз-алмаз, Грир! Какой экстерьер, чудо как хороша! А глаза… Только посмотри! У неё гетерохромия, даже у беленьких нечасто встречается.

Ласка знала, что стоит очень дорого, очень, и получить её в подарок — большая удача, но Грир не выглядел довольным.

— У меня нет петов, и я не думаю, что они мне нужны.

— Триумвиратору нужны! — Вик буквально втиснул изящный кожаный поводок между худыми пальцами Грира. — Кого же мы будем есть, когда ты помрёшь? Ладно, друг, я шучу. Не обижай старину Вика. Ласка — хорошая девочка, вот увидишь.

И Грир принял её.

Оставшуюся часть трапезы Ласка сидела у его ног и старалась не смотреть на то, как Велдон из дома Сильных людей подкармливает с руки подаренную ему петку. Та принимала угощение равнодушно, а порой даже брезгливо, будто никогда не слышала лекций о поведении с хозяином. Да, Ласка старалась не смотреть, но всё же смотрела, и очень внимательно.

Когда люди стали расходиться, Грир и два других кандидата вновь вручили петок на попечение Вика из дома Щедрых людей. Сначала в них пробудят любовь и только после этого пустят на порог хозяйского дома.

В питомнике Ласка долго ворочалась на жёсткой кожаной подстилке. Раньше она мечтала, что попадёт к одному из тех хозяев, которые балуют преданных любимцев и ставят для них рядом со своей постелью мягкую лежанку, набитую волосом веганов. Сейчас же размышляла о том, как будет спать на голом каменном полу в комнате строгого Грира. Размышляла, пока не услышала в коридоре оры и ругань Вика.

А потом заводчик пришёл узнать, жива ли она. Потому что две другие покончили с собой.

 

На поминальной трапезе, посвящённой отцу, Марлена ничего не ела. Руки так дрожали, что она держала их под столом. Визит юнца, притащившего за стол женщин свою мамочку-петку, стал последней каплей. По крайней мере, так Марлене казалось до того, как Грира объявили кандидатом. Как она ненавидела его… И его, и слабовольную мать, и тираничного отца-триумвиратора, забальзамированного и потому будто и не умершего до конца.

Ей нестерпимо захотелось рассказать обо всём этом Велдону. Но пока что было нельзя.

— Это хорошая сделка, — только и сказала Марлена.

— Это крайне подозрительная сделка, не находишь?

Велдон улыбнулся ещё шире. Ещё — потому что он всегда улыбался, и Марлена презирала его за вечное довольство на лице. Она не терпела любой фальши, а каждую секунду улыбаться искренне было просто невозможно. Но всё же радостное выражение лица Велдона было менее лживым, чем любой жест людей в доме Марлены.

— Помнишь, что ты говорил обо мне в детстве? Марли такая честная, что сама ставит себя в угол, — Марлена улыбнулась тоже. — Поверь, я дам тебе смертоносное оружие против моего брата. А когда узнаешь, какое, поймёшь, что не он меня подослал. Женись на мне. Я хочу покинуть дом Смелых людей раз и навсегда.

— У меня и без твоей подсказки довольно много шансов стать избранником Триумвирата.

— И довольно много шансов не стать. Если не женишься на мне до объявления избранника, я не скажу тебе ничего.

— Ты по-прежнему не любишь меня? — спросил Велдон.

— Полюблю, — пообещала Марлена. — Только забери меня оттуда.

Вик ужасно злился из-за самоубийства двух лучших питомиц, подаренных триумвираторам, и Ласка злилась вместе с ним. Две никчёмные смерти вместо двух жизней, наполненных счастьем принадлежать хозяину. И хотя Ласка была умницей и не подвела Вика, он слишком резко дёргал поводок, ведя её в красную комнату.

Через эту каверну проходил каждый обитатель питомника, и всё равно Ласка понятия не имела, что ждёт внутри. Комната и правда оказалась красной. По стенам тянулись гипнотические узоры, выложенные красной яшмой, она же украшала шторку из крашеной шкуры, загораживающую проход. Грир о чём-то беседовал со свежевальщиком, готовившим инструменты для работы. Лица обоих мужчин казались обескровленными в стерильно-белом свете большой лампы, висевшей над длинным столом, испещренным желобками. На их краях Ласке померещились тёмные засохшие потёки. Вик отстегнул поводок от ошейника и подтолкнул её в спину.

Увидев приближающуюся Ласку, Грир кивнул свежевальщику и занял место на скамье для хозяев. Вот и всё, сейчас будет боль. А любовь… Любовь только после, но сейчас, когда Ласка видела шприц в руках свежевальщика и набор хорошо заточенных ножей на столе, думать о любви она не могла.

— Раздевайся и ложись на спину, — буднично велел ей свежевальщик.

Украдкой поглядывая на Грира, Ласка сняла сандалии и размотала широкий кожаный кушак, охватывающий бёдра. Она вскарабкалась на стол, легла на спину и постаралась не дрожать ни от страха, ни от холода, вливавшегося из камня в обнажённое тело.

Свежевальщик ввёл ей иглу под кожу на груди и впрыснул какой-то препарат. Проделывая то же самое с ногами и руками Ласки, он пояснил для Грира:

— Мы используем миорелаксанты, чтобы петы не дёргались во время процедуры, иначе можно их повредить. Но она будет в сознании и всё почувствует.

Свежевальщик демонстративно приподнял руку Ласки, и кисть безвольно повисла. Ласка попыталась шевельнуть пальцами — ни один не двинулся. Тогда стало страшно по-настоящему, будто, лишившись контроля над телом, она осталась без последней защиты. Холод каменного стола добрался до самого сердца. А потом Ласка ощутила давление ножа.

Когда лезвие только взрезало кожу у ключицы, она молилась шёпотом, когда окровавленная полоска стала длиной с палец — сбивчиво, во весь голос, путая слова. Когда Ласка в первый раз заорала, напряжённый голос Грира пробился к ней через спеленавшую тело боль.

— Я хочу сам. Оставь инструмент и уходи.

