"Будь осторожен в обещаниях..."

— Бааняа!

Если утро начинается с этого утробного басистого вопля, то день выдастся суетливым, беспокойным и определенно счастливым. Мое сокровище проснулось, потянулось, протерло свои царственные очи и грозно требует в опочивальню Баню, то есть прабабушку Аню. Бегу сломя голову, теряя по дороге тапочки, очки, чашку с недопитым кофе и недочитанный глянцевый журнал "Лето 2016", тяжелый и скользкий, как упаковка замороженных пельменей. А бесценное счастье мое уже изволило самостоятельно покинуть кроватку, бредет навстречу, полусонное, мягкое, медвежонок в салатовой пижамке, хмурится и улыбается одновременно, всех богатств мира дороже. Больше всего на свете он любит меня и компьютер, дитя галопирующего прогресса. Нет, папу с мамой, разумеется, тоже уважает... но они с утра до вечера пропадают на работе, трудоголики.

— Баня, я тя любу! Кампутер мозьна?

— И я тя любу очень-очень, сильно-сильно. Однако никаких кампутеров до завтрака! И после завтрака тоже. Мы же договорились, что сегодня пойдем поздороваться с Ванечкой...

Живущие в районе Фрунзенской набережной меня поймут. Бронзовые герои фильма "Офицеры" появились здесь недавно, и сразу же вписались, пришлись по душе всем. Рядом здание Минобороны России, казалось бы, всё строго, официально, ан нет! Моего Мишутку хлебом не корми, дай только обнять Ванечку, "помочь" ему нести чемодан. Здесь всегда людно. Фотографируются в окружении мемориальных киногероев, с нежностью вкладывают алые гвоздики в ладони Любаши. Я же смотрю на генералов, вернее, на одного из них, Георгия Юматова в роли Алексея Трофимова, и вспоминаю своего Алешу, мужа, покойного генерал-майора Мещерякова. Похожи, да.

На пороге детской мы, пыхтя и ворча, начинаем толкаться, играя в "бой обнимашек", потом, довольные друг другом, идем в ванную, затем обратно в детскую, наконец, переодевшиеся и причесанные, топаем в кухню, по дороге цитируя Винни Пуха и его коллег. Телефонная трель ворвалась в квартиру тревожным ветром.

— Алло?

— Донна Эстефания!

— Вас плохо слышно. Кто это?

— Эстефания! Винченцо погиб… они разорвали его.

Голос Лауры был бесцветным, далеким, очень старым. Мы не созванивались три года. Мир прекратил свой полет, исчезли все звуки и мое дыхание. Я замерла, кажется, покрылась изморозью. С трудом пробормотала: "Santa Magdalena…" Хотела спросить "Как это произошло?", но забыла все русские слова, и прошептала по-испански:

— Cоmo sucediо esto?

— No sе… я не знаю, — мне показалось, что она всхлипнула. — Era una gran cantidad de sangre, — равнодушное эхо разделявших нас трех тысяч километров повторило рефреном: "Было-много-крови… крови…" Трубка деликатно пискнула, послышались отбойные гудки. Я привалилась к стене, вялая, ноги дрожали, слегка обеспокоенный Мишутка дергал меня за халат и вопрошающе бубнил.

Винченцо Перуджини! Роковой красавец с гусарскими усами, опьяняюще ласковым взглядом, отважный elegante Винчи. Не утративший изящества, горделивой осанки и белизны стоячего воротничка в парижской жандармерии, когда его арестовали в 1909 году по подозрению в краже. Прекрасный рассказчик, оригинальный и остроумный, бесконечный оптимист, фехтовальщик, поэт и сумасброд. Поклонник хороших вин и горячих женщин… все уже в прошлом. Беспризорный осенний воробей пробежал по спине, царапая мне кожу холодными коготками. Сколько лет живу на свете, так и не решила, кто обеспечивает цепочку людских несчастий. Тот, Кому дано право умерщвлять мечем и голодом, и мором, и зверями земными… или Его антагонист? Но, может, существует и третья сила?

Меня зовут Стефания Анна-Мария Лафорет Сарагоса. Я родилась тридцатого июня тысяча четыреста тридцать четвертого года, когда вызрели вишни в богатом влажном благословенном Брюгге, во все века именуемым Северной Венецией. Моя мать умерла при родах. Она долго болела, и знахари предрекали ее смерть вместе с младенцем. Отец поклялся, что ради вечной жизни любимой сожжет королевский дворец и пожертвует королевой. Свидетели этого святотатства не пытались его образумить, лишь герцог Филипп Добрый прислал в наш дом шесть серебряных кубков, наивный способ отвлечь или ободрить.

Отчаянное обещание у смертного одра в результате обернулось злым фарсом, жена умерла, но дочь обрела уникальное долголетие. За это отец расплатился высокой ценой. Нет, он не закладывал душу, а написал нереально прекрасную картину, прославившую его навеки и приоткрывшую в наш мир дверь хаоса чуждого разума. Большинство современников были убеждены, что автор одержим бесами, и лишь единицы впоследствии с недоверчивой надеждой бормотали: "Портал… параллельный мир…". Сегодня весь мир называет полотно одним из самых загадочных в истории живописи, но разгадать его тайну, используя земную, человеческую логику и привычные реалии, невозможно. Это не картина, а чудовищное откровение, отчаянный вопль гордого безумца! Завораживающая сознание, драгоценность иного мира, разбитого на пазлы и адаптированного земной экспрессии. Велик гений моего отца, но его незаурядность выпестована не человеческим интеллектом. Только дикий талант, раздуваемый философией на грани бреда, способен был создать портрет несуществующей четы Арнольфини, в котором на самом деле он изобразил себя с беременной женой.

НИКТО! Никто из европейских художников до того дня не писал парные портреты. Никто не подписывал свои произведения с таким абсурдным пафосом: "Здесь был Ян ван Эйк". Никто еще не размещал на относительно небольшом полотне столько разных деталей, воспроизведенных с поразительной скрупулезностью. Откуда, из какой бездны мироздания отец выудил магическую формулу быстросохнущих красок? Это стало сенсацией для многих художников, мечтавших наносить краски плотными слоями, не опасаясь их смешения. Почему он использовал изогнутые линзы для создания почти фотографических изображений, а, главное, откуда он их добыл? Эксперты живописи утверждают, что фотографическая точность деталей в картине обеспечена благодаря использованию оптических приборов. В частности, благодаря таинственному вогнутому зеркалу, люстра написана в идеальной проекции. Однако для получения сферического зеркала с солидным фокусным расстоянием необходимо выдуть стеклянную сферу диаметром свыше двух метров, что мастерам той эпохи было не под силу. Загадки, загадки.

