На мотоцикле до Гаваны
Не мы решаем, за что душа болит, но мы решаем, как успокоить эту боль.
Их было двое.
Один из них был Врачом. Потому что людей излечивало одно только осознание того, что где-то в мире в настоящем или прошедшем времени существует Врач.
Вернее сказать, он был хирургом. Потому что в лечении выбирал самые решительные методы, пусть порой и болезненные.
Второй был Учителем. Потому что своим примером научил, а своей жизнью доказал, что человек волен выбирать.
Врач умер давно, ещё задолго до моего рождения, а потому с его смертью я как-то примирился. В конце концов, мой Команданте жил со мной в одном доме — над моим столом он, чёрно-белый и светлый, курил сигару, выступал на трибуне, стрелял из пистолета, и играл на гитаре с Джоном Ленноном. За свою пока недолгую жизнь я успел привыкнуть к мысли, что я никогда не поговорю с Врачом, не скажу ему, как много он сделал для меня. С этим я смирился.
Но вчера умер Учитель, и теперь я не знаю, что делать. Как жить в мире, где нету моих Команданте?
И тогда я решил — поеду и увижу Учителя. Но как до него доехать? Как найти Врача, догадаться несложно — нужно ехать на мотоцикле от Буэнос Айреса до Каракаса по прямой. Ведь именно там Врач сам нашёл себя.
Но как мне найти Учителя?
Не придумав ничего путного, я сел на мотоцикл и рванул от Буэнос Айреса до Каракаса. И действительно встретил по пути Врача. Он был ещё без бороды и кепки со звездой. Верхом на своём мотоцикле и с дневником под мышкой, мой Команданте улыбался. А его дневник плакал.
— Куда идёшь? — спросил он меня.
— Я ищу Учителя, — ответил я. На ответ особо не надеялся, так как Врач и Учитель познакомились позже.
— Езжай в девятое апреля 1948 года в Боготу, — ответил мне Врач, — ты найдёшь его на улицах с винтовкой, плечом к плечу с простыми колумбийцами.
Ну конечно, где же ещё быть моему Команаданте!
Врач улыбался. Я стоял и мучился сомнением — что же мне сказать ему. Он пока не знает, а только предчувствует, что его ждёт. Как выразить ему всё, что на сердце, и не указать преждевременно его пути?
— Не бойся, я примерно знаю.
А поехал бы я в путешествие от Буэнос Айреса до Каракаса на мотоцикле и с дневником под мышкой, зная, к чему это всё приведёт? Поехал бы, предчувствуя, что вернусь уже не я, а Команданте?
— Ведь должен же был кто-то поехать, — ответил мне Врач. И, немного подумав, добавил, — Мы не выбираем, за что болит душа, верно?
Он подмигнул мне и поехал вперед. А я — назад, в девятое апреля 1948 года в Боготу.
Улицы прыгали, скакали, раскалённо дышали красной черепицей на багровый закат. В дрожащем воздухе знойно жужжали мухи. У Боготы началась гангрена. Больно обрекать кого-то на страдания ампутации. Но куда больнее позволить умереть.
Часовня Кафедраля Боготы изогнулась, кувыркнулась и качнула меня к портику. Портик с отвращением выплюнул меня на площадь.
— Куда ты, дурак? Там пули! — крикнули мне.
Я сел на корточки. Вокруг и вправду жужжали пули, это их я поначалу принял за мух. То, что я назвал закатом, было на самом деле рассветом, а воздух нагрел не дневной жар, а порох и дым.
— Беги! — кричали мне.
А я и рад бы, да оглох и ослеп от свинцового воя и пороховых вспышек. Неужели есть место на Земле, где нет этого жужжания и этого дыма? Кто-то схватил меня за шкирку, как котёнка. Я повернул голову. Пока без кепки и формы (ведь о том, что он Команданте, Учитель узнает позже), в круглых очках и без бороды, он бежал. В одной руке Учитель держал винтовку, в другой — растерявшегося и бестолкового меня.
И тут мы полетели. А через тысячную секунды я увидел вспышку света и услышал грохот. Я лечу вперед и падаю, я встаю, я отряхиваюсь, как собака. Пули не жужжат, порох не съедает лёгкие — мы в безопасности? Я оглянулся.
И заплакал.
Мой Команданте лежал на земле, раненый в спину. Но ведь нельзя же ранить в спину того, кто всегда встречает опасность лицом к лицу! Так не бывает!
Он смотрел на меня грустно, он улыбался. Учитель не чувствовал боли — пуля попала в позвоночник и отняла у него ноги и боль.
Ведь не может же болеть то, чего нет.
Но как же так? Ведь через пять лет Учитель должен будет штурмовать военные казармы Монкада, а через одиннадцать лет — прибить свой щит к вратам Гаваны! Но нужный всему миру Команданте пытался спасти ненужного миру меня. И теперь я жив, а мир осиротел.
Мне не на кого было надеяться, только на Врача. Если кто может излечить нашего Учителя и мою совесть, то только он. Я повёз его в 1955 год в Мексику. В тот день, когда Врач и Учитель познакомились.
