Фьючешок

 

Захар Авдеев твёрдо решил, что ему не нравится квартира будущего. Выглядела она глупо и примитивно. Если честно, то он и не хотел сюда идти, уговорили. Сам Захар сейчас с куда большим удовольствием завалился бы домой к рыженькой Веронике, устроил экскурсию по её квартире. С обязательным тест-драйвом кровати в спальне.

Но объект его желаний сидела посреди футуристической гостиной, на диване из какого-то диковинного материала. И сосалась. Ладно бы она сосалась с картавым Палычем с радио "Пилот" или Морозычем с Джем ФМ. Но нет, Вероника обнималась с Дубровской, веснушчатой брюнеткой из утреннего шоу хрен-его-помнит-какой радиостанции.

И Захара бесило, что это зрелище его дико возбуждало. Хотелось сесть между ними, хозяйским жестом прогнать остальных коллег. И остаться наедине с брюнеткой и рыжей бестией в этой квартире будущего. Но куда там, природная стеснительность не позволяла. А хитрая Дубровская понимала это и подмигивала издевательски, поглаживая бёдра Вероники. И когда она только воспылала страстью к девушкам, вроде, сама замужем!

— Алло? — закричал рядом пьяный Морозыч — Это будущее, да? Вы меня слышите? А можно нам машинку заказать?

И заржал, тыча пальцем в тёмный экран видеофона. Захар поднял большой палец вверх. Мол, шутку оценил. А сам оглядел гостиную и ещё раз убедился, что здесь ему не нравится.

Удивительно, каких-то полчаса назад все они сидели на первом этаже нового торгового центра в просторной кафешке, где пахло ароматным паром и роллами. Отмечали юбилей местной радиостанции, где Захар работал новостным редактором. Как водится, много и шумно выпивали, не всегда закусывали. А потом Палыч сказал, что на третьем этаже центра есть квартира будущего, типа музей, и там жуть, как круто. На часах половина десятого, до закрытия полчаса. И надо же успеть побывать в этой расчудесной квартире.

Администратор на входе вяло так сопротивлялся, говорил, что они уже закрываются, что внутри прибираются. Но Палыч был неумолим, время ещё детское и их просто обязаны впустить, ненадолго, минуть на пятнадцать. Этот чертяка мог убедить любого, Захар ему даже завидовал. Девчонки рядом звонко смеялись и заигрывали с растерянным работником. Тот сдался быстро, взял плату, приставил к пьяным гостям экскурсовода, азиатского парнишку. Добро пожаловать в маленький островок будущего посреди обыденного города, бла-бла-бла.

Квартира была чуть больше двушки, которую Захар снимал на окраине города. Прихожая, кухня, спальня, туалет. Да ещё гостиная, где стоял диван, напоминающий убитого бегемота.

— Гордостья мепельной промышленности, — похвастался им худо говорящий на русском экскурсовод. — Релаксирующая ткань изпавляет от усталости, успокаивает.

На стене висел громадный телевизор. В сером экране отражались их лица, искажённые, словно инопланетные. Посреди комнаты возвышался журнальный столик. По стеклянной его поверхности пробегали заголовки новостей, посты из газет и журналов. Они кружили туда-сюда, как мухи, и у Захара начинала уже кружиться голова. А ещё здесь было много зеркал. Целых шесть, и в каждом отражалось его лицо, красное от алкоголя.

— Бесит, — выругался Захар и посмотрел на экскурсовода.

Тот ответил кислой улыбкой, спросил:

— А спалиню вы уже видели? Там удивительная кровать! Может менять размеры, может вас взбодрить за час, за полычаса! Волэшэбство!

— Да начхать мне на твою кровать, — пробормотал Захар, глядя, как из полутёмной кухни вываливается тучный Палыч.

— Захар-Пьяный-Угар! — ухмыльнулся тот, зачем-то пританцовывая. — Как тебе квартирка? Лучше твоей?

— Не, — вяло отмахнулся тот. — Ковра на стенах нет. Без него не то.

Палыч хохотнул, хлопнул его по спине, а парнишка-экскурсовод залепетал, что можно и ковёр, стены, да, меняют цвет и форму обоев. Чудесное свойство!

Вероника продолжала сосаться с Дубровской, даже не стеснялась. Морозыч позвал Палыча и болтливого азиата в спальню, показать кровать. Кто-то из их пьяной компании шумел на кухне, кто-то голосил в прихожей, где пахло свежими книгами и почему-то лесом. Только в туалете, рядом с кухней, никого не было. И Захар подумал, что будет забавно, если он справит нужду в квартире будущего. Если честно, то хотелось очень. А искать уборную не было желания.

— Я отлить, — бросил он девчонкам, но те на него даже внимания не обратили.

Не успел он потянуть на себя пластиковую дверь, как рядом на стене зазвонил вдруг видеофон. Квадратный экран рябил, видимо, был сломан. Захар поморщился, но зажал кнопку, ответил:

— Его величество император шёлковых ковров слушает.

— Добрый вечер, извините, что рано, — отозвался деловито женский голос. — Товар примете сегодня?

— А как же? Каешн, примем.

Что-то щёлкнуло на том конце, будто выстрелило из диковинного орудия.

— Сколько вас будет?

— Один я, — буркнул Захар и нажал красную кнопку. Отбой.

Так себе развлечение. Операторы, заказы? Детский сад. Вот бы позвонил он сам, из будущего, и рассказал, что ждёт Захара в ближайшие годы. Было бы куда круче.

Он протиснулся в туалет. Долго искал щеколду на двери. Безрезультатно. Огляделся. Застыл в недоумении. Это точно уборная?