Не каждому дано восхитительное детство. Наверное, любое немеркнущее воспоминание обеспечено не только зрительными образами, но и вкусовыми, звуковыми ассоциациями, и в них — лучшие мелодии самобытности… Волны ароматов оплетали мой город затейливыми струями. Влажный шепот легкой зыби, баюкающей толстогузые лодки, потоки пряных и сладких призывов из таинственных лавок негоциантов перемешивались с волнующими запахами соленых и копченых угрей, печеных мидий, приправленных острым соусом. Ими торговали вдоль извилистых каналов, на перекрестках у маленьких причалов. Мои соотечественники не отличались повальной трезвостью, многие охотно пили из глиняных кружек тяжелое медное монастырское пиво, осенью горький herfstbok, весной выдержанный светлый lentebok с вишневой кислинкой и малиновой сладостью, закусывая традиционной нежной сельдью с луком на ячменных булках, сливочным сыром или квашеной капустой. Это была настоящая империя здорового и добротного насыщения, в ней все обретало смысл, имело свой цвет, вкус, запах.

Странно, я совсем не помню детских забав, семейных традиций, лица и фигуры, окружавших меня людей сливаются в нечто бесцветное и бесформенное. Как охарактеризовать моих сверстников, кто вызывал симпатии или неприязнь? Натурщики и заказчики отца, мои няни, какими я видела их? Попытки тщетны, и дело не в том, что я забыла, а в том, что я никогда не помнила. Их. Всех. Кроме отца. Я могла им любоваться бесконечно. Руки отца. Зеленые, золотые, синие ладони и резкий удар кулаком по луковице, из которой выплескивается мякоть и блестящая сочная сердцевина, крепкая, как косточка заморского персика. Плавность, динамика, выразительность. Кисть парит в наэлектризованном воздухе, сгустки энергии обретают формы, замирают, расслаиваются, пространство покорно меняет очертания. Неизвестные города, таинственные страны, диковинные аппараты, невероятные существа. Я замираю от восторга, подхожу ближе. Горящий взгляд отца отрывается от мольберта и вздрагивает, потом тускнеет. Выражение его глаз, глядящих на меня с укором и болью, со временем становится невыносимо. "За что?" — читаю в них. Это мучительно и непонятно: превращение энергичного творца в жалкого, потерянного старика происходит из-за меня. Я вызываю у отца неприятие, моя вина бесспорна, хотя и не объяснима. Лицо выдает его, оно красноречивее слов. Насколько сильна моя любовь, настолько же рельефна неприязнь отца. Интуитивно это чувствую, всё внутри съёживается. Меня уводят. Игрушки, сладости, сказочные представления во дворце герцога Филиппа не утешают, не компенсируют, не заполняют пустоту. Какая-то женщина с неподвижным лицом, к которой ежедневно подводят меня, безучастно и отстраненно гладит по голове. Няни бдительно следят, чтобы я не пробралась в мастерскую отца. Несправедливо. Я вынуждена прятаться, чтобы иметь возможность любоваться им. Но строгие служанки стерегут покой своего господина. Мир отца, прекрасный, чарующий, другой, со временем все недоступнее. Я остаюсь одна.

Я пыталась противостоять давящей атмосфере, и кажется, у меня получилось. Умиротворение и покой принесло ощущение себя частью светлых серых дождей, пахнущих медом, соломой и грустным небом, добрых безопасных дождей, которые можно было пить. Лодочники, проплывая мимо, кричали приветствия друзьям и родным, мне. Я бродила вдоль невысоких домов с низкими притолоками, окантованными известью окошками, слушала бодрое кряканье на рассвете, когда утки и дикие гуси хозяйничали на каналах. Здесь моя печаль выветривалась, суета людского муравейника омывала терпкой волной, пульсировала, и я жила вместе с ней. От великолепной необузданности ярмарок у Торгового Моста закипала кровь. Сердце начинало бешено колотиться в такт гомону черни, мычанию, ржанию, визгливому скрипу, отчаянному лаю. Зато скромное достоинство крохотных строений, теснившихся у центральных бирюзовых каналов, где царила надменность ганзейских купцов и чопорность основателей первой биржи, действовали на меня отрезвляюще. Закрываю глаза и вижу славных неуклюжих моряков, строгих гранильщиков алмазов, улыбчивых торговцев шелком и гобеленами, льняными и шерстяными тканями, неразговорчивых ткачей, трудолюбивых кружевниц. Да, они были частью природы, стихии. Настойчивость посещения базилики Св. Крови, у ее ступеней чахоточные больные, жуликоватые нищие смеялись, плакали, выздоравливали, сходили с ума. Я радовалась и горевала вместе с ними. У меня есть свидетельница. Звонница на рыночной площади Брюгге. Старая, коричневая, трижды уничтоженная и трижды восстановленная, во благо исторической справедливости и для восхищения потомков, она следит за городом. Она помнит маленькую девочку, которая вначале робко, а потом решительно и отважно познавала мир улиц.

Отец умер, когда мне исполнилось семь лет. С собой унес секрет портала и ...любовь к единственной женщине, бесценной Маргарите. Он часто повторял, что ему уготовано вечное счастье. С ней. А я? Круглая сирота, странное сочетание слов. Нельзя потерять то, чего нет. Тепло глаз и родительскую нежность, ежедневную маленькую радость встреч, гордость за своё чадо, — их не было. Но теплился зыбкий огонёк надежды, что когда-нибудь отец изменит своё отношение и даст мне то, чего я лишена и чего жажду всей душой. С его уходом огонёк потух.

***

Нас родилось двое, брат не выжил, и мне дали его имя Роджеро, оформив запись рождения на мальчика. Мне пришлось долго ломать голову над вопросом, зачем и кому понадобилась эта игра. Изысканная причуда времени, решила я. Легенда утверждает, что в день моего рождения Донателло начал вырезать из дерева образ кающейся Марии Магдалины. Воплощение знаменитой грешницы, из которой изгнали семь бесов, и которая омыла ноги Иисусу. Нарушив традицию, он представил святую не цветущей обольстительницей, а высохшей, изможденной покаянием отшельницей в обрывках звериной шкуры, с голодными глазами и безгубым ртом... Меня, восьмилетнюю, в монастырском приюте нашла ласковая печальная Лаура Альварес дос Веласкес Мадо, ставшая наставницей, другом, ангелом-хранителем. Долгое время, про себя, подлунным шепотом я ее называла мамой. Она сменила мне имя, увезла в Испанию и стала учить всему, что следовало знать таким, как я. Главное ее наставление, словно девиз рыцаря, вырезано в памяти: "Мы лишь наблюдатели!". Пусть эта миссия обернется призванием и судьбой.