— Но…

Ответ свежевальщика Ласка едва слышала. Раздирающую пульсацию на груди на мгновение потопил новый ужас. Ей доводилось видеть петов, ошкуренных лично хозяевами, ей доводилось слышать, как они страшно выли в красной комнате и скулили в своих маленьких кавернах после. Некоторых из них хозяева потом не желали забирать из питомника.

Ласка слышала удаляющиеся шаги свежевальщика и приближающиеся — Грира. Видела его голову, обрамлённую венцом белого света, и его руку, поднявшую нож.

Для пета без боли нет любви.

И сознание на мгновение выжгло новой вспышкой. Ласка зажмурилась, вжалась затылком в камень. Грир сдирал с неё лоскут кожи бесконечно медленно, или ей изменило чувство времени. Будто уже полжизни её терзали дикое жжение и колющие удары боли. Будто внутри метались заряды электричества, дёргали нервы.

Наконец нож оставил её тело, хотя и не забрал боль. Лицо Ласки стало мокрым от слёз, слюны и пота, и ей было стыдно за это перед хозяином. Она заставила пересохшие губы разомкнуться:

— Прости...те. Я буду… Буду служить лучше.

— Не нужно извиняться, — отозвался Грир и коснулся её искромсанной плоти кистью, смоченной в его крови.

Вытесняя боль, сознание Ласки затопила благодарность. За то, что хозяин принял её там, в зале триумвирата, за то, что заживляет её раны, за то, что он сейчас рядом. Его лицо больше не казалось жестоким, на нём читалась лишь строгость отца, которого у Ласки никогда не было. Комната поплыла, красноватые отсветы со стен забирались прямо в глазницы, заслоняя это лицо, и Ласка попыталась дотянуться до него, коснуться, остановить, но рука не двинулась.

Грир отложил кисть и ушёл. Ласка голодными глазами смотрела на пол, туда, где он ступал, и ей мерещилось, что на полу остались алые отпечатки его сапог. Хотелось скатиться со стола, ползти по цепочке следов.

Грир приходил ещё четырежды прежде, чем старая кожа полностью сменилась на новую. Ласка знала, что уже с первого свежевания установилась нейропсихическая связь с хозяином: как бы далеко тот ни был, пет чувствует, если хозяину больно. Ласка постоянно прислушивалась к ощущениям, мечтая уловить что-нибудь. Конечно, ничего хорошего, если хозяин поранится, но осознание того, что она — его первый и единственный пет, что больше ни с кем он не делит боль, вызывало радостный трепет. Но до сих пор она не ощутила ничего.

И всё же связь возникла, Ласка не сомневалась. Её идеально восстановившаяся кожа говорила о том, что кровь Грира вступила в реакцию с её организмом. Ласка стала, пожалуй, ещё красивее. Через неделю после завершающего свежевания она полностью восстановилась, и за ней пришёл Грир.

Ласка помнила, что нельзя без конца улыбаться, благодарить его, быть навязчивой. Но при виде его она ощутила такую радость, что не смогла сохранить спокойствие, не смогла не смотреть на него по пути в новый дом. И Грир, кажется, даже не сердился. Наоборот, он будто вбирал в себя её плещущий через край восторг, не позволяя пролиться мимо ни капле. Какой же глупой она была, когда боялась, когда не верила. Правила и традиции мудры, гораздо мудрее её, Ласки. И теперь, когда ей позволено делить с Гриром каверну, жизнь станет ещё лучше.

В личной каверне Грира было столько всего удивительного! Не то, что Ласкина конура в питомнике, где стояла лишь узкая койка да сундук с одеждой, служивший ей и столом, и стулом. Мягкая постель хозяина могла вместить троих, вездесущий серый камень стен скрывали яркие крашеные кожи, а в нишах гнездились самые настоящие бумажные книги. Ласка даже смотреть на них боялась, но Грир просил читать ему вечерами, и она читала. В них рассказывалось о животных. Не таких, как в пещерном городе, а тех, вымерших древних, в честь которых Ласка и другие петы получали клички. Книги завораживали, но Ласка их не любила: переворачивать пожелтевшие сухие страницы было страшно, будто и сама книга вот-вот исчезнет, а её именем назовут блёклое подобие.

Что Ласка по-настоящему любила в каверне Грира, так это ростовое зеркало. Конечно, пету не полагалось пялиться в хозяйское зеркало, поэтому Ласка могла глянуть на себя лишь украдкой, проходя мимо. Но сегодня ей было дозволено всласть полюбоваться своим отражением, чтобы примерить подарок Грира. Два чудесных полумесяца из красной эмали, оправленной в серебро, плавно качались в её ушах. Хозяин сделал ей подарок!

Конечно, Грир заботился о её нарядах и раньше, даже, несмотря на недовольство прочих обитателей дома Смелых людей, подбирал ей одежду так, чтобы та отдалённо напоминала человеческую. Но подарок сделал впервые.

Ласка огладила кончиком пальца прохладную красную эмаль, будто, с нежностью касаясь серёжек, она благодарит самого хозяина. Грир тоже казался довольным:

— Закрой глаза и повернись ко мне.

Он часто просил Ласку закрыть глаза, наверное, ему не нравились её радужки разных цветов. Она послушалась и повернулась в сторону хозяина, на голос, звучание которого мчалось вместе с кровью по её венам. И даже вот так, вслепую, Ласка ощущала свет его одобрения. Она могла бы вечно стоять с закрытыми глазами, слушать ровное дыхание Грира, но его заглушил шум шагов и разговора в коридоре.

— … и я думаю, мне уже пора, — это говорила старшая сестра Грира. Ласка хорошо запомнила голос той, кого старалась избегать из-за оскорбительного сходства.

— Марлена, — а теперь ей отвечала мать, Ивон, — мы обсудим это потом. Сперва пусть решится с твоим братом.

