Юджин Справедливый

 

 

Безжалостно сияющее солнце мешало маркизу Кетрбергскому хорошо рассмотреть противника, чтобы оценить свои шансы. Впрочем, никакого азарта лорд не испытывал: проиграет — не велика беда, всё равно турнир ему не выиграть. На то есть другие, кто годами готовился, изо дня в день, а не тратил время на забавы. Выиграет — что ж, оно лучше, чем проиграть. Не так позорно хотя бы. Даже почётно.

Звать противника вроде бы Дирк. А может, и Кирк — не вспомнить теперь. Прибыл откуда-то из глуши, где полно таких вот Кирко-Дирков. Надо ж им как-то имя зарабатывать, вот и едут в столицу потыкаться копьями с местными рыцарями, а другими копьями — с шлюхами.

— В атаку! — разнеслось над трибунами, и зрители замерли в ожидании столкновения двух воинов.

Маркиз пришпорил коня и понёсся на противника. Скорее бы всё это закончилось. Уши заложило от криков, ударов копыт по турнирному полю и стука в висках — сказывалось волнение. Ноги упёрлись в стремя, левая рука сжимала заветный щит, закрывая грудь, а правая пыталась удержать в равновесии копьё, чтобы оно не волочилось по земле и не уходило под облака. Как-нибудь попасть бы в противника — а там хоть трава не расти.

Но что это? Земля уходит куда-то вправо, накренилась и съезжает. Нет, это не земля съезжает, это седло тянуло лорда вниз вместе со щитом и копьём. Какого чёрта?!

Лорд, не доехав до противника добрую дюжину шагов, на всём скаку завалился на бок, слетел с лошади, но та продолжала нести вперёд, пока стремя не оборвалось. Тело, переворачиваясь, катилось по пыльной земле к напуганным зрителям.

— Это маркиз! Смотрите!

— Что с ним? Приступ?

— Смотрите, у маркиза упало седло!

— Вон-вон, он упал на землю. Это же сын герцога Кетрбергского.

Виновник «торжества» больше не двигался. Он докатился до трибун и носом уткнулся в ступни чужеземного монаха, одетого в рясу ярко-синего цвета, какой дозволено носить лишь в высшем обществе. Выглядело так, будто лорд целовал ноги священнику, умоляя дать прощение за грехи.

— Милорд! — Поспешили на выручку солдаты и слуги. Они бежал по турнирному полю, перепрыгивая через барьеры. А монах стоял неподвижно, опустив голову в капюшоне, разглядывая такого же неподвижного маркиза Кетрбергского. — Милорд!

Первым подбежал личный телохранитель лорда. Перевернул тело на спину, поднёс к носу зеркальце. Тут подоспели остальные.

— Что с ним, Клеменс?

Солдат бросил зеркальце на траву.

Рыцари сняли шлемы, народ стекался к месту трагедии.

Кто-то вспомнил про монаха, но его и след простыл. Странно, что никто не видел, как он уходил. Словно растворился в воздухе.

— А он и растворился, я видел! — пытался убедить людей в своей правоте Зев, сутулый каменщик. Но его никто не слушал — Зев вечно всё приукрашивал.

Турнир решили приостановить.

***

— Эй, Юдж, лови яблоко! — пронеслось над ухом, а потом в висок ударило что-то. Не особо тяжёлое, но оно развалилось от удара, и кусок попал в глаз. Юджин успел зажмуриться, ещё когда услышал оклик. Он знал, что никто на Площади Правосудия не станет делиться яблоками. По крайней мере, с ним точно не будут. Наверняка гнилушкой швырялись.

Это место только по обычаю звали Площадью Правосудия. Никакого Правосудия тут и в помине не было, с тех пор как Юджин себя помнит. Здесь находился рынок, за ним — склады, амбары. А люди сновали такие же гнилые, как брошенный в него кусок.

— Юдж, чё какой грустный? Жрать охота?

Юджин поднял голову. Он всегда ходил, разглядывая башмаки, пыль на дорогах и грязный дощатый тротуар, а в людных местах приходилось держать полосу горизонта на уровне пояса, чтоб с кем не столкнуться.

Пришлось заглянуть обидчику в глаза.

Мальчишка, может, на год старше. Или рослый такой. Расселся прямо на столе прилавка, среди фруктов и ягод. Арбуз поедает, косточки сплёвывает. Надует рот, как жаба, и со слюнями стреляет липким красноватым харчком.

— Чё уставился, тупорылый? — Махнул необъеденной коркой и запустил в Юджина. Мимо. Но мальчишка даже в сторону не отпрыгнул, только снова зажмурился.

За пацанёнком ещё двое стоят. Молчат, ухмыляются, наблюдают спектакль. Люди снуют туда-сюда, каждый занят своим делом, никто и не смотрит, что мальчишки поедают чужое. Наверное, хозяин отлучился по важному делу. Может, у него дом загорелся. Или ребёнок заболел. Вернётся обратно — ещё неприятность: товар пропал.