Мне объяснили, и я поверила в собственную уникальность. Я не такая, как все. Раньше это было на уровне интуиции, теперь же осознание принесло в мою жизнь определенность и некое удовлетворение. Радость приобщения к таинству, знанию, которым владеют немногие, изменили мою Вселенную. Всё чаще я позволяла себе мысленно рисовать будущее. Самые невероятные проекты стайками носились вокруг, вызывая восторг и головокружение. Реальность же оказалась не менее эффектной, но более драматичной, жуткой и... прекрасной, несмотря ни на что. У Лауры дома царил очаровательный уютный беспорядок, здесь всегда вкусно пахло, здесь я чувствовала безопасность и доброжелательность. Мы пили нечто горячее пурпурное из крошечных фарфоровых чашечек, внимательно слушая и не всегда понимая до конца лекции одного из гостей Лауры, тихого узкоглазого монаха. Разумеется, подробно я эти монологи не запоминала, но сегодня, сопоставляя факты, могу утверждать, что общий смысл сохранен и немного дополнен.

— История цивилизации доказывает, что человечество накопило определенный опыт эффектного взаимодействия с параллельными мирами. Порталы между мирами существовали всегда, считается, что с момента зарождения жизни на Земле, если не раньше. Но их было очень мало, действовали они хаотично и нестабильно, не гарантировали точность перемещения, органической целостности реципиента. Исчезнувшие культуры Атлантиды и Лемурии сократили их количество до минимума. Буддисты, индийские йоги, северные шаманы, колдуны мексиканских индейцев цоцилей работают с энергетическим потенциалом Вселенной, осваивают приемы установления материальных и психических контактов с Иными. Художественные произведения заняли промежуточную нишу, представляют существенный интерес для авантюристов чужих миров. Аккумулируя колоссальное количество пси-энергии тысяч и тысяч взглядов, полотна красок формируют "размытость временных реалий".

— Простите… размытость?

— Важное свойство пространства постоянной отрицательной кривизны. Может, теория экзотична и бьет по евклидовым вогнутым зеркалам, однако допускает образование порталов и пограничных областей перехода из одного мира в другой…

Четыре века спустя великий Лобачевский докажет своей неевклидовой геометрией состоятельность выводов странного монаха. А также и посвященные, начиная от высших магов, эмпирически овладевших истиной резонансного колебания тонких материй, кончая военными физиками-ядерщиками, беззастенчиво пробивающих пространственные слои квантовыми генераторами, словно банку шпрот кривой отверткой.

"Мы лишь наблюдатели!" Годами, десятилетиями, веками. Нет ничего проще, надо всего лишь жить и трудиться где-то неподалеку, постоянно ощущать пульсацию артефакта, слышать его дыхание и чувствовать желание пролиться благостным дождем. Я работала сестрой милосердия во врачебной миссии королевского Монастыря Воплощения в Мадриде. И в прочих миссиях, госпиталях и домах призрения. На фоне перманентных распрей католиков, кальвинистов и протестантов и во время локальных вспышек бубонной чумы. Не сближалась с окружающими, не стремясь чем-то выделиться, кого-то удивить или насторожить. Чаще всего это были сдержанные отношения, не выходящие за рамки профессиональных контактов. Каким-то образом я избежала внимания ищеек Великой Инквизиции. Хочу подчеркнуть, что мы не были бессмертными или неуязвимыми. Любой мог умереть от яда или кинжала, погибнуть на виселице или разбиться, свалившись со скалы. Зато нас не брали инфекционные заболевания. Незначительные ушибы и царапины заживали без последствий в рекордный срок. Главное, что мы фактически не старели, сохраняя внешность и физический ресурс тридцатилетних людей.

За сотни лет картина много раз меняла владельцев. Рыжий Дон Диего Геварра, мудрая Маргарита Австрийская, красавица Мария Венгерская, Филипп II. Дипломат, две принцессы и, наконец, король Испании — все они имели прекрасное образование, разбирались в живописи, покровительствовали наукам. Маргарита писала стихи, Филипп обладал огромной библиотекой. Это были достойные интересные люди своего времени. Если я скажу, что полотно само определяло, чьи очи будут любоваться им, то не преувеличу. Главное, я в это верю. Более ста лет портрет украшал дворец Алькасар. В те времена на раме появилась надпись из вошедшего в моду Овидия: "Promittas facito, quid enim promittere laedit? Pollicitis diues quilibet esse potest" Перевод звучал так: "Будь осторожен в обещаниях: хоть что плохого в обещаниях? Любой в обещаниях может стать богатым".

Алькасар был уничтожен пожаром в 1734 году, то есть ТРИСТА ЛЕТ СПУСТЯ после опрометчивой клятвы отца. Лаура имела место при службе инвентаризации имущества королевского дворца. Непримечательная должность, нечто вроде архивариуса, позволяла ей проникать во многие дворцовые помещения, иметь доступ к предметам роскоши, дорогим безделушкам и, самое главное, полотнам живописцев. В канун Рождества она находилась в левом крыле, когда случилось с т р а н н о е возгорание. Скорость его распространения не оставила никаких надежд. Монахи от конгрегации Сан Гиля первыми бросились спасать ценности, но бороться с огнем было невозможно. В белых и черных потоках ядовитого дыма, в алых и багровых плясках огня исчезали раритеты, бесценные полотна, со звоном и треском погиб салон Зеркал. Рухнул привычный мир, в царстве роскоши и величия распахнулись адские врата. За три дня пожар уничтожил более пятисот картин, экспозицию Восьмиугольной Комнаты Pieza Ochavada, сгорели уникальные полотна Веласкеса, Рубенса, Тициана, Тинторетто, Веронезе, Босха, Брейгеля, Эль Греко, Рафаэля, Леонардо да Винчи! Сквозь треск и шипение стихии слышался жуткий вой, Лауре тогда казалось, что стая волков вырвалась из сумеречного леса, окружила беззащитных пилигримов. Никто потом не смог отыскать следы гостившей во дворце художницы Джин Ренк, комната которой стала истоком пожара, только расплавленные серебряные фрагменты на пепелище напоминали следы босых ног у кромки моря. Сотни спасенных картин поступили на хранение в Монастырь де Сан Гиль, Армерию Реаль, еще часть коллекции перевезли в дома архиепископа Толедского, маркиза де Бедмара и во дворец Буэн-Ретиро. Картины Ван Эйка среди них не было.

