Скрипка для графини

Хрупкая старушка в длинном зелёном плаще и такого же цвета берете, надетом поверх копны белых волос, медленно переходила дорогу. Прямая спина, невозмутимый взгляд, ничто не выдавало режущую боль в ногах. Жизнь научила её терпеть и страдать. Старушка мысленно считала шаги, точно зная, сколько их необходимо сделать, чтобы оказаться на середине. Главное — не останавливаться. Такие прогулки ей приходилось совершать ежемесячно, в день выплаты пенсии. Сберегательная касса находилась по ту сторону четырёхполосной дороги. Конечно, можно было воспользоваться подземным переходом, но поход по ступенькам давался ещё тяжелее. Отсчитав последний метр, она ступила на спасительный островок. Здесь можно отдышаться.

Стоя у самой границы островка, она не отрывала взгляд от светофора. Едва мигнёт жёлтый, нужно идти. Иначе не успеть.

Чёрный автомобиль, зловеще поблёскивая фарами, промчался совсем близко и скоро исчез в бесконечном потоке машин. Старушка отшатнулась, защемило сердце. Точно такой же воронок в далёком тридцать четвёртом увозил её в неизвестность, в пустоту.

* * *

В ту сентябрьскую ночь тишину прервал громкий и настойчивый стук в дверь. Лиза в спешке набросила халат и прошла в прихожую.

— Кто там?

— Откройте, милиция!

В квартиру вошли трое: два солдата в серых шинелях, с винтовками за спиной, и полноватый человек в чёрном пальто. Пройдя в комнату, человек в чёрном бегло оглядел убранство и бросил взгляд на хозяйку.

— Деньги, ценности есть? — громко спросил он, сняв кожаную кепку, обнажив сверкающую лысину.

— Можно потише, — попросила Лиза. — Вы разбудите детей.

— Иннокентий Вересков здесь проживает? — не замечая просьбы, продолжал человек в чёрном.

— Это мой отец, он сильно болен. А в чём дело?

— Он поедет с нами.

— Но он не может ходить. Я не отпущу его.

— Этого не понадобиться, — он уставился на Лизу холодным сверлящим взглядом. — Вы тоже собирайтесь.

Лиза всё поняла и в бессилии опустилась на диван.

— Но как? — попыталась протестовать она. — За что?

— Вам всё объяснят, — сухо ответил он, надевая кепку.

— А как же дети?

— Не беспокойтесь, у нас страна счастливых детей.

Всё, что нашли: украшения, фамильное серебро, хрусталь, скрипку, солдаты сложили на стоящем в центре комнаты дубовом столе. Бегло осмотрев добычу, человек в чёрном открыл футляр и, брезгливо поморщившись, отбросил скрипку на диван.

— Буржуйская балалайка.

Отца, который с трудом передвигался, солдатам пришлось придерживать под руки. Сам идти он не мог. Лизе даже не дали проститься с детьми. Больше она их никогда не видела. Отец умер через три дня после ареста, а судьбы детей так и остались ей неизвестны.

* * *

Зелёный. Старушка рванулась с места, но ноги отказывались идти. Она шла медленней обычного и понимала, ей не успеть. В этот миг чьи-то сильные руки подхватили её и буквально приподняли над землёй. Повернув голову, она увидела рядом с собой полноватую женщину с пухлыми губами и рыжими волосами, собранными на макушке. Женщина улыбалась.

— Опустите меня, — попросила Лиза. — Вам ведь тяжело.

Но женщина продолжала улыбаться, уверенно перенося её через дорогу.

— Благодарствую, — сказала Лиза, когда они уже стояли на тротуаре. — Однако по вам не скажешь, что вы так сильны.

— Доброго вам солнца, Елизавета Иннокентьевна, — поклонилась вдруг женщина, продолжая улыбаться.

Лиза опешила.

— Вот как, мы знакомы?

— Апрель тридцать четвёртого, — напомнила женщина. — Фестиваль в Вене. Вы исполняли Эдварда Грига.

Конечно, Лиза помнила тот день. Её выступление произвело фурор: аплодисменты, восторженные крики, награды. Сейчас это казалось очень далёким и словно происходило в другой жизни. Это был её триумф, короткий миг славы.

