Спасибо деду за победу

Что может знать девятнадцатилетний балбес о жизни? Я, например. Вот учился я на третьем курсе журфака, подрабатывал журналистом в местной толстовке под руководством своего институтского куратора и о жизни знал всё. И о том, какие светлые времена настали, и как мы сейчас заживём, и как нам семьдесят лет врали.

Я всё это знал и воспроизводил.

Как-то весной вызывает меня Геннадьич, он же замдекана журфака и мой куратор, и даёт задание — написать разоблачительную статью о разгроме Красной Армии под Курской дугой. Ну, типа, народу положили тьма, а успехи ни о чём. Опять кровью умылись. Хотя бы того же Манштейна про Прохоровку почитать.

Можно подумать, мы можем воевать как-то иначе!

В общем, обычное поручение. Странно только, почему Курская дуга. Ведь дата не круглая — пятьдесят один год назад.

А у меня как раз в рукаве секретный козырь припрятан. У меня дед воевал. 285 стрелковый полк 183 стрелковая дивизия. Я эти цифры с детского сада наизусть выучил. Оставалось только как следует раскрутить старого хрыча, чтобы он мне всю правду о войне выложил, а не эти окопные байки. У нас сейчас, слава богу, не кровавый режим, а Новая Россия. У нас теперь за правду не сажают! Говори, что хочешь.

Дед у меня крепкий, хоть уже и за семьдесят перевалило. К нему специфический подход нужен. Запасся я перцовочкой и сервелатом финским, да к нему на квартиру. Ему, как ветерану, государство выделило отдельную двухкомнатную — везёт же некоторым!

Ну так вот, захожу, начинаю подкатывать, а он мне в лоб:

— Зачем пришёл?

— Статью хочу написать, как ты воевал.

— И про что писать будешь, как мы фрицев трупами закидывали?

И посмотрел он на меня так, что мне неловко стало.

Ну а что, неправ я что ли? Ведь действительно закидывали. Я глазки потупил, перцовочки ему подлил, сижу, жду.

— В общем так, боец, баш на баш. Ты мои мемуары записываешь, я честно отвечаю на твои вопросы. Идёт?

Меня аж передёрнуло. Во-первых, чтобы записать мемуары, надо их сначала набить на машинке, потом перенести на компьютер, и на чём-то хранить. С учётом того, что комп есть только в редакции, и свободен он бывает только по утрам — мне предстоял тот ещё мартышкин труд. Но и замануха была шикарная. Дед у меня честный. Если сказал, что будет говорить правду — значит будет говорить правду.

В общем, согласился я.

Ну, говорю, рассказывай:

— Войну я начал весной сорок третьего с освобождения Харькова.

И тут я понял, что у деда с памятью не очень.

— Дед, давай без баек! Я ещё со школы помню, что Харьков освободили после Орла и Белгорода. То есть, осенью. Какая весна?

Дед посмотрел на меня грустно:

— Дурак ты! У меня там восемьдесят бойцов из роты легло.

Я понял, что сейчас рассказ прервётся на самом интересном месте так и не начавшись, и пошёл на попятную:

— Дед, ты мне лучше про Прохоровку расскажи. Ты правда там был?

— Был.

— И из танка стрелял?

— Какого танка? Я ж всю войну в пехоте прослужил.

— Да ладно, дед, все знают, что под Прохоровкой произошло крупнейшее танковое сражение! Где наши танки шли на таран с немецкими. Это в любой книжке написано!

— А я под Прохоровкой сидел в окопе.

И так он это сказал, что я понял — действительно сидел. Голова у меня взорвалась. Прохоровка. Танки. Откуда там быть пехоте?

Дед тем временем уговорил уже полбутылки, и взгляд его сделался совсем хитрым.

— Вот ты мне скажи, внук, что такое Пятое Августа.

Ну, это у нас все знают. День первого салюта в честь освобождения Орла и Белгорода. Я выдал информацию.

— А где фашисты наступали на Курской Дуге?

— Под Понырями и под Прохоровкой, — не задумываясь ответил я.

— Ну ка, достань атлас и посмотри.

Атлас у нас шикарный, офицерский. Масштабом тридцать километров в сантиметре. И отдельный том с картами военных операций всех войн двадцатого века. Я их всё детство разглядывал. Я достал атлас, раскрыл его на нужной странице.

— Ничего не замечаешь? — всё также хитро спросил меня дед, выпивая очередную стопку.