Это был первый и последний случай за всю историю "наблюдений", когда объект исчез, и никто не знал, что с ним произошло. Словно свора терьеров мы метались по Мадриду, пытаясь найти след, любую мелочь. Конечно, разумнее было предположить, что картина сгорела. Но Лаура отвергла эту идею, ищите, сказала она, портал ж и в. И мы искали. У нас были фрагменты картины, крошечные лоскуты полотна, сохранившие грунтовку и краску, и минимальную долю присутствия Иных. Так мы считали, и эта уверенность позволяла надеяться, что след будет найден. Однако шло время, а картина не давала о себе знать. Минуло шестьдесят лет. Пять циклов. В 1794 году картина появилась в мадридском Королевском дворце, построенном на месте сгоревшего. Это произошло внезапно для нас. И когда гораздо позже удалось рассмотреть пропавший портрет, то мы поняли — он изменился.

В те годы слово жить внезапно потеряло смысл, из него перетекло, набрало силу, засверкало, заиграло гранями другое — слу-жить. Одна часть моей сущности, моей личности целиком и полностью, беззаветно посвятила себя работе, только работе. Но постепенно, осторожно и робко во мне зазвучал голос другой моей половины.

Наблюдатели вовсе не были аскетами. Они влюблялись, совершали закономерно безумные поступки, создавали союзы. Я говорю "они", потому что... не могу сказать "мы". Я наблюдала не только за судьбой картин, но и жизнь людей рассматривала с позиции бесстрастного исследователя. Наступил момент, когда мне стало казаться, что жизнь законсервировала меня в какой-то определенной точке пространства, и я уже являюсь частью чужого странного мира, безобидного, но и бездушного. Эмоциональная холодность начала меня тяготить. Служение, призвание, работа уже не давали ощущения полноты жизни. Когда я поняла это, мне стало страшно. Я не такая, как другие наблюдатели. Со мной что-то не то. Всё чаще вспоминалась мне женщина в отцовском доме, в ежедневном молчаливом ритуале, гладившая меня по голове. Кто она была? Всё чаще я паниковала, начиная сравнивать себя с ней. Нет, я не делала попыток изменить себя или реальность. Я ещё не накопила сил, а страх отбирал последние. Но выход нашелся сам. Жизнь стала более осмысленной и чуть таинственнее.

Я очень редко видела картину вживую. Наблюдателям совсем не обязательно вступать в зрительный контакт с объектом. Но я искала причины для свиданий с ней. Она манила меня, притягивала рикошетом детского поклонения, не давала впасть в отчаяние. Предвкушение было ярким, послевкусие незабываемым, а сама встреча становилась Событием, точкой отсчета до следующего свидания. Сначала я воспринимала свои ощущения, как странную игру сентиментальности, излишнюю эмоциональность. Когда же поняла, что фантазии, возникающие в момент моего пребывания рядом с картиной — не плод воображения, а реальность, всё встало на свои места. Непостоянная, противоречивая, полная инородным, даже враждебным, но в ней было и что-то моё! Я пыталась услышать, увидеть, понять, я чувствовала, что оттуда идет сигнал для меня, именно для меня. Сначала я была не в силах его поймать, но я старалась. Не помню точно, когда это произошло, но мои обостренные чувства, принимая флюиды чего-то нового, наконец-то нашли правильную волну. Мать и отец. Семья. Они здесь. Они любят. Не только друг друга. Они любят меня. Это самое главное. Связь. Неразрывная. Незыблемая.

Сладостное мгновение счастья, длиной в вечность. В который раз жизнь для меня приобрела новый смысл. Я стала не только наблюдателем, но и хранителем картины. А ночью ко мне впервые пришел отец. Да, во сне. Печальный, нерешительный, стоял он в дверях комнаты. Я боялась посмотреть на него, неужели он по-прежнему суров?

…в 1813 году после сражения у Витории англичане захватили обоз с картинами, которые французы вывезли из королевского дворца в Мадриде. Джеймс Хей, полковник-лейтенант 16-го полка лёгких драгун в 1816 году привёз "Портрет четы Арнольфини" в Лондон и преподнёс его принцу-регенту, будущему Георгу IV. В 1842 году она была куплена Лондонской национальной галереей. Картина находится там и поныне.

***

22 августа 1911 года мы выкрали из Лувра "Мону Лизу". Это оказалось невероятно просто! Винченцо Перуджини, аккуратный стекольщик, специалист по зеркалам, был принят на работу в музей. Разведав обстановку, познакомившись с местными сторожами и уборщиками, он совершил беспрецедентную кражу века. Просто просидел полночи в чулане, а затем поднялся в неохраняемый зал, вынул картину из рамы, и утром под рабочим халатом элементарно вынес на волю свернутое полотно. Этот гениальный в своей простоте трюк с ограблением музея впоследствии был использован в кино. Кажется, фильм назывался "Как украсть миллион".

Два года и три месяца Джоконда провела в куче хлама на третьем этаже большого парижского дома "Сите дю Герон", в котором жили итальянские рабочие-сезонники. Точнее, весь этаж принадлежал нам. Позже никто не задался вопросом: что она там делала столько времени, что с ней происходило? Меня давно терзает абсурдная мысль: если бы Винченцо украл другой шедевр, то "Мона Лиза", возможно, была бы сегодня не столь популярна. Зато теперь ежегодно по четыре миллиона людей приходят любоваться гримасой трагедии параллельных миров.

Несколько месяцев мы выдерживали активированный портал под брезентом, в полной темноте, изоляции. Временами по натянутой ткани пробегали волны кильватерных струй, и слышалось хриплое ворчание. Тогда мы расстилали сверху тяжелый шерстяной матрас, на котором спал Винченцо. Дежурили по очереди Винченцо, Лаура, отставной капрал Кларк, моряк Сигритс, преподаватель голландского языка Виллем де Рейструм и я. Много спорили и гадали, как войти в контакт с Иными. Что равносильно стремлению вытащить руками из воды крупного осьминога. Одного энтузиазма и бесстрашия явно недостаточно. Леонардо крепко попортил нам жизнь. Гениальнейший художник попал впросак. Пытаясь совместить свой пси-фактор с изображением Лизы, он упустил из виду, что с противоположной стороны кто-то неглупый и недобрый тоже испытывает схожее желание. Антагонист опередил художника, в пространственном прыжке занял его место. Я догадываюсь: ОНИ там… толпятся на пороге, в центре пересечения пространственных мироформирований, где в гордиевом узле спутаны стартовая и финишная ленточки. Они такие же, как и мы, не лучше, не хуже, со своими проблемами, пафосом и сомнительной моралью. Некоторым из них очень хочется проникнуть в наш мир, и невозможно понять — это отважный ученый или бессовестный контрабандист. Винченцо перевел мне прозрение Николя Гумилева: "У лучших заветных сокровищ, что предки сокрыли для нас, стоят легионы чудовищ с грозящей веселостью глаз. Здесь всюду и всюду пределы всему, кроме смерти одной, но каждое мертвое тело должно быть омыто слезой...". Я онемела, почему-то слезы навернулись, невыносимо жаль окружающий мир, завернутый в блестящую станиолевую бумажку.

