К Вике
Улица Павла Усова исчезла. Пропали, к чертям: проезжая часть с дорожными знаками и неровной разметкой, разбитые тротуары, унылые дома и милая Вика, которая еще пять минут назад ждала здесь меня, безнадежно застрявшего на Московском проспекте. За это время от тихой и невзрачной улицы не осталось и следа, сменившись буйством архитектуры. Изменилось все: от асфальтового покрытия до названий магазинов. Аляповатые фасады, высокомерные балконы, пропитывающая воздух вызывающая технологичность в каждом решении — словно двадцать второй век плюнул в лужу прошлого. Даже люди, проходящие мимо казались чужеземцами, иностранными туристами, шумными негодяями, наводнившими культурную тишину моего города. Урбанистический пейзаж стал чужеродным, пугающим, совершенно не вписывающимся в окружающую застройку. Будто кто-то вставил деталь из другого конструктора, силой вдолбил в пазы и довольный теперь потирал руки, глядя на мою растерянность.
"Улица Усачева" — попалась на глаза ближайшая вывеска, под которой прямо на земле сидел диковатого вида бомж в широких очках. Был ли он тем сам Усачевым, оказался ли как-то причастен к пропаже прежней улицы и моей милой Вики? Вопросы роились в голове, но единственным результатом мысленных потугов оказался лишь банальный вопрос:
— Не подскажете, как пройти на улицу Павла Усова?
Опечаленные опытом глаза долго фокусировались на моей переносице, отчего стало неуютно, а ответ окончательно поверг в смятение:
— Не знаешь куда идти — вертай назад! — неожиданно резко рявкнул бомж. — Понаходили тут!
Грубость словесным обухом приложила по голове. Это в другое время я бы непременно нашелся чем срезать наглеца: весомой фразой или же асоциальным поступком, — но сейчас, обескураженный сложившейся ситуацией, беспрекословно следуя рекомендациям оборванца, отступил на прежние позиции.
Почти след в след, дабы не вляпаться в очередную непонятную улицу, я вернулся к редутам домов Московского проспекта. Здесь даже дышалось иначе, не то, что на злосчастной Усачева. Там находилась враждебная территория, вторгшаяся в мой привычный мирок, но тут родные стены придавали сил и уверенности. Выдохнув, я набрал номер Вики, однако оператор дал понять — абонент не ответит. Позвонил друзьям и просто знакомым — все удивлялись, сочувствовали, но никак не помогали. Кинул со смартфона вброс в блог, поползал по форумам схожей тематики — результат тот же. Время стремительно утекало, а я никак не понимал: что стряслось с улицей Павла Усова и моей милой Викой?
Отчаяние — неверный друг разума. Именно оно завело меня в первый попавшийся по дороге книжный магазин, где продавец знаний, хранитель мудрости, защитник правды, улыбчивый мужчина в корпоративном костюме долго выслушивал мой невнятный рассказ, после чего предложил целый ряд свежих новелл, а пока я задумчиво разглядывал обложки, поделился историей:
— Десять лет не был на малой родине. Сам-то я деревенский, из глубинки, у родителей дом там. И вот приезжаю однажды, а родины-то и нет. Тоже вот пропала, напрочь. Только пустырь. Только пустота. И упыри какие-то шлындают, — поймав мой недоверчивый взгляд, он раздухарился пуще прежнего и в стиле неуверенных ораторов замахал руками. — Это нам здесь мистика, а там, в глуши, пока никто не видит, наш мир умирает, говорю вам! У нас здесь новостройки и ремонтные работы, а выберись к границам провинций, подальше от центра империи. Там мрак, там ужас! Там конец света! Деревни исчезли, поселки опустели, заводы стоят... Мы отступаем, мы теряем позиции, спасаясь от пустоты в мегаполисах — последних оплотах человечества. Говорят о перенаселении… Враки! Мы скукоживаемся! Нас много, но мы все в одном месте. Верно, когда-нибудь человечество схлопнется, превратится в крохотную точку и исчезнет с лица планеты…
Я поинтересовался, а причем здесь моя улица? Она, конечно, далеко не центральная, но и до пригорода далековато. Тем более что вместо нее пустырь не возник, и упырей, вроде бы, я не видел.