Я понял, что он меня обманывает. Только вот где?

— Сколько от Прохоровки до Белгорода и сколько от Понырей до Орла? — смилостивился дед над моей тупостью.

— Сорок пять километров от Прохоровки и семьдесят пять от Понырей.

Сказать-то я это сказал. Но до меня самого стало доходить, что до Орла, получается, раза в два дальше топать. А дед добил меня окончательно.

— Нас после Харькова в глубокий тыл отправили на доукомплектование. От нас до линии фронта было километров тридцать.

Географическим кретинизмом я не страдаю.

— То есть, пятнадцать километров до Белгорода и семьдесят пять до Орла мы прошли за одно и то же время?

— А когда началась Курская Битва, напомни?

— Пятого июля, — автоматически сказал я.

Ну да, это же так просто, заучить дату. "Цитадель" началась пятого июля с превентивного артиллерийского удара советских войск, Орёл и Белгород взяли пятого августа, война закончилась девятого мая. Даты, они такие — их запоминать легко! Мы месяц шли пятнадцать километров до одного города и семьдесят пять до другого.

Дурацкое редакторское задание превратилось в тайну. Мне стало по-настоящему интересно. Дед, уже хороший, сидел и ухмылялся. Он знал, что удалось меня подцепить.

— Ладно, давай по порядку.

 

***

 

Мы уже знали, что началось наступление — пушки вдали грохотали вторые сутки. А с утра через наши позиции повалил народ, пошла техника. Однородной массой пошли, недисциплинированно. Совсем как весной под Харьковом.

Стало понятно, что атакуют немцы.

У меня в роте больше половины новичков, и на них эта картина произвела впечатление. Я с ротным политруком обходил каждый окоп и пытался настроить людей на боевой лад. Получалось плохо.

К вечеру появились немецкие танки, вместе с нашими бегунами пошли. Бегуны по кустам, а танки прямо на позиции третьего взвода. Там как раз пригорочек был.

Мои бойцы держались, отстреливались кто как мог. Нескольким танкам даже подбили гусеницы. А что ещё мы могли сделать теми пукалками, что у нас есть? Связь с полком оборвалась.

Когда начало темнеть, третий взвод свои позиции оставил. На пригорке окопались немецкие танки. Фашист не жалел патронов, и поливал ходы сообщения огнём. Я собрал остатки третьего взвода и пулемётный расчёт первого рядом с собой, подготовил бутылки, связки гранат и стал ждать. У меня тогда во втором взводе десяток бойцов из-под Харькова ещё были живы.

Я понимал, что это последний бой, последняя атака. Я настраивал бойцов. Нам хотя-бы три танка подбить, и тогда не напрасно умрём. Контратаку назначил на двадцать два ноль-ноль.

А без пятнадцати десять в мой блиндаж ввалились трое непонятных мужиков в странной пятнистой форме. Я схватился за ТТ. Как так, моя рота готовится к бою, все в боевой готовности, на страже — а эти прямо в мой блиндаж. Значит фашисты за языком пришли!

— Ну что, пехота, в штаны наклали, как танки увидели? — насмешливо, спросил их главный.

У меня от сердца отлегло.

— Игорь, — представился он мне протягивая руку для рукопожатия.

— Алексей, — поздоровался я с ним.

— Значит так, командир, на вашем бугре стоят семь танков. Четвёрки. Окопались, суки, ждут свою пехоту. Утром вам хана. Понимаешь?

Чего уж тут непонятного.

— Мы сейчас сходим туда и тихонько всех убьём. От тебя требуется через двадцать минут открыть огонь в сторону холма из всего, что имеешь. Только бери чуть выше, чтоб нас не зацепило, хорошо? И сам не суйся.

То, как этот Игорь говорил, заставляло верить. Подчиняться. Я сразу увидел в нём человека, провоевавшего не один год. Может быть даже на Халхин-голе или в Испании.

Я кивнул.

— Ну ладно, удачи. И за бойцов у входа не бойся. Они живые.

Странные мужики вышли из блиндажа. Я бросился за ними, но увидел лишь двух часовых, лежащих без движения. В общем, с незнакомцами всё стало ясно — разведка. Дивизионная, а может и армейская.

Я нашёл политрука, объяснил задачу, сверил часы. Надо было переназначить дату атаки. В двадцать два — десять два моих взвода открыли огонь по танкам. Ответный огонь длился минуты три. Потом взорвался один танк. Потом второй.