Ласка без разрешения открыла глаза, когда обе женщины зашли в каверну хозяина. Она всегда удивлялась, насколько Ивон внешне отличалась от сына: невысокая, светловолосая, с плавным овалом лица и серыми глазами. Обращённый к ней голос Грира всегда был полон непривычной почтительной мягкости, слушая его, Ласка ощущала не страх, но что-то очень близкое к нему: человек, почитаемый ею за бога, почитает за бога кого-то другого.

Ласка отступила на крошечный шажок, надеясь остаться незаметной и для матери, и тем более для сестры Грира, но Марлена ринулась прямиком к ней. Лишь когда та приблизилась, Ласка рассмотрела её серьги — алые полумесяцы в серебре, только украшены не эмалью, а рубинами. Что-то зажглось в Марлене, то самое, что заставило Ласку бояться её ещё в зале триумвирата, единственную из всей толпы.

— Думаешь, тебе ничего за это не будет? — бросила Марлена в сторону Грира. — Думаешь, можешь заткнуть любого в этом доме, как и отец? Ты ещё не сел в кресло триумвиратора.

Она дёрнула серьги в ушах Ласки. Та вскрикнула от боли, а Марлена — от злости. Она сжала серьги в кулаке. Ласка была готова к тому, чтобы поймать украшения, когда те полетят в Грира. Но Марлена швырнула их в мать:

— Я выхожу замуж за Велдона!

Она плотно запахнулась в алую шаль и удалилась из комнаты. Ивон с несвойственной ей неловкостью подняла серьги и спрятала в карман.

— Ты дразнишь огонь.

Грир продолжал смотреть на кожаную портьеру, на её угасающие колебания, рождённые уходом сестры. Губы хозяина подрагивали, будто он мысленно посылал вслед Марлене целую заготовленную тираду. На Ласку, готовую разрыдаться — не от боли, от рвущей сердце обиды за потерянный подарок — хозяин даже не взглянул. Он никогда не обращал на неё внимания, если рядом была сестра.

Когда портьеры застыли, гася напоминание о присутствии Марлены, Грир повернулся к матери:

— Глупое совпадение, ты же знаешь, она только и ищет случая лишний раз меня обвинить.

— Мне жаль, что я не смогла помирить вас. Древние бы сказали, что вы как кошка с собакой, с самого детства… И вот к чему это привело. Подумай, брак может стать основой союза наших домов.

— А может и не стать, — Грир нервно сжимал кулаки, а потом неестественно прямо разгибал пальцы. — Я устраню его до объявления избранника, всё уже готово…

— Замужество Марлены даст привилегии вам обоим в случае избрания. Сейчас же ты должен не нападать, а обезопасить себя. Любые секреты, о которых, как ты думаешь, не подозревает никто, включая меня — от них не должно остаться никаких следов. Иначе Велдон узнает.

На мгновение, всего на мгновение, Ласка заметила страх Грира. Она видела такой в глазах петов, которых никак не хотели покупать, а потому пускали на мясо.

Ласка никогда не спрашивала у Грира ничего. Но сегодня молчать было сложнее обычного, ведь вокруг оказалось слишком много такого, чего раньше Ласке видеть не приходилось.

После освещённых каверн и длинных коридоров они оказались в анфиладе естественных подземных залов, тянувшихся в темноту один за другим. Их чёрное нутро было наполнено движущимися огнями фонарей и влажным липким звуком, который создаёт масса движущихся дышащих тел. Дышащих и поглощающих пищу.

— Это веганы? — Ласка знала, что они, но хотела услышать ответ Грира, его голос. Шевелящаяся животная масса, скрытая темнотой, источающая запахи, будто навалилась на Ласку.

Грир ничего не ответил. Мимо проехала телега с силосом. Возница, освещённый фонарём, почтительно приподнялся, заметив Грира. Впряжённые в телегу веганы даже не поняли, кого встретили. По пути возница разбрасывал растительный корм. Веганы вяло подтягивались к еде, брали в руки желтоватые стебли и затягивали молитву: "Я зивэ штоб еть…" Ласка поняла, что для них это был просто набор звуков, правильную очередность которых они не могли запомнить.

Ласке всё сложнее было не смотреть на них. Она придумывала им другие молитвы — те, что подходят живущим и умирающим в темноте. Представляла, что ощутит веган, попав в каверны людей. Ей стало казаться, что правы мудрые мужи, предрекающие, что через несколько столетий эти животные выродятся в тех, что были до конца света. В какой-то момент она поняла, что не видит перед собой спины Грира. Ласке показалось, что она задыхается, что запахи и звуки затекают ей в лёгкие. Она широко открыла рот и просипела имя хозяина. И тут же ощутила, что он взял её за руку, развернул в нужном направлении.

— Осталось немного.

Больше она не смотрела ни на что, кроме его силуэта. Вскоре веганы остались позади, и под ноги Ласке пролился свет. Она едва могла держать глаза открытыми. Но всё же сквозь застлавшие их слёзы разглядела в потолке несколько круглых странных ламп, ярче тех, что работали от гидроэлектростанции в недрах горы.

Грир натянул Ласке на голову какой-то плотный колпак. Глаза закрыли затемнённые стёкла.

— Слюдяные вставки в потолке, — он указал вверх, на лампы. — Их чистят наши рабочие, когда выходят на уборку кормовых. Этот свет — свет солнца.

Свет солнца… Кроме животных и Смелых людей, выращивающих кормовые культуры, никто и никогда его не видел. И вот свет солнца касается Ласки.

Грир помог ей полностью облачиться в защитный костюм из обработанной химикатами кожи, сам надел такой же, привязал к поясу металлический ящик с инструментами. Ласка удивилась тому, что хозяин сам выходит в поля, а тут он ещё зачем-то велел:

— Смотри внимательно и запоминай дорогу.

Перед ними распахнулись ворота. Ласка приготовилась к встрече с внешним миром, но за воротами оказалась маленькая каверна, по которой ходили работники в спецкостюмах и что-то распрыскивали на стены и пол. Грир сказал им:

— Это Ласка. Она будет называть свою кличку, а вы будете её выпускать.

Он взял её за шиворот и протащил сквозь последние двери.

