Батяня

Новичок мне сразу не понравился. Во-первых, не молодой. Во-вторых, широкоплечий и толстый, борец на пенсии, что ли? И какой-то развязный, с непредсказуемым клоунским лицом, того гляди — усмехнется. Непочтительный, сразу видно.

— Как стоишь, холоп?! — рявкнул я для острастки кровожадно. — Кланяйся в ноги своему господину!

— Да, зодчий, — он аккуратно наклонил голову. Не для того ли, чтобы скрыть промелькнувшую усмешку? Меня не проведешь, я сразу замечаю эти тонкости.

— Будешь мне помогать строить Мост, известно ли тебе это?

— Да, зодчий, — повторил новичок и вновь экономно поклонился. Так бы и треснул его по толстой шее.

— И ты, как ассистент, имеешь солидный опыт в таких делах? — я вложил максимум сарказма в вопрос.

— Нет, зодчий. Но я быстро учусь.

И опять кланяется. Ну, наглец!

Раздраженным жестом я отпустил новичка. Пока не буду к нему придираться, контракт оформлен, как полагается. Мажордом ему определит комнату. Завтра проверю этого человека в деле, человека ли? Ха!

Затем я принял обозревателя журнала Architectural Digest. Издатели заплатили сумасшедшие деньги за интервью и пообещали столько же за эксклюзивные снимки моего Моста. Честно предупредил, что даже современная лазерная аппаратура не в состоянии охватить весь спектр красок и зафиксировать фактуру "объекта". Они намекнули, что готовы оплатить любые расходы. Спецкор был приторно вежлив и очаровательно бесцеремонен, в глянцевом абрикосовом костюме напоминал румяный пирожок. К стыду, захотелось его проглотить. Это желание немедленно исчезло после прочтения визитки: "Мистер Эстриманджуэр Снандбри-Шлюссшлейндт".

— Можно просто Эсти, — успокоил меня собеседник и начал привычно наговаривать преамбулу квадрозаписи. Остров последних реликтов. Хартия большой пятерки. Ментальность последних реликтов, эволюция творчества. Договор с драконами. Уникальные Мосты. Зодчество, как данность нечеловеческой культуры и, наконец, главный вопрос. Камеры нацелились мне в лоб. Да здравствует оплаченное красноречие!

— Зачем мы, зодчие, строим Мосты? — уверенно начал я. — Не раз задавался этим вопросом. И по мере взросления придумывал все новые объяснения. Психоаналитик объяснил бы его создание реализацией либидо, моделью самоудовлетворения в попытке спроектировать креатив фаллоимитатора. Философ хмыкнул бы: "Фанаберия, но вдруг в ней скрыт сермяжный смысл?" Поэт обнаружит аллегорию поклонения высшему разуму, желание сшить землю и небосвод хрустальной нитью вселенской любви и все такое. Архитектор… пожалуй, свихнулся бы от такого невозможного невиданного зрелища.

Мост, безусловно, раритет. Он создан колоссальным трудом и талантом, его история подчеркивает состоятельность мыслителя и пионера. В искусстве создавать грандиозные раритеты зодчие веками соревнуются с природой. Когда паришь в прозрачной вечности, между небом и океаном, осознаешь свое место в этом мире, обусловленное незаурядностью или никчемностью. С гордостью воспринимаешь модель гармоничного единства…

— Принято считать, — оборвал меня заскучавший журналист, — что люди не в состоянии овладеть секретами зодчества Острова реликтов.

— Ну… не знаю. Вот вы сможете ладонями собрать рассеянную в воздухе пыльцу крыльев бабочек? Или хотя бы увидеть ее невооруженным глазом? (мистер Снандбри-Шлюссшлейндт с достоинством поклонился). Воздух над океаном насыщен множеством уникальных строительных организмов, настоящий рай субстанций. Надо лишь распознавать эти материалы и уметь ими манипулировать. Фотоны, гелий солнечных лучей, озоновые электроимпульсы, соленая прана морских испарений, мельчайшие лепестки туч, роговые и биологические образования птичьих перьев. И краски, краски! Миллиарды крупинок бесконечной сокровищницы.