Я поднял бойцов в атаку.

Когда мы добежали до позиций третьего взвода, горело четыре танка, два стояли без движения и два отползали, яростно отстреливаясь. Мои бойцы залегли в наших окопах, а я в огне пожара увидел картину: Три этих странных мужика, защитившись от отходящих танков горящими и неподвижными, поставили перед собой на колени двух фашистов и что-то им говорят.

Я понял, что они сейчас их убьют.

Наш политрук тоже это понял.

Мы выскочили под пулемётным огнём и побежали к этим разведчикам.

— Отставить! Нельзя! — орал политрук.

Я на ходу пытался расстегнуть кобуру ТТ. У меня почему-то не получалось.

Мы добежали до мужиков.

— Ну что, сука, кончилась игрушка? — спрашивал Игорь, одного из фашистов.

Я ещё подумал, что так бывает. Нам всем есть из-за чего мстить. Очевидно, что у Игоря убили кого-то, и он сейчас сводит счёты. Но это всё равно неправильно. И надо просто найти нужные слова, объяснить …

— Это неправильно! Вы не можете! — заголосил фашист по-русски. — Этого нет в договоре!

— Ну извини, — улыбнулся Игорь. Я видел эту улыбку в отсветах пламени, и мне стало всё ясно.

В следующую секунду Игорь выстрелил фашисту в лоб. Политрук дёрнул меня за руку и повалил в окоп. Я успел увидеть, как от выстрела взорвалась черепная коробка фашиста. Это было так …

Я посмотрел на политрука:

— Фёдор Маркович?

Я спрашивал у него, как это так. Последние три месяца я сам регулярно проводил политические беседы с бойцами. Мы воюем не с немцами. Мы воюем с фашистской сволочью, обманувшей немецкий народ. Любой немецкий солдат, поднявший руки, должен быть взят в плен и доставлен соответствующим органам. За каждого пленного солдат получает поощрение. Мы воюем не с людьми, мы воюем с врагом.

А тут такое. Без суда и следствия пулю в лоб. Я уже убивал фашистов. Отстреливаясь в горячке боя, хладнокровно целясь из окопа, один раз в рукопашной. Но я в первый раз видел, как советский человек убивает кого-то так …

— Он русский, Лёша, — ответил мне политрук, имея в виду фашиста.

Через пару минут в утихающей трескотне пулемётных очередей я услышал ещё один выстрел. Политрук пошёл по ходам сообщения к роте, наводить порядок. Ещё минут через десять мимо меня пробежало несколько бойцов — восстанавливать линию обороны. Потом подбежал ординарец — восстановилась связь с полком — надо было доложить обстановку.

Я был на войне уже четвёртый месяц. Я в первый раз увидел, как человека убивают хладнокровно, в упор, не испытывая ярости или ненависти. С издевательской фразой:

— Ну, извини!

Я доложил в штаб о прорвавшихся танках, о том, что атака отбита, о потерях. Огрызнулся, что можно прийти на позиции третьего взвода и пересчитать фрицев и сообщил, что готов отдать свою жизнь за родину. От меня отстали.

В мой блиндаж опять ввалились эти непонятные трое, теперь уже вместе с политруком.

— Нельзя убивать пленных! — сразу же набросился на них Фёдор Маркович. — Это ценный источник информации. Вам вообще расстрел грозит за такое самоуправство. Как мы теперь узнаем, что это за дивизия, и какие у неё планы! Понимаете?

Игорь посмотрел на него спокойно и сказал:

— Это танковая дивизия СС "Адольф Гитлер". Её задача — прорваться к Прохоровке с целью создания глубокого котла.

Фёдор Маркович сразу сник. Защищать эсэсовцев было не принято. Да, надо было и этих брать в плен. И надо было говорить правильные слова, о том, что мы воюем не с немецким народом, а с отдельными фашистскими выродками. Но эсэсовец, да ещё и русский!

Мне оставалось только спросить:

— Вы сейчас с нами, или куда?

Дивизия СС. А у меня полроты новобранцев. Я мог только просить их остаться. Их работа намного важнее моей.

— Ну, если не прогонишь, командир, — пожал плечами Игорь.

Они вышли из блиндажа. Я спросил у политрука:

— Что думаешь, Фёдор Маркович.

Он мне ответил:

— Плохо дело. Завтра немец попрёт по-настоящему. Сегодня разминка была.

