Прицел мешает

Летняя ночь коротка. Только недавно стемнело, уже солнце радостно спешит на небосклон. Зовёт, зовёт жить.

Ночная тьма сереет, просвечивает, словно растворяется в неверном полусвете предутрия.

Птицы пока молчат, окутаны капельками оседающего на перьях тумана. Туман холодный и влажный. Ползёт над речушкой ватным одеялом, укрывает луг и поле, пробирается между тонкими деревцами леса.

Звёзды бледнеют. Бледнеет небо. И вот с востока появляется полоска яркого. И ещё одна, и ещё. Они прорисовываются в небе, наползают снизу на тьму. Звёздная, прохладная и живая летняя ночь уходит, чуть поддёрнув подол. Уходит туда, где её ждут уставшие от полного жизни, такого суетливого дня.

Утренний ветерок качнул верхушки трав и чуткие ветви кустарников, прошелестел в кронах дерев.

Первая птаха подала голос, вторая, третья и вот уже целая симфония птичьего славословия солнцу, новому дню и лету взлетает к голубеющим небесам, растекается вдоль земли.

Солнце целует туманные пряди и они, согреваясь, обнажают землю под солнечное тепло.

Туман испарился. Рваной раной зияет посреди зелёного лета чёрная, перепаханная снарядами и окопами, встопорчившая "ежей" и "колючку" проплешина.

Окопные рвы выверенными углами расползаются по полю позади упорядоченно-чёткого солдатского строя.

Зелёная пятнистая форма совсем их не прячет. Они стоят, словно купа деревьев. Ощетинились шипами-дулами.

В той стороне, куда чёрным глазом смотрит каждое дуло, там — тоже люди.

Они идут босиком. По росной после тумана траве, по изуродованной, истерзанной земле, засеянной железным крошевом.

Совсем разные. Дети, старики. Юноши и молодые люди. Разные, но единые в своей беззащитной решимости.

Пустые руки. Улыбки на некоторых лицах. Распахнутые навстречу руки.

Они всё ближе. Всё ближе. Как волна. Как цунами. Неотвратимо.

Солдаты замерли. Они ждут.

Один, совсем молоденький, отрывается от прицела и взглядывает на командира. Тот молчит. Поднял руку кверху, и словно позабыл про неё.

Солдат снова пристроил автомат к плечу, прижался к железу щекой, поморгал и снова оглядел мир через рисунок прицела.

И отпрянул.

Перед ним — девушка. Из... этих.

Светлые волосы стекают по плечам мягкой волной. Чуть-чуть веснушек на нежной коже и улыбка. Улыбка, как солнышко.

С такой бы танцевать до упаду, а потом петь песни под гитару. И гулять до утра по городу. Привести её на набережную. И дать послушать любимую песню.

Командир молчит.

Девушка улыбнулась, протягивает юноше в форме цветок.

Беленькая, беззащитная в своей нежности, ромашка висит между ними в мягких, почти детских пальцах.

Между двумя мирами. Между двумя правдами.

Прицел мешает.

* * *

Белая, как облака, ромашка будто навечно обосновалась в дульном срезе. Жёлтая цветочная серцевина выглядывает промеж лепестков, как крохотный, новенький цыплёнок. Пушистое живое чудо.

Пуля рвёт солнечную сердцевину, размётывает белые лепестки. Они кружатся, вертятся в воздухе и, словно снежные хлопья, опускаются. На чёрный прах земли. На молочно-белое кожи. На тёмно-алое крови.

Солдат не может оторвать взгляда от белого ромашкиного лепестка на глазном яблоке мёртвой девушки.

Изогнутая узкая лодочка его застыла на самом зрачке, словно взлетела на волновой гребень.

Почему она не сморгнёт его? Не уберёт пальцами? Он же мешает!

А где-то кричат: "Залп!!". А где-то глухо стонут от боли.

А где-то шагают упрямо вперёд, подставляя себя под пули вместо упавших. Перешагивая через упавших.

Снова и снова, и снова.

Они шагают и просто стоят. Просто смотрят.

Невыносимые, непобедимые в своей беззащитности.

Солдат бросает автомат. Солдат срывает знаки различия.

Юноша разворачивается. Встаёт по ту сторону прицела.

Белое небо, жёлтое солнце.

Мир! Проснись!