— Все равно, — отступать от своего пафосного маразма продавец не спешил. — Скоро настанет и наш черед. Улицы исчезну, города пропадут…
— А родители-то? — подслушав наш разговор, спросил какой-то юноша, стоявший поодаль. Оторвавшись от штудирования литературного ширпотреба, он, похоже, не на шутку разволновался. — Нашлись?
— Так давно в город переехали, поближе к внукам... — заманчиво улыбнулся философ апокалипсиса и полностью сосредоточился на герое другой истории. — Вы, кстати, книгу очень удачно выбрали. Давайте-ка я вам ее пробью...
Меня всегда смущала откровенность чужих покупок. Я тактично отвернулся и отправился прочь, так и не почерпнув нужной информации.
***
Вечер понемногу расхаживался. Артерии проспектов пульсировали лейкоцитами автомобилей, пешеходы стремились в неизвестность, сворачивали в туманность переулков, выныривали из темных недр магазинов. Кто-то переносил свои тела с места на место услугами маршрутного транспорта, кто-то разрезал пространство посредством велосипеда.
Все они двигались куда-то, а куда теперь было идти мне? Еще с утра я был уверен, что приду к моей Вике, мы улыбнемся друг другу и будем вместе, как минимум, до утра, а теперь выходило, что мой путь просто исчез. Крохотное человеческое счастье раздавило безумной пятой городской аномалии. Может быть, та самая улица Усачева просто подмяла под себя Павла Усова? Расплющила новым асфальтом, размазала облицовочным камнем, и где-то под завалами этого безобразия лежит, задыхаясь, моя милая Вика…
В полнейшей прострации пройдя немного по Московскому, я свернул на Смольный Буян, после чего кривая вывела меня на Ленинградский. Ленинградский был туманен, Ленинградский был чем-то похож на Питер, и в другое время я бы с удовольствием прогулялся по нему, но сейчас голова шла кругом, и о приятной прогулке не могло быть и речи. Добрел до Чапаева, но, почуяв реку, повернул обратно, откуда лукавый довел до Набережной...
...Славка застал врасплох. Чуть пошатываясь, он возвышался возле входа в невзрачный офис, а мимо него через улицу жилистые ребята таскали мебель. То ли строили баррикады, то ли переезжали.
Терпеть не могу давних друзей. Эти жалкие, постаревшие подобия тех, в ком раньше ты души не чаял. В них не осталось ничего от прежних товарищей: все, что когда-то вас вместе связывало, погребено и сгнило под обвалами повседневности. Раньше я бы со Славкой в разведку пошел, теперь — даже в супермаркет не сунусь.
Жирное, оплывшее ленью тело поглотило когда-то поджарого сорвиголову, и ныне этот жутковатого вида симбиоз, выставив меня перед собой, таращился свинячьими глазенками.
Передернуло, но деваться было некуда. Врожденная вежливость, заставила меня начать разговор.
— Виновато, очевидно, правительство, — сразу решил Славка, выслушав мою печальную историю. Вытер жирные губы рукавом и громогласно произнес. — Долой правительство!
Проходящая мимо парочка, неприветливо покосилась на нас, однако Славка был непоколебим. Он принадлежал к той когорте несгибаемых оппозиционеров, которые никогда не смывают за собой в общественных туалетах.
— Правительства кроят этот мир. Они меняют границы, пускают вспять историю, уничтожают нации. По их хотению исчезают страны, города, улицы… Ты спросишь, почему никто не замечает? Замечают. Все все замечают, но молчат. Боятся, мать их! Дрожат в своих коморках. Ведь здесь каждый день кто-нибудь да пропадает. Это город, брат, здесь страшно! Выйдя из дому, никогда не знаешь, вернешься ли обратно. А если и вернешься, то будет ли дом? Исчезла улица? Эка невидаль! Значит, она кого-то из власть имущих не устраивала? Но ты ничего не сделаешь: мэрия отреагирует оперативно, власти надавят на СМИ, людям впарят что-нибудь удобоваримое, и пипл схавает. И, понимаешь, от этого еще паршивее.
— Но там же Вика… — попытался вклиниться я, и тут же был испепелен гневным взором.
Славке было наплевать на мою милую Вику. Его неубедительная речь продолжала жечь посредственным глаголом утомленный слух:
— А ты вот вспомни тех, кто в свое время собирался быть против власти... Их нет, они исчезли! Вместо ярких противников возникают серые и невзрачные сторонники...