— Ты глухой? Уши прочистить? — Издевательства не прекращались. Пацанёнок искал нужное продолжение для спектакля, потому что такой сценарий изрядно надоел его друзьям. Один наигранно зевнул, второй потянулся за куском арбуза.

Зачинщик мял в руке сочную грушу, намереваясь то ли кинуть её в Юджина, то ли сжать до такой степени, чтоб та лопнула. А потом броситься на вялого угрюмого мальчугана, положить его на обе лопатки и набить морду.

— Я вспомнил тебя. Ты — Йозеф, сын пекаря Йохана.

— И чё? А ты, Юдж, сын башмачника. А ходишь в стоптанных дырявых обносках. Тоже мне…

— Это не твои фрукты. Почему вы их берёте?

Груша остановила вращательное движение, застыв меж тонких грязных пальцев, крепко впившихся в мякоть. Один наблюдатель прыснул и закашлялся — подавился, второй хрюкнул. Поворот нешуточный. Персонажи-овцы обычно замыкались в себе или убегали, должен был появиться азарт охоты. А эта овца вздумала блеять.

— Чё ты несёшь? Хочу и ем. Ты мне указывать будешь ещё? Тварь…

Всё, сейчас Йозеф взорвётся. Не хватает только последней капельки. Ну же! Друзья переглядывались.

— Неужели ты не понимаешь, что это нечестно? Ты их не выращивал. Ты их даже не покупал. Почему ты считаешь, тебе можно их есть?

Вот оно!

— Потому что мне можно всё. А ты — глиста, которая вякает. — В таком виде долетели до разума Йозефа слова Юджина. Но они были услышаны другим человеком. Тот остановился, словно принюхавшись к вонючему смраду рыночной площади. Одет он был довольно странно — в монашескую рясу небесного цвета, по краям окаймлённую узорчатой жёлтой полосой с орнаментом из пышущих пламенем драконов. Голову скрывал капюшон, и лишь клинышек чёрной бородки давал понять, что где-то там есть лицо. Человека, конечно, не замечала толпа. Мало ли кто тут ходит и что здесь творится, ведь жизнь — скачки, на которых надо следить за своей лошадью. Засмотришься на чужих — сам расшибёшься в лепёшку.

Йозеф сидел верхом на Юджине и отвешивал оплеухи. Как и было в сценарии. Как и надо было сделать. Друзья вгрызались в спелые груши, размазывали по подбородку сок и радовались. Да, нет ничего лучше, чем чувствовать себя силой, которая выше всего и всех.

Юджин зажмурился и не открывал глаза. Шея резко дергалась влево, потом вправо при каждом ударе. Казалось, ещё один — и она хрустнет.

— Дорогу герцогу Кетрбергскому! Дорогу! Расступитесь! Эй, шпана, прочь с дороги!

Теперь-то люди обратили внимание не на себя, потому что на рынке появилось значительное лицо. Старый герцог проезжал с охраной, видно, куда-то по своим делам. Ему тоже не было дела до того, что творилось на рынке. Он думал о подарке для леди Ровены, новенькой фрейлины, такой милой, что невозможно было не оказывать ей знаки внимания.

Йозефу пришлось слезть с полуживого Юджина.

— Э, подымите пацана, чё валяется? — скомандовал стражник двоим у прилавка. Оба «повелителя вселенной» тут же подчинились, приподняли избитого, отряхнули. Всё-таки пока есть ещё силы и повыше их собственной.

— Идти можешь, нет?

— Да, сэр.

Хромая, пошёл прочь, силясь вспомнить, какого чёрта он вообще забыл на Площади Правосудия.

***

Она никогда не могла его понять.

А он её.

Такой же непонятной казалась причина, почему они были вместе.

Но они были. И этот факт прочно вошёл в жизнь.

Дела пошли странно ещё с момента их знакомства. Юджин тогда шёл по набережной. Привычка смотреть только под ноги не расставалась с ним, как с ней ни боролся. Потом махнул рукой, оправдываясь, будто не хочет видеть насквозь прогнивший мир.

Дженни играла с младшим братом на берегу. Они запускали в небо комочки мокрого песка, а потом разбегались, чтобы песок не попал за шиворот или на голову. Один из снарядов как раз угодил в Юджина. В самую макушку шмякнулся, рассыпавшись по сальным нечёсаным волосам мелкой дробью.

Дженни прыснула от смеха, но закрыла рот рукой — было стыдно потешаться над бедным юношей, выглядевшим как философ-бродяга. Братишка даже не понял, в чём дело, но громко засмеялся вслед за сестрой.

Юджин смахнул основную массу песка с головы. Он падал на глаза, оставался крупицами на носу. Почему, когда смотришь под ноги, обязательно с неба свалится какая-нибудь дрянь? Может, это закон жизни?

— Извините. Мы не хотели, молодой человек.

Юджин лишь хмыкнул, заметив, что пальнули в него не враги, а прехорошенькая девушка.

— Поиграйте с нами. Вы такой грустный. А это очень весело, — недовольная его молчанием, продолжала Дженни.

— Вряд ли.

— Не будьте букой. Ну вперёд. Слепите ваш комок. Вам хотя бы терять нечего — всё равно вечером отмываться. Или вы не моетесь?