И там на Ласку рухнуло небо. Даже затемнённые линзы в защитной маске не смогли скрыть, какое оно яркое, бескрайнее, невероятное. Ласка ощутила дрожь в ногах, голова закружилась. Но Грир держал крепко, не давая упасть.

Не сразу удалось ей оторвать взгляд от неба. Но когда удалось, голубой цвет сменился невиданным ранее многообразием зелёного. В кавернах и люди, и петы избегали этого несчастливого цвета. А здесь, во внешнем мире, он наползал со всех сторон. Казалось, что резные листья деревьев тянутся вниз, чтобы сжечь безумных двуногих, осмелившихся жить на их земле. Кислотно-яркие травы льнули к защитным костюмам, цеплялись за высокие сапоги. Казалось, ещё немного, и уронят в зелёную подушку под ногами, растворят в яде и поглотят.

— Там когда-то жили люди, — вдруг сказал Грир и показал вдаль.

Было трудно угадать здание в упавшем бетонном костяке, поглощённом мхами и лианами. Ласка мысленно наложила на него одну за другой картинки, которые петам показывали на лекциях по истории — не вышло.

— В юности я ходил туда. Но…

У Грира, похоже, тоже не вышло восстановить прошлое человечества внутри его поверженного скелета.

Они шли, и Ласка запоминала: мимо кустарника с ярко-жёлтыми шипами, с которых сочатся капли, мимо фиолетовых цветов с лепестками размером с её голову, мимо рощи деревьев, ветви которых колышутся даже без ветра…

— Сюда, — объявил Грир, дёрнул ручку металлического люка в земле, который Ласка, конечно, даже не увидела.

Они спустились внутрь. Привычная атмосфера подземного города — темнота и ограниченное пространство — сразу успокоили Ласку. Грир включил фонарик, прошёл в конец обваливающегося коридора и отпер дверь. Петли и проём перекосило, ему пришлось приложить немало усилий, чтобы отворить её.

— Справишься сама?

Ласка кивнула, вошла за ним. Луч фонаря пробежался по стенам, грудам битого кирпича на полу и остановился на скрюченной фигуре человека.

Точнее, петки. Когда она повернула лицо, Ласка узнала её. Любимица почившего триумвиратора, получавшая лакомые кусочки на пиршествах из рук хозяина. Как Ласка завидовала ей, находясь в питомнике… Почему её не съели с остальными? Зачем она Гриру?

Хозяин, тем временем, открыл пристёгнутую к поясу металлическую коробку, достал флягу с водой и еду, протянул петке. Та подползла, глядя на него с любовью.

После смерти триумвиратора, своего господина, она не должна так смотреть ни на кого. Быть не может, чтобы так привязалась к хозяйскому сыну. Просто физически не может быть!

— Я больше не приду. С ней не разговаривай, поняла?

Петка кивнула, и Грир с Лаской направились обратно в пещерный город.

— Еду будешь прятать в коробке, а если кто спросит — собираешь образцы для…

Грир вскрикнул и, вместе с ним, — Ласка. Она почувствовала, как жжёт колено, будто кипяток вылили, глянула — раны нет. А Грир топтал сапогом пышную траву, листья которой от ударов свивались в спирали, съёживались и превращались в плотный клубок.

— Даже через защиту, зараза… — Он вручил Ласке лопатку, поставил ящичек на землю. — Выкапывай. На этот раз и правда принесём из вылазки образец.

Ласка выполнила приказание, не прекращая смотреть на его колено. Боль была сильная, а дыру в костюме прожгло совсем крошечную.

— С тобой всё будет хорошо, Грир?

— Да, — бросил он, глядя в сторону железного люка в земле.

Марлена всем сердцем надеялась, что триумвиратором объявят Велдона. Не только потому, что стала его женой, пусть бы даже победил Каил... Лишь бы не Грира! Она не жалела и не простила его; если бы тайна принадлежала одному лишь братцу, Марлена вручила бы её Велдону, не раздумывая. Но это тайна могла похоронить весь дом Смелых людей. На такое можно пойти, только если не останется выбора. Только если изберут Грира. Таковы были условия их с Велдоном союза, и Марлена не сомневалась, что он эти условия примет. Если не ради своей давней влюблённости, то хотя бы ради собственной безопасности. Никто из кандидатов не боялся неглупого, но совершенно бесхитростного Каила, а вот Грира… Грир из дома Смелых людей обладал достаточной силой и влиянием, чтобы устранить Велдона, но ещё он был слишком предан матери, чтобы убить мужа её дочери. Даже сейчас, в Колизее, где взгляды всех людей прикованы к арене, Грир чаще смотрит на мать, чем на терзающих друг друга брутов.

Каверна Колизея уступала размерами разве что залу триумвирата. Она уходила вглубь ярусами балконов и заканчивалась круглой площадкой, где грызлись звери. Расположение балкона дома Сильных людей, хозяев Колизея, было самым лучшим. Марлена могла отчётливо видеть, как могучий брут зубами вырывает шматы плоти из жилистого и юркого противника, но при этом ей не приходилось вдыхать вонь животных. Впрочем, кому-то эта вонь нравилась. Сабина из дома Щедрых людей разве что не лизала воздух, напитанный потом и кровью. Кое-кто даже считал, что она спит с брутами. И не только она… Но Марлена не верила. Бруты — звери. С телами, похожими на обтянутую кожей груду камней, с неутолимым желанием убивать и жрать. Кто мог пожелать лечь с такими? Кто вообще мог пожелать лечь с животным? Марлена знала, кто...

Люди на балконах восторженно завопили. Громадный брут, наконец, свалил измотанного противника и пяткой превращал его лицо в окровавленный кусок мяса. Марлена не кричала вместе со всеми, не прянула к поручням балкона, когда победителю бросили награду. Ей хотелось просто узнать имя, имя нового триумвиратора. Узнать, что этим именем будет не "Грир".

— Смотри-ка, — Велдон тронул плечо жены. — Думал, её убили сразу же, как выволокли из зала.