— Простите, — засомневалась Лиза. — Вам сколько, тридцать? Вы не могли там быть.

— Не нужно там быть, достаточно слышать. А забыть такое невозможно. Я хочу понять, что с вами произошло.

— Кто вы? — спросила Лиза, внимательно оглядев незнакомку.

— Я путник. Изучаю, наблюдаю, помогаю.

— Путник? Скорее, путница.

— Это не тот, кто в пути, — пояснила женщина. — Это профессия.

— И чем же вы занимаетесь?

— Изучаю, наблюдаю…

— Писатель, что ли?

— Хроники входят в мои обязанности.

Лиза кивнула, хотя и ничего не понимала.

— Так что вы от меня хотите?

— Позвольте угостить вас? — незнакомка бесцеремонно взяла её под локоть. — Совсем недалеко есть уютное место.

Лиза не могла сопротивляться. Женщина привела её в небольшое кафе и усадила за столик у окна. На краю столика стояла стеклянная ваза с хризантемами. На миг у Лизы потемнело в глазах. Сколько лет прошло. Сейчас здесь обычная забегаловка, а когда-то был отличный ресторан «Океан», где подавали морскую рыбу. В последний раз она была здесь за два года до ареста, с мужем Николаем. Он пригласил её накануне отъезда. Николай был военным лётчиком и часто уезжал служебные командировки, о которых никогда не рассказывал. Так было и в тот раз.

— Снова уезжаешь? — спросила она.

— Служба.

— Когда?

Он посмотрел на наручные часы.

— У нас семьдесят минут.

Пока ждали заказ, Николай исчез, а спустя несколько минут появился на пороге, держа в руках роскошный букет хризантем.

Они ели морского окуня, запечённого в фольге, и пили азербайджанское вино. Это были счастливые мгновения. С той командировки Николай не вернулся. Однажды к ним в дверь постучал офицер, который сухо сообщил о том, что Николай Горелов погиб. И всё. Никаких подробностей.

Всё как тогда: такой же полдень, тот же столик, хризантемы, даже вино такое же принесли. Разве что окуня в этом заведении больше не подают. Женщина, не спеша отпивая из бокала, внимательно смотрела на Лизу, словно изучая её.

— Кто вы? — снова спросила Лиза. — Для чего всё это?

— Вы о чём?

— Ну хватит, я же всё вижу: столик свободен, хотя в зале не протолкнуться, нас обслуживают вне очереди, хризантемы поблизости нигде не продают… Вы изучали моё дело?

Женщина отрицательно покачала головой.

— Я изучаю только судьбы.

— Зачем?

— Чтобы понять, нужна ли помощь.

— Вы можете вылечить ноги?

— Могу. Но моя миссия иного направления.

— Не говорите загадками. Я слишком стара, чтобы разгадывать ребусы.

— Этого не требуется.

— Кстати, как вас по имени отчеству?

— Я путник.

— Я поняла, а имя у вас есть?

— Имя не имеет значения.

— Как к вам обращаться?

— Так и обращайтесь.

Лиза хотела вновь возмутиться, но тут официант поставил пред ней блюдо и откинул крышку. Запечённый в фольге морской окунь! Лиза едва не вскрикнула. Ей вдруг стало казаться, что происходящее не более чем наваждение. Так не бывает. Ей захотелось потрясти головой, чтобы стряхнуть его, но сидящая напротив путник, не позволяла этого сделать.

— Елизавета Иннокентьевна, — завораживающим голосом произнесла она. — Вы пострадали из-за доноса? Как это случилось?

— Долгая история. К тому же неинтересная. Сотни, а то и тысячи подобных судеб вокруг. И никто не сможет их изменить.

С горечью отмахнувшись, Лиза решила уйти от ответа и, будь что будет, но рыбу она непременно попробует. Такой возможности может и никогда уже не представится.

— Доброго вам солнца, — напутствовала женщина, заметив, что собеседница принимается за трапезу.