Никогда с Юджином так не разговаривали девушки. Обычно они с ним вообще не разговаривали, обходили стороной. А тут сама зовёт играть. Конечно, забава не ахти какая, но выбор занятия на вечер у Юджина всё равно небогатый: помогать отцу штопать башмаки или сидеть на чердаке, наблюдая за птицами.

— Хорошо, давайте. Какие правила?

Она улыбнулась.

— Никаких. Нет никаких правил!

И все их отношения так. Будто не было никаких правил. Сын башмачника встречался каждый вечер с дочерью знаменитой на весь Лебрих швеи. Говорили, сама королева через посредниц заказывала ей платье. Конечно, возможно, это всего лишь слухи, но… К его вот отцу за обувью заходили лишь местные, да и то среднего пошиба. Однажды заглянул кто-то знатный, но потом заткнул нос платком и со словами «Ну и вонища» вышел прочь.

Дженни заставляла Юджина радоваться жизни, учила смотреть вверх, говорила, что люди сами по себе не злые, нужно лишь уметь с ними разговаривать. А это она умела. Дженни могла болтать о чём угодно и с кем угодно. Тощие загорелые подростки, вечные насмешники, становились ангелами, когда Дженни узнавала, как у них дела. Оказывается, и у них не всё сладко: то отчим изобьёт, то мать в стельку пьяная, то деньги дома кончатся и на обед — чёрствый хлеб с гнилым луком. Юджин и думать о таком не мог. Он просто смотрел вниз и злился на весь мир.

Но Дженни говорила, что всё будет хорошо, проблемы уйдут. Часами могла она выслушивать, как посторонний человек жаловался на судьбу, поддакивать, говорить слова успокоения, общие слова. Пока Юджин скучал в сторонке и думал, когда же внимание девушки обратно переключится на него.

— Пошли прогуляемся, — как обычно предложила Дженни. Юджин согласился. Он полюбил прогулки, ему нравилось держать её за руку. Даже смотреть на людей стало не так страшно. Будто, когда он был с Дженни, люди становились добрее. Впрочем, может, так он походил на других, нормальных парней: его выбрала девушка, а значит, человеческое ему не чуждо.

Они шли по знакомой набережной, заглянули в парк, а потом Дженни вспомнила, что хотела поискать братишке подарок ко дню рождения и потащила Юджина на рыночную площадь. Превозмогая детские страхи, парень согласился. Как же иначе?

За прошедшие годы на Площади Правосудия мало что изменилось. Вместо тех мальчишек, поедавших фрукты с прилавка, появились новые. Они шныряли меж торговых рядов, выискивая, где бы что украсть. Правда, не обращали внимания на Юджина. Он теперь им не был ровней по возрасту.

— Вот смотри, какой славный человечек. У него есть ножки, ручки, платье…

— Не думаю, что мальчик захочет играть в куклы…

— Захочет! Он как увидит — запрыгает от счастья. Мы посадим человечка за стол, напоим чаем…

Дженни зашла в лавку договариваться с продавцом игрушек о цене, а Юджин беспокойно оглядывался. Не нравилось ему это место. Оно напоминало о страшном…

Впрочем, прочь грустные мысли! Он бросил вызов миру, набрал полную грудь воздуха. Что-то, а воздух здесь не поменялся. Не изменились и люди. Даже как будто не старели эти красные от постоянного солнца лица. Целыми днями торговцы кричали одни и те же фразы, расхваливая товар и зазывая покупателей. Зазывали к себе, как будто могли предложить всё счастье мира. Только вместо него — один обман.

Не могут дать счастья те, которым до тебя нет никакого дела.

Как не было им дела до того старика. Лысый, с узкими седыми полосками над ушами, заляпанный грязью, полуголый, стоял он на коленях. Обычный нищий, каких тут пруд пруди. Их привыкли не замечать. Но этого заметили.

Трое мужчин, средний верхом на белоснежном коне, окружили старика. А тот сидел, открывал рот и беззвучно оправдывался, переводя умоляющий взгляд с одного на другого.

Юджин отошёл от лавки и приблизился к незнакомцам.

— Тебе это с рук не сойдёт, — услышал он угрожающий тон всадника. — Даже надо оставить бы тебя совсем без рук. Клеменс, отруби ему правую кисть.

— Без суда, милорд? — уточнил стоявший справа человек в доспехах.

— Я здесь суд!

— Он же просто нищий, лорд Вильмонт. Ему нечего было есть. И пить. Можно пожалеть… — подал голос стоявший по левую руку модно одетый молодой человек.

— Заткни пасть. После того как проворонил кошель, вообще б помалкивал. Если б не Клеменс…

Старик продолжал открывать беззубый рот, но Юджин ничего не слышал. Один лишь прерывистый кашель.

— Простите, милорд, но он и так еле жив. Отрубите руку — старик умрёт.

— Ты не понял, чёртов сын? Я сказал заткнуться!