Марлена проследила за его взглядом. Под ноги зверю с арены бросили немолодую петку, мать полукровки, которую тот собирался усадить за стол людей в зале триумвирата. Она попыталась отползти, но споткнулась о мёртвого брута, её рука заскользила по вмешанной в песок крови. Победитель бросился на неё сверху, дёрнул в стороны ноги. Мощная туша вдавила петку в песок и вдалбливала всё глубже, глубже. Та даже не кричала. Может она уже и не была живой. Умерла от ужаса, когда брут врезался в неё. Люди улюлюкали, и Марлена впервые с начала боёв влилась в общее торжество.

Так ей и надо, безмозглой суке! Захотела посидеть за столом людей, отведать их еду… Вот её место — быть объедками другого тупого животного. Петки не смеют садиться за стол людей. Не смеют ложиться в кровать с человеком! И ублюдок этой суки — он тоже не человек. И теперь, наконец, займёт положенное ему место — место животного в своём бывшем родовом доме. Марлена до побелевших костяшек впилась в каменные перила, она не заметила, как перестала жадно следить за брутом, жрущим куски сочащегося кровью мяса, и нашла глазами брата. Он не ликовал с остальными, ещё бы… Пусть знает. Именно так следует поступить с каждым, кто выдаёт себя за человека. С каждым!

Когда Велдон тронул её предплечье, Марлена ещё не успела согнать с лица злобный оскал, но он продолжал улыбаться. Как и всегда.

— Ну что, готова узнать, кто ты: жена триумвиратора или сестра триумвиратора?

Его голос звучал так беспечно… Ещё бы, ведь он знал, что так или иначе избранником станет он. Убийством ли, раскрытием ли семейной тайны... И Марлена поняла, что она обманула, едва ли не впервые в жизни обманула. Она его не полюбит. Могла бы полюбить того, влюблённого и открытого Велдона из детства, но не этого. Новый взрослый Велдон и сам-то её вряд ли уже любил. Ну и плевать, лишь бы не жить под одним сводом с Гриром и не видеть его триумвиратором.

— … избирается Каил из дома Щедрых людей.

Каил… Не Грир. Марлена изо всех сил удерживала на лице маску разочарования, чтобы спрятать переполнявшее грудь облегчение. Вместе со всеми она воззрилась на балкон, где, сгорбившись, сидел Каил. Он похоже дремал и даже не услышал о своём триумфе. Родня с соседних балконов кинулась его поздравлять, трясти за руки, плечи… Он так и не двинулся. Триумвиратору, объявлявшему нового избранника, что-то шепнули на ухо, и он вновь заговорил:

— Мы все сожалеем о безвременной кончине Каила из дома Щедрых людей, но пока третье место в Триумвирате пустует, мы не можем позволить себе долго предаваться трауру. Новым триумвиратором избирается Грир из дома Смелых людей.

Маска равнодушия лопнула. Марлена вцепилась в руку мужа, оставив на его коже красные полумесяцы следов от ногтей. Пока её братца оглаживали льстивыми поздравлениями, она вонзала в его спину клинок:

— Он полукровка, — Марлена заметила, как губы Велдона дрогнули от рвущегося вопроса, но не позволила себя перебить. Боялась остановиться, боялась растерять гнев и, вместе с ним, решимость. — Никто не знает. Мой отец спал со своей петкой, и она родила от него сына одновременно с моей матерью. Мне тогда было четыре, и я видела, как петка уложила своего выродка в колыбель моего брата, чтобы его растили, как человека. Я кинулась к матери, а она сказала, будто мне это приснилось!

Последние слова плеснули невысказанной детской обидой. Марлена знала, знала, что мать ей поверила! Но она так боялась отца, что не осмелилась защитить своего сына, что растила ублюдка, как своего.

— А твой настоящий брат?

— Он умер спустя два месяца.

Об этом она тоже не хотела вспоминать. Из-за этого ещё сильней ненавидела Грира. Он занял место её настоящего брата, того, о ком Марлена так мечтала, кого могла любить всем сердцем. И этот, такой желанный, брат умер, потому что выжил Грир.

Велдон казался разочарованным.

— И кто мне поверит? Тебе было четыре, Марлена. А если тебе и правда приснилось или показалось?

— Мне не показалось! Нужна лишь экспертиза дома Щедрых людей. Эту петку, его мать, не съели вместе с остальными. Когда всех забирали, Грир запер её в каверне. Я бы привела эту петку для тебя сама, но он забрал её. Он наверняка боялся, Велдон! Разве он стал бы бояться, если бы это была просто петка? — Марлена вцепилась в мужа, будто её несло вниз камнепадом, а Велдон был надёжным уступом. — Я знаю, где он мог её спрятать. Найди её и заставь Триумвират затребовать экспертизу, — а потом взмолилась шёпотом: — Обещай, что ублюдок своё получит!

Велдон произнёс заветное: “Обещаю”, и Марлена бережно несла слово мужа с собой, покидая Колизей. И только оно, звенящее и тёплое, помогло сохранить приличествующее достоинство, когда они вместе с людьми из других домов поздравляли Грира с избранием в триумвираторы.

Ласка с радостью ощущала, что колено Грира болит всё меньше. Казалось, что когда ожог пройдёт совсем, разрешатся и все проблемы хозяина. Казалось ровно до этого утра.

Раз в два дня, пока Грир спал, она ходила кормить петку его отца. Молча вынимала припасы из ящика для образцов и возвращалась. Убирала хозяину волосы в хвост, помогала одеться, подводила глаза сурьмой и сопровождала его к завтраку. А этим утром Ласке пришлось прошептать:

— Её не было.

Хозяин дёрнулся.

— Дверь была открыта, петки не было. Замок…

— Хватит, — прервал он.

Ласка видела, как бледнеет его лицо, как стягиваются в скорбную нитку губы. Неужели какая-то петка, даже столь сильно к нему привязанная, могла значить для Грира так много? Но почему он тогда прятал её от всех? Разве только… Нет, невозможно.

— Это ведь Велдон увёл её, да? — спросила Ласка и сама сразу же всё поняла.