— Я про этих. Странные они. Ты опытнее, лучше в людях разбираешься.

— А кто не странный, Лёша? — вздохнул Фёдор Маркович. — Война …

 

***

Геннадьич принял текст статьи без восторгов.

— Слабо, Игорёк, слабо! Расстрел пленного это ещё куда ни шло. Но почему ни полслова о заградотрядах, о штрафбатах. Зачем ты акцентируешь внимание на СС. Пусть это будут обычные танковые части. И почему немец должен быть русским. Вот к чему всё это.

Я опешил. Я же написал правду. Танковая дивизия СС "Адольф Гитлер". Я проверил. Именно она и атаковала. Там вообще были только танки СС.

— Это же правда! — начал было я оправдываться.

— Какая правда, Игорь? Ты там был? Ты это видел лично?

Меня окатило волной боли и обиды. Как же так. Я точно знаю, что пишу.

— Даю тебе срок неделю, — смилостивился Геннадьич.

 

***

 

Потом мы собирали сведенья об убитых и раненых. Тяжелораненых отправляли в тыл. Проверяли наличие боекомплекта, наводили порядок в третьем взводе. В четыре утра пришёл приказ готовиться к наступлению.

В пять утра немцы пошли в атаку. Около десяти танков и густая цепь пехоты. На этот раз никто не запаниковал. После ночного боя мои бойцы поняли, что фриц не так страшен.

На самом деле это просто. Пулемёты отсекают пехоту. Противотанковые ружья бьют по гусеницам. Орудийный расчёт ждёт, чтобы ударить наверняка.

Часам к семи утра атака была отбита.

Игорь со своими людьми очень сильно помогали. Они показывали новобранцам, как правильно вести огонь, когда укрываться, когда менять позицию, нескольким легкораненым сделали перевязки.

Из штаба обрадовали: как только подойдут наши танки, я должен буду поднять роту и смело бросить её в атаку на врага. Довести боевую задачу до бойцов я не успел — немцы опять пошли на штурм.

Впрочем, на этот раз как-то вяло. Танки остановились метрах в трёхстах от наших окопов и пытались расстрелять пулемётные гнёзда. Пехота шла в атаку ползком. Потом так же ползком отходила. Потери были небольшие. Единственное — погиб взводный четвёртого взвода. Серьёзный дядька, только после ранения вернулся.

Начиная с полудня, штаб каждые полчаса напоминал, что в атаку надо будет пойти сразу же за тридцатьчетвёрками.

В два часа опять появились немцы, но атаковали они ещё нерешительнее, чем утром.

Тридцатьчетвёрки появились часам к четырём и сразу же открыли огонь. Я как раз был в первом взводе и видел позиции третьей роты. Народ там высыпал из окопов, готовясь к атаке. Я уже тоже хотел отдавать приказ.

Тридцатьчетвёрки открыли огонь по нашим и принялись утюжить позиции. Ротный третьей роты Мишка — хороший парень был, погиб под Сандомиром — бросился на танки с пистолетом. В общем разобрались.

Горько получилось. Танковая бригада весь день на марше. Им сказали, атаковать сходу. Враг через двадцать километров. Других ориентиров не было.

Вот своих и подавили. И танк ещё один сожгли. За нашими позициями приходили в себя танкисты из десятого корпуса. У них тоже от бригады пять танков осталось, так что они окопанные стояли, в бой не лезли.

В общем этих деятелей мы назад отправили, окапываться. Какая уж тут атака?

Ближе к ночи немцы продемонстрировали ещё одну атаку, и довольно быстро отошли. Мы с политруком опять обходили бойцов и старались объяснить происшедшее. Это война. Так бывает. Главное — это остановить врага.

Я говорил это, а самому было стыдно и гадко. Но объяснить людям по-другому я не мог.

Ночью Игорь со своими бойцами ушёл в сторону немцев. Обещал вернуться к утру.

Мне даже удалось поспать.

 

***

— Игорь, ну ты же можешь. Вот! Вот! У тебя же есть крупица военной правды. Пьяные танкисты задавили свою же пехоту. Но надо добавить пафоса. Командира, сообщившего наверх должны расстрелять, за то, что порочит честь советского офицера. Ведь так же всё было.

Я смотрел на своего куратора, брызжущего слюной от возбуждения, и мне хотелось вымыться. Как может вот это рассуждать о войне?