Я собираю мост только с помощью ригелей и аванбеков. Мне не нужны пилоны, быки, опоры. Для соединения двух частей с третьей использую уникальную пропорцию, определяемую как "Золотой вурф". Мастерство зодчего обеспечено умением создавать гравитационные вихри и магнитные возмущения, которые, как в блендере, тщательно перемешивают необходимые ингредиенты. Полтора-два часа спустя концентрируется не имеющий аналогов "пластилин", из которого я леплю очередную секцию своего Моста. Эти уникальные сегменты осторожно крепятся один к одному, образуя плывущий в небо эскалатор, каждая ступень которого словно клавиша рояля архангела…

— Господин зодчий, вы приверженец учения Аристотеля?

Я задумался.

— Пожалуй, во мне больше пантеизма, отождествления Бога с природой. Наша жизнь подчиняется взаимообмену энергии с информацией на уровне гравитационных сил. Зодчий органично связан с природой, стихиями, что обогащает его жизнь целесообразностью. Я уважаю и метафизику, но в разумных пределах. Эти принципы обусловлены стремлением конструировать Мост. Вспомним знаменитую фразу Теренция: "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо".

Журналист сдержанно кашлянул.

— То есть, вы олицетворяете себя… гхм… с субъектом хомо сапиенс?

— Отвечу афоризмом зодчих: "Мост, как барометр гуманизма". Понимайте сами. В магию я не верю. Но верю законам термодинамики в природе и технике. Для чего мне нужен ассистент-человек? У него тонкие пальцы, он может соединять мелкие детали.

Тут Эсти незаметно подмигнул мне и загадочно понизил голос:

— Но, простите, ходят слухи, что вы… своих ассистентов… способны съесть?

¬— Я и тебя могу сожрать! — яростно взревел я, и как договаривались, бросился на ближайшую камеру с глупо распахнутой пастью.

***

Часом позже кинул в пасть ментоловый колобок, сунул подмышку пакет с телеуправляемым змеем горынычем и прошел по длинному гулкому коридору к выпуклой двустворчатой бронзовой двери. На посту красовались двое могучих африканцев в алых тюрбанах и шароварах. Охранники экзотического вельможи должны выглядеть великолепно и загадочно: черно-багровые торсы, блестящие ятаганы, свирепые физиономии — одинаково бугристые и лоснящиеся. Я их нанимал в качестве личных телохранителей, чем насмешил агента бюро контрактов нашего острова. Впечатляющие стражники осклабились и проревели в унисон:

— Слава зодчему!

Снисходительно похлопал по рельефному плечу Поллукса. Слышал, что его дед окончил институт Мориса Тореза в Москве, учил отпрыска основам русского и английского. Сегодня интеллигентный потомок западноафриканского дипломата ревностно сторожит редчайшего в мире дракошу. Синхронно распахнулись ворота в рай. Миновал роскошный безлюдный холл, похромал по восточным коврам и приоткрыл изящный чугунный створ. Восхитительный маленький дракоша завизжал и резво покатился мне навстречу. Страшная няня и грудастая кормилица обеспокоенно семенили за ним. Я махнул им, отстаньте. Нагнулся, схватил малыша в охапку и задохнулся от счастья. Он пока размером с прикроватную тумбочку, небольшой, но увесистый и жилистый. Внешне напоминает бесформенный мешок с новогодними подарками, из которого торчит голова крокодила Гены. Плохо говорит и почти не может летать. Надо учиться! …и учиться, и учиться. Следующий час мы основательно тренировались. Я выбрасывал дракошу с балкона третьего этажа, а внизу с широченной совковой лопатой стоял Кастор в позе американского спортсмена баттера, отбивающего подачу в бейсболе. Коэффициент полета в основном зависел не от потешных взмахов пингвиньих крылышек, а от эффектного удара лопатой.