— Где-то я такое уже слышала, — вспоминала Лиза и спохватилась: — Ах, да. Правда, как правило, в таких случаях говорят: «Приятного аппетита».

Окунь оказался действительно вкусным, как тогда. Воспоминания волнами захлёстывали её, но она делала всё чтобы ни один мускул на лице не дрогнул.

* * *

— Да поймите вы, — как от назойливого насекомого, отмахивался от Лизы профессор Веригин — суховатый старичок с жидкой бородкой и в поношенном пиджаке. — Не могу я вас взять. У нас филармония, а не ансамбль песни и пляски. Сюда принимают только с консерваторским образованием.

— Я неплохо владею инструментом, — тихим голосом настаивала Лиза, прижимая к груди покрытый сиреневым бархатом футляр. — К тому же, мне очень нужна работа, а больше я ничего не умею.

— Девушка, — терял терпение профессор, — в нашей стране нет проблем с работой. Фабрики и заводы ждут вас.

— Но ведь вы же не слышали…

Лизу душили слёзы, и она не смогла закончить фразу. Она уже хотела покинуть кабинет, но тут профессор сдался.

— Ну хорошо, — устало вздохнул он. — Покажите себя. Только потом, будьте добры, покиньте помещение.

Лиза молча кивнула. Она положила на стул футляр, бережно достала старую скрипку и, взяв смычок, выдержала небольшую паузу, словно собираясь. Наконец смычок коснулся струн. Полилась музыка. Композиция «Сольвейг» Эдварда Грига. Лиза знала её наизусть. Она играла мягко и вдохновенно, так, словно сама растворялась в музыке и бурным потоком неслась вместе с ней. Закончив, Лиза уложила скрипку в футляр и направилась к выходу.

— Постойте, — окликнул её профессор, потрясённый услышанным. — Где вы обучались?

— Меня обучали разные учителя.

— Мда, — почмокал губами профессор, вставая из-за стола. — Представить только, я ведь мог лишить мир такого самородка!

Лиза обернулась.

— Так вы берёте меня?

— Да нет, голубушка, — я теперь вас просто никуда не отпущу. Признаться, давненько мне не приходилось слышать подобное.

— Благодарю, профессор.

— Это я должен вас благодарить.

Он приблизился в Лизе и провёл ладонью по бархату футляра.

— Вы позволите взглянуть на инструмент?

— Только осторожно, — попросила Лиза. — Он очень старый.

Взяв скрипку в руки, профессор внимательно осмотрел её, затем вдруг перевёл взгляд на Лизу, снова на скрипку. Руки его вдруг затряслись, и он с особой бережностью положил инструмент на стол.

— О, боже! — вырвалось у него. — Это же скрипка самого…— Он зажал себе рот рукой, потом торопливо прошёл к выходу и осторожно выглянул за дверь. Убедившись, что больше никого нет, он крепко запер засов и снова подошел к столу. — Таких скрипок всего три, — продолжал восхищаться он, поглаживая пальцами сияющий перламутром корпус. — Одна во Франции, вторая в Италии, а третью Императрица Александра Фёдоровна подарила своей крестнице.

Профессор перевёл взгляд на растерянную Лизу и хлопнул себя по лбу.

— О, господи, — запричитал он, опускаясь в кресло. — Старый идиот. Не признал молодую графиню Верескову!

Лиза подбежала к нему и опустилась на колени.

— Пожалуйста, профессор, — умоляла она, — никому не говорите. Все думают, что это просто фамилия.

— Встаньте, графиня, — сказал профессор, помогая ей подняться. — Я не настолько выжил из ума. Ваше счастье, что настала некая мода присваивать знаменитые фамилии. Теперь не так просто разобрать, князь, граф или рабочий, но это нам на руку.

Профессор подмигнул Лизе.

— И тайна скрипки тоже умрёт вместе со мной, — продолжал он, возвращая Лизе инструмент. — В этой стране мало кто может дать ей реальную цену, хотя по сути, цены ей нет.