Мой собеседник еще долго разливался о возможных методах борьбы с режимом, после чего протянул мне две пилюли: красную и синюю.
— Ты за нас или против? — строго спросил он.
Я был за мою милую Вику, о чем вновь попытался напомнить этому горе-революционеру, на что Славка долго жевал мясистые губы и, в итоге, решил послать меня к черту.
***
В адресованном направлении я двигаться не стал, выбрав, вместо того, Петровский парк. А почему бы и нет? Петровский — это вообще такое место, где черти что может произойти. Однажды мы с Викой впервые встретились там, и жизнь моя изменилась. Теперь же улица Павла Усова исчезла, и вместе с ней — мое счастье.
"Возможно ли обернуть все вспять?" — размышлял я, бултыхаясь в переполненном автобусе. — "Вернуть время назад, в те летние дни, когда все было просто и понятно, и мое счастье располагалось на перекрестке двух улиц? Когда фантастикой было не вот это вот безобразие с внезапным и сомнительным архитектурным решением, а простое касание руки моей милой Вики…"
Определенно, Петровский парк должен был дать ответ, однако добраться до цели не удалось: сперва оказалось, что в запарке я вылез на Поморской, а после, на улице Карла Либкнехта, на меня напали солдаты Вермахта. Проклятые наци с пейнтбольными ружьями, крича недоброе на ломанном немецком, гнали меня несколько кварталов и отстали лишь в районе Партизанской.
В пылу погони, сигая, словно заправский паркурщик, через преграды, я расстался с телефоном, оставшись безоружен в информационном поле, один на один с пустынными дворами.
Разошедшийся вечер скрадывал остатки дневного тепла, грозя ночными заморозками. Бессмысленное движение по петлям переулков затягивало удавку отчаяния на шее, и я, лавируя меж обшарпанных домов, вышел на очередную улицу.
"Абрикосовая" — нашелся указатель. Пожав плечами я прошелся по этой Абрикосовой, свернул на Виноградную, и оказался на Тенистой улице, где окончательно понял — заблудился.
В тени старинных тополей я решил обдумать дальнейший план действий. Выходило, что идти было решительно некуда. Возвращаться домой? Не зная, где и что с моей милой Викой? Она — мой дом. Она — мой очаг! Все мое существование имело смысл лишь в одном случае: если бы я сегодня пришел на улицу Павла Усова, где меня ждала моя милая Вика. Но все пропало… А теперь? Не исчезнет ли завтра еще одна знакомая улица? А потом еще одна, и еще…
Нет, я решительно был против! Всемогущее правительство, отчаянная оппозиция, злобные упыри — все это в данный короткий момент времени не остановило бы меня…
Но вдруг хлынул дождь, и я стыдливо спрятался под сенью ближайшей крыши.
Тут же, явно стесняясь вынужденного соседства и бессмысленно кутаясь в легкую кофточку, стояла, юная особа, весьма прелестная собой, с которой, в иной ситуации, я бы не отказался познакомиться.
Тяжелый крест влюбляться в каждую проходящую мимо юбку я с детства нес за собой на Голгофу фертильности, где запоздало понял, что частая неразделенная любовь приносит немало хлопот, а разделенная многократно — притупляет ощущения.
Лишь моя милая Вика нашла лекарство от этого недуга, заполнив собой пустоту бессмысленных плотских утех. А теперь она исчезла вместе с улицей Павла Усова, и песнь отчаяния потихоньку начинала завывать в коридорах души.
Суровая мужская печаль — неплохой крючок для противоположного пола. Возможно, именно потому девушка, долго вглядываясь в мое понурое лицо, решила первой начать разговор:
— Почему такой грустный и одинокий?
— Да веселая групповушка как-то не задалась, — раздраженно отвесил я "обратку", и тут же обругал себя последними словами за поспешную грубость. Лик красавицы потускнел, разбавив безрадостную картину тактичной улыбкой.
Я извинился как смог и зачем-то выпалил про случившийся сегодня невероятный казус, свалив на него неприятное начало разговора. Девушка, однако же, ничуть не смутилась глуповатых откровений и, с виду, даже не сочла меня сумасшедшим, поддержав разговор:
— Улицы меняются. Кажущееся с детства родным и знакомым, со временем взросления становится чужим. Вот я, когда была мала, знала, Ленина — это моя улица. Ведь тогда все были мне рады, все меня чем-то угощали, здоровались и улыбались…
Я невольно ухмыльнулся, и тут же, спохватившись, представился в ответ. Обстановка разрядилась, и даже тучи, похоже, стали реже.