Зачем бы ещё второму кандидату красть какую-то петку? Только если это поможет уничтожить конкурента. Неужели Грир правда полукровка? Не может быть, они с этой петкой даже не похожи… Но другого объяснения нет.

Грир ответил лишь:

— Молчи и делай то, что должна.

Она взяла кисточку, набрала на неё сурьму и повела по его верхнему веку. В питомнике Ласка целыми днями тренировалась красить глаза, и её всегда хвалили — за ровную линию, за плавность движения. А тут выходило криво.

Из её глаз текли слёзы оттого, что она когда-то с такой приязнью смотрела на Велдона, который вот-вот погубит хозяина. Ей следовало быть осторожнее, нужно было следить за позорной тайной Грира — матерью-петкой!

«Простите, простите меня», — повторяла Ласка лишь мысленно, ведь он приказал ей молчать. Молчать и делать то, что должна.

 

Ласка решилась сразу же, не размышляя. Не о чем тут было размышлять — либо сможет спасти хозяина, либо жить ей уже будет не для чего. Поэтому она спешила в каверны дома Сильных людей и надеялась лишь, что Грир простит, если всё у неё получится. Страшный, жестокий план, но другого Ласка придумать не успела, поиск припрятанного хозяином железного ящика и так занял слишком много времени. Только бы получилось, только бы найти мать Грира и успеть бросить в неё содержимое сумки, которую Ласка опасливо держала подальше от ног.

— Я принесла вещи госпожи Марлены, — произнесла она много раз отрепетированную фразу.

Слуга дома Смелых людей потянулся к сумке, но Ласка спрятала её за спину и часто-часто замотала головой.

— Это личные вещи госпожи! Дорогие и ценные, она строго приказала, чтобы я своими руками донесла их до её новой каверны и сама же разложила. Если с ними хоть что-то…

— Ладно-ладно, пойдём, — перебил её слуга и жестом велел следовать за собой.

Ласка хотела поспорить, ведь провожатый был ей совсем не нужен, но вовремя закрыла рот: и так пустили её слишком легко, ни к чему вызывать подозрения. Надо только остаться одной в каверне, а там…

Но её не оставили. Слуга застыл в проходе и лениво пялился на Ласку, ожидая, что та разберёт принесённые вещи и провалит. Она медлила. Поставила сумку на кровать Марлены, оглядела каверну. Её удивило, что здесь было слишком холодно и пыльно, набитый волосом матрас пах сыростью и затхлостью, будто покоями давно не пользовались и ещё долго не собирались. Ласке некогда было размышлять об этом.

— Вы оставите меня? — решилась она на прямой вопрос.

— Зачем это? Делай своё дело.

— Это личные вещи и госпожа Марлена…

Ласка запаниковала. Почувствовала, как прилившая к лицу кровь зажгла щёки, как пунцовыми стали шея и плечи. Чтобы не выдать себя с головой, она кинулась развязывать шнуровку на сумке, та не поддалась, и тогда Ласка вдруг поняла, что делать. Она просительно воззрилась на слугу:

— Не поможете? Слишком туго затянула...

Тот хмыкнул, маскируя деланным раздражением удовольствие выказать силу. Подошёл, без труда справился со шнуровкой, а когда он склонился, раскрывая сумку, — Ласка втолкнула его голову внутрь. Он дёрнулся, Ласка удержала. Его встретил открытый железный ящик, полный чистого яда — смертоносного, разлагающего всё, чего коснётся. Ласка ожгла пальцы, отпустила голову слуги и тот, мыча и сипя, кинулся прямо на неё.

Она шарахнулась в сторону. Для неё — маленькой, ловкой — ничего бы не стоило сбежать от полуослепшего, харкающего болью слуги, но руку… Другую, не ту, что она опалила ядом, будто ошпарили. Чужая боль, но такая же острая, как своя — Грир. Ласка застыла, казалось, лишь на миг, но слуга схватил её. Схватил, пачкая лицо, грудь, плечи рвущим на клочки ядом.

Ласке удалось вырваться. Израненной, изуродованной, никчёмной. Ей уже не найти петку, не помочь Гриру... Лучшее, что она могла сделать — сбежать, пока никто не увидел.

Сильнее всего Марлена боялась пожалеть. Нет, не Грира, конечно же, его было жаль не больше, чем поданного к столу вегана, а семью, весь дом Смелых людей. Помимо одного выродка, к нему принадлежали ещё и мать, и прочая родня. Но, проверяя, аккуратно ли сложены в сумки её наряды, и не забыла ли бестолковая служанка любимую шаль, Марлена поняла, что не испытывает и капли жалости. Разве что к матери немного… Но ведь она сама, сама виновата! Даже теперь, когда отец умер и притворяться больше не за чем, она продолжает делать вид, будто ублюдок триумвиратора имеет к ней хоть какое-то отношение. Наверное, даже приди к ней Марлена сейчас, мать опять принялась бы утверждать, что увиденное было лишь дурным сном, что материнское сердце не обманешь и прочую подобную чушь! Значит, пусть завтра разделит позор вместе с любимым сыночком. Вот так.

Марлена расправила края нежно-голубой юбки, расшитой золотым волосом, которую ненароком смяла, пока злилась на Грира. Даже и тут он сумел всё испортить. В последний раз — поклялась она себе. Вещи почти собраны, новый дом уже ждёт. Велдон должен стать ей хорошим мужем, а если и не станет — в конце концов, быть женой триумвиратора ценно само по себе. Марлена взглянула на последнюю свою вещь, оставшуюся в печально пустой комнате — лазуритовая шкатулка с гербом дома Сильных людей. Свадебный подарок от Велдона. Густо-синяя с вязью белых прожилок, отделанная серебряным кружевом с узелками сапфиров, она сама по себе могла быть достойным подношением, но внутри было ещё кое-что. Марлена уже успела заглянуть под крышку, но достать решила только сейчас. Серебристая шаль из тончайшей кожи, похожей на те воздушные ткани, которые она видела на иллюстрациях древних книг из отцовской библиотеки. Нет, она не ошиблась, выбрав Велдона. И зря волновалась, что он отречётся от неё, побоявшись, что грядущий позор дома Смелых людей через жену перекинется на него.