— Только не по голове! — в очередной раз крикнул я дежурную фразу и разжал лапы. Булькая в предвкушении, наш недоросль ухнул вниз, секунду спустя получил звучный пендель и, восторженно гогоча, улетел в сад. Там его, облепленного передавленными гладиолусами, подобрал Поллукс и резво побежал в дом, чтобы вручить мне для нового упражнения.

На соседнем балконе топтались няня с кормилицей, крайне неодобрительно наблюдая за учебным процессом. Няня, молодец, постоянно мониторила округу и профессионально топорщила заточенные боевые шипы на жестких подкрыльях.

В глубине сада, не замеченный Кастором и Поллуксом, не зафиксированный тепловыми сенсорами защитного периметра, избежавший беспрерывного сканирования няни, из-за ветвей гигантского олеандра за нами внимательно наблюдал новый ассистент.

Уставшие и довольные, в начинающихся сумерках, мы завершили тренировку, я потрепал за щеки ликующего дракошу, лизнул его в смешное ухо, передал кормилице, попрощался со всеми и удалился в свои апартаменты. Сбросил пропотевшую мантию и безрукавку, принял душ и устроился в огромном фамильном кресле-шезлонге из шкуры кракена. Отрада души — любимые картины, пусть лишь копии, но превосходные. Любуюсь "Подсолнухами" Ван Гога, полыхающими факелами между величайшими откровениями эпохи Уильяма Блейка. Справа "Великий Красный дракон", слева "Жена, облаченная в Солнце". А над диваном в обрамлении каррарского мрамора — портрет Янтарной Феи с алмазными звездами на золотых крыльях. Смотрю на нее и пью брусничный джарр. Второй бокал, третий. Кобольды варят его в Бешеном лесу. Очень дорогой благородный напиток с пикантным добавлением яда болотной гадюки и капли азотной кислоты на бокал. В прошлом году мне хватало на вечер двух бокалов. Потом в тысячный раз посмотрел короткий ролик про кастельеров, помолился и лег спать. Во сне повседневность неопределенных ожиданий испаряется, раздражители внешней среды превращаются в мирный пчелиный рой.

Рано утром я бесцеремонно растолкал ассистента и погнал его к Мосту. Он брел босиком по бархатному побережью, жевал здоровенный бутерброд, и терракотовые крабы отважно разбегались у него на пути. Я шел следом и сличал наши отпечатки. Тысяча метров до моста, две тысячи его шагов. Пятьсот моих. Ямки в сыром песке, образованные моей поступью, неизменно казались более мелкими, чем следы этого самозванца.

Вот мой Мост. Грандиозен. Фантастичен. Похож на взволнованную балерину Эдгара Дега. Порхающее отражение неба в океане и голубой воды в лимонном воздухе. Словно пляж взметнулся фонтаном сверкающей плазмы, и километровая радужная рука простерлась над заливом по линии рококо, не успев нырнуть в океан. Драгоценный артефакт, предел мечтаний любого зодчего нашего клана. Зрелище для истинных гурманов искусства. При циклопичности не кажется громоздким, впечатляющие размеры скрадывает изящество, отсутствие опор уравновешивает эффект парения, и конструкция растворяется в пылающей дали. Мне часто хотелось припасть к телу Моста, обнять его ажурно-монолитные колени. Однажды я начал молиться у его основания… смешно? Я покосился на ассистента — трепещет ли он в восхищении, онемел ли от волшебной красоты и монументальности проекта? Новый помощник зевал, ежился на рассветном ветерке и равнодушно таращился перед собой. Ничтожество!

Мы медленно поднимались к полыхающей вершине эдема, а вокруг в бесконечном хороводе кружились саганы воздуха, огня, воды, как их называл Парацельс. Спектр масштабов: светотени, яркость, изысканность. Привкус тревожной гордости. Нет сил на крик, лишь вибрирует периферия биополя. Смотришь сверху вниз, монарх титульного трона, обозревающий дары щедрых подданных. Такую величественную благодать дано познать альпинистам, покорившим очередную вершину, и мальчишкам на крышах многоэтажек.