— А теперь, выясняется: эта улица какого-то дядьки, который уже давно умер. И ему эта улица, в отличие от меня, вовсе не нужна, — продолжала нести очаровательную фигню моя новая знакомая. — И потому люди на этой улице стали злыми, неразговорчивыми. Про угощения я уж и не говорю. Мы растем, вырастаем из своих дворов, улиц, кварталов, городов… Крошечный пятачок у подъезда больше не кажется вратами в волшебный мир, конец тротуара не является началом чудесного приключения… Мы растем, но не вырастаем, упираясь башкой в потолок реальности. И все вокруг становится привычным и обыденным. Грустным и одиноким… Как говоришь, твоя улица называется?
Неожиданная смена темы сбила меня с толку. Не сразу догадавшись, о сути вопроса, я отвесил еще пару баллов в минус своей харизме. Наконец собравшиеся мысли выдали искомый ответ:
— Павла Усова.
Девушка выудила из приятной сумочки изяшный планшет и принялась шустрить по навигатору. Я склонился над притягательно пахнущим плечом, чтобы узреть на экране — нет такой улицы.
Нигде.
***
Очередная минутка софистики закончилась вместе с ливнем, и мы с прекрасной Еленой были вынуждены расстаться. Ей еще предстояло по Пушкинской добраться до Лиговского, а я бесцельно побрел мимо унылого, заросшего неопрятными кустарниками и деревьями, серого полотна с обшарпанными фасадами лепящихся друг к другу зданий, именуемого "улицей Советских Космонавтов". Прошел до перекрестка с проспектом Американских Астронавтов, напротив ярким и назойливым, так и норовящим затащить в какой-нибудь из многочисленных бутиков. И миновав этот бесстыдный стык двух культур, попал уже совсем невесть некуда. Покрытая тенью и мраком улица не обозначалось ни одним указателем. Лишь внезапный порыв ветра швырнул мне под ботинки клочок афишы, на котором удалось различить еле видимый адрес: "Бульвар разбившихся надежд".
Нелепость ситуации подвигла на невероятное предположение: а не провалился ли я ненароком в этакую черную дыру, шагнув с Московского на Павла Усова? Не топчусь ли я бесстыдно по податливому полотну пространственно-временного континуума? И выходит, это не улица Павла Усова исчезла, а я? Пропал, к чертям, вместе со значками на куртке, неровной прической, широкими штанами и новыми ботинками! И что, если тем временем, — глубже впарился в тему предательский мозг, — вместо меня теперешнего где-то там, в прежнем мире, где на прежнем месте улица Павла Усова, другой я уже встретился с моей милой Викой и теперь гуляет с ней где-нибудь по набережной, и ветер сплетает вместе их дыхание...
Погруженный в черный омут печальных мыслей я долго шел один по пустынной улице, пока не увидел обветшалую автобусную остановку, исписанную неприличными словами. Ветер крепчал, выдувая остатки сил из тела, и, не способный далее продолжать свой безумный поход, я рухнул на скамейку. Дрожь колотила колени, суматошные мысли выдавливали все разумное из головы, пальцы нервно дергали рукава.
Бред! Ну бред же! Это не могло быть явью, это должен был быть сон! Я постарался припомнить, не потчевал ли кто меня подозрительными таблетками, не подвергался ли я таинственным обрядам, не участвовал ли в сомнительных экспериментах? В конце концов, не пил ли я что-нибудь такое? Но ведь не пил, елы-палы, нет!
Стук металлических колес вывел меня из ступора, в который разум постепенно проваливался.
Не веря собственным глазам, я уставился на приближавшийся старинный трамвай. Я был готов поклясться всем, чем угодно, что еще мгновение назад здесь не было никаких рельс. Но сейчас они были, и именно по ним ко мне подъезжал повидавший виды реликтовый транспорт!
"Последний" замерла напротив взгляда надпись, прилепившаяся к окну, и ниже — "До конечной".
Скрипнули шарниры дверей, кондуктор, приличная и приятная женщина, поманила меня пальцем.
— Айда с нами! — как в детстве позвала она, однако я даже не шелохнулся.