Марлена бережно извлекла из шкатулки аккуратно сложенное полотно. На ощупь оно оказалось нежным и бархатистым, оставляющим на подушечках пальцев след, похожий на невесомую пудру. Легонько встряхнув шаль, Марлена набросила её на обнажённые плечи, укуталась, будто не в полотно, а в саму заботу Велдона. Вокруг лица закружились сверкающие пылинки...

А потом Марлену обожгло.

Резко, остро — тысяча обточенных граней, сдирающих кожу. До самых костей, до дыхательных путей. Марлена не могла вдохнуть, воздух стал горячее углей. Плечи, горло будто ободрали до мяса и растёрли грубым волосом. И с лицом, что-то с её лицом... Она заорала, завыла, голосом, который не узнала. А потом и он оборвался. Кричать — слишком больно.

Марлена принялась тереть руками лицо, но стало хуже, а пальцы будто сами драли кожу ногтями. Кто-нибудь, кто-нибудь… Она не слышала своего шёпота, только бессильный хрип. Значит, никто…

Шаги. Сначала далёкие, а потом близкие и частые. Марлена разлепила веки и застонала. Не он, только не он… Ей показалось, что в руках Грира нож. Что сейчас этим ножом брат её прирежет. И пусть, пусть уже. Терпеть — тоже слишком больно.

Грир метнулся куда-то в сторону, закрывая лицо рукавом — у него не было никакого ножа. Через миг Марлену снова обожгло, но уже ледяным. Мокрым, холодным… Благословенно холодным. В лёгких всё ещё нестерпимо горело, но ей больше не казалось, что она расползается на части. Грир содрал с неё шаль, сдавленно вскрикнув, когда край отравленного полотна скользнул по коже. Потом он нёс Марлену куда-то, снова омывал водой, уходил сам, а, возвращаясь, чем-то смазывал кожу. Он говорил что-то о спорах баранца, о том, какой Велдон ублюдок, и что его дорогая сестра обязательно поправится. Марлена чувствовала своими лёгкими, изодранными ядом, что не поправится. Но за обещание выздоровления, данное Гриром с отчаянной любовью, она хотела испытать к брату благодарность.

— Я перестала ненавидеть тебя, — солгала она.

Но даже этого оказалось достаточно, чтобы последние минуты Марлены стали важными хотя бы для одного человека.

 

Ласка так подвела его, так подвела! Вот почему Грир — человек, а она — лишь пет. Недалёкий, рождённый лишь слушать и исполнять распоряжения хозяина. Сама она могла придумать только самоубийственную и бесполезную глупость. И то, что она выжила, всего-навсего ошибка, насмешка. Такая она Гриру уж точно не нужна, разве что он будет так добр к ней, что примет в качестве пищи. Ласка была готова и на это, но всё же содрогнулась: стать, как веган, даже хуже — то, чего она страшилась больше всего.

Ненужная, ненужная, ненужная… И почему Грир не разъярился, увидев её? Будто даже испытал облегчение. Ласка застыла перед ним, преисполненная униженного стыда, изуродованная и жалкая, а он сказал, что это хорошо. “То, что нужно”, — вот, как он сказал.

Нужно для чего? Ласка, конечно же, не спросила. Послушно подавала ему увечные руки, чтобы он мог их перевязать. Грир наложил повязки и на горло, и на нижнюю часть лица. Сам! Не прося никого, собственными руками! Ласка едва постанывала от боли и радости.

Боль — это любовь.

Дальше было совсем странно: Грир велел ей надеть платье своей сестры. Ласка затравленно глянула на хозяина, она боялась вещей Марлены ничуть не меньше, чем её саму.

— Надень, — настойчиво повторил он, а потом добавил неожиданно мягко: — Не бойся ничего.

И тогда она без страха приняла одежду, как приняла бы поток расплавленного железа или нож под левую грудь. Как приняла бы всё, что угодно — не боясь. Потому что Грир так сказал.

Ласка едва держалась на ногах, когда хозяин, наконец, остался доволен её видом и снова куда-то повёл. Ей хотелось попросить немного отдыха, но она не смела. После того, как Ласка подвела Грира, а он не отрёкся от неё, она готова была идти, ползти за ним так долго, как он велит.

— Мама, я привёл Марлену.

Ивон казалась едва живой и, как только увидела Ласку в одеждах дочери, безвольно осела в кресло. Потом она распрямилась, глубоко вдохнула и очень долго смотрела в разноцветные Ласкины глаза. Та совсем-совсем ничего не понимала, мать ведь не могла не узнать свою дочь. Даже во всех этих повязках, в уродующих кожу нарывах. Хоть бы даже по глазам! Но Ивон кивнула, будто перед ней и правда стояла настоящая Марлена.

— К сожалению, — нарочито спокойно произнёс Грир, — нам придётся уведомить всех, что из-за полученных травм моя сестра больше не может говорить...

Ласка не возразила. Если Грир хочет, с этого момента она станет немой.

— И видеть, — чуть слышно добавила его мать.

А потом Ивон завязала Ласке глаза широкой кожаной лентой.

Носить одежды Марлены в каверне — совсем не то же самое, что войти в её наряде в зал триумвирата, и всё же Ласке пришлось. Перебарывая стылый ужас, гоня мысли о том, что сейчас кто-то из толпы ткнёт в неё пальцем и заорёт, что она мерзкая зарвавшаяся петка. Хорошо, что ей пришлось изображать слепую — слепой позволено медлить и спотыкаться, никто и не подумает, что от страха.

На самом деле Ласка почти всё видела — к торжеству для неё приготовили плетённую из волос повязку, сквозь кружево которой можно было разглядеть если и не всё, то многое. Главное. Как Грира приглашают за стол триумвираторов, на то место, где ещё недавно восседал труп его отца, как вручают символы власти: серебряный обруч с тремя зубцами, золотую чашу и стальной кинжал. Мудрость, щедрость и силу. Грир принял их как должное, и никто-никто бы не сказал, что этого мужчину что-то тревожит или угрожает его власти. Знала только Ласка. Знала, боялась, но совершенно ничего не могла сделать, вернее могла, но уже всё испортила.