Маленькое помещение, два на два метра. Стены и пол выложены какой-то плиткой жёлтого цвета. Над головой мерцает белая лампочка. Где унитаз, где раковина, ёршик, мать его будущего, в конце концов? Ни-че-го.

— Унитаз-унитаз, порадуй мой глаз, — проговорил Захар громко.

И тот появился прямо из пола, как чёрт из табакерки.

— Ох, мляха, — выругался мужчина, ударившись в стену.

Это уже гораздо интереснее.

— Раковина, появись?

Белоснежная талия выехала из стены слева, ударив его по руке. Через секунду подоспело зеркало, показав ему собственное испуганное отражение.

— Освежитель, освежи!

В глаза прыснуло чем-то холодным, попало в рот и в нос. На языке остался горьковатый привкус. Захар покашлял, отругал себя и проклятый туалет. Быстро справил нужду, заставил унитаз смыть.

— Теперь проваливай.

Ничего не произошло.

— Пожалуйста.

Похожий на огромный гриб унитаз послушно исчез в полу.

Захар умылся, глянул снова на себя в зеркале. Некрасивый. На любителя, как говорили его редкие друзья. Весёлый, но не душа компании. Девушки такими особо не интересуются. Вот бы голос, как у Морозыча. И харизму, как у Палыча.

— А музыки добавишь? — спросил Захар. И уборная повиновалась.

Заиграл какой-то тревожный мотив. Из фильма, старого, но известного. Стало совсем тоскливо. Надо бы вернуться к остальным. Дёрнул дверь. Заперто.

— Откройся.

Ничего.

— Пожалуйста.

Снова никакой реакции.

Он оглянулся. Понял всё

— Брысь отсюда раковина. По-жа-луй-ста.

Через секунду она скрылась в стене, и дверь открылась.

В гостиной оказалось пусто. Свет приглушён, журнальный столик выключен. В зеркалах маячит его отражение. Больше никого. Тихо и пусто.

Его что, заперли в этой футуристической берлоге? Проклятие. Неужели он так долго пробыл в туалете? Да минут пять от силы! Достал телефон из кармана. Что? Пятнадцать минут одиннадцатого? Неужели он там полчаса просидел? Да быть не может! Снотворным что ли прыснули в лицо вместо освежителя? Мистика. И сети тут нет, прямо классика жанра.

Захар выскочил в прихожую, заколотил по двери.

— Эй! Эй! Откройте! Я здесь! Эй!

Заметил в углу, под потолком, камеру, замахал руками.

— Эй! Умерли все? Выпустите! Ну! Где вы? Суань Вань Хунь?

Снаружи царила тишина. Вакуум. Словно мира по ту сторону двери больше не существовало. А он… застрял в будущем.

За спиной зазвонил видеофон.

— Алло! — закричал Захар. — Алло! Вы слышите?

— Захар? — спросили на том конце. — Это ты?

Что за шутки? Это его собственный голос? Он потянулся к кнопке включения изображения. Ткнул пальцем, но серый экран затопила чернота.

— Слушай меня, старик, — пробормотал его голос. — Ты влип. Ты очень сильно влип. Хочешь жить?

Что? Какого чёрта?

— Хочу, блин! Меня выпустят отсюда?

Тот, на другом конце, его как будто не услышал.

— Если хочешь выйти отсюда целым, не смотри, прошу тебя, не смотри в зеркала. И не ешь, ни в коем случае, не ешь то, что они принесут. Понял меня? Скажи!

— Что? Нет, нет, объясни! Ты — это я в будущем?

— Мляха, они идут…

Удар. Ещё удар. Будто того, на другом конце, били головой обо что-то металлическое. И тишина, такая хрупкая, только тронь, и рассыплется.

Это розыгрыш, сам себе сказал Захар. Это глупый несмешной розыгрыш. Может, Палыча. Или Морозыча. Или все вместе над ним решили пошутить. И наблюдают сейчас по камерам, веселятся.

Он показал средний палец в чёрный глазок объектива.

— Они не работают, — шепнул кто-то прямо за спиной.

Тысячи ледяных иголочек впились в затылок.

В дверях гостиной стоял парнишка азиат, как две капли воды похожий на экскурсовода. Только одет был по-другому. По-футуристически.

— Открой, — Захар с трудом унял дрожь в голосе. — Вы зачем заперли? Я же здесь остался!

Парнишка не моргал, не двигался. И будто бы не дышал. Неужели мёртвый? Это тоже часть розыгрыша?

— Дружище, — осторожно позвал Захар. — Ты живой? Ку-ку?

— Ку, — эхом отозвался азиат. — Пять минут осталося.

Повернулся, скрылся в комнате.

— А, ну так это же другое дело! Чего молчал-то, — процедил сквозь зубы Захар.

Вдохнул и толкнул парнишку, что было сил. Выдохнул. Тот, зацепив ногой столик, растянулся на полу. Запричитал, вскочил, вокруг дивана обошёл, выудил откуда-то чёрные занавески.

— Четыре минуты!

Зажмурил глаза, и с завидной прытью завесил все зеркала. Захар молча наблюдал, и злость копилась в нём, грозила взорваться. Ещё немного, и он набросится на парнишку с кулаками.

Тот продолжал свой странный ритуал, отдавал странные команды, словно в гостиной был кто-то ещё.

— Двое на кухиня, двое спалиня. Телевизор!

По спине у Захара пробежал озноб. Показалось, вздохнул кто-то совсем рядом. Экран на стене загорелся, пошёл белой рябью. В полутьме она походила на снегопад, и с каждой секундой всё чётче на белом фоне проступали косматые тени, какие-то неправильные, сгорбленные и рогатые.