Здесь, на Мосту, доступно иррациональное наслаждение музыкой Свободы. Оно зависит от чувства меры и пространства, беззвучные аккорды переполняют душу, распирают изнутри. Ты становишься волновым зеркалом окружающего мира, отражающим не эталонную высоту звука, а его эмоциональный фон. В нем заключено триединство: восторг, печаль и надежда. Солнце с неиссякаемым оптимизмом обрушивало на нас, как благословение, Венский вальс Штрауса. Танцующее небо звенело виртуозными скрипками квартета Bond в лондонском Альберт-холле. В колдовстве океана плыла токката Поля Мориа. Струнной и клавишной одухотворенностью, кольцами Мёбиуса и влюбленными мамбами ветви соленых и сладких звуков оплетали мой Мост, с поцелуями раскачивали его над планетой. Упивающийся потоками нежности и ласки, Мост превратился в исполинский резонатор, а волшебным камертоном стала "Мелодия любви" Шопена…

Я был готов дирижировать пространством. Расправил плечи, напряг мускулы, гирлянды вспышек пробежали по телу. Вот воспарили за спиной паруса, наполнились загадочным дуновением. Встрепенулись синапсы мертвых красных волокон грудных и дельтовидных мышц, послали сигналы серому веществу головного мозга. Их приняли безмиелиновые аксоны, передали по эстафете базальным ганглиям, вскипел дофамин, активизировал гипоталамус и центр наслаждений. И я превратился в раскаленный колокол. Со всех сторон к его жаркому сердцу потянулись струны, пробежали миниатюрные русла, тропинки. Стратосфера и солнце, небесная амальгама, отражение стихии далеко внизу истекали медовыми сотами. В моем пульсирующем центре мироздания музыкальное воплощение цвета трансформировалось в материальные шедевры. За это можно все отдать! Трагизм добровольной жертвы, с подрезанными крыльями я стал инвалидом. И гением зодчества.

Первобытное пересечение стихий, кипение, сияние и свобода встретились в бескрылом безумном мире с его несимметричными копиями и концентрацией энергии в мезонах. Все призрачные сокровища неба, океана и солнца потекли ко мне. Краски, ароматы и звуки стали вязкими, осязаемыми. Голубую балладу я перемешал с лунным нефритом, добавил каплю лимонной тени и растворил в адриатической лазури. Оттенки свадебного фортиссимо насытил шафраном, пропитал кобальтовым бальзамом и отлакировал ментоловой пастелью. Ледяная кровь мурлыкала в раскаленной груди. Бинарную мензуру лаймовых зерен дополнили октавы ампарского регата и кипрского бриза. Фарфоровый лед и виноградный туман, пронизанные лавандовым блеском и квартой аквамарина, вспыхнули драгоценной свечой, слепящим таинством огня и мрака. Ускоряю пассы, размешивая густеющий фейерверк, седые тайны микромира текут ко мне, вода и небо — блеск сапфира, лазурь в огне, как дирижер перед молитвой, я глух и слеп, пусть за спиной учитель с бритвой, пусть горек хлеб…

В ладонях концентрируется нежная дымчатая субстанция, с каждой минутой все явственней формируя элемент счастья. Вот она, иллюзорная модель гармонии, как веселый ягодный пирог, пышный, горячий, соблазнительный, аж скулы сводит. Быстро остывает, твердеет, наполняется строгим драгоценным сиянием. Заключительные аккорды. Бирюзовую ваниль и росу Арктики поглощает опаловая тишина, и сразу фа-диез-мажор янтарного кибера пронзает кадмиевый нюанс на слезе индиго. Оборвалось скрипичное квадро, дрогнули над горизонтом хрупкие созвездия рунной партитуры. Северное сияние остыло в хрустальной инсталляции, чарующий мираж Сахары съежился до полифонического карлика, пенистая волна рыжего прибоя опрокинулась в мраморном гротеске.