Помню, как со скользким звуком из полотна вынырнула гибкая серая лапа, нет, рука, протянулась к остолбеневшему Кларку и вцепилась ему в щеку. Острые ногти разодрали кожу, рассекли подбородок. Кровь, крики, всеобщая паника… Мы тогда проявили себя не лучшим образом. Только Лаура с присущим хладнокровием выплеснула в портал кружку очень горячего кофе, который собралась пригубить. У госпожи Лизы Герардини не было бровей. Во Флоренции модницы сбривали брови. Мы ей бессовестно угрожали, увещевали, при этом забавно было наблюдать, как она возмущенно морщит бугорки над глазами, словно гламурных гусениц гоняя по шелковому лбу.

Через год Виллем вытащил Иного! В какой-то момент наш друг плюнул на все предосторожности и погрузил обе руки в бунтующее желе. Могу лишь предположить, что с той стороны находился такой же нетерпеливый авантюрист. С чавканьем и хлюпаньем из бурого киселя выпросталось нечто, после недолгого сопротивления шлепнулось на пол. Я крикнула: "Мадонна!", узрев отвратительное создание, отдаленно похожее на человека, гротеск анатомического атласа, без кожи и волос, с узлами красных и синих мускулов, кровеносных сосудов, ледяных сухожилий. У них ТАМ явно нет пыли, грязи, микробов, мельчайшего мусора, переносимого дуновением. Наш мир оказался не продезинфицирован для приема столь нежного гостя. Иной быстро умер, и мы брезгливо запихали его обратно в портал. Лаура плакала впервые в жизни, я была в шоке, Виллем чертыхался на трех языках. Но все же неудачный контакт принес пользу, портал закрылся, границы были восстановлены. Хотя мы знали: ТАМ не простят.

Дурной пример оказался заразительным, настала очередь "Ночного дозора" Рембрандта. Это полотно со скандальной историей ввергло в нищету и бесчестие художника. Многие считают, что виной всему больное воображение гения, погибавшего от сифилиса. Его заставили вернуть гонорар за работу, оплевали, унизили и прокляли. Расставляя на полотне персонажей дозора, кстати, дневного, а не ночного, он поместил в центре карлицу в золотистом наряде и с лицом любимой супруги Саскии. Умершей только что. Невысокая девочка со стареющим лицом буквально излучает свет. У нее на поясе висит курица. Рембрандт намекал на фривольное поведение Саски при жизни, доказывают одни зрители. Другие утверждают, что курица воплощает вечную любовь и является проводником в загробный мир. Портал? Жарким июльским днем, не предупредив никого из наших, Сигритс атаковал картину. Думаю, наш друг помешался. Он ворвался в музей и успел восемь раз вонзить кортик в полотно, прежде чем его повалили на блестящий пол и обезоружили. Орудие преступления впоследствии пропало. Сильно поврежденную картину долго реставрировали. Через два года Сигритса выпустили из психбольницы, и на следующий день его убила большая белая собака у крыльца родительского домика в предместьях Маастрихта. Прокусила бедняге горло.

Через подставных лиц мы вернули "Джоконду" в музей. Она вызвала бешеный интерес в народе, в Лувр выстроились очереди восторженных фабричных работниц, пекарей, сапожников, даже бездомных клошаров. Дело о похищении быстро закрыли. Следствие контролировал знаменитый Альфонс Бертильон, тот самый ученый-полицейский, которого Конан-Дойл противопоставил своему Шерлоку Холмсу в "Собаке Баскервилей". Удивительно, что титульный сыщик пошел по ложному следу и схватил невиновных — ни много ни мало художника Пабло Пикассо и российского поэта Гийома Аполлинера. Мы посмеялись.

***

Как ОНИ формируют человеческое долголетие, обеспечивают эффект обмена веществ, клеточного метаболизма? Каким образом восполняют ресурсы эпикатехина, флавоноидов, ресвератрола, антиоксидантов? Могу с уверенностью предположить, что своими уникальными линзами Иные облучают родинки на теле, которые связаны с человеческими ТЕЛОМЕРАМИ. Это концевые фрагменты хромосом, не несущие наследственной информации, максимально защищающие ДНК от деформации. Авторы этой идеи даже удостоились Нобелевской премии.

Я попала в аварию, отделалась легко, только вот голова ...после операции непривычно было ощупывать ёжик бесконечно долго отрастающих волос. Алексей хлопотал по хозяйству, был предупредителен и нежен. Расчувствовавшись, я позволила то, что никогда раньше не делала. Открыла альбом с репродукцией картины и обратилась к мужу.

— Как тебе эта собака, не правда ли в ней есть что-то эдакое? Совершенно человеческий взгляд. Представляешь, — я подала ему лупу, — она не отражается в зеркале. Как ты думаешь, почему?

— Художник мог забыть написать отражение.

— Забыл? При его-то фотографической точности изображения объектов на картине?

Леша, мой Леша, любящий муж, добрый советчик, верный товарищ, не способный увидеть даже намека на зло, даже тени сомнения в порядочности.

Именно собака первоначально была центральной персоной картины. Такого жуткого зверя не рождала природа или больная фантазия, монстр был явно списан с натуры, существовал на самом деле, только в ином измерении. Его оскал в равной степени сочетал лукавую улыбку и беспощадную свирепость. А глаза палача, которые впивались в зрителя с учтивостью приглашения на эшафот? Я была свидетельницей того, как чувствительные натуры при первом же взгляде на картину отшатывались с испуганным воплем. Многие испытывали необъяснимый страх, вплоть до истерии. Религиозные люди плевались, крестились, называли собаку сатанинской тварью. Ее сверлящий взгляд преследовал меня почти всю жизнь. Впоследствии я просмотрела сотни, тысячи рисунков и фотографий самых разных собак, больших и маленьких, молодых и старых овчарок, пуделей, шпицев, гончих, мастифов. Изучила великолепие собачьих эмоций, оценила умные, добрые и веселые глаза, тоскливые и злые, любящие и подозрительные. Они излучали мысли и желания: "Давай играть!", "Я тебя обожаю!", "Скучаю по хозяину…", "Мне приснилась косточка…", "Не подходи, порррву!". Но нигде еще не встретила такого з о н д и р у ю щ е г о взора, причем, отлакированного иронией. Но самое главное в том, что ЭТА СОБАКА НЕ ОТРАЖАЕТСЯ В ЗЕРКАЛЕ, висящем за спиной отца! Он пытался предупредить, он предостерегал об опасности тех, кто захочет пойти по его стопам. Вокруг собаки расположились такие же монстры, лишь поменьше, и все с вожделением смотрят на нас, зрителей. А вот еще одна тайна: после пожара в Алькасаре в портрете произошли заметные изменения. Четыре из семи собак исчезли, их вожак утратил вызывающие черты свирепости, кровожадности, но сохранил во взгляде хладнокровную осмысленность исследователя и первопроходца...