— Но, лорд Вильмонт, я не могу допустить…

— Ах не можешь? — Всадник развернул коня. — Не можешь? Хорошо, спаси своего полюбовника, который у тебя из-под носа спёр мой кошель. Спаси. Вставай с ним рядом, Лярош.

Молодой человек не сдвинулся с места, но крепко сжал кулаки, видно, поняв, что доигрался с огнём.

— Лярош, я не шучу. Опускайся на колени. Хочешь, чтоб Клеменс помог?

Одного взгляда через круп лошади на рослого рыцаря было достаточно, чтобы у простого смертного улетучилась гордость и осознание себя полноценным мужчиной. А когда Клеменс вынимал из ножен меч, хотелось ускакать куда-нибудь дальше края света.

Лярош примостился рядом со стариком и по-собачьи, с тоской и жалостью, взглянул на лорда Вильмонта.

— Так-то лучше. Теперь извинись перед нищим. Извиняйся, давай! Тебе ведь так его жалко.

— Милорд, это уже перебор. К чему ломать комедию? Я тоже из благородного дома…

— Ты паскуда! — Вильмонт достал прикреплённую к луке седла плеть и хлестнул Ляроша по уху. Кровь брызнула на мостовую. — Паскуда, которая не может усвоить урок. Никогда. Не осуждать. Мои. Решения. В следующий раз… Ещё слово против… Клеменс сам отрубит тебе руку.

Кажется, теперь Лярош уверовал в безнаказанность лорда Вильмонта. Он смолчал. А маркиз, весь красный от дрессировки, сплюнул, потом смачно выругался. Тяжёлое это дело — воспитывать почтение к себе.

— Вот же псина! Нашёл, кому указывать… — Маркиз снял шляпу и помахал ей как веером, прикрыв глаза от ветерка.

— Ты сам скот, — негромко, но отчётливо донеслось слева. Вильмонт уже поднял руку с загнутым пальцем, чтобы отдать приказ Клеменсу, но тут до него дошло: слева. Не справа, где стояли Лярош и нищий. Лорд мотнул головой и открыл глаза. Не мигая, на него смотрел юнец, оборванец какой-то. С виду — трусливая мразь, только пшикни — в штаны наложит.

— Чё ты сказал? — нагнулся Вильмонт, чтоб отчётливее слышать ответ в общем рыночном шуме.

— Я сказал: не он псина, а ты сам — скот, — повторил юнец.

— Я не понял, — растерянно проговорил маркиз, с полуулыбкой оборачиваясь к сопровождающим, видно, чтоб те разъяснили. Юджин смог разглядеть его лицо. И в самом деле, на свинью похоже. Красное, нос чуть вздёрнут, глаза посажены далеко, а в них читается одно лишь желание — повелевать. — Он косой? Или дурак?

— Какая разница? — отвечал за них Юджин, поражаясь своей смелости. Ведь не выйдет живым отсюда. Эх, и возненавидит же потом Дженни ту деревянную игрушку… — Главное, что ты сам — скот. Так не поступают с людьми. За что ты их обижаешь?..

Клеменс качал головой и с сожалением смотрел на юношу. «Это ты зря», — говорили глаза солдата. Только рта он раскрывать не смел, а руки всегда делали только то, что приказано свыше.

— Хоть понимаешь, сопляк, кому посмел грубить? — Вильмонт слез с коня, подошёл вплотную к Юджину, сопляку, старше которого маркиз был всего на два года. Чуть поодаль боязливо на происходящее уже начали поглядывать: сначала останавливались праздные зеваки, потом уже и продавцы, оставив прилавки помощникам, заинтересованно подходили и ждали. Представления…

— Да. Брату. Человеку. Который забыл себя. Зазнался, хотя сам он никто без титула и денег.

— Извинись, парень, падай на колени. Это младший лорд Кетрбергский, сын герцога. Он же и тебя, и семью твою… — донеслось откуда-то из-за спины Вильмонта.

— Клеменс, отруби руку Лярошу, — моментально отдал приказ Вильмонт.

— Но я же… Я не шёл против ваших решений, я лишь подсказал, как…

— Клеменс, вторую тоже! — Вильмонт говорил эти слова, и, казалось, они звучат как шутка, но воин, крепко сжав клинок, отправился вершить самосуд вельможи. Лярош дал дёру, расталкивая сонных покупателей и габаритных продавцов. Маркиз сделал знак не преследовать, мол, своё наверстаем ещё — тут случай интереснее. И Клеменс не стал догонять беглеца.

— Ну, так не хочешь извиниться? — спросил Вильмонт, глядя в глаза Юджина, как охотник смотрит на будущую жертву.

— Извинение — это ложь с лестью, сладкой ложью. А я ненавижу ложь, она позорит человека.

— Ложь во спасение, — позволил впервые вмешаться в разговор Клеменс. Вильмонт бросил на него яростный взгляд, но не сказал ничего.

— Любая ложь во спасение. Своей шкуры, — продолжал философствовать Юджин, когда над ним коршуном нависал опасный человек.

— Тебе свою не спасти даже извинениями, — проговорил лорд Вильмонт. — Клеменс, хоть на что-то ты годен, нет? Этому-то выродку отрубишь наконец руку?