— Время! — хрипло рычу, и ассистент ловко перехватывает фрагмент внеземного, осторожно опускает в пустующее звено ансамбля. Максимализм тает снежной росой, спринтер, задыхаясь, рвет ленточку и падает в объятия толпы, остается удовлетворение гурмана, умеющего жарить в кукурузном масле нарезанную оранжевыми дольками тыкву.

В полдень всплыли русалки. Радостно машут красивыми руками, смеются, поют. Я бросил им восемь роз. Франсуаза Саган, Сестра Майкла Джексона, Шарлотта Хэ и Елена Блаватская кокетливо кувыркались в желтой пене. Хоть бы их не спугнул мрачный кракен-полипус. Ассистент внимательно следил за этим ритуалом, губы его шевелились, а я напрасно ждал, когда он спросит.

Следующим утром он притащил на Мост большой букет гладиолусов. В полдень аккуратно уронил вниз цветочную охапку и, бесстрашно свесившись, внимательно следил за ее полетом. Я думал, что он хочет насладиться радостным изумлением дам. Но как только бутоны коснулись воды, интриган отвернулся и равнодушно принялся за работу. Внизу счастливо пищали и барахтались бесхитростные красавицы. Я им никогда столько не бросал.

Перерыв. Отдыхаем, сидя на краю Вселенной и болтаем ногами. Всегда наслаждаюсь этими минутами.

— Сколько тебе лет?

— Пять… — ассистент закашлялся. — Пятьдесят, зодчий.

Знаем эти "пять…". Меня не проведешь.

— Семья есть?

Задумался. Соврет, наверное.

— Дочь.

— А где она?

Болтает ногами.

На берегу суетятся квадрооператоры, снимают Мост во всех ракурсах, опасливо оглядываются.

— Она замужем?

— Д..да...

— Чего мямлишь? Вы в ссоре? Давно не виделись?

— Очень, — вздохнул. Не врет. Странно.

— А дети у нее есть?

Ассистент отвернулся. Наглец.

При следующей беседе я рассказал, что в этой зоне океана нарушен баланс содержания в воде азота. Сам не понял, зачем. А еще об удивительном явлении — живых башнях Террагоны и соревнованиях кастельеров, которые не дают мне покоя. Люди стремятся ввысь, и готовы ради победы над трехмерной объективностью разумно рисковать своими детьми. Странные откровения в компании с таинственным пришельцем. Может, он меня гипнотизировал? Его удивили мои стихи, правда, основанные на заимствованиях, каюсь, дух свободного зодчего прорывается сквозь классику. Например, по Бёрнсу: "Трех королей разгневал он, и было решено, что сгинет в пламени Дракон Алмазное Крыло…" Пять тысяч лет этой легенде.

— Человечество сохранило мудрость китайских зодчих, — вдруг заявил мне ассистент. — Она гласит, что гармония — не цель, а средство. Когда ты будешь знать, что делать с ней, ты найдешь её. Люди изобрели смешной афоризм. Оттолкнувшись от земли, можно улететь в небо. Абсурд! Только с неба падают на землю, а летают от Солнца к Океану.

***

Великая Мать всех драконов спит в Солнце, ее сонное дыхание — это протуберанцы светила. Каждые шестьдесят лет, в год Огненного Дракона мы устраиваем фестиваль благородства, танцуем в небе, демонстрируем красоту и музыкальное достоинство своих Мостов, восхваляем солнечных дочерей, золотых фей.

Брусничный джарр бросает в жар, затем в обманчивую прорубь. Хорошая выпивка подталкивает к размышлениям. На нашем острове живут кобольды, зодчие, тролли-мутанты и люди-контрактники. В морских пределах русалки, кракен, возможно, атланты, которых никто не видел. В небе солнечные феи и черные драконы. И кого из них мне черти прислали? Я решил развеять сомнения примитивным способом. Ночью настроился на телепатическую волну Бешеного леса. Проникся одухотворенным сознанием кобольдов. И вежливо поинтересовался в эфир:

— Солёный, ты ко мне оборотня засылал?