Кажется, я всё-таки сбилась в хронологии своей истории. С того самого мгновения, как отец стал приходить в мои сны, я поклялась, что доберусь до правды, какой бы тяжелой или страшной она ни была. И я узнала. Отец рассказал мне. Ван Эйк для своего времени был слишком талантлив, слишком прогрессивен. Самый яркий, он раздвинул границы миров и заглянул в бездну. Опасность портала — кто об этом думал тогда? Отец, не понимая угрозы или не желая её замечать, экспериментировал, пока не произошла трагедия. Зная, что шансов на счастливое разрешение беременности нет, отец обратился к ним за помощью. До сих пор они помогали, теперь всё получилось иначе. Моя мать не умерла при родах. Родовая горячка выгнала из тела дух, который в метаниях ушел в портал. Телесная оболочка осталась пустой. Но дух жил! И отец чувствовал это, он знал. Он должен был оставить проход для себя, своего ухода или возвращения. Так зародилась идея написать Картину. Лишь из-за серьезного опасения, меня не пускали в мастерскую, портал чувствовал дочь Маргариты, как свою часть и начинал волноваться. Из этих же опасений был придуман ход с записью рождения мальчика Роджеро. Отец не хотел лишиться своей дочери, тщательно огораживал меня от своей жизни, в которой он по-прежнему шел на контакт с ними. Но он любил меня! Это было главное.

Особой красотой я не блистала, что, впрочем, не служило поводом для депрессии. Мне никогда не приходилось задумываться о целлюлите, проблемах ожирения, нарушениях циклов. По современным метрическим цензам мой рост был и остается 165 сантиметров, вес колебался в пределах 63-65 килограммов, объем в бедрах очень медленно рос от 80 и до… Никогда не гналась за модой, хотя имела свои взгляды на фасон и качество одежды. Я носила обувь тридцать седьмого размера третьей или четвертой полноты в зависимости от контуров колодки и профессионального пошива, о, да, только натуральная кожа!

Я забыла западно-фламандский диалект, и много лет общалась на испанском, затем французском, сейчас довольно сносно говорю по-русски, собеседники уверяют, что в минуты эмоционального напряжения в моей речи появляются аристократические нотки прибалтийского произношения. Ещё английский. Картина полтора века не покидает Туманного Альбиона, а что же я делаю вдали от неё, среди необъятных просторов России?

Очередная сенсация грянула в 1950 году, серьезный британский искусствовед Брокуэлл заявил на весь мир, что портрета Арнольфини и его жены "вообще не существует". Оригинал, мол, погиб в Испании во время пожара, а нынешний экспонат Лондонской картинной галереи вообще никому не известен, и изображены на нем абсолютно другие люди. По мнению ученого, загадочная картина является портретом самого художника и его жены Маргариты. С этим суждением согласилась и советская исследовательница М. Андроникова: "Разве напоминает итальянца человек на портрете, ведь у него чисто северный тип!" Кстати, у женщины одно лицо с Маргарэт ван Эйк, чей портрет был написан Яном ван Эйком в 1439 году.

***

К встрече с Алексеем я внутренне готовилась. Уже отпала необходимости быть рядом с картиной. Теперь расстояние и даже время не могли стать преградой для моего общения с отцом. Кажется, он сумел договориться со стражами (так он называл их), и он был счастлив рядом с возлюбленной, а я... ждала своего мужчину. И дождалась, да. Алексей был болен, опрятен, немногословен и не похож на солдафона. Мы познакомились в Вюнсдорфе в 1954 году, когда советские оккупационные войска были помпезно переименованы в Группу советских войск в Германии. Везде царила суета и нарочитая эйфория. Я уже неплохо говорила по-русски, в основном на бытовые и медицинские темы, знала несколько стихов, сказок и даже успешно читала рассказы Чехова и Куприна. У полковника Мещерякова была дочь Катюша, четырех с половиной лет. В Москву мы уехали втроем. Он быстро решил проблему с документами, я стала Анной Ивановной Мещеряковой. Самое невероятное впечатление новой жизни — гулять втроем по набережной или в осеннем парке. Мужской локоть с одной стороны и детская ладошка — с другой. Этот триумвират стал моей победой над флегматизмом бессмертия. В 1977 году Катерина вышла замуж, год спустя родила Машку, а та в 2011 году — Мишутку. Поздновато для первых родов, может, поэтому он так медленно осваивает произношение? Кто сказал, что НЕРОДНОЙ внук? Да отсохнет ханжеский язык!

Ну да, если отталкиваться от истории моего замужества, то для непосвященных я дряхлая прабабка, мне вроде бы под девяносто. Отстаньте, моралисты и поклонники скрупулезной статистики. Женщине всегда столько, насколько она хочет, умеет и может выглядеть. А я выгляжу максимум на полтинник. Аминь!

Кстати, за долгую жизнь поняла, что необходимость высыхать и сморщиваться в угоду бремени лет резко отличается от у м е н и я грамотно стареть прямо пропорционально скрытым возможностям организма. Поэтому и сформулировала несколько важных принципов, итог жизненных наблюдений Женщины:

— Одежда должна быть практичной и добротной, из натуральных компонентов: лен и шерсть на первом месте, на втором — шелк и хлопок.

— Мужчину надо искренне любить, жалеть и кормить, причем, в одинаковых масштабах. Он тогда горы свернет ради тебя, и утром будет просыпаться с улыбкой.

— Имей терпение!

Четвертую мудрость позаимствовала у Соломона, полностью поддерживаю: "ВСЕ ПРОХОДИТ".

И еще я ненавижу войны. Самое жуткое воплощение проклятого либидо человечества. Впрочем, для выработки подобного убеждения не нужно жить пятьсот-шестьсот лет. Кстати, легко ли приходится в наше время пятисотлетней ведьме? Легче легкого, ага! Прозвучит странно, но поверьте, что пятьдесят лет жизни, что пятьсот, большой разницы нет. Я ни разу не проговорилась, не намекнула о своем практическом знании многовекового периода истории. Не было повода и очень не хотелось раскрывать инкогнито. Может быть, причина ещё и в том, что я привыкла смотреть вперед, с радостью и пониманием приобщаясь к тому разумному, что несет в себе прогресс. А прошлое... Сегодня трудно кого-то убедить в том, что "Титаник" потопило проклятие перевозимой в трюме древнеегипетской мумии жрицы-прорицательницы эпохи Аменхотепа IV, точнее, портал саркофага, потревоженный ее энергетикой. Да и нужно ли?