Перед моими глазами стоял дед. Фронтовик, закончивший войну в Берлине. И это нечто сейчас говорит, что мой дед врал.

— Игорь, только не говори, что ты до сих пор веришь совковой пропаганде! Ты же взрослый мальчик. Ты можешь отличить правду от лжи.

Мы находились в редакции. Нас видело пять человек.

Я ударил Геннадьича под дых и с удовлетворением увидел, как он давится воздухом. Подом ударил ещё раз. И ещё. Он упал на пол. Я пинал его ногами. Потом я пошёл домой.

Я отлично осознавал, что это конец моей карьере и учёбе. Теперь у меня волчий билет в институте и запрет на профессию. Но я хотя бы смогу смотреть в глаза деду.

Во всём этом есть положительный момент. Теперь у меня море времени, чтобы писать и редактировать мемуары деда. Я даже поселился у него. Ведь кто-то должен сохранить память о войне.

 

***

 

Утром Игорь с ребятами вернулись, притащив с собой языка. Игорь попросил мой блиндаж для допроса. Я потребовал, чтобы пленный остался жив. При этом, я держал руку на кобуре. Игорь посмотрел на меня спокойно, без малейшей вражды и сказал:

— Лёш, позови Фёдора Марковича и послушайте вместе. А уж потом сам решишь, стоит эту мразь в живых оставлять. Хорошо?

Мне оставалось только согласиться.

Пленного привязали к стулу, а на стол поставили штуку вроде ФЭДа, только без объектива. Потом его привели в сознание.

— Имя, фамилия, год рождения, — начал Игорь допрашивать на русском.

Пленник был одет в эсэсовскую танкистскую форму. И начал лопотать:

— Нихт ферштейн!

Получил удар под дых и спокойный вопрос:

— Имя, фамилия, год рождения.

После пятого удара я хотел было остановить допрос. На шестом он сломался:

— Максим Логачёв, две тысячи сто первый.

Сначала я подумал, что ослышался.

— Цель пребывания в тысяча девятьсот сорок третьем.

— Вы не поверите!

Пленному было лет девятнадцать. Его голос, мальчишеский, ломкий, вызывал жалость. Хотя мне двадцать два, но … три месяца боёв, сто человек в подчинении — я привык общаться командным тоном с людьми, вдвое старшими меня по возрасту, и на этого пленного смотрел, как на ребёнка.

— А ты попробуй объяснить, — почти ласково сказал Игорь и ещё раз ударил его.

— Зачем вы меня бьёте? — начал рыдать пленный.

— Ну вот смотри, на тебе эсэсовская форма. Ты из танка расстреливал бойцов советской армии. Ты давил их гусеницами своего танка. Почему я не должен тебя бить?

Произнося всё это Игорь методично избивал его.

— Но это же игра! Они все давно умерли! Я не сделал ничего плохого!

Он кричал искренне. Он верил в то, что говорил. Я прикусил губу до крови, чтобы не сорваться. Убивать живых людей — это игра?

— Правильно. У меня тоже игра. Я убиваю эсэсовцев в далёком прошлом. Они же всё равно умерли.

— Но я не эсэсовец. Я из Москвы. Я из две тысячи сто двадцатого года. Я могу показать свой айди, когда вернёмся.

— Ты не понял, ты никуда не вернёшься. Ты останешься здесь.

— Не надо.

Пленный уже подвывал.

— Сколько ещё игрунов с тобой?

— Пятеро. Были ещё двое, но с ними пропала связь.

— Кто вас впустил сюда?

— Я не знаю. Мы в сетке тур нашли. Это должно было быть безопасно.

— Ладно, проверю.

Игорь повернулся к нам с Фёдором Марковичем:

— Всё понятно?

У меня не укладывалось в голове, но я кивнул.

Игорь всадил пленному нож в сердце, выдернул его и обтёр об эсэсовскую форму. Я не смог ничего возразить. Труп вынесли из блиндажа.

— Значит ты из будущего? — спросил Игоря Фёдор Маркович.

— Да.

— И пришёл за этими?

Он лишь кивнул.

— Много их?

— В этой группе осталось трое. Через два дня будет крупный танковый бой. Они собираются как в тире расстреливать тридцатьчетвёрки. Для них это развлечение.

Ещё два года назад я не мог себе представить, что убийство живых людей может быть развлечением, но потом началась война.

— Вам нужна какая-нибудь помощь? — спросил я Игоря.