Захар, шаг за шагом, начал отступать в прихожую.

— Нилизя смотреть! Нилизя! — подскочил к нему парнишка, протянул повязку для глаз.

— Т-ты же экскурсовод? — промямлил Захар.

Азиат замотал головой.

— Я брат, билизнец! Живу зидесь, висё за них делаю. Надевай повязыку! Две минуты!

— Зачем? От кого повязка?

— Нилизя смотреть на них! Опасана для жизни. Жить хочешь?

Об этом же спрашивал тот, из будущего.

— Хочу. Объясни только.

Парнишка закивал, как болванчик, вцепился в его руку, поволок на кухню.

— Тихо сиди, раз остался. Не смотри, не говори. Они пиридут, фьючешок оставят. Мы его передадим, так же тихо. Потом утро настанет, тебя, может, и выпустят. До утра уже висё, ты зидесь!

— Может? — переспросил Захар. — Может, выпустят?

— Или ранише заберут, туда, — азиат махну в гостиную, где рябил телевизор, а к стенам липли бесформенные тени.

И на розыгрыш уже не похоже, а если это всё-таки он, то глупо и не смешно. И если сейчас в кухне появится Палыч или Морозыч, то он расквасит им носы.

На кухне, чистой и уютной, стоял стеклянный стол. К стенам жались шкафы и серебристый холодильник. Что-то гудело, будто рядом висело скрытое от глаз осиное гнездо.

— Билизко уже, билизко! Эта парития вне графика! Важная, заначит, важная!

Парнишка щёлкнул пальцем, из пола появился табурет, высокий, металлический. Захар присел, ему тут же завязали глаза.

— Руки, руки на стол положи, чтобы видина было! Вот так, да.

Ну вот, сейчас, подумал он. В такие моменты выскакивают из укрытия зачинщики розыгрыша, смеются, награждают цветами и памятными фото.

В гостиной что-то треснуло. И звук, до боли похожий на стук копыт, заполнил квартиру будущего.

— Прокилиятие, — испуганно зашептал парнишка. — Не усыпел, не усыпе…

Он замолк так резко, будто и вовсе пропал. На самой границе слышимости зазвучала музыка, чарующая, гипнотическая. Казалось, кто-то играл на флейте, заставляя выбираться из укрытий смертоносных змей, которые растекались по квартире, обвивались вокруг ног.

Что-то скользкое и липкое задело его лодыжку. В воздухе запахло машинным маслом, а ещё гарью.

Захар, хоть и был уже в повязке, но зажмурился, сжал руки в кулаки, до боли. До дрожи. Кто-то большой и опасный вошёл на кухню, усилилось гудение, усилился металлический запах, даже на языке чувствовался кисловатый привкус.

В воздухе вибрировало. Кожей, спинным мозгом Захар чувствовал, как вокруг что-то двигается. То ли щупальца, то ли ещё чего похуже. Стол сдвинулся, кто-то навалился на него, треснула, как лёд, стеклянная поверхность. Гнилью дохнуло прямо в лицо, голова закружилась, сползла чёрная повязка. Захар зажмурился сильнее, да так, что в висках заломило.

Его лизнули в щеку, будто наждачкой. Зачесалась кожа, в паху проснулось неприятное чувство.

— Кто император шёлковых ковров?

Голос был нечеловеческим, механическим. И чудилось, что слова произносят сразу несколько голосов.

— Я, — ответил Захар, вспомнив свою недавнюю шутку по видеофону.

В навалившейся тишине что-то тихо упало на пол.

И не в силах больше сдерживаться, он открыл глаза.

Кухня была пуста. Только мёртвый парнишка лежал в углу, а от него влажный розовый след тянулся через кухню, терялся в гостиной. Снова заиграла музыка далеко-далеко.

На столе лежали какие-то золотистые слитки, прозрачные, похожие на мармелад. Не ешь ничего, что будут давать, вспомнилось предостережение.

Захар бы в жизни не стал их пробовать.

 

Первый

 

Мёртвый парнишка лежал с открытыми глазами и как-то укоризненно глядел на Захара. Неприятно стало, вспотели ладони, даже спина. Надо бы пощупать пульс, удостовериться.

Господи, да под ним же целая лужа крови!

Но не хотел, не мог Захар подойти к мёртвому! Он видел за всю свою жизнь только бабушку в гробу, да бомжа во дворе прошлым летом. А чтобы так, в одной с трупом квартире, ещё и запертой. Проклятие, пусть уже кто-нибудь остановит этот розыгрыш!

За стеной ожил видеофон. Пусть это будет администратор, Морозыч, кто угодно, но лишь бы он сказал, что всё кончилось, и можно выйти отсюда! Пожалуйста…

Захар нажал кнопку ответа.

— Алло?

Тишина.

— Простите, вы меня слышите?

В динамике дышали, тихо, со свистом. Словно тот, на другом конце был болен какой-то опасной болезнью. И теперь пытался заразить Захара.

Он сделал шаг назад. Прикрыл ладонью нос и рот. На всякий случай.

— Алло! Помогите! Я застрял в квартире! Слышите?

На другом конце что-то взорвалось. Всё затрещало, заклокотало. Долетели до его слуха обрывки фразы.

—…там! Выдвигаемся…

И видеофон замолк.

С ближайшего зеркала слетела занавеска. И не в силах противиться рефлексам, Захар заглянул в него.