Солдат выдохнул. Хозяин сегодня оказался не настолько жестоким. Всё могло быть хуже. Или слова парня так подействовали?

— Не вздумай бежать, — сразу предупредил он Юджина. — Хуже будет. Рука не отрастёт, но сможешь пользоваться другой. Лучше всего положить на пустой прилавок…

— Кто вы такие, чтобы лишать меня руки? Меня? Вы даже не знаете…

Юджин замолчал. Ему показалось, кто-то посторонний прислушивается. Только на рынке по-прежнему царили хаос и полное безразличие. Воспользовавшись замешательством, Клеменс схватил юношу за руку и потащил к пустому прилавку.

На вой обернулись почти все, кто оказался поблизости.

Вильмонт улыбался. Он снова доказал миру, что нет никого в округе главнее его. Разве что король. Только кто посмеет доложить королю? А пусть и докладывает — Георг Пятый не станет вмешиваться ради руки какого-то оборванца.

Через пару мгновений на Площади Правосудия снова воцарилась привычная суета.

Только человек в монашеской рясе небесного цвета не отрывал взгляда от лежавшего без чувств Юджина. Он видел, как его нашла Дженни, как звала на помощь, как сама перевязывала платком культю. И как отшвырнула в сердцах деревянную куклу.

Человек всё видел и молча поглаживал выпирающую из-под капюшона бороду.

***

— Вы будете в этом платье просто само очарование. Оно подчеркнёт ваше благородство. Вроде бы такое непритязательное платьице…

— Не скромничайте, Дженни, — усмехнулась дама и махнула рукой.

— Но оно вам подходит, поверьте… В нём та же лёгкость, грациозность… — Слова портнихи были прерваны смехом.

Юджин заваривал травы для утреннего чая и не мог сдержаться. После всего произошедшего парень стал циничным. Часто с вызовом смотрел на людей, с особенным вызовом на тех, кто жалостливо рассматривал его культю.

Клиенты Дженни всегда казались смешными. Поэтому она редко позволяла ему их видеть. Сейчас же был непредвиденный случай — фрейлина забежала без предупреждения, захотела лично забрать платье.

— Что вас так рассмешило, мужчина? Разве мы говорили о чём-то весёлом?

Наверное, дама и сама понимала, в чём суть: для «грациозной» она была чересчур пышной. Однако признать этого не хотела, а уж чтобы кто-то другой признал и смеялся…

Юджин уже собрался отвечать, но Дженни успела перебить:

— Он вспомнил старую шутку. Знаете, столько всего набирается весёлого, когда занимаешься одной и той же работой так долго. А Юдж часто бывает у меня. Мы почти жених и невеста.

— О, поздравляю…

— Спасибо.

Дженни замялась. Боялась, сейчас он опять начнёт... Они ведь не были даже помолвлены. С тех пор как умерла мать, Дженни досталось её дело. Начинать приходилось почти с нуля. Все знали Юнону с Лебриха, но никто не хотел заказывать платья у Дженни. Юджин тоже стал другим: говорил открыто всё, что думает, себя клеймил недостойным, но часто бывал здесь, в её мастерской.

Комнатка с низким потолком, с видом на берег моря. Много ткани на столах, в шкафах. Несколько готовых платьев, свёрнутые стопкой на стуле юбки, куча всяких лент, бантиков, розочек, петличек.

— Знаете, — решилась Дженни сочинить новую историю, видя, что дама продолжает оставаться в подвешенном состоянии, — ведь Юджин сам нырял за жемчугом для вашего платья. Да, он вложил частичку души...

Дама только начала мило улыбаться и принимать привычно добродушный вид, как очередная порция смеха прорвалась наружу сквозь стиснутые зубы «ловца жемчуга».

— Он снова что-то вспомнил из вашего юмора? — с нескрываемым недовольством спросила заказчица.

— Наверное, — замялась швея, но быстро нашлась: — Или из своего. С ним случалось всякое. Помнится, раз у него украли одежду, а он там, в воде, даже не подозревал. Разве не смешно? Домой вернулся в лохмотьях каких-то.

— Да уж, повод к веселью на всю жизнь, — вздохнула дама. — Вот деньги, Дженни. Надеюсь, ты сошьёшь мне такое же в следующий раз?

— Нет, — тут же ответила девушка, отчего фрейлина удивлённо выгнула бровь. — Я сошью лучше.

Заказчица кивнула, теперь довольная ответом.

— И мой вам совет, — она понизила голос до шёпота, уже стоя в дверях по ту сторону мастерской, –сводите вашего друга к лекарю. Боюсь, там, на дне, он мог потерять не только руку, но и голову.

— Спасибо, — Дженни поблагодарила и сделал книксен, закрывая за посетительницей дверь. Когда шаги её стали еле слышны, молодая швея резко повернулась к Юджину. В глазах — лютая ненависть, которая могла бы любого обратить в камень.

— Ты жалкий калека!

— Знаю, — перебил Юджин, чем вызвал в начинающейся буре новый смерч.