— Да чем вы нам поможете? — пожал он плечами. — Через пару часов я с ребятами исчезну и появлюсь через двое суток. Просто постарайтесь выжить, не геройствуйте. Вам надо выждать неделю, потом всё устаканится. Немцы отступят. Война закончится в сорок пятом в Берлине.

 

***

Недавно я прочёл мемуары Дениса Давыдова. Того самого. Партизана, героя Отечественной войны двенадцатого года. Он пишет, что в одном селе они взяли в плен французов, и среди них оказался один русский. Он попал в плен, и стал солдатом французской армии. Денис Давыдов его повесил, хотя всех остальных пленных отправил в тыл. Просто потому, что нельзя воевать против своих.

Это было больше ста восьмидесяти лет назад.

Сегодня воевать против своих — это мода.

Я пытался пристроить рассказ деда в наши издательства. Мне говорят одно — мы такое не принимаем. Это не окопная правда, а развесистая советская клюква. В это сейчас никто не поверит. Нам это не выгодно.

Пишите про заградотряды, штрафбаты и одну винтовку на троих. Вот это актуально. Вот это правда. И вообще, молодой человек, пишите про эльфов. Вот это сейчас тема. Возьмите американский псевдоним и дерзайте. У вас хороший стиль, набита рука. Ну не лезьте туда, в чём не разбираетесь!

И глаза у всех были такие честные и добрые. Только один сказал:

— Знаешь, парень. Внеси ты в рассказ фантэлемент посерьёзней. Будет фантастический рассказ. С руками его не оторвут, но кто-то может напечатать. У нас сейчас гласность, свобода слова — всякое бывает.

Пожалуй, это единственный человек, который хотел мне помочь. Но сама постановка вопроса: хочешь писать правду — пиши фантастику! Это нечто.

Сессию я, ожидаемо, провалил. Отчислен с волчьим билетом. Теперь меня ждёт доблестная армия. Ну или два косаря зелени, чтобы откосить.

Геннадьич смотрел на меня с видом победителя. Будто он растоптал насекомое. Надо было ещё раз разбить ему морду. Я только плюнул в неё. Хотя таким плюй в глаза — божья роса. Но это было при свидетелях.

Я сохранил остатки гордости.

Жизнь продолжается.

 

***

 

После рассвета по нам отбомбились илы. И зашли на штурмовку. Это было обидно. Нас опять обстреляли свои. Отличить ил от штуки несложно. Любой опытный боец с этим справится. Но по окопам говорили, что нас бомбил немец. И говорили это те бойцы, с которыми я шёл от Харькова.

Фёдора Марковича ранило.

Бойцов у меня оставалось всё меньше, а задачу никто не отменял. Я ходил по окопам, настраивал людей на нужный лад. Делал всё на автомате.

Ближе к полудню опять наткнулся на Игоря и его ребят. Они спорили. Я подошёл.

— Да пошёл ты, Игорёк! Командир хренов! — услышал я. — Чем ты лучше этих игрунов? Пришёл, пострелял, убежал! Я остаюсь.

— Коридор откроется через пятнадцать минут. Это не наша судьба, — спокойно отвечал Игорь.

Я его понимал. Он командир, как и я. У него есть боевой приказ. Есть задача. Он должен её выполнить.

— Мне плевать. Я не могу.

— Мы не можем остаться, Глеб. Мы ничего здесь не сделаем!

В пылу спора они меня не замечали. Я решил вмешаться:

— Ребят, идите домой. Это наша война.

Все развернулись в мою сторону. У того, кого Игорь назвал Глебом, в глазах стояли слёзы.

— Хрен ты угадал, лейтенант, это и моя война тоже.

И боец прошёл мимо меня по окопу. Я посмотрел на Игоря. Тот беспомощно пожал плечами. Мы с ним отошли, чтобы поговорить наедине.

— Насколько это серьёзно? — спросил я его.

— Не знаю. Теоретически следующая точка выхода через три дня. Танковый бой будет чуть дальше отсюда. Можно будет ночью добраться до цели. Меня, конечно, потом отстранят, но есть шанс выполнить задание.

— Могут послать ещё кого-то?

— Нет. Не больше одной группы за раз. Это сложно объяснять.

Мне объяснять было ничего не нужно. Я тоже командир.

— Что будешь делать?

— Глеб прав, Лёша, это и наша война, точно так же как ваша. Если я сейчас уйду, всю жизнь буду считать себя конченой сукой.