В зеркале было пусто. Его отражение пропало. Зато сама комната отражалась в мельчайших деталях. Стол, диван, бархатные обои.

Занавесить! Срочно занавесить!

Он подхватил ткань, накинул её обратно, тут же отскочил, боясь, что из зеркала кто-нибудь его схватит.

Куда делось отражение? Неужели оно выбралось и теперь гуляет по квартире? Стоит за спиной, ухмыляется?

Что-то щёлкнуло за диваном. Заиграла похоронная музыка.

Тайная комната, ну, конечно. Именно в ней прятался проворный парнишка, лежавший теперь в углу кухни. Даже не комната, а нора за диваном, где лежала пара книг, висела лампа, похожая на гигантского шмеля. И какие-то бумаги. Неведомые знаки, столбики цифр.

Единственное знакомое слово — первый. И время напротив. Двенадцать ноль одна. Захар достал телефон. Без двух минут полночь. Кто этот первый? И откуда он придёт? Тоже из телевизора?

Может, спрятаться, диван придвинуть, до утра отсидеться. А потом квартиру откроют, его спасут, отпустят домой. И всё кончится.

Чёрт, да он же с трупом на кухне сидит, никто его не отпустит…

Мысли метались в голове, одна ужасней другой, и не сразу Захар услышал методичный звук, нагло врывающийся в футуристические покои.

Тук. Тук-тук. Тук.

Это что, кодовый стук? Звук доносился из уборной комнаты. Вдруг это и есть его отражение? Заманит в ловушку, набросится, убьёт, утащит в зеркало. И поминай, как звали.

Стук стал громче, настойчивее. Засел в стенах, заполнил квартиру, казалось, стучат уже в голове.

— Кто там? — осторожно спросил Захар.

— Сжутутже плнчи клею… Впскай двай! Ну!

Речь была неразборчивой, словно там, за дверью, включили старую граммофонную пластинку.

— Кто вы? Что вам надо?

—Дбл свсм? Впскай!

Тот, внутри уборной, стукнул с такой силой, что сразу с двух зеркал слетели занавески.

Захар распахнул дверь. Никого.

— Э-эй?

— Скмндуй ска рквне шб пвилась ну!

Что? Раковина?

Он выполнил приказ. Та выехала из стены, а вместе с ней вывалилось, точно из утробы, невероятно грязное и дурно пахнущее создание. Отряхнулось, глянуло на него горящими глазами:

— Здвашься? Убть мня здмал?

Захар с трудом разбирал его речь, быструю и скомканную.

— Я, — начал он, — меня тут заперли. Оставили на ночь.

— Мне нсрть. Здлбл! Фчшк здсь?

— Что? А, да, тут. Там только проблема…

— Твя прблма. Двай-двай, отспай!

Спиной вперёд, Захар попятился в гостиную. Незваный гость походил на дикую помесь ежа и человека. Весь в иголках. Они торчали из одежды, из кожи, даже в волосах виднелись! Одежда была заляпана чем-то липким, пахнущим мочой. Глаза гостя бегали по стенам, перепахивали квартиру. И не покидало чувство, что видит гость куда больше, чем сам Захар.

— Зркла зкрл?

— Что? Зеркала? Да… нет. Сейчас.

Он занавесил их. И в этих зеркалах тоже не было его отражения.

Гость высунулся из уборной, принюхался. Держась рукой за стену, медленно-медленно, зашагал на кухню.

От этого помощи, похоже, ждать бесполезно.

— Там тело, — предупредил Захар.

— Ккое нхрн тло? — отозвался гость. — Псто.

В углу действительно было пусто. Исчез мёртвый азиат, исчезла и бордовая лужа. Будто кто-то её старательно вылизал.

Блестел ослепительно кафель, гудело непонятно что.

— Гдт, — поморщился гость. — Врби нхрн.

— Как? — удивился Захар.

Игольчатый кивнул туда, где темнел квадрат вентиляции. Маленький, с ладонь. На секунду показалось, что оттуда на них кто-то смотрит совсем недобро. Но наваждение пропало, стоило моргнуть.

— Сгнлзция, — пояснил гость. — Взлм бл?

Что? Взлом? Да откуда ему знать?

Захар придвинул табурет к стене. Забрался, заглянул в вентиляцию. Оттуда пахнуло чем-то гнилым. Темнота внутри будто шевельнулась, перевернулась с одного бока на другой.

— Прекрати, — приказал Захар. Вдруг сработает?

И ведь сработало. Гудение прекратилось, а темнота оказалась просто темнотой, вонючей, зато не опасной.

— Готово!

Игольчатого и след простыл. На столе стало меньше слитков. Зато рядом лежал серый мешочек, подозрительно похожий на…нижнее бельё? В нём то ли соль, то ли белый порошок. Это плата такая? Где сам-то гость?

Он был в уборной. Словно котёнок, устраивался на пол под раковиной.

— Слушай, — осторожно проговорил Захар, — я тут застрял. Объясни, что такое этот фьючешок? Наркотик, да? Это какой-то наркотик? Он опасный? Меня не убьют? Я же ни в чём не виноват.

Гость глянул на него тоскливо. И в глазах его были печаль и страх. И даже сочувствие.

— Вт взьми, — он протянул что-то круглое, небольшой шарик. Внутри него шуршало. Может, маленькое насекомое. — Нкму н двай. Пнл?

— Что это? Для чего?

Игольчатый ухватил его за руку. Пальцы больно укололо.

— Пмжт. Тлк нкму. Бргсь шршня.

Потом обнял талию раковины.

— Зкрвай сим-сим.

Захар посмотрел на шарик, на гостя.