Вот такой я простак. Хуже вора. Зато умею привлечь внимание. На фоне стихнувшего гомона прорезался возмущенный рык Соля-Соля:

— Крюк, что за бред?! Опился джарра? Хромой му…

Ясно, кобольдов вычеркиваю. Солёный, конечно, старый аферист и мистификатор, но когда он врет, то льстит и лебезит.

А потом с такой же непринужденностью меня послали куда подальше все остальные соседи, коллеги и даже семейство Большого Горгона. Поражаясь собственной наивности, я продолжил размышления, хаотично и неумело. Права и обязанности ассистента — подчиняться хозяину, если приказы не идут вразрез с принципиальной точкой зрения или реально не угрожают жизни. Он постеснялся справлять нужду в небе и спустился по Мосту вниз. Потратил на это весь свой обеденный перерыв. Мечта человека-контрактника — оказаться между небом и землей, увидеть сверху, как танцуют в океане воплощения погибших дракониц. По достижении мечты древние фанатики ослепляли себя, выжигали глаза после лицезрения Фудзиямы или прикосновения к роскошному дворцу всесильного шаха. Он мечтает воссоединиться с семьей, но не уверен, что дочь его любит и ждет. Он жаждет приносить пользу своей разрозненной семье. У каждого человека, у каждого ящера это было. Крылья. Вихрь. Скорость. Многогранное мировое пространство, и ты правильным гвоздем внедряешься в простенок между людьми и драконами, оставляя за собой инверсионный шлейф смешного революционера. Что из этого следует?

Суггестор. Неожиданно сформировавшись, странная мысль дала пищу странному предположению. Я был почти уверен, что нашел ответ! Жаль, поздно осознал свое заблуждение.

Накануне великого фестиваля огненных драконов у всех было много дел, треволнений и так далее. Дом наш ходил ходуном, а больше всех нервничал я. Потому что всю ночь готовился к последнему бою, и видел себя в центре могильного холма с портретом "Жены, облаченной в Солнце" в застывших лапах. А утром взревели сирены…

Ассистент выкрал дракошу и по рыхлому песку бежал с ним к Мосту. Охрана, няня, кормилица лежали вповалку без сознания. Шайтан. Я хромал следом, с ужасом понимая, что не смогу догнать оборотня. Дракоша радостно визжал и плевался искрами. Мой разум отделился от несовершенного тела, которое безнадежно ковыляло по больному берегу. Киднеппер легко одолел последний пролет Моста. "Стой! — кричал я ему. — Я согласен, буду строить для твоего хозяина, клянусь!". Он словно оглох. В верхней точке Моста перехватил дракошу удобнее, скользящим взмахом коснулся его спины и сбросил с трехсотметровой высоты. Меня словно ударили рельсом по животу. Дракоша падал, как бракованный перформанс. Время падения — семь с половиной секунд. Кошмар немого аттракциона распотрошил память.

Первая секунда. 2097 год. Впервые увидел ее, плывущую в небе, и понял, что боги существуют.

Вторая. Поцелуй. Гром. Черные демоны.

Третья: "…под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звёзд. Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения".

Четвертая и пятая. Красный дракон о семи головах, увенчанных диадемами, свирепым ударом переломал мне ноги и сбросил с Моста. Я опрокинулся в кипенное сияние. Летел вниз в отчаянном ожидании сиреневой глубины и скользкого конического голодного. …сильные нежные руки и упругие хвосты. Елена и Франсуаза уверенно буксировали раненого к берегу, а над шипящим буруном в запоздалом проклятии взметнулись хищные щупальца. Кракена отвлекли Сестра и Шарлотта.

Шестая. Янтарная Фея в стремительном пике передает мне хрупкое теплое яйцо.

Седьмая секунда. Я взвыл, зарычал. Но у самой воды мой сын удивительно грациозно кувыркнулся, словно распахнулась раковина с жемчужиной, и полетел, расправив перламутровые крылья жука-носорога, все выше, триумф!