— Ты живёшь моими подачками и смеешь оскорблять моих клиентов! Это была фрейлина королевы! Королевы! Ты хоть понимаешь, что она больше не придёт? Ты лишил меня шанса…

— Лизать их задницы.

— Что?! Идиот! Тебе надо было только молчать. Так трудно сдержаться?

— Я не хотел.

— Ах да, ты же «справедливый». Тебе плевать на меня. Главное, чтоб честно. Только весь остальной мир почему-то думает иначе.

— И жемчуга там и в помине нет, — непонятно к чему добавил Юджин. Его чай заварился, и парень отпивал по маленькому глотку, бесцеремонно усевшись на стул, прямо на юбки. — Что ты чувствуешь, когда нагло лжёшь в лицо? Стыд? Или радость? Или ничего — привычка уже.

— Не знаю, — перешла от атаки к обороне Дженни. — Я верю, что делаю так ради нашего будущего. И поступаю правильно.

— Я тебя люблю, Дженни, — удивил Юджин нежданным ходом разговора. Девушка покраснела. — Я говорил тебе?

— Говорил. — Она вспоминала их прогулки по набережной, потом — руины древнего замка, заросшие и всеми позабытые, где они впервые поцеловались. Тогда казалось, все люди вымерли — никого в округе, лишь отдалённый волчий вой.

— Я лгал.

— Но…

— Ради моего будущего. И я поступил правильно.

— Но это же…

— Это как нож в спину, да? Ты делаешь то же самое, когда лжёшь. Но я в самом деле тебя люблю. Это был просто пример.

— Жестокий пример, — отметила Дженни и шмыгнула носом, растирая рукавом проступившие слёзы. — Нельзя сравнивать.

— Конечно, нельзя, — продолжал Юджин, преспокойно распивая чай. — Бывает и ложь, без которой нельзя. Но чаще ложь — это смысл жизни. Ты солжёшь себе и потом молишься на придуманных богов. А они только рады, что к ним приплыли новые рыбки. Как зазывалы на рынке.

— Я тебя не понимаю.

— И ладно, если от твоей лжи не страдают другие, — Юджин, видимо, не заботился о том, чтобы его понимали. — Но когда придёт время выбирать, ты не откажешься от лжи. Проще переступить через чужой труп.

— Юджин, о чём ты говоришь вообще?

— Дженни, почему меня лишили руки?

— Ты нарвался на неприятности. Сам виноват. Сколько раз мы говорили…

— Нет, Дженни. Это Вильмонт лгал себе. Он был никем, а верит, будто он бог. И с жиру бесился, потому что он никто. Я же тогда на рынке напомнил его истинное место. Ему надо было отречься от лжи, а он переступил через меня во имя неё.

— Ты сложно говоришь, Юдж. Лучше поспи. Вильмонт никогда бы не послушал сына башмачника. У тебя нет авторитета.

— А кого бы он послушал? Кого бы весь мир послушал?

— Не знаю… Того, кто выше их всех. Может, короля?

— Короля? Отлично. Тогда пора становиться королём! Буду Юджин Первый Справедливый.

— Первым обычно не присваивают прозвищ…

Юджин ухмыльнулся.

— Ну ты же не всерьёз?

— А когда я лгал?

— Да хоть недавно. И я теперь начала сильно сомневаться, любил ты меня или всё время лгал.

Юджин снова ухмыльнулся. Допил чай, выскреб ладошкой мокрую траву и выбросил через окно. Причмокнул, сухо взглянул на Дженни и отправился в путь.

— То есть ты серьёзно?

Он не отвечал. Надел походные сандалии.

— Станешь королём, сделаешь меня придворной швеёй? А? Я уж не прошу королевой, понимаю, там браки по расчёту. Но швеёй сделаешь?

— Это и есть твоя ложь? Думаешь, при дворе найдёшь счастье? Среди людей, которым постоянно будешь льстить, угождать, видеть, что все они живут лучше тебя, и снова завидовать.

Дженни засмеялась и щёлкнула Юджина по носу. Тот не обиделся.

— Запомни этот день. С него начнёт отсчёт Эра Справедливости.

Смех прекратился.

— Юджин, с тобой всё хорошо? Серьёзно, тебе лучше поспать.

Щелчок — он открыл дверь.

— Юджин, там ведь рыцари, солдаты, как ты в одиночку хочешь?..

— У меня чистые намерения. Я не ради себя иду. Часы весов склонятся в мою пользу. Бог, Судьба или что там ещё увидят суть и поймут, что мне надо помочь.

— Тебе действительно надо помочь.

Юджин зарычал от злости непонимания. Распахнул дверь и шагнул наружу.

Дверь захлопнулась со стуком.

Дженни поняла: он не вернётся. По крайней мере, прежним уж точно.

***

Едва переступив порог дома Дженни, Юджин сразу понял, что погорячился. Перед ним лежала дорога. Знакомая такая. А он выбрал идти в дальний путь, в столицу, ночевать под открытым небом, питаться ягодами и корнями. А что потом? Хорошо надеяться на Провидение, но разве он убийца? Сможет выследить короля, подстеречь и хладнокровно уничтожить? И кто даст ему потом право занять трон? Его ж схватят и прилюдно казнят.