А картина меняется. Как и раньше. Незаметно для окружающих. Но я-то знаю! Многие указывают на поразительное сходство изображенного на портрете мужчины с ...сами знаете кем. Улыбаюсь, есть сходство, но оно появилось совсем недавно. Шутка отца, которая о многом мне говорит.

***

Шел 1974 год. Проездом из Японии в СССР прибыла на вернисаж "Мона Лиза". Коммунистическая партия выложила сто миллионов долларов страховки, для советских людей ничего не жалко. 16 мая в ночь с четверга на пятницу, я заняла очередь в Государственный музей изобразительных искусств имени А.С.Пушкина. В эту ночь я узнала, как много в Москве любителей и ценителей прекрасного, знатоков живописи и тех, кто за прикосновение к мечте готов заплатить утомительным марафоном. С каждым часом очередь увеличивалась, разбухала и постепенно стала огибать музей справа налево. У Знаменского живое течение начало сворачивать, второй рукав уверенно возник и на Колымажном. Новый поток оказался более энергичным, жизнерадостным и беспокойным. Люди все время подходили, подъезжали. Это была демонстрация единомышленников, перекличка достоинства, место встречи культурных, гордых, честных почитателей искусства. Я насчитала пять беременных женщин. Их лица светились. Здесь был одноногий старик с костылем, кто-то принес ему продавленный брезентовый стульчик, но он почти и не сидел. Пришла семья, и двух девочек, не старше семи-восьми лет, привели с собой, подвижничество, не иначе. Вытаскивали термосы, развинчивали добротные крышечки.

Эта река искрилась крошечными огоньками, кто-то прикуривал, у других очки отражали мягкое сияние уличных фонарей и промельк автомобильных фар, были и такие, кто принес портативные транзисторные приемники, они лесными светлячками чертили рябиновые пунктиры в полутьме. И эти две полноводные, устремленные в рассвет реки, словно две большие сильные руки обнимали музей, передавая ему свое тепло, надежность и доброту.

Я не предполагала, что так сильно устану и буду страстно мечтать о теплой ванне и абсолютной тишине. Важно было увидеть портрет, посмотреть в лицо, успеть понять и оценить. Когда, наконец, картина оказалась передо мной, то я испытала страшное разочарование. ОН, тот, о котором я думала, кого так ненавидела, боялась и жалела, остался в своем размытом мире, в своем отторгаемом пространстве. Он не смог уйти, как любой нормальный человек выходит из комнаты, не осмелился исчезнуть в небытие, умереть достойно. Пленник обстоятельств, не злой, а несчастный гений в рамках собственного бессилия. В глубине взгляда Джоконды тлела безысходность вкупе с раскаянием, сожалением и …любопытством. Одна только я это видела, ощущала, понимала в тот момент. И когда в короткое мгновение мы оказались тет-а-тет, меня пронзила уверенность: Леонардо УСПОКОИЛСЯ! Не ушел, не самоустранился, но остался навсегда таким же наблюдателем, как и я, как Лаура, только представляющим Иных, не вмешивающимся и не агрессивным. Да, он узнал меня! Это было столь очевидно, что я чуть не вскрикнула, впрочем, вряд ли шокировала бы окружающих. Люди вокруг тихо ахали, благоговейно вздыхали, кто-то трогательно шептал: "Здравствуй, Джоконда! Прощай, Мона Лиза…". Кто-то, приближаясь, начинал смотреть в театральный бинокль, многие старались запомнить, сохранить, спрятать впечатление. Даже пытались вцепиться в ограждающие перила, чтобы задержаться еще немного возле таинства. Всего пятнадцать секунд, взгляд из вечности в чистилище… все, картина уплыла из поля зрения, деликатная река торжественно унесла меня за горизонт. Конец сказки.

После этого я начала стареть. Не стремительно и беспощадно, но появились первые лапки морщин у виска, первый седой волос. Я вдруг забыла о своей неестественной моложавости, вспомнила, что значит быть Женщиной. Когда весь мир у твоих ног, и осталось только шагнуть. Когда сломанный ноготь гарантирует душевную катастрофу и горькую меланхолию, и мучительно больно, что на винтажную сумочку в витрине "Tape A L’oeil" не хватает сущей ерунды. И какую оскомину вызывает одиночество в постели с нелюбимым, и насколько пронзительно счастье обладания дорогим для тебя мужчиной, всем его временем, душой, ласковыми ладонями и ночными словами. А как можно идти в гости, не имея перчаток под цвет обуви? Или печь пирог "Французский поцелуй", если противень не держится в духовке абсолютно прямо. И можно ли определить нарицательную мораль предпочтения аметистовой броши букетику мокрых фиалок в бледной руке? На фоне этих переживаний всполохом горькой обиды живет воспоминание о сломанном супинаторе в каблуке. В метре от заветной парковой танцплощадки, перед волшебным танцем на пыльных досках, когда мне явно показалось, что в туфельке треснула живая розовая кость!

А как хочется вечером съесть шоколадку или ростбиф с огурчиками и веточкой базилика в виде безмятежного приложения. И ещё доказать некой крашенной фефёлке, что она фефёлка. А страсть притяжения к лысому горбоносому хромому, словно хозяину пиратской бригантины… Ощущение себя богиней и рабыней на подиуме, одновременно, и навечно. Думаю, что многие процесс старения путают с деградацией личности. Когда под влиянием стрессов, вредных излишеств, моральной нечистоплотности организм начинает изнашиваться, разрушаться, ДРЯХЛЕТЬ, — это одно. А старение в моем понимании олицетворяется с мудростью, неким откровением, почти открытием для человека. Чаще всего это связано с любовью к своим детям, внукам, правнукам. В какой-то момент понимаешь значение важнейшей миссии в своей жизни. Прилепить к сердцу маленького человечка…