Сделав виток, дракоша торжествующе гагакая, спикировал прямо мне на грудь. Только тогда я обнаружил рядом ухмыляющегося ассистента. В гневе мощно толкнул предателя, мы оба не ожидали этого выпада. Он неловко повернулся, спокойно сказал: "Остолоп!" и полетел вверх тормашками. Через семь секунд рухнул в океан, взметнув сноп. Кто-то крикнул, наверное, я, когда из глубин взметнулось бурое щупальце. Вода забурлила. Можно ли противостоять чудовищному кракену в его родной стихии? Пузыри. Фонтан. Пена. Поверхность внезапно окрасилась красным и черным, всплыла какая-то грязь, и все стихло.

Мы спускались вниз. Меня трясло. На полпути остановился, прижал к себе дракошу. У берега из прибоя вынырнул ассистент. Он стал выше ростом? Медленно выпрямился, побрел вдоль кромки, левая рука свисала. Только атлант мог бы такое… Странный враг мой направился к ближайшим скалам Белого Шлямбура, скрылся в разломах утеса.

— Паппи! Пап-пи! — без устали скандировал дракоша, носился вокруг меня внушительным карлсоном, то и дело падая на плечи или под ноги пудовым сюрпризом. Эйфория первого полета. Его сердце стучало в барабан. Мое тоже. Ошеломленный, я никак не мог осмыслить происходящее. Внизу легкие волны ворочали разорванную пополам тушу кракена. Казалось, что вторая серия боевика прошла без моего участия, и вот-вот начнется третья, самая захватывающая. И она началась! Фестиваль Благородства, будь он неладен.

На горизонте возникли подозрительные точки, которые быстро превратились в силуэты летящих к мосту драконов. Первой скользила переливающаяся золотом Янтарная Фея. Моя жена, мать моего сына. Шестьдесят лет не виделись.

— Мамми! Мам-ми! — немедленно завопил дракоша и понесся ей навстречу. Она застонала, полыхнула фонтаном искр, распахнула крылья навстречу ребенку и потеряла высоту. Они столкнулись в воздухе, кувыркнулись, и, обнявшись, свалились прямо в мои лапы.

Следом летели черные драконы. Хладнокровные стражи, лучшие воины свиты красного семиглавого князя. Как и шестьдесят, и сто двадцать лет назад, Фея в своем солнечном танце опередила их на десяток километров. А сейчас этот промежуток быстро сокращался. Я уже видел оскал багровых пастей, слышал кастаньетное щелканье кривых когтей и шипов профессиональных телохранителей.

Убили бы они Янтарную Фею за ее нежелание покинуть меня? Возможно. Вырвали бы трофеем дракошу из моих мертвых лап? Наверняка. Жестоки традиции чудовищ-гоминидов. Только вдруг Белый Шлямбур зашатался под тяжестью древнего монстра. Исполинские крылья хлопнули по скалам, брызнуло каменное крошево. Набирая крейсерскую скорость, в небо устремилось гигантское существо, хищник иных времен и чужой ментальности. Алмазное тело, сверкающие манжеты. Легенда моего восхищенного недоумения.

Он их расшвырял и побил на счет раз, два. Смел черных рыцарей с небосвода, как шар в боулинге при страйке, который на своем грохочущем пути смачно опрокидывает глупые кегли. В небе кружились обугленные перья, жалкая чешуя опозоренных тиранов. Мой фантастический тесть торжествующе трубил древний победный гимн. Папаша. А я остолоп.

— Деда! Де-да! — словно тиффози на трибуне, восторженно верещал бронебойный дракоша, и ворожбой Шопена ему вторил наш Мост. Я крепко-крепко обнимал жену и сына, шептал им смешные слова, трепал за щеки, целовал в уши и был абсолютно и бесконечно счастлив. Лишь на задворках сознания шевелился беспокойный червячок: искать ли нового ассистента или пора остепениться?