Бред какой-то.

Но Юджин упрямо шёл вперёд, снова глядя лишь себе под ноги. Должен же быть выход, должен.

Не взял с собой в дорогу ничего, но шёл и шёл. Вспомнилась выдуманная Дженни история о том, как у него якобы похитили одежду, пока он ловил жемчуг на дне. Вернулся, говорит, в лохмотьях. Интересно, откуда б он их взял? Сейчас вот впереди лишь дорога, дорога… А он не посмеет и кусок хлеба попросить у крестьян.

Гордость заставила отправиться в путь? Может, обратно?

Город давно остался позади. Жара иссушала, требовала искать воды и тени. Вокруг одни лишь поля, очертания будущего леса маячили вдали. Или очертания гор, кто знает…

Голод тоже не заставил себя долго ждать.

А потом накатили и сомнения. Второй волной.

Куда он идёт? Ведь это очередная ложь себе. Он не тот, кто сможет занять трон и править. Дженни задела его гордость. Ведь ему дела нет до судьбы мира, гори он хоть в аду, зачем исправлять его? Случай с Вильмонтом навсегда научил его. Хотя потом сам Вильмонт… Впрочем, это могло быть совпадением.

Мысли как всегда отвлекли от насущных проблем. Юджин добрёл до, как оказалось, горной гряды. Дорога уводила вверх, петляя меж камней. Солнце уже клонилось к закату, надо бы подыскать место для ночлега. Хорошо бы обнаружить пещеру.

Судьба была на его стороне: пещера нашлась. Добрый знак. Вот так бы всю дорогу. Сейчас ещё б еду и питьё, эх.

В пещере оказалось сухо: можно ложиться и спокойно отдыхать. Желудок, правда, отчаянно требовал пищи. Но ничего, поспать — и утром можно думать о еде. Всё постепенно, не торопясь. Зачем торопиться, когда идёшь к заветной цели?

Юджин собрал в уголок кучу сора, мелких камней и пыли, накрыл платком — подушка готова. Спать решил не раздеваясь. Пусть ночью приснится что-нибудь. Наверняка боги пошлют ему путеводную нить во сне. Иначе к чему всё это?

Заснуть быстро не получилось. Чудились шорохи в глубине пещеры, порой даже голоса. Юджин поднимал голову, вслушивался — никого. Только начинал засыпать, как с удвоенной силой возвращались они, словно шли изнутри горы. Юноша встал, прошёл чуть дальше, попробовал всмотреться в глубь мрачных ходов, но там лишь тьма, неподвижная и пугающая. Вернулся обратно и остолбенел: на его месте кто-то спал. Ноги не слушались Юджина — онемели. Хотя чего уж бояться: обросший старик, наверняка бродяга. Точно, бродяга! Вон и даже палку поставил рядом, а в изголовье ещё мешок свой подложил.

— Эй! — окликнул Юджин.

Старик не двигался. Неужели уснул?

— Эй, ты! — уже громче продолжил парень. И чего ему надо было от нищего? Мог бы примоститься спать прямо здесь, рядом с ним, ничто не мешало.

— Я слышу тебя, — раздался эхом от стен пещеры голос, довольно громкий для старика, продолжавшего лежать. — Я всегда тебя слышал.

— Как понять «всегда»?

И старик привстал. В свете луны Юджин увидел лицо, изрытое оспой. Ввалившийся нос, бледные водянистые глаза.

— Я тоже раньше требовал от людей справедливости. Я говорил, что красота не снаружи, а внутри. Ты видишь, как я красив?

— Нет, — честно ответил Юджин.

— И никто не видел. Потому что это ложь. Очередная ложь. И многие поплатились за то, что не верили в неё. А теперь вот ты, такой же… Хочешь власти? Хочешь диктовать миру свой закон?

— Да, — не задумываясь, ответил Юджин.

— Пусть будет так, — сказал старик и выдохнул с облегчением, словно избавился от тяжкого бремени. Потом снова лёг и отвернулся, будто и не было никакого разговора.

— Как будет? — допытывался Юджин, но нищий не отвечал. Он вообще, казалось, не дышал. Юноша осторожно притронулся к нему — никакой реакции. Испугавшись, потянул за плечо — оно легко, словно кукольное, подалось. На спину перевернулось тело старика. Только вместо глаз на Юджина смотрели пустые глазницы голого черепа. Сухие волосы походили на мочалку, а внутри рта, за забором из сжатых челюстей, гнездились черви.

Юджин отпрыгнул, мотнул головой — наваждение не исчезало. Древний скелет лежал на сотворённом им сегодня ложе. Что происходит, в конце концов?

А что-то и в самом деле происходило: вместо заношенных башмаков появились мягкие туфли, рубашка и штаны превращались в длиннополый плащ, на затылок лез капюшон. Юджин попробовал снять одежду — она словно каменная, не сдвинешь и киркой.