— У меня осталось шестьдесят человек от роты, — честно сказал ему я. — Дальше будет хуже.

— Это ничего не меняет, — ответил Игорь.

Это действительно ничего не меняло.

На следующий день утром шёл дождь. Это хорошо. Под дождём не много повоюешь. Самолёты не летают, артиллерия не работает, а если и начинает бить, то попадает куда зря.

У меня даже опять было время поспать.

А в полдень ударили миномёты. Говорят, что немецкие шестиствольные миномёты слабее наших катюш. Не знаю. Не с чем сравнивать. Когда твои позиции накрывает это … Ты начинаешь молиться.

Каждый залп говорит: "Ну всё. Это по твою душу. Вот теперь тебе точно гаплык." И если вдруг ничего не кончится, ты ждёшь следующего залпа.

Нас обстреливали час. Потом выползли танки.

Я послал ординарца по окопам выяснять количество потерь. Меня нашёл Игорь.

— Ну всё, Лёша. Нам кранты. Это тигры.

Это не было паникой или страхом. Объективно. Если четвёрку ещё можно подбить средствами моей роты, то тигр слишком мощный. Вернулся ординарец и порадовал — в строю сорок пять человек и пять тяжелораненых. Это было лучше, чем я мог надеяться.

И ещё радовало то, что немец нас уважал. Тигры еле ползли, останавливаясь каждые десять метров для прицельного выстрела. Когда до наших позиций осталось метров триста я отослал ординарца с последим приказом, а сам пошёл к Игорю.

Глеба убило прямым попаданием танкового снаряда. Второй боец из будущего был жив. Я достал ракетницу и выстрелил красной ракетой, после чего сообщил:

— Ну что, Игорь, бежим. Не отставай.

Для верности пустил ещё одну красную ракету и побежал назад, в тыл.

Вообще-то, это было прямым нарушением приказа, но ещё месяц назад я наметил запасные позиции роты. Всё-таки, за моей спиной уже был Харьков. Три километра назад до следующей высоты. Там ещё был шикарный лесок и балка.

Уже на бегу заметил в воздухе ещё одну красную ракету. Кажется, это была пятая рота.

Полчаса. Я бежал так, что дух захватывало и вместе со мной бежали мои люди. Но мы успели до того, как немец занял наши брошенные окопы. На новом месте мои люди тут же начали окапываться. У меня осталось два пулемёта и три расчёта пэтээрщиков.

Немецкие танки, сообразив, что нас нет на прежней высоте, бросились в погоню. Это было правильно. Ворваться на плечах отступающего врага как можно глубже в тыл — это азы военного искусства.

Восемь танков даже без пехоты должны были смешать всех моих бойцов с землёй. Когда они катились на нас неудержимой волной, казалось, что всё.

Мои бойцы вгрызались в землю, не обращая внимания на фашиста.

Игорь со своим оставшимся парнем просто приготовились умирать. Пришлось провести профилактическую беседу. Я подошёл к небольшой воронке, в которой они залегли, и кинул им сапёрную лопатку:

— Окапываемся, салаги! Немец ждать не будет.

— Игорь смотрел на меня, как на психа:

— Нам же хана! Десять минут, может, пятнадцать. Это тигры.

— Какие тигры? — притворно удивился я.

Высунул голову из воронки, заставив Игоря последовать своему примеру. В этот момент лес слева и справа от нас взорвался огнём. Немецкие танки накрыла волна взрывов.

Это был классический огненный мешок. Танковая бригада, раздавившая позавчера свою же пехоту, окопалась сразу за нами. Я не знал где именно, но я стоял здесь несколько месяцев, и знал, где должны окопаться танки. На это и был расчёт.

Два тигра всё-таки уползли из ловушки. Но больше до самого вечера нас не беспокоили. Я отправил рапорт в штаб полка, сообщил численность своей роты и новое место дислокации. В строю у меня осталось тридцать шесть бойцов.

Игорь ещё приставал с дурацкими вопросами — не расстреляют ли меня. Я не понимал за что. Мои бойцы выполнили задачу. Я отошёл в боевом порядке на новую позицию. Ну наорёт на меня комбат, если жив ещё. Это война. Тут, если тебя не убили сразу, начинаешь понимать, как устроена жизнь.

В общем, сутки нас не трогали. Утром двенадцатого числа через наши позиции проехали танки и прошли десантники. Грохот стоял весь день. Кто-то даже вернулся и смог окопаться.