Врач нервничал, теребил пуговицу гимнастёрки, курил, тушил сигару, курил снова. Просил меня дать то спирт, то пинцет, то марлю. Наконец, он закончил. Закурил снова и предложил мне выйти наружу.
— Скажите, как он?
— Жить будет. Таких, как он, пулей не возьмешь. Теперь можете везти его назад, в 1948 год. А то он опоздает к взятию казарм Монкада.
— То есть, вы вернули ему ноги! — обрадовано воскликнул я.
Как я мог сомневаться, это же Врач!
Но Врач покачал головой.
— Если кто-то пытается, это ещё не значит, что он всесилен. Хотя те, кто не пытаются, именно так и считают.
— Но как же?.. — прошептал я.
Всё-таки, я совершил непоправимое. Я оставил мир без Учителя. Нельзя штурмовать казармы Монкада и Гавану без ног.
— Но как же мы без него… как же ты без него?
Врач опять покачал головой:
— Ты ничего не понял. Но ты не один такой. Отвези Учителя назад в Боготу в 1948 год, а потом отправляйся куда-нибудь на Кубу, когда-нибудь после революции. Там и поговорим.
Я отвёз Учителя в Боготу. На прощанье я осторожно обнял его со словами: «Спасибо, Команданте», но в глаза старался не смотреть. Потому что нестерпимо больно смотреть в глаза тому, кто отдал всё ради тебя.
Я надавил на газ со всей силы и двинул на Кубу. Я ехал быстро, чтобы к моему приезду в Гавану ветер успел высушить слёзы и унять жар, который уже начал подниматься от нарывающей в сердце раны.
Когда я приехал в Гавану, вокруг меня собралась огромная толпа — все смотрели на голубой экран. Я посадил какого-то ребёнка перед собой на руль, какая-то женщина села сзади меня. Все чего-то ждали.
Почему Врач сказал мне ехать сюда? Что я должен увидеть? Что хорошего могло произойти в мире, который лишился одного из Команданте? Или Врач справился один, без Учителя?
Экран мигнул, и я увидел Врача и Учителя. Вместе. Учитель и Врач. Учитель сидел в инвалидном кресле рядом с Врачом. Они были вместе. Врач и Учитель. Но как же так? Ведь нельзя же штурмовать казармы Монкада и брать Гавану без ног!
Можно, ответил я сам себе. Если ты — Команданте, ты возьмешь Гавану без ног, без рук, вгрызаясь в землю. Лишь бы унять боль за друзей и чужаков, за близких и незнакомых людей, за всех и за всё, что видишь кругом. Как я это понимаю! Чтобы унять боль от потери Учителя, я подверг его смертельной опасности. Он, чтобы унять боль, подверг опасности себя.
Врач улыбнулся мне с экрана.
— Теперь понял?
Да, теперь я понял.
Женщин позади меня всхлипнула.
— Почему вы плачете? — прошептал я.
— Это всё из-за меня, — ответила она.
— Простите? — не понял я.
— Из-за меня Учитель лишился руки, когда мы входили в Гавану.
— Руки? Погодите-ка. Но ведь у Учителя руки на месте. У него нет ног!
— Каких ног? — удивлённо посмотрела на меня женщина.
Я повернулся к экрану. Врач опять улыбнулся мне.
Ай да Врач, ай да Команданте! Сколько же раз к тебе приезжали такие, как я, чтобы ты подлатал нашего Учителя?
— Много, — ответил мне Врач, — очень много. И теперь каждый видит своего Учителя. Можешь сам спросить.
— Мальчик, — обратился я к двенадцатилетнему ребёнку, который сидел на руле моего мотоцикла, — ты видишь Врача и Учителя?
— Да, сеньор.
— Скажи-ка, а который из них Учитель?
— Тот, у кого нет уха.
— Позвольте, но ведь Учитель лишился большого пальца! — удивлённо воскликнул стоящий рядом мужчина.
— А ещё у него у него не хватает левой ступни!
— И он не может говорить, потому что пуля пробила ему кадык.
Я опять повернулся к экрану. На этот раз мне улыбнулся Учитель.
— Вот видишь, а ты переживал.
Он прав. Я не должен был сомневаться в моём Команданте. И я не должен был отводить взгляд, когда обнимал его на прощанье. Не отведи я взгляд, понял бы всё уже тогда, в 1948 году.
И тут мне подумалось — как же ты до сих пор жив, мой Учитель, если за каждого встречного отдаёшь часть себя? Ты должен не видеть, не слышать, не ходить, не сидеть, не разговаривать, не дышать. Если ты смертен, то почему ты всё ещё жив, а если ты бессмертен, то как ты мог умереть тогда, в 2016 году?
Погодите-ка.
— Скажите, а какой сейчас год?
— Сеньор, сегодня ровно десять лет Кубинской революции.
— Но позвольте! Ведь Врача расстреляли два года назад! Как же…
В ответ — удивление в глазах.
Я опять посмотрел на моих Команданте. Они стояли рядом и смеялись.
Мы распрощались. Я обнял Врача и Учителя, поблагодарил их. На этот раз я не прятал глаз. Потом сел на мотоцикл и поехал на север. Жить в мире в котором, как многие думают, нету больше моего Учителя и моего Врача.