— Там, на той стороне, что, правда, будущее?

Игольчатый оскалился, показал два ряда острых рыбьих зубов.

— Там ад.

Слова обрушились, точно молот. Гость сделал знак, мол, командуй. Захар пролепетал нужные слова, глядя обречённо, как игольчатый исчезает, вновь оставляя его в пустой квартире.

Спектакль. Дешёвый спектакль! Кто следующий? Терминатор? Оборотень? Вампиры? Ктулху со своей свитой? Догола его разденут, таблетками напичкают, почку вырежут?

— Прекратите, — завопил он в камеру, — перестаньте! Я напуган! Видите? Мне страшно! Я не хочу больше играть! Выпустите! Я заплачу! Я отдам вам все деньги! Только откройте, откройте… и уберите всё это.

Камера равнодушно следила за ним блестящим объективом. Захар ударил в стену, отвернулся. И тут же увидел под чёрными занавесками огромные ботинки, просто три пары тяжёлой обуви, без ног или каких-то других признаков присутствия в них человека. Стараясь не шуметь, он отступил в кухню, а огромные ботинки шагнули за ним.

 

Ещё трое

 

Бегство было коротким, а страх настолько цепким, что всё тело пронзило миллионом раскалённых иголочек, даже сердце, даже мозг. Надо спрятаться, мелькнула мысль, скомандовать шкафу, холодильнику, буфету, чтобы они открылись, чтобы залезть в них, а после спрятаться в спасительных стенах…

Угрожающий топот заполнил кухню. Три пары ботинок преградили ему путь назад и стояли теперь, как хищники, готовые растерзать жертву. Он чувствовал, что от невидимых гостей исходила угроза, какая-то потусторонняя энергия. Она разливалась в воздухе, захлёстывала ледяной волной. И хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть, не слышать того голоса, который громом пронёсся по квартире:

— Представь, шершень, представь ясно и чётко трёх людей, хорошо тебе известных! Нарисуй их образ у себя в голове, а после открой глаза!

Почему его назвали шершнем? Игольчатый же предупреждал…

— Делай!

Говоривший словно полоскал рот, полный воды. При каждом слове что-то в его невидимой глотке бурлило и клокотало.

Захар повиновался. Представил тех, кто его сюда затащил, а после оставил, сделав героем нелепого шоу. Он мысленно нарисовал себе их лица, фигуры, одежду. А когда открыл глаза, перед ним стояли Морозыч, Палыч и Дубровская, слева направо. Все трое в огромных ботинках.

— Вы кто такие? Вы тоже оттуда?

Откуда? Из ада?

Друг с другом их соединяло некое подобие пуповины, длинной, фиолетовой. Похожая на диковинную змею, она тянулась по полу, увеличивалась, конец её терялся где-то в гостиной.

— Мы — подчинение, правосудие, наказание — трое, скреплённые цепью силы, — прорычал тот, что был посередине, с лицом Палыча. Лицо у него было рыхлое, точно слепленное из старого теста. Того и гляди развалится. Остальные под стать первому, уродливые статуи с лицом его коллег.

— Вы из полиции? — не понял Захар.

— Мы выше полиции, — прогрохотал тот, у которого лицо Морозыча. — Мы закон. Находим, судим, наказываем. Ты готов к правосудию?

— Что? Я не виноват ни в чём, я вообще не должен…

— Не отпирайся, лживый шершень! Ты один, в наркопритоне, с целой кучей дьявольского фьючешока! Ты хоть понимаешь, что тебе грозит?

— Тюрьма? — робко спросил Захар.

Они захохотали, и от смеха, низкого, демонического, мурашки побежали по коже.

— Смерть — вот твой удел.

Захар осел на пол.

— Как? Это не моё! Вы же знаете, знаете!

— Чем сильнее ты отпираешься, тем беспощаднее будет наказание. Это фьючешок, вещество, делающее многие живые организмы гораздо сильнее и выносливее, продлевающее их жизнь. Но его реакцию на человека невозможно предсказать, оно может убить, сделать инвалидом, мутантом. Рога, хвост, копыта. Пуповина.

Игольчатый, вспомнил Захар, он из-за фьючешока покрылся иглами?

— А может сделать из человека гения. Чёртового вундеркинда! Супергероя! Наделить его силой, которая не снилась ни одному смертному!

— Но факт остается фактом, — заговорил тот, что справа, с лицом Дубровской. — Фьючешок вне закона. Тем, кто его изготавливает и распространяет, грозит смертная казнь. Итак, шершень, ты признаёшь свою вину?

— Нет, — завопил Захар, — нет, нет, нет! Я не знаю, что это такое, откуда оно здесь взялось, почему за него убивают? Я просто случайно остался в этом месте, я не хочу иметь никаких дел с этим будущим и теми, кто обитает в этой чёртовой квартире. Я прошу только одного, выпустите меня, откройте двери и дайте уйти, дайте спокойно прожить мою никчёмную жизнь! Я не… виноват…

Запал иссяк, остался только обгорелый фитиль, чувство страха и обречённости.

— Я никому не скажу, пожалуйста…

Трое шагнули к нему, нависли сверху, как серые надгробия.

— Ты, шершень, единственный, кто находится на месте преступления, с фьючешоком, запрещённым во всех временных отрезках веществом. Согласно кодексу времён, ты приговариваешься к смертной казни без права обжалования! Здесь и сейчас приговор будет приведён в исполнение!

Тот, что справа, хлопнул себя рукой по животу. Кисть его, точно по волшебству, преобразилась, превратилось в чудовищное подобие пожарного шланга со стальным наконечником.

— Твоё последнее слово? — сказали они хором.

— Вас убьют, — пробормотал Захар, — вас найдут и убьют за то, что вы сделали…

Никто не будет его искать, никому он не нужен, и через месяц про него даже не вспомнят…

Холодное и липкое оружие приставили к его голове, ко лбу. Мысли в испуге отпрянули в самые дальние уголки сознания, оставив только одно, сожаление. Было жалко и стыдно умирать на коленях, как последнему трусу.

— Лучше закрой глаза, иначе ослепнешь, — услышал он голос того, кто приставил оружие.

Зачем? Ведь всё равно смерть…

В следующий миг в голову что-то ударило, перед глазами расцвёл огненный шар, брызнуло из носа. Кухня пошатнулась, а вместе с ней пошатнулся и упал сам Захар.

— Чист, — донеслось до него, словно из другого мира.

И кухня снова приняла свой обычный вид.

— Что… это… зачем? Как?

— Это проверка, — сказал тот, что слева, с лицом Морозача, — ты не шершень, а это не ловушка. Ну и небольшой тест на устойчивость.

— Устойчивость? Устойчивость? — Захар захлебнулся слюной, закашлялся.

— Тут не хватает товара, — заметил тот, что справа. — Где остальное?

Захар вытер испарину со лба. До сих пор не покидало чувство, что железный наконечник давит на него.

— Я… тут был парнишка-азиат, его убили те, кто принёс… это. А потом пришёл игольчатый. Он забрал часть, и сбежал, оставил какой-то мешок, а потом пришли вы, чуть не убили меня!

— Зачем ты отдал игольчатому фьючешок? — тот, что справа схватил его за шиворот поднял над землёй. — Ты не читал инструкции, ты не знаешь, что эта партия товара только для нас?

— Я… я… — прохрипел Захар. Перед глазами поплыло, серые лица превратились в змеиные морды. — Он заплатил…

— Это обычный песок, — ответил тот, что посередине, с лицом Палыча. — Нас нагрели. Этот жулик забрал почти треть! И сбежал. А раз его мы поймать не сможем, то возьмём плату с тебя. В двойном размере.

— Берите, берите, только отпустите…

— Две ноги, две руки, — спокойно сказал тот, что с лицом Морозыча. — И мы в расчёте. Согласен?

— Что? Нет! Нет!

— А тебя никто и не спрашивает. На стол его кладите!

Захара кинули на стеклянную поверхность, в воздухе блеснуло острое, железное, смертоносное.

— Погодите, — остановил остальных тот, что с лицом Палыча. — Видите?

Пуповина. Кто из гостиной тянул её, дёргал, словно подавал сигналы бедствия.

— Кто ещё в квартире?

Да откуда ему знать?

— Никого, я один!

— Следите за ним, проверю, нет ли шершней.

Правый с лицом Дубровской скрылся в гостиной.

Рядом, прямо под носом лежал проклятый фьючешок, который мог его спасти, а мог и убить. Попробовать, рискнуть?

Тот, что с лицом Палыча, заметил его испуганный взгляд.

— Даже не думай. Прикончим на месте. Эй, правый! Что там?

Он дёрнул пуповину.

— Какого шершня?

Обрывок фиолетовой ленты вполз в кухню. Пуповину, похоже, кто-то перегрыз. Теперь она походила на гигантскую глотку какого-то неведомого червя.

— Кто там? — прошипел тот, что с лицом Палыча. — Говори или убью!

Рука его ни во что не трансформировалась. Значит, только правый в этой троице обладал оружием…

— Не убьёте, — догадался Захар. Приподнялся на локтях.

— Я тебя задушу, раздавлю голову, как…

Закончить он не успел. Пуповина натянулась струной, кто-то потянул её из кухни. Мгновение, и тот, что с лицом Палыча, исчез. Снаружи захрустело, словно кто-то большой и сильный сминал хрупкие кости. Последний, с лицом Морозыча, зачарованно всматривался в полутьму гостиной.

— Вставай, — прохрипел он. — Фьючешок. Спрячь в холодильник, быстро!

Захар подчинился. Распахнув серебристую дверцу, аккуратно подхватил слитки. Те оказались на удивление лёгкими, почти невесомыми. После них на коже остались золотистые полосы.

— Ко мне! Живо!

Не дав ему опомниться, схватил за руку, прикрылся как щитом. И шагнул навстречу тому, что хрустело за стеной.

В гостиной пусто. И в зеркалах пусто. На полу занавески, напоминающие убитых летучих мышей. В спальне разливается чернота, густая, вязкая. Как волна, которую сдерживает какой-то невидимый барьер. Убери его и захлестнёт с головой.

— Нельзя смотреть в глаза шершням, — шептал тот, что с лицом Морозыча, на ухо, — много опасных созданий влечёт сюда запах фьючешока. Как мухи, они слетаются на лакомый кусочек. Ты же закрывал зеркала. Закрывал?

Отражение, дошло до Захара. Отражение бродило по квартире, и парнишку азиата, и правого, и среднего утащило. И сейчас выжидает, чтобы на них напасть.

— Закрывал, да…

— Много опасного таят зеркала, целые миры, полные демонов и мертвецов. И нельзя без них, они же энергией тут всё питают. Каналы открывают и своих обитателей выпускают. Если не закроешь тем путь, то выберутся и кишки выпустят.

От того, левого с лицом Морозыча, разило, как от помойки. Старой едой, старой одеждой, просто старостью. Дыхание было горячим, кружило голову. Гостиная в нелепом танце вращалась перед глазами. А левый говорил и говорил, точно страх развязал ему язык:

— Много дверей и лазеек в этой квартире. И в будущее, и в другие миры. И не уследить за всеми. Поэтому верить никому нельзя, и спину открытой не оставляй, схватят, и поминай, как звали.

— А почему нельзя в глаза шершням смотреть? — прошептал Захар.

Ответом была тишина.

Никто его больше не держал. Пропал левый, как и остальные. Лишь обрывки пуповины лежали тут и там жалкими объедками.

— Эй, — промямлил Захар, сам не узнал своего голоса. — Я знаю, ты здесь. Хочу, чтобы ты знал! Я на твоей стороне. Я… забирай фьючешок, всё забирай. Я не против, серьёзно. Только отпусти. Эта штука в обмен на мою жизнь. Она в холодильнике! Проверь!

Он пошарил по карманам в поисках оружия, хоть какого-нибудь. Ничего, только шарик, маленький и тёплый. И снова вспомнился игольчатый, проклятый жулик. Или шершень, так, наверное, шпионов называли. Все шершни, и он шершень, потому что попёрся в уборную, а потом здесь застрял. Был бы сейчас дома, спал, и никакого фьючешока.

Кто-то лизнул его в шею.

Не поворачиваться, не смотреть. Щёлкнуло над самым ухом, обожгло волосы. Оно ждало, когда он испугается, побежит. Чтобы схватить и уже никогда не отпустить!

Захар сделал по-другому. Шагнул назад. Ещё. И ещё. И то, что стояло позади, шагало назад вместе с ним. Захар помнил, за спиной висело зеркало и нельзя останавливаться, надо осторожно вернуть его обратно, занавесить. Запереть.

Не успеть.

Оно обхватило его голову и повернуло к себе.

Отражение, как две капли воды похожее на Захара. Как и он, тоже на любителя, лицо от страха красное, а в зубах фиолетовые волокна. Кусочки пуповины.

И взгляд его был печальным, как у побитой собаки. И оно его не убивало, не разрывало на части. Просто смотрело с болью и тоской.

Шарик, вспомнил Захар. Оно боялось шарика, или мечтало о нём, непонятно. Но оно точно было к нему неравнодушно. Смотрело голодными глазами, хотело вырвать. Только вот не могло.

И решение пришло самой собой.

— Хочешь? — спросил Захар, показав шарик. — За ним охотишься? Лови!

Он бросил его в сторону спальни, но промахнулся и угодил в зеркало. Шарик не отскочил, а провалился в другую, зеркальную комнату. И там закатился куда-то под диван.

Отражение взвыло, побежало. Нырнуло внутрь, поползло за шариком.

Вот он, шанс, подумал Захар. Плевать на энергию, чем они там питают квартиру, плевать на будущее, другие миры, фьючешок. Надо себя спасать. Сжигать мосты.

Он, не раздумывая, разбил зеркало, локтем. Замахнулся, и дождь осколков заполнил гостиную. Следующее зеркало, снова дождь, снова осколки. И так, пока не осталось зеркал. Только тогда Захар выдохнул, остановился. Оглядел комнату, полную битого стекла.

Семь лет счастья не видать. И теперь точно не видать свободы.

Краем глаза он заметил движение. Повернулся, увидел, как что-то мелькнуло, то ли хвост, то ли щупальце. Повернулся быстрее, снова не успел разглядеть. Противный холод заполнил живот, клешнями сдавил кишечник.

Каждый раз тень ловко опережала его на долю секунды, пряталась где-то за границей зрения. И медленно, по миллиметру, подбиралась ближе.

 

И ещё один, последний

 

— Кто ты? Кто ты?

Тень не удостоила его ответом. Она кружила по комнате, неуловимая и почти невесомая. У Захара кружилась голова, к горлу подкатывала тошнота.

Она выматывает меня, понял мужчина. Загоняет в угол, чтобы схватить, напуганного, обессиленного. Нет, он не позволит, не даст после всего пережитого так легко себя победить.

Мой дом, моя крепость, вспомнил он слова, сказанные кем-то из мудрецов. Моя мебель, моё оружие. Это уже сам понял. Надо только успеть, поймать его или её в ловушку.

— Диван, — закричал Захар, — столик, телевизор, шкафы, мебель, появись!

В мгновение ока гостиная преобразилось. Превратилась в подобие захламлённого склада. Стулья, столы, шкафы, одежда, а вместе с ними ещё какие-то непонятные и вовсе несуразные предметы заполнили небольшую гостиную. Запах нафталина, кошачьей шерсти, краски ударил в ноздри. Даже подумать страшно, как и откуда взялись все эти вещи, и где они хранились, скрытые от человеческого глаза.

Захар стоял посреди лабиринта, крутил головой. А в узких проходах порхала тень и, возможно, подбиралась ближе и ближе, парила уже над головой.

Стены, вспомнил он, могут менять цвет обоев, узор. А если мебель? Сделать её прозрачной. Но в начале…

Он подскочил к большому серванту, похожему на тушу неведомой рептилии, с диковинными узорами и царапинами. Распахнул тяжёлые дверцы и… только бы получилось!

— Шкаф, — скомандовал Захар, на этот раз тихо, — стань прозрачным. Пожалуйста.

Боковым зрением он уловил движение, совсем близко. Надо повернуться, чтобы и оно тоже, и закрыть глаза, расслабиться, будто устал, вымотался и…

Громкий стук, нечеловеческий вой, шипение заполнили комнату. Ловушка сработала. И вторя безумным воплям, Захар прокричал:

— Мебель, за кулисы! Пожалуйста!

