Про Лёху

Мне — десять лет. Я живу и учусь в школе-интернате города Северореченска. Сейчас урок математики. Скучно. И я смотрю в окно, на синие дали и заснеженные терриконы. В классной комнате кроме меня еще учитель и семь учеников.

Рядом сидит мальчишка. Он занимается тем, что… тихонько критикует окружающую обстановку, бубнит мне на ухо, вот уже битый час: "Пол — не так покрашен. Обои — не так поклеены. Парты шатаются. Окошки плохо помыты, а на подоконниках мало цветов в горшках. И цветы какие-то вялые, и горшки — старые. И молодой однорукий учитель, не такой умный, красивый и добрый, как наша бывшая учительница Светлана Тимофеевна…".

Я не люблю вспоминать прежнюю школу.

Она находилась в рабочем поселке картонно-тарного комбината. Владельцы предприятия, сколько могли, откупались от тех, кто обстреливал наш комбинат и его окрестности, но, в конце концов, школа и дома частного сектора сильно пострадали. Было много погибших — особенно среди школьников. Оставшихся в живых учеников перевели учиться в Северореченский лицей.

— Спроси у него, когда война закончится? — показав на учителя, просит мой сосед по парте.

— Тебе надо Лёха, ты и спрашивай! — грубо отвечаю я, и пытаюсь решать в тетрадке задачки.

В младших классах мы с Лёхой были приятелями — не разлей вода, но мне давно уже надоело с ним дружить. Я любил историю и фантастику, он — математику и спорт. Я мечтал стать археологом, думал, что найду клад, а он хотел стать бизнесменом, думал, что у него будет свой собственный магазин строительных материалов. Нам с ним не о чем было даже поговорить, меня бесило, когда Лёха начинал сыпать строительными словечками или объяснять, как правильно клеить обои, но списывать домашку он всегда давал, не жадничал.

— Помоги решить пример, — прошу я, хотя знаю, что делать этого нельзя.

Лёха, глядя сквозь меня, диктует какие-то формулы и цифры. Я полный баран в математике, но все равно понимаю, что он несет какой-то бред.

***

— Он ничем тебе не может помочь. Решай сам! — строго сказал незаметно подошедший учитель.

— Почему не может? — из вредности поинтересовался я.

— Как почему? — смутился учитель. — Он же… Он же МЕРТВЫЙ! Я ведь тебе объяснял. Я вам всем объяснял…

Нормально? Я сижу за одной партой с мертвецом, а моего учителя волнует только то, чтобы я решал задачки самостоятельно. Как же мне всё надоело! А я ведь прожил только десять лет!

От скуки я попытался дотронуться до Лёхиного плеча и, естественно, не смог это сделать. Вернее, не мог вспомнить, сделал я это или нет. Попытался еще раз — безрезультатно! И еще раз! И еще!

— Не надо! Перестань! Перестань… — почти умолял учитель, пытаясь схватить мою руку.

Мне вдруг стало нестерпимо жарко, голову сдавило, как клещами, в нос ударил резкий запах тополиных почек и я услышал десятки тихих шепчущих голосов, а затем… Полупустой кабинет оказался переполнен детьми. В комнате не осталось ни одного незанятого стула.

Мальчики и девочки сидели за партами, на партах, бродили между рядами. Симпатичная девчонка с короткой стрижкой забралась с ногами на подоконник и, не отрываясь, глядела на свой розовый мобильник, как будто с минуты на минуту ожидала звонка. А возле учительского стола мирно спала большая рыжая овчарка. Раньше ее там не было…

— Ты их видишь? — спросил учитель. Его губы задрожали, в глазах появилась обреченность.

Я кивнул.

— Всех?

— Всех. И собаку. Вашу Нюшку, — с жестокой улыбкой добавил я. И тут же почувствовал, как из носа хлынула кровь.

— Быстро в медпункт! Остальным — решать дополнительные задания из параграфов два и три! — заорал учитель и потащил меня прочь из кабинета.

***

— Третий за сегодня, — спокойно констатировала пожилая медсестра, остановившая кровотечение. — Вот тебе брошюрка. Почитаешь — отдашь, — сказала она, подавая мне тоненькую, плохо отпечатанную книжицу, которая называлась "Синдром свидетеля смерти и очевидца разрушений".

— Я им сто раз обо всем рассказывал, объяснял… — устало повторял учитель. — Все без толку! Он заговорил с ним. Просил решить задачку. Представляете? Каждый день твержу об одном и том же! Как об стенку горох! А потом, он "увидел"! Не только "своего", но и всех остальных.

— Вот теперь пусть сам об этом почитает! А вам, давайте, я давление померяю. А ты, мальчик, иди, оденься и на улице минут пятнадцать походи, погуляй. Подыши свежим воздухом. С МЕРТВЫМИ НЕ РАЗГОВАРИВАТЬ. И НИ О ЧЕМ ИХ НЕ ПРОСИТЬ! Тебе все ясно?

Ясно… Яснее, некуда.

Дурдом, какой-то!..

Выйдя из кабинета медсестры, я никуда не пошел, а присел на пол в коридоре, и стал читать брошюру. "Каждый мирный житель, кто видел смерть людей во время войны, и становился свидетелем разрушений во время обстрелов и бомбежек, — писалось в книжке, — "получает" дар (или проклятие) — видеть погибших после их смерти, а также видеть разрушения, даже после их устранения". Такие вот у нас всех дела!

— А мне из больницы пришлось уйти, — слышится из-за двери слегка простуженный голос медсестры.

— Через понтонный мост не можете переходить?

— Да. Видела как каменный взорвали. Мне не перейти его, не переехать — даже с закрытыми глазами. Кровь, так и хлещет — как у этого мальца.

— А у меня собака погибла. Нюшка… Теперь рядом со мной лежит, спит. Прямо идеальная стала — ни кормить ее не надо, ни гулять с ней.

Из медкабинета послышался сначала истерический смех, а затем плач учителя.

— Ну-ну, Виктор Сергеевич, успокойтесь! Вам нельзя так раскисать! Дети могут увидеть! А хотите… выпить?

— Спирта?

— Обижаете… Коньячка!

***

А я сидел и вспоминал… ТОТ ДЕНЬ.

Конец сентября. "Бабье" лето. Теплые осенние деньки. Если бы не желтые листья на тополях, то можно подумать, что лето настоящее, так в тот день было тепло.

Учитель математики (у него еще две руки) гуляет по школьному двору со своей рыжей овчаркой. Девчонка с короткой стрижкой болтает по розовому мобильнику. Другие девочки сидят на вкопанных в землю шинах, и смеются, не знаю с чего или над кем. Мальчишки играют в футбол. Слышны залпы орудий, но это далеко за городом. Все уже привыкли к постоянным выстрелам. Над теми, кто боится — подшучивают. Мне не страшно, но и не смешно.

Из-за обстрелов учебный год должен начаться с опозданием на месяц, и до его начала я должен был сказать Лехе… кое-что… Хотя, чего уж теперь скрывать!.. Я собирался сказать ему, что мы больше не будем сидеть вместе за одной партой. Никогда! Вот и все!

…Я шел из "Хлебного" через школьный двор и заметил Лёху, играющего с пацанами в футбол. И он увидел меня. Помахал рукой. Крикнул, чтобы я не уходил. Он тоже хотел мне что-то сказать… что-то спросить.

Лёху разорвало на куски у меня на глазах, а меня взрывной волной отбросило на турники. Я потерял сознание. Пришел в себя в больнице. Виктор Сергеевич лежал на соседней койке. Его руку уже ампутировали. Он еще был под наркозом и звал свою собаку Нюшку. Строго так звал…

Через неделю меня выписали. Еще через месяц я уехал жить и учиться в интернат, в Северореченск. Как только пришел в новую школу и сел за парту — сразу услышал: "Обои неровно поклеили. Вон криво… и там отходит…", повернул голову — рядом сидел Лёха и глядел, как будто сквозь меня.

Врачи предупреждали, что так будет. Они всех предупреждают. Поэтому я и не удивился Лёхиному появлению. Не удивился, не испугался, не обрадовался. Продолжал жить, учиться, ездить домой. На Лёху старался не обращать внимание. И у меня хорошо получалось… какое-то время. Но потом мне захотелось увидеть Лёху взрослым. Страшно захотелось. Я никому об этом не рассказывал. Ни с кем из детей в интернате я так и не подружился, а взрослые избегали всяких разговоров о мертвецах.

…Я пялился в брошюрку "Синдром свидетеля смерти…" пока не потемнело в глазах. Коридор вдруг затрясло и… стало переворачивать. И я уже не сидел под стеной, а лежал на ней на спине! Вдруг резкий толчок поставил меня обратно на ноги и швырнул вперед. Я врезался головой в чью-то спину. Что происходит? Где я? Это уже была не школа!

И мне — не десять лет!

***

Мне — восемнадцать.

Вокруг много людей. Мужчины, женщины, старики, маленькие дети, подростки… Мы все плотно прижаты друг к другу, как будто находимся в переполненном автобусе!

Так и есть…

Автобус.

Люди кричат, некоторые плачут. Наш автобус застрял на железнодорожных рельсах. На нас на огромной скорости мчится поезд, сигналит, чтобы мы убирались с его пути.

"Водитель, откройте двери! Двери! Откройте двери!" — кричат, со всех сторон, перепуганные люди. Но двери не открываются. Автобус очень старый и их заклинило. Водитель, снова и снова, пытается сдвинуть машину с рельс.

Дальше помню, как выскакиваю из автобуса в темноту, а поезд проносится мимо, унося с собой отвратительный запах гари. Теперь я чувствую лишь аромат тополиных почек. Значит уже весна. Передо мной наша старая школа. Ее отремонтировали после того обстрела, но футбольное поле по-прежнему в жалком состоянии — рытвины, бугры, искореженные футбольные ворота.

Странно… Не помню, чтобы поезда ходили возле школы.

Какой-то парень идет мне навстречу, выходит на свет фонаря. На вид ему лет восемнадцать, рядом с ним собака, рыжая овчарка.

— Лёха, это ты?..

— Я, — отвечает Лёха. — А ты на автобусе приехал?

Обернувшись, я вижу полностью… дотла… сгоревший автобус.

Не было никакого поезда, а был артиллерийский обстрел. Уже не первый, после почти семилетнего перемирия. Видения про школу, детей, учителя и медсестру, поезд, заклинившие двери и пытавшегося всех спасти водителя, были агонией сгоравшего заживо человека. Хотя всё это — уже так далеко, и так не важно. Всё, кроме одного…

— О чем ты хотел спросить в ТОТ ДЕНЬ?

— Будем ли мы сидеть вместе за одной партой? — улыбается Лёха.

— Конечно! — уверенно отвечаю я, и темнота исчезает — весенний вечер превращается в летний полдень, зеленные тополя вонзаются в синее небо. И солнце сияет над ними, над нами, над красными терриконами, лишь изредка прячась за белые облака.

— Айда, на речку? Здесь недалеко, — предлагает Лёха. — Все туда пошли, а я остался ждать тебя.

Не помню, чтобы рядом со школой протекала река, но Лёхе виднее.

Я иду за ним. За нами следом бежит рыжая собака и весело машет хвостом. Она доходит до поворота и возвращается назад, к школе.

Ждать…