Ночью Игорь со своим бойцом уполз в сторону врага.

Нас больше не дёргали свои. Мы держали оборону на новом рубеже неделю. Отражали в день одну две атаки — немецкие танки в количестве пяти-шести штук в сопровождении пехоты выползали с наших прежних окопов метров на триста. Мы открывали огонь. Немцы уползали обратно.

Сил на полноценную атаку ни у нас, ни у них не было.

А через неделю мне было приказано атаковать, и я без боя занял свои бывшие окопы.

Мы перешли в наступление на Белгород и Харьков.

Что стало с Игорем, я не знаю. Надеюсь, он убил всех тех, для кого война — это развлечение. Тело Глеба мои бойцы так и не нашли.

Говорят, двенадцатое июня — это крупнейшее танковое сражение в истории, произошедшее под Прохоровкой. Не знаю. Я сидел под Прохоровкой в окопе. Сначала у совхоза Комсомолец, а потом ближе к станции. И я рассказал по дням, как всё происходило.

Я, командир четвёртой роты первого батальона двести восемьдесят пятого полка сто восемьдесят третьей дивизии. Ну а соврал я или сказал правду — решать вам.

 

Эпилог

 

Звонок в дверь двухкомнатной хрущёвки раздался неожиданно. Внук хозяина квартиры неохотно встретил гостей. На пороге стояли двое крепко сложенных мужчин.

— Игорь Соложёнкин? — спросил один

 

— Вы из военкомата? — поинтересовался молодой человек.

— Почти. У нас к вам предложение.

— Проходите на кухню, — предложил молодой человек гостям.

— Игорь, кто там? — раздался из глубины квартиры голос деда.

— Это ко мне.

Все трое прошли на кухню. Игорь сел на стул:

— Я вас слушаю.

Гости, не спрашивая разрешения, тоже уселись на стулья. Свободного места в крохотной кухоньке практически не осталось.

— Через месяц вы пойдёте в армию. Вас направят в Майкопскую моторизованную бригаду, — начал один из гостей.

— Круто! — восхитился Игорь. — Вы хотите, чтобы я откупился? Продал, там, квартиру или почку?

— Спасибо, не надо, — слабо улыбнулся гость. — У меня к вам встречное предложение. Вместо вас служить отправится другой человек. А вы за это получите пять тысяч долларов и чистый воинский билет.

Это предложение было настолько щедрым, что у молодого человека на секунду перехватило дыхание. Но он всё же сумел прийти в себя.

— За что мне эта честь.

— Вам повезло, — пожал плечами гость. — Вот человек, который вас заменит.

Второй гость чем-то напоминал Игоря. Сходство было не полное, но способное обмануть посторонних людей. Игорь попытался понять, что из себя представляет его замена. Обычный парень, без понтов, без робости, добродушный и приветливый. Он молчал, но, казалось, сейчас весь растянется во внушающей доверие улыбке.

Внезапно за спиной гостей возник дед.

— Игорь, это ты?

— Да я, дед, кто же ещё! — раздражённо ответил молодой человек.

Гость обернулся, прищурился, анализируя что-то, и ответил.

— Привет, Лёша. Давно не виделись.

Последние пару лет дед ходил с палкой из-за негнущихся суставов. И вот теперь он сжал её, толи опираясь, толи намереваясь ударить гостя.

— Зачем ты здесь?

— Хочу спасти твоего внука. Нельзя? — с вызовом ответил гость.

— Да ладно? — с восхищённым удивлением встрял в разговор молодой человек. — Тот самый Игорь из сорок третьего?

— Значит опять война? — дед привалился к стене в поисках дополнительной опоры.

— Только я теперь сам по себе, Лёша. Меня уволили за Прохоровку. А я-то думал, что это тебя расстрелять должны!

Дед пришёл в себя, зашёл на кухню, налил воды из чайника и запил её валидолину. Казалось, он мучительно что-то для себя решает.

— Когда это будет? — спросил он гостя наконец.

— Под новый год, — ответил тот.

— Ты всё знаешь, Игорь. Тебе решать.

Дед посмотрел на своего внука. Это был простой выбор. С одной стороны крупная сумма денег и чистый военный билет, новая жизнь. С другой … Майкопская мотострелковая бригада.

Молодой человек действительно всё понял. Казалось, в эти секунды он стал старше на много лет.

— Это наша война.

Из глаз деда покатились крупные слезы.