— Что за чёрт?! — заорал Юджин в отчаянии. — Я же не просил такого… Я хотел лишь справедливости.

Он упал на камни. Неужели и он тоже лгал себе?

***

— Говорите, я буду шить для королевы? — Дженни не доверилась на этот раз своим ушам.

— Именно так я и говорю. При дворце все пришли в восторг от твоих платьев, — щебетала фрейлина, порхая по мастерской швеи, садясь то на стул, то на пуфик, то на подоконник. В руке она держала пирожное, которое крошилось при каждом укусе. Крошки падали на пол или залетали внутрь широких рукавов.

— Моих платьев? — снова переспросила Дженни.

— Ну да. Твоих. Одно ты недавно мне сшила, а второе, с блёстками и маленькими лунами на оборках передал Камилле твой посыльный. Или это не твоё платье?

— Моё, — тут же ответила Дженни. Она помнила его. И помнила человека, которому когда-то его отдала на время. Они поспорили, что никогда не сшить ей ничего достойнее, и Юджин решил сохранить у себя этот временно лучший экспонат.

Голова Дженни кружилась от новостей и будущих перемен.

— Я сначала сильно обиделась, — продолжала фрейлина, усевшись-таки на подоконник, но постоянно ёрзая. — Зачем было тебе делать подарки Камилле, а не мне, хотя я твой клиент, а она даже с тобой незнакома. Потом я всё поняла. Кто я, а кто Камилла! И нет, я больше не обижаюсь: это был хитрый ход. Камилла диктует моду при дворе. Королева раза три допытывала, кто сшил Камилле такую красоту, пока та не сдалась и не назвала тебя. Понятно, тогда и я достала из сундука своё приобретение, конечно, не такое шикарное. Но не суть. В общем, тебя все ждут, как пирога из печки. Я специально примчалась первой тебе рассказать. Скоро прибудут официально, ты будь готова, изобрази сюрприз. Тебе ведь хочется во дворец?

— Да, — не колеблясь, ответила Дженни.

— Чудненько! — фрейлина потрепала швею по щеке, захлопала в ладоши и побежала дальше по своим делам.

— Стой! — позвала Дженни. — Тот посыльный… Это был Юджин, ну, ловец жемчуга, со странностями?

— Не знаю… Нам Камилла рассказывала, я сама не видела, но вряд ли он.

— Почему?

— Не знаю. Так кажется. По описанию. Камилла говорила, пришёл кто-то вроде монаха, только в синем, лица она не разглядела, одну бороду. У твоего Юджа, конечно, тоже была борода, но разве он монах?

— Нет, — как-то слишком тихо выговорила Дженни. Раздался звон стекла. Фрейлина обернулась: швея стояла, держась обеими руками за стол, на полу лежала разбитая чашка, вокруг которой растекалась коричневатая лужица с примесью трав.

— Что с тобой?! — взвизгнула фрейлина и побежала к Дженни, хватая её за талию. Оттащила от стола и усадила на пол, к стене. В руки дала подушку — больше не знала, чем помочь бедняге. — Что случилось?

— Опять он…

В голове Дженни крутилось одно и то же воспоминание. Даже не её, а Юджина. Однажды он рассказал ей, почему не решался так долго ходить на рынок. Как-то в детстве его там избили до полусмерти мальчишки. А потом… Отец велел сыну привести его на рынок, показать обидчиков. Шутка ли: Юджин вернулся домой еле живым. Скрепя сердце, он повёл отца на место бойни. Но там…

Там лежали эти трое. Глаза их были широко раскрыты и смотрели куда-то мимо, в пустоту. Тела завалены щебнем, кирпичами и балками. Крыша прилавка, под которой они когда-то поедали фрукты, обрушилась и погребла парней, раздавила горы арбузов и тыкв. Упала вместе с тяжёлым каменным балконом с витыми перилами.

А рядом стоял этот человек в синей монашеской рясе. Он не звал на помощь, не бросился растаскивать завал. Он стоял и смотрел. А когда подошёл Юджин, тот заглянул ему в глаза.

И Юджин взвыл от ужаса. Отец долго не мог его унять.

В глазах незнакомца царила смерть.

Та самая, которой сам Юджин сотни раз награждал обидчиков в мечтах.

Потом ещё тот случай с лордом Вильмонтом на турнире. О нём говорили все-все-все в Лебрихе, а Юджин злорадствовал. Когда же один из очевидцев на рынке упомянул монаха и его исчезновение, он надолго ушёл в себя. И вернулся каким-то циничным, наглым, не тем, каким был раньше и каким она его полюбила.

— Я не понимаю, — шептала Дженни, закрыв лицо рукой. — Его нет так долго. Он же не стал королём…

— Кто не стал королём? Георг в добром здравии, Дженни. И будет здравствовать добрый десяток лет.

— Не стал королём. Неужели он сам стал богом? Каким-то древним божеством… Этим чудовищем в монашеской рясе? Неужели всё время это был он, мой Юджин? Мой бог…

— Дженни, мне страшно! — шепнула в ответ фрейлина и побежала на улицу. — Лекаря! Скорее, лекаря!