Лиза была против поездки в Австрию, ссылаясь на то, что ей не с кем оставить детей и больного отца, но Веригин настоял. Он помог найти сиделку и заверил, что разлука продлиться всего несколько дней. Всё так и случилось. Она триумфально вернулась и первые лучики славы нежно касались её души. Казалось, впереди только счастье, если бы не крохотный эпизод, которому она поначалу не придала никакого значения.

В Вене после концерта к ней подошли два немолодых японца и на ломаном французском спросили, не желает ли она посетить их страну и повторить выступление. Она ответила, что не всё от неё зависит, но если позволят, она не против. Беседа длилась несколько минут, в основном о музыке: у неё что-то спрашивали, она отвечала, дежурно улыбаясь… Потом они попросили автограф, поклонились и ушли. Ничего особенного, обычный разговор, но он не ускользнул от глаз чекиста, который не вмешивался, а лишь незримо наблюдал.

Уже на допросах молодой следователь с гневным выражением лица, орал на неё:

— О чём вы говорили с японскими разведчиками? Какие сведения передали?

— Да что я могу передать? — испуганно отвечала она. — Я ничего не знаю.

— Врёшь! Ты передала листок, что на нём было?

— Моя подпись.

— Снова врёшь! — он отвесил ей тяжёлую пощёчину. — Говори правду!

Лиза молчала, всхлипывая от обиды и боли. Молчала не в силу характера, а просто не знала, что сказать. Ни один её ответ не устраивал следователя.

— Брось, — тише говорил он. — Мы всё о тебе знаем, графиня Верескова. Думала скрыть? Не выйдет!

Допросы были утомительными и болезненными. Лиза хотела лишь одного, чтобы они поскорей прекратились. Она подписала всё, что он неё потребовали. Другого выхода не было.

Профессор Веригин всю оставшуюся жизнь, считал себя виновным в её злоключениях. Она встретила его после освобождения. Это был уже старый и больной человек, осунувшийся и с потухшими глазами.

— Прости меня, дитя, — говорил он, опустив голову. — Лучше бы я прогнал тебя в тот раз.

— Не вините себя, — успокаивала она его. — Вы не могли такое предвидеть.

Он рассказывал ей о том, как после того случая их филармонию разогнали и всех допрашивали. Потом, когда всё улеглось, его никуда не брали на работу и он с трудом смог устроиться учителем музыки в обычной школе. Как он пытался забрать её детей, но их ему не отдали. Ему даже не удалось узнать, куда и в какой город их увезли. Лиза слушала его, сохраняя спокойствие. Хотя в душе всё переворачивалось. Сколько неприятностей и сломанных судеб может доставить ничего не значащий разговор.

Дом, в котором после освобождения Лизе дали комнату в коммуналке, по злой иронии находился недалеко от их фамильного особняка на чистых прудах, где располагался строительный трест.

Много лет, ни на минуту не прекращала она поиски детей. Когда её арестовали, Настеньке было пять лет, Алёшке три. Но даже после реабилитации в пятьдесят шестом ей ничего не сказали. Удалось только выяснить, что Настя осталась в Москве, а Алёшку увезли в Ростов. Имя и Фамилию им сменили, и дальнейшие поиски не имели никаких шансов.

— Сколько лет вы провели в заключении? — спросила женщина, пристально глядя на Лизу.

Лиза подняла голову и встретилась с ней глазами. Она могла бы решить, что женщина читает мысли, если бы она действительно об этом думала. Но воспоминания всколыхнулись где-то глубоко, тупой болью разъедая мозг, тревожить который она не хотела.

— Почему вы так решили?

— Это моя работа.

— Одиннадцать лет лагерей. Вы журналист? — Лиза вновь осеклась. — Не отвечайте, знаю, что скажете. Не предполагала, что путник и газетчик — синонимы.

— У вас прямая осанка, — заметила женщина, сглаживая ситуацию. — Полагаю, вы всегда себя так держите.

— Всегда.

Лиза не лгала. С раннего детства, няня Ирина Никаноровна, легонько постукивала её по спине указкой, приговаривая:

— Осанка у девушки должна быть всегда прямая, не взирая ни на какие обстоятельства, что бы ни происходило. Запомни это как заповедь, как «отче наш».

Слова настолько глубоко врезались в душу Лизