Jаmais vu
Прага
Июль,1798
Пражские улочки тонули во мраке ночи. Луна только-только набирала силу, и едва освещала тонкую дорожку поздним прохожим.
По мостовой гулко стучала трость, словно стук копыта одноногой лошади. Цок, цок… Костлявая, морщинистая рука крепко держала набалдашник своей верной помощницы. Хозяин трости не смел сделать без нее и шага, чтобы не упасть в лужи, что встречались на каждом шагу после проливных дождей, длящихся вот уже неделю.
Ночь… Темнота… Пустые улочки и площади.
И во всем этом безлюдном великолепии были лишь старик, его трость и одинокая незнакомка на мосту.
Лицо, прикрытое сеточкой вуали, черное платье с накинутым поверх манто, перчатки…
Женщина смотрела вдаль, на темнеющую гладь Влтавы. Стояла, совсем не опасаясь нищих, бродяг и разбойников. Казалось, что воздух вокруг нее сгустился и стал плотным. Старик остановился в трех шагах от незнакомки. Замер и молчал, впрочем, как и она, неподвижно и безмолвно стоящая у парапета.
Это походило на своеобразную игру, когда он очередной ночью проходил через этот мост, и каждый раз, как в первый, видел здесь эту женщину. Снова и снова старик молча останавливался на мосту и стоял так некоторое время, будто ожидая чего-то. Но ничего обычно не происходило.
Выждав некоторое, им самим придуманное время, мужчина было уже собрался пойти дальше, как вдруг дама обернулась, посмотрела на него и тихо прошептала:
— Джакомо…
Старик вздрогнул всем телом, пошатнулся, и если бы не его трость, он верно упал бы на мостовую.
— Мы знакомы? — он наконец взял себя в руки, лишь с удивлением отметив, как дрожит голос.
— И да, и нет… Вы верно не вспомните меня.
— Это навряд ли… Такую женщину невозможно забыть.
— Да бросьте, мсье… Кто я такая? Всего лишь тысячная в вашем списке покоренных женских сердец.
— Прошу прощения мадам, если когда-либо обидел вас! Как я могу искупить свою вину перед вами?
— Хм… Это навряд ли возможно…
Дама ненадолго замолчала, о чем-то размышляя, в конце-концов махнула рукой и произнесла:
— Думаю, кое-что вы могли бы для меня сделать. Проводите меня домой. Я живу у старой Башни, здесь недалеко. Уверена, это не займет много времени.
— Конечно-конечно… Прошу вас, мадам, не стоит беспокоиться о времени. Спешить мне теперь, увы, некуда.
Дама подхватила старика под локоть и он, стараясь вовсе не хромать, повел ее к старой Башне.
***
Верона
Апрель, 1750
В свете полной луны ее силуэт был особенно притягателен. Обнаженная, на смятых простынях она, пока еще стыдливо, прикрывала свою наготу. Он провел длинными костлявыми пальцами по белым плечам, по ямочке ключицы, погладил выступающие косточки. Пальцы замерли перед набухшими, твердыми сосками, едва коснулись и заскользили дальше, вниз, к аккуратной маленькой ямке на животе. Обвел ее по кругу, погладил чуть выступающий живот и… чуть наклонившись, лизнул ее в нежную шею. Она тихо застонала, когда его язык двинулся вверх, к ушку. Тонкие девичьи пальцы заскользили по его торсу, вниз… Второй рукой он осторожно очертил вокруг ее алых губок, она приоткрыла ротик и его палец скользнул внутрь. Она жадно схватила его губами и требовательно задвигала бедрами, извиваясь и сминая белоснежные простыни в единый комок.
"Не сейчас… Не прямо сейчас",— усмехнулся мужчина и продолжил нежно целовать белокожую красавицу.
Истомленная, жадная до ласки, девушка в нетерпении выгибала спину, кусалась, пытаясь дорваться до такого близкого наслаждения.
"Ну что ж… Придется сдаться", — он замер на секунду и… под веселый мотив кадрили, доносившийся из бальной залы, задвигался в такт музыке.
***
Прага, июль 1798
— Мадам, позвольте узнать ваше имя? Мое вы уже знаете…
— Уверяю, оно ни о чем вам не скажет… Да и так ли это важно?!
— Мадам,я понимаю, вы не хотите сообщать мне его, что ж… дело ваше. Тогда скажите мне, неужели вы совсем не боитесь бродить одна по темным пражским улицам?
— Не боюсь!
— Ради Бога, простите мне мою бестактность, но может, у вас что-то случилось?
— Случилось…
— Ах, мадам…
— Впрочем, дело давно минувших дней.
— А вы, смею предположить, замужем? — старик смутившись опустил голову, не ожидая ответа на свой бестактный вопрос.
— Ах, нет… Увы… Я вдова, — дама поправила вуаль, скрывающую лицо.
— Простите…
— Не стоит… Говорю вам, дело прошлое. Много лет прошло с тех пор, как я осталась одна. Увы…
— В самом деле?! Но... Вы еще так молоды, уверяю вас, и вполне могли бы найти свое счастье.
— Вы в самом деле так считаете? — она на секунду остановилась и посмотрела прямо на него.