Грусть промелькнула в глазах кондуктора. Тяжело вздохнув, она отошла вглубь салона и неодобрительно покачала головой. Трамвай тихонько тронулся, а я тупо пялился на то, как транспортное чудо проплывает мимо меня.
И, наверное, так бы и сидел на месте, не раздайся позади уже неприятно знакомые возгласы, обличенные зловещей русско-немецкой словесной эклектикой, после чего послышался топот приближающегося мордобоя.
"Тяжела и неказиста жизнь российского нациста", — лишь пришли мне на ум чужие слова, а ноги уже мчали прочь от остановки вслед уходящему трамваю. И то ли страх был слишком велик, то ли транспорт — медлителен, но я вскоре поравнялся с недавно распахивавшимися передо мной дверями. И не нашел ничего умнее, чем постучать.
Глупость порой открывает любой засов — шарниры вновь заскрипели, распахивая гостеприимные створки, и я буквально влетел в салон.
Затравленно огляделся: за стеклом расстроено тормозили непутевые дети исторической справедливости, а здесь, в тепле, свете и уюте, лишь один пассажир занимал скамейку недалеко от входа.
— С вас полсотни за проезд, — товарно-денежные отношения помогли вернуться в реальность. Кондуктор, возникнув рядом, с дежурной миной на лице ждала оплаты.
— Ни хрена себе у вас расценочки! — возмутился было я, но вспомнив расстроенных мои бегством недругов, подавил в себе жадность. Порывшись в кармане, выудил наружу помятые купюры и вручил их женщине.
— До конечной? — вяло поинтересовалась она, принимая оплату.
— Конечно, — ответил я, без сил рухнул на скамейку и уперся лбом в прохладную твердь стекла.
Видимо, так сходят с ума. Потихоньку разбавляя прозрачную воду реальности мыльным раствором невероятного. Никогда не думал, что мой ограниченный повседневностью разум будет испытывать подобные перегрузки, но время такое, и дороги такие... В постоянной атмосфере глобального стресса уже не столь важно, куда ты идешь, главное — кем вернешься.
— Вы, видимо, в первый раз? — тихий вкрадчивый голос над ухом прозвучал неожиданно, заставив резко обернуться. Тот самый единственный пассажир уже сидел возле меня и внимательно заглядывал в глаза. Он не был стар, но и молодым язык не поворачивался его назвать. Что-то в его лице было противоестественное. Этакое воплощение физиогномических противоречий. И еще он так неудачно сидел... Мне постоянно чудилось возникшее над его макушкой слабое сияние…
Впрочем, сегодня меня уже ничего не могло удивить.
— Да, — пожал я плечами. — А вы?
— В последний, — вздохнул мой собеседник. — Как-то даже страшно. Ничего, что я тут рядом тихонечко посижу? А то не по себе от одиночества.
Я молчаливо согласился, и отвернулся к окну, за которым проплывали незнакомые пейзажи. Казалось, что там, за стеклом, обычная жизнь, в которой нет места неясному, непонятному, пугающему. Двигались машины, мелькали люди, в небе опадал реверсивный след от самолета. Ночь напрасно распластывала крылья — неоновый свет, окутавший город, надежно держал оборону, будто бы предупреждая темную гостью: "Ты не пройдешь!".
В голове тем временем крутились суматошные мысли. Куда я попал? Что это за место? Почему все это случилось именно со мной? Именно сейчас, когда милая Вика была так близка ко мне? Почему не год, не два назад? Еще лучше, в момент начала мирового финансового кризиса... Но какого дьявола понадобилось улице Павла Усова исчезать вот именно в этот проклятый момент!
Трамвай выехал на площадь, посреди которой на постаменте был водружен перевернутый танк. Своеобразное видение скульптора заставила меня прервать череду размышлений и раскрыть рот от удивления.
— Душераздирающая история, — послышалось со стороны моего спутника. И следом полился рассказ. — Народ тогда митинговал по какому-то пустяшному поводу. Тысячи людей, сметая все по пути, прошли по улице Труда, потом — по Мира, после — по Свободы, и вышли на площадь Восстания, где должен был состояться апофеоз действа. На подавление кинули сразу танковую дивизию. Ну, а чего мелочиться? Та, сметая все по пути, прошла по улице Труда, потом — по Мира, по Свободе, конечно, тоже проехались, но к моменту прибытия на площадь, оказалось, что по ошибке перепутали города и вместо площади Восстания, дивизия выехала на площадь Согласия, где проходил какой-то детский праздник... Возникший в голове командира когнитивный диссонанс заставил его принять единственное решение.