Очередная собака убила Кларка. Собаки ли это были, в привычном понимании? Как они перевоплощаются в материальные протоплазменные структуры? Нет ответов. Но есть жертвы. Мы погибаем, несем потери, нас атакуют существа иного мира… Цербер, часть Дикой Охоты, Чёрный Шак из мифологии кельтов, Мудди Дуу острова Мэн, скандинавский Гарм, Геката греческих верований, церковный Грим и другие. Отец пытался их воплотить в мрачных псах на портрете. Вот она, третья сила! Группа Иных наблюдателей, отнюдь не пропагандирующих позиции невмешательства. Это мироформисты, беспринципные в своих поступках. Наступила очередь Виллема де Рейструма мстить, и 14 сентября 1976 года стало датой его грустного подвига. В тот день он устроил себе нечто вроде прощального обеда в ресторане "Де Маркен" на Стадхаудерскад, затем рассчитался и, выходя, незаметно сунул в карман дешевый нож с зазубринами для фруктов. Я думаю, что он справлял запоздалую тризну по своему другу. Свидетели, как один, утверждали, что в галерее Рейксмюсеум на картину бросился человек гигантского роста, с красным лицом, горящими глазами, издавая рев ярости и боли. 13 рваных ран на "Дозоре". На допросе он показал, что получил специальный приказ от внеземных цивилизаций уничтожить картину Рембрандта. Это официальная версия. Позже мы узнали, что в неописуемом гневе он бил по центру, целясь в капитана и карлицу. Они не получили и царапины. Три года спустя белый пес прыгнул на него возле льежского пансиона "Manu", разорвал шею и пропал.

Я достала заветную шкатулочку, где хранился флакон тяжелого синего стекла с притертой пробкой. Тонким пинцетом выудила лоскуток старинного холста, опустила на колено, осторожно расправила. Сосредоточилась, приложила большой палец к этому почти волшебному лепестку. Закрыла глаза. Иди сюда, собака. Иди ко мне, собака. Я здесь, я здесь, я жду, я жду… Приди, собака. И убей меня, как убила Винченцо. Если сможешь…

Надела бежевый кардиган-пончо из кашемира с расклешенной юбкой, шипя, натянула кожаные леггинсы со шнуровкой и произвела кое-какие манипуляции со своей левой рукой. Сохраняя спокойствие и рассудительность, вышла из квартиры, без суеты заперла дверь на все обороты двух ключей, и, проигнорировав лифт, скользящим шагом стала спускаться по лестнице. Рядом, ободряюще сопя, семенил Мишутка, недоуменно косился на мою странно раздувшуюся левую руку, морщил нос. Сейчас отвезу его в самое надежное место, какое — никому не скажу, мало ли. До первого этажа добрались без приключений, а в просторном подъезде нас ждала большая собака. Похожая на алабая, лохматая и бугристая, стояла, широко расставив лапы, и внимательно смотрела! Меня словно подтолкнули, мы плавно свернули в коридорчик цокольного помещения. Скатились, как черепашки без тормозов, по лестнице, туда, где начинается авантюра. И побежали по душному тоннелю, стараясь выглядеть спокойными и беспечными. У меня это получалось плохо, у Мишутки гораздо лучше. Скорее всего, он ощущал себя участником навороченной интерактивной игры. Сзади по сырой пыли шлепали четыре подушки с когтями. Ближе, еще ближе. Промелькнули запертые чуланы всех соседей, а в тупике, сюрпризом, нас ждала распахнутая дверь. Кажется, Клементьевы продали квартиру и освободили кладовку. Ворвались, как в метро, захлопнули, нащупали сомнительную щеколду, кому она тут нужна? Крошечный застекленный проем под потолком скупо цедил подобие света.

…дверь подпрыгнула в разболтанных петлях, противно затрещала и брызнула чешуей высохшей краски. Это не помеха для Гарма. Через несколько секунд он ворвется. Святая Магдалина, обереги моего ребенка! Я знала четко и без вариантов: если меня разлучат с Мишуткой, то я умру. Жизнь сразу же потеряет смысл и содержание, ничто и никогда мне не восполнит безумной утраты. Умирать не особенно жаль, но вспомнив чеховскую Душечку, я буквально заскулила от жалости к Мишутке, к себе и нам обоим. Впрочем, на смену сантиментам пришло другое чувство. Ледяная волна всепоглощающей ярости. КТО?! ОТНИМАТЬ?! РЕБЕНКА?! И целая армия свирепых бабушек всех рас и эпох встала у меня за спиной, несокрушимой преградой на пути врага. Столь праведны и могучи были мы в своем гневном величии, что я поняла: победим и точка! Ты — колдовством, а я естеством!

Я решительно задвинула Мишутку в дальний серый угол. Адреналин бурлил в крови едкой пеной.

— Закрой глаза и зажми уши ладошками. Вот так, понял? И ничего не бойся! Понял?

Он послушно кивнул и спокойно выполнил мой приказ. Это неспешное, без истеричных эмоций и ненужных вопросов, действо мне очень понравилось. Я собиралась подбодрить правнука еще парочкой пафосных лозунгов, но в этот момент дверь рухнула. В пыльном грохоте и замедленном всплеске желтых щепок возникла крутолобая хрипящая морда на массивной шее, за которой в проем вторглось мохнатое туловище. Задрав левый рукав, я сдернула с жирно забинтованной руки целлофановую обертку. Когда на меня полетела жаркая пасть в обрамлении золотых клыков, я выбросила ей навстречу левую руку, жертвуя злобной стихии весь бинт, щедро пропитанный мазью Вишневского, воняло хуже, чем в овчарне, касторовым маслом, дегтем и ксероформом…

Сотни раз я репетировала этот жест. Левую кисть наискось и поперек траектории броска клыкастой пасти, правой с размаху — справа налево и сверху вниз — кинжалом в глаз. Резко, жестоко, желательно с поворотом клинка. Лохматый пришелец врезался в меня, как бык, автобус и борец сумо вместе взятые. Ударрр! Рычание! Вопль! Хрип! Меня уносит цунами, потолок рухнул в ржавую пропасть, планета раскололась и сгинула в красном фонтане.

Очнулась на грязном полу… разбитая, изуродованная, убитая…очень больно, тошнит, живая, нет? Мой кардиган разорван, весь в пятнах. Черный бинт клочьями, оба арматурных прутка искорежены клыками, впились в плоть, зато спасли кость. Скулеж. Большой язык. Умирающий пес лизнул ручонку Мишутки, который со слезами гладит его окровавленную страшную башку…

***

На мне блуза с длинными рукавами. Рядом мольберт с начатой работой. Детская завалена тюбиками и наборами красок, палитра очаровывает веселыми огоньками, перемигиваясь с кляксами на моей блузе. Ткань элегантна и приятна на ощупь. Я рисую, совсем недавно начала. Грация кошки и темперамент тигрицы должны реализоваться в чем-то достойном. Я открываю, нет, не портал. Себя. Это очень важно!

Рядом на ковре деловито возится Мишутка. В 2034 году исполнится шестьсот лет со дня культового обещания пожертвовать королевой. До часа икс ещё восемнадцать лет.

Что ж, поживем-увидим!