Джакомо никак не мог рассмотреть ее черты под темной вуалью.
— Конечно, и сомневаться не приходится.
— А что же вы?
— Ооо… Я давно истратил положенное мне счастье. Впрочем, я его вряд ли когда-либо заслуживал. Как вы говорите, дела давно минувших дней.
— То есть вы сожалеете? Хотя… Не отвечайте. Что толку. А вот и мой дом. Зайдете?
— Не знаю, насколько это прилично…
— Отчего же? Раньше вы без особого стеснения проходили в любые двери, — в ее голосе послышалась усмешка.
— Если только вы настаиваете.
— Конечно, я настаиваю… Проходите…
***
Верона,
Апрель 1750
Кадриль сменила мазурка, а для них двоих не существовало никаких звуков вокруг, кроме собственного разгоряченного дыхания и тихих стонов наслаждения.
В первый раз в жизни Джакомо так неистово желал женщину, коих у него была не одна сотня. В первый раз он наслаждался не только ее телом, но и чувствами, обуревавшими обоих, ее разумом и душой.
— Генриетта, душа моя, — простонал Казанова.
— Любовь моя, ни слова. Т-с-с-с… — Генриетта приложила маленький, аккуратный пальчик к его губам, заставляя замолчать. И продолжить этот, такой долгожданный и незабываемый вечер, в одной постели.
Джакомо наконец осознал, что нашел ту единственную, что будоражила его сердце и душу. Ту, с которой он готов был идти до конца. Женщину, ради которой он забыл бы все свои любовные победы, чтобы наслаждаться только ею всю оставшуюся жизнь.
Генриетта тихо застонала, притягивая его к себе и нежно обвила руками его шею. По щекам ее текли слезы…
Прага, 1798
Дама сама разлила вино в высокие фужеры, сделала глоток и неожиданно наклонилась к гостю.
— Вы хоть сколько-нибудь скучаете по своим любовницам? Возможно по некоторым из них?
Старик смутился, отвернулся в сторону. Выпил бокал вина и снова его наполнил. Наконец, осмелившись , ответил:
— Нет…
Дама резко выпрямилась и отвернулась.
— Не по всем, — продолжил Джакомо. — Лишь по одной из них. Той, которую я любил. По той, чью любовь не смог уберечь…
Старик замолчал, а дама нетерпеливо вскрикнула:
— Продолжайте! Ну же, Джакомо!
— Я любил ее, мою Генриетту! Я любил ее больше жизни. Но я струсил… Я обещал прийти к ней, когда мне сообщили, что моя жизнь и свобода в опасности. Я не оправдываю себя, отнюдь… Так сложилось, что мне пришлось спешно бежать из города, а потом и из страны. Я боялся передать ей весть о себе, боялся быть обнаруженным. Это трусость, я понимаю…
— Что же было дальше? Почему вы не вернулись за ней?
— Я смог вернуться лишь через три года. К тому времени я думал, что былые чувства уже остыли, мне было стыдно и я не посмел ее увидеть, взглянуть в глаза. Я снова уехал. И вернулся лишь через пять лет. Я ужасно захотел ее увидеть, молить о прощении, к тому времени я уже понял, что не вижу смысла жить без нее. Но она уже была замужем… Я снова струсил…
— О, Джакомо! — дама всплеснула руками, выронив наполненный до краев бокал на светлый ковер. Красная жидкость кровью разлилась по бежевому ворсу, оставив отвратительное пятно. Но дама даже внимания не обратила на свою нерасторопность.
Она подбежала к мужчине, откинула вуаль и принялась целовать его дряблые щеки, губы. По щекам старика струились слезы. Он, полными счастья глазами смотрел на свою Генриетту, не в силах пошевелиться.
Внезапно руки Генриетты стали исчезать, пальцы осыпались пеплом на ковер… В ужасе Джакомо отшатнулся от любимой, его сковал страх. Лицо Генритетты поплыло, кожа вздулась и стала медленно сползать с кости.
— Джакомооо, пойдем со мной. Я так долго тебя ждала.
Джакомо не в силах был пошевелиться и произнести хоть слово.
— Прошу тебя, любимый. Там мы будем счастливы…
Джакомо протянул к ней руки, обнял ее за пояс, пока она совсем не исчезла и почувствовал смесь ужаса и радости одновременно. Он исчезал, не чувствуя боли и мук, не в силах выпустить тлеющее тело своей возлюбленной.
На столе горела одинокая свеча, оплывая и танцуя свой причудливый танец теней. На столике, возле дивана сиротливо стоял одинокий бокал с недопитым вином. Некогда красивый ковер, окрасился красным вином и серым пеплом, горкой лежавшим возле камина…
***
Светало. Начинался новый день и солнце, такое жаркое уже с самого утра, осветило набережную старого города.
На мосту, привалившись к парапету спиной, сидел мужчина. Трость его, украшенная причудливыми вензелями, притулилась рядом. Казалось, что он спит. До того умиротворенным и счастливым было лицо, с застывшей на губах улыбкой.
Но мужчина был давно мертв, о чем доподлинно знала одна незнакомка, незадолго до этого неспешно покинувшая набережную…