— Он перевернул танк? — хмыкнул я.
— Он перевернул мир.
Мы нырнули с площади на очередную улицу, что напомнило мне о том, с чего, собственно, и начался сегодняшний кавардак, но невольный собеседник никак не собирался замолкать:
— И вот удивительное дело: зачем столько одинаковых улиц в совершенно разных городах? И зачем вообще улицам давать имена? Ведь нет имен у дорог, а они куда как важнее. А мы же идем чьей-то дорогой, чьим-то путем, а не улицей, проспектом, переулком... А эта безысходность кольцевых? Не знаю как вы, а я бы тем, кто это придумывает, головы бы откручивал.
"Да будь они неладны эти улицы, дороги и прочие места общественного движения! Мне Вика моя нужна, а не эти дурацкие названия!" — хотел было выкрикнуть я, но тут кондуктор провозгласила:
— Конечная!
И я, забыв обо всем на свете, подорвался к выходу. Однако тяжелая рука, легла мне на плечо, останавливая в движении.
— Это еще не конец, — в голосе моего спутника была такая уверенность и сила, что я покорно сел на место и вжался в спинку сидения. Трамвай, тем временем, не останавливаясь, продолжил свой путь. А кондуктор приблизилась к нам и заговорщицки прошептала:
— Парень, а тебе где выходить-то нужно?
— Мне бы на Павла Усова попасть, — в моем голосе появились непривычные нотки мольбы. — Меня там Вика, наверное, уже заждалась.
— Ах, ля мур, ля мур! — неумело раскатывая букву "р" на французский манер пропела женщина. Ее глаза мечтательно затуманились. — Но вот то ли дело раньше: люди по звездам ориентировались. Цели были прекрасны и туманны. А теперь? Некрасова, дом семь. Тьфу! От системы координат хочется повеситься...
Сказав это, она мне заговорщицки подмигнула и поспешила к кабинке водителя, где бесследно и исчезла.
Смутное подозрение, что все это время наш транспорт двигался без водителя заставило меня сглотнуть.
Мы еще несколько минут ехали в полной тишине, разбавляемой лишь стуком колес, когда наконец прозвучал зычный клич кондуктора, на сей раз раздавшись из динамиков.
— Улица Павла Усова!
— О, твоя, — обрадовался, но как-то делано мой спутник. — Ну что, будем прощаться?
Я осторожно пожал протянутую руку, опасливо заглядывая в окна, за которыми проступали знакомые очертания той самой исчезнувшей улицы. Чуть дальше виднелся Московский, давая понять, что мне наконец-то удалось попасть туда, куда так стремился. После всего случившегося никак не верилось, что это возможно.
— То есть, я вернулся? — недоверие никак не хотело отпускать меня. — Обратно?
— Ну, это с какой стороны посмотреть, — загадочно произнес пассажир. — Запомни, главное — это цель, а не адрес. Не знаешь куда идти — иди вперед!
Выслушав это напутствие и набрав в грудь побольше воздуха, я решительно вышел в прохладный полумрак. Улица Павла Усова встретила меня сонным пошептыванием опустевшей проезжей части, полумраком окон и безлюдными тротуарами.
Лишь вдалеке один человек расхаживал возле погасшего фонаря.
Я обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Последний трамвай, но, оказалось, что тот просто-напросто растворился в воздухе. Вместо него только легкое облако пара опускалось на землю.
Тряхнув головой, чтобы согнать наваждение, я поспешил прочь туда, к единственному прохожему, и с каждым шагом приближаясь к нему, сердце мое стучало все сильней и сильней. Показавшиеся знакомыми очертания приобретали все более отчетливый характер, а выбившиеся из-под капюшон прядки волос окончательно подтвердили догадку.
Я ускорил шаг, но сбился, после чего плюнул на приличия и рванул бегом.
Вика обернулась, услышав шум.
— Ну наконец-то! — обрадовано воскликнула она, как только я сгреб ее в объятия. Улыбнулась и с хитринкой добавила: — А я боялась, что буду ждать тебя всю жизнь.