— Речь триумвиратора! — громогласно объявили, и слова в мгновение подхватила толпа. — Речь триумвиратора!

Грир поднялся, обвёл глазами людей, Ласке показалось, что на неё он смотрел на секунду дольше других, и его взгляд остановился на тех, кто сидел за столом Сильных людей.

— Прежде, чем я произнесу благодарности и обещания, — говорил он, — я буду обвинять. Я обвиняю Велдона из дома Сильных людей в том, что он, желая навредить мне, обманом женился на моей сестре, а потом пытался её убить. Марлену из дома Смелых людей спасла моя питомица Ласка, пожертвовав собой. Я потерял имущество и едва не потерял сестру. К счастью, она выжила и способна подтвердить, что именно Велдон вручил ей отравленный подарок, но никто не вернёт ей голос, зрение и прежнюю красоту. За покушение на Марлену из дома Смелых людей, а также за попытку причинить вред избранному триумвиратору я требую для Велдона из дома Сильных людей строжайшего наказания.

Сквозь повязку Ласка следила за тем, как меняется улыбка на лице Велдона — из лукавой и беззаботной становится злорадной и торжествующей. Ласке вспомнилось, как она мечтала принадлежать ему, этому красивому и доброму человеку. Он всё ещё казался ей красивым, но теперь она точно знала, что Велдон не добрый. Как и Грир. Но Ласка принадлежит Гриру и любит его всем сердцем.

— Как кстати… — Велдон тоже поднялся со своего места и упёр кулаки в столешницу. — Почтенные люди, у меня тоже есть, в чём обвинить новоизбранного триумвиратора. Он кое-что скрыл от вас, и теперь за одним столом с людьми сидит животное.

Собравшиеся зашумели, а Ласка готова была сорваться и бежать, бежать, бежать. Она осталась на месте только потому, что ноги стали такими же каменными, как стул под ней. Сейчас с неё сдерут одежду и вышвырнут, а потом…

— Грир из дома Смелых людей — ублюдок-полукровка, и я могу это доказать

Ласка так и не успела испытать облегчения, всё оказалось ещё хуже. В зал втолкнули петку, и Ласка тут же её узнала. Велдон же торжественно продолжал:

— Знакомьтесь, почтенная родительница нашего нового правителя. Расскажи, как ты подменила законного наследника своим выродком.

Петка вжала голову в плечи, сгорбилась, будто ждала жгучий удар — ещё один после множества других. Ласка хорошо знала этот жест.

— Я подменила, — затравленно пробормотала та.

Прежде, чем кто-либо возмутился, что запуганный пет — свидетель похуже покойника, Велдон заявил:

— Я требую проведения экспертизы в доме Щедрых людей. У вас не останется сомнений, что в Грире из дома Смелых людей течёт кровь этой петки.

Ласка изо всех сил надеялась, что Грир сейчас скажет или сделает нечто такое, что растопчет любые обвинения, но он молчал и выглядел так, будто уже заранее смирился с приговором. Она с мольбой смотрела на других людей — может, хоть кто-то вступится, спасёт её хозяина. Но все в жадном молчании взирали на Грира и Велдона, будто только и ждали, кто проиграет и достанется им на растерзание.

Вдруг Ласка услышала голос, откуда совсем не ждала. Поднялась и заговорила Ивон.

— Грир мой сын. Ты, Велдон, правда считаешь, что мать может не узнать своего ребёнка? Кормить его, целовать, ласкать — и не заметить, что он чужой? Ты не мать и никогда не поймёшь. Я знаю, что она, — Ивон небрежно, как на нечто незначительное, указала рукой на петку, — сделала. Догадалась, когда увидела в колыбели похожего, но совсем не моего сына. Но я вернула Грира и жалею лишь о том, что утаила это от всех, даже от него самого, чтобы эта безумная ему не навредила. Прости меня, — тут Ивон посмотрела на Грира с нежностью и заговорила так, будто в зале и не было никого, кроме них двоих: — Соглашайся на любые проверки, они ничего не покажут. Ты мой.

Она говорила, и никто не смел ей не поверить. Ласка дрожала от пережитого страха, от напряжения, но ещё больше — от счастья. Да, экспертизы всё равно не избежать, одних слов матери, даже самых убедительных, для Триумвирата будет недостаточно, но Ласка не сомневалась, что Грир человек и только человек. Он в безопасности, и всё у него будет хорошо.

 

Прошло столько дней, а Ласке всё казалось, что мало. Каждый из них — до экспертизы и уже после, когда чистокровный человек Грир по-настоящему стал триумвиратором — она проживала в радости и печали. В радости — потому что могла видеть того, кого любила. В печали — потому что каждый такой день мог стать последним. Ласка не обманывалась человеческими одеждами и обращением “госпожа”, она пет, и это не изменится никогда. Скоро Грир решит, как с ней поступить, и Ласка примет от него то, что должно.

Но это “скоро” всё не наступало и не наступало, и однажды Грир назвал её “сестра”. Она не знала, чем заслужила это обращение, за что хозяин так добр, так щедр к ней. А может, и вовсе не “за что”? Ведь Ласка сама видела, что любовь, настоящая любовь, может родиться просто так, и даже наперекор всему.

В тот момент она поняла, что всё может стать ещё лучше, чем она смела надеяться. Что она не просто будет ступать след в след за хозяином, радуясь его случайному взгляду или прикосновению, а, быть может, получит от него хотя бы крошечную часть той любви, которую она видела между Гриром и его матерью. И даже эта малость была бы огромной и горячей, как солнце.

Ласка всегда знала, что такое любовь. Любовь — это боль, как в молитве. Но она поняла, что ошибалась.

Боль приносит только любовь фальшивая. Настоящая же любовь, даже если чем-то ради неё жертвуешь, это счастье и свет.