И лабиринт из шкафов исчез, будто и не бывало. Из захламлённого склада комната превратилось чуть ли не в тюремную камеру, пустую, даже пугающую. Захар слышал своё дыхание, стук сердца. В глазах потемнело. Вот только не сейчас, нельзя, нельзя терять сознание…

Это не ты теряешь сознание, подумал Захар. Это тени нашли тебя. Слуги самого дьявола выбрались оттуда, из ада, вместе со всем этим хламом. И сейчас липнут к стенам, окружая тебя почти невидимым кольцом.

Существо под ногами выло и скреблось. Ни дать, ни взять, грешник, страдающий от чудовищных пыток на одном из кругов ада. А вдруг и сам Захар тоже в аду, а всё происходящее — это нескончаемая пытка?

— Вы же не отпустите, да? — спросил он. — Убьёте, унесёте с собой?

— Нет, — ответили за спиной. — Отпустим. И, может, наградим.

Это был игольчатый. Он ухмылялся, сжимая в руках то ли обломок трубы, то ли диковинное оружие.

— Ты… ты… они сказали, ты шпион, шершень…

— Кто? — удивился игольчатый. — Тут был кто-то ещё?

— Трое с пуповиной, угрожали, чуть не убили, потом их растерзал тот, из зеркала…

— Дружище, — остановил его игольчатый, — ты сейчас в одиночку поймал самого опасного, самого неуловимого преступника всех временных отрезков. Мы полгода готовили облаву, выслеживали его, выжидали. А потом появился ты, чуть не испортил всю операцию. И сейчас стоишь тут живой, а он под тобой, в… чёрт, как ты догадался?

— Я… я…

Он не знал. И вправду не знал, как у него получилось. Везение, просто невероятное везение, которым в этом доме пропитаны все стены.

— Отпустите, откройте уже двери, я не могу здесь больше, сойду с ума, если пробуду здесь хоть минуту.

— Да, да, — кивнул игольчатый. — Зеркала, на место. Чего, где зеркала? Без них не откроется квартира! Они почти всё здесь питают!

— Я разбил, когда тот, из зеркал хотел меня убить. Я заманил его и потом разбил.

— Что? Зачем? Это же наш путь к отступлению! Ты в своём уме? Мы пришли оттуда! Шершень, я говорил его опасаться, наш агент, под прикрытием, наша страховка, наш ангел-хранитель, который подчищал за нами, и парнишку-азиата он спас, унёс в безопасное место, туда, а тебе я дал талисман, чтобы он тебя по ошибке не схватил, неужели теперь… проклятие, проклятие! Эй!

Тени на стенах испуганно заплясали.

— Где фьючешок? Вы его конфисковали?

— Нет фьючешок, — прошелестели тени.

— Как нет? Куда делся?

— Я спрятал его в холодильник, — вспомнил Захар, — когда эти… трое приказали.

— Что? Ты чего несёшь? Ты с ума сошёл? Здесь нет холодильника!

— А это тогда что такое? — он указал в сторону серебристого ящика.

— Твою мать, это отопительный генератор! Там же давление, там горячий воздух! Он же весь там растаял! Растёкся! По всей квартире! Твою мать! Твою мать! Твою мать!

— Что, — охнул Захар, — оно… это опасно? Я его не ел, ни грамма не употре…

— Его не едят, дубина, — вскричал игольчатый, — его втирают в кожу! Ты его трогал? Руками трогал?

Он не успел ответить. В спальне грохнуло. Словно там, за стеной от многовекового сна очнулось опасное чудовище и сейчас разминало затёкшие конечности.

— Это ещё что? Кто там?

— Никого, были трое, но тот, ваш их разорвал, я видел пуповины…

— Ты видел то, что они хотели! Ты видел их тела? Их трупы? Останки? Они могли спрятаться, затаиться, где угодно. А сейчас, когда мы открылись, выбраться! Ты понимаешь? Мы одни, без пути к отступлению, и неизвестно кто пробрался сюда, в твой убогий мирок, и под действием этой штуки неизвестно на что он или они способны…

Кровать, чёрт. Как он не догадался? Она же может менять размеры, вместимость. Они могли спрятаться там. И сидеть, ждать, чтобы выйти…

— Оружие! — закричал игольчатый, поднял в воздух свою трубу, прицелился. — Будьте начеку! Неизвестно, кто они и сколько их тут! Видите опасность, стреля… эй, дубина, ты чего?

Захар дрожал. Его знобило. Казалось, глубоко внутри, в животе проснулся вулкан. Закипал, клокотал, грозил взорваться болью и яростью.

Последняя мысль, мелькнувшая в голове, была печальной, до крика, до ужаса. Это всё фьючешок, понял Захар. Он помог ему справиться с шершнем, с тенью. Он сделал из него чёртового гения, а сейчас превращал в неведомое нечто, пугающее и восхищающее одновременно.

— Эй, дубина, — донёсся голос откуда-то из тумана, — шарик, мой талисман, он у тебя? Скажи, что да, там внутри было противоядие. Я же тебе говорил, никому не отдавать, не выкидывать, боже…

Слова утонули среди прочих звуков, грохота, стрельбы и криков. Захар подумал запоздало, что надо бы запереть себя, пока можно, в уборной, в шкафу, в серванте, в кровати, где угодно. Лишь бы подальше отсюда.

Мысль завяла, оказалась раздавлена бурей эмоций, злостью, яростью, ослепляющей и одуряющей. Он поднялся во весь рост, ударился головой о потолок и зарычал, не в силах противиться фьючешоку.

Через секунду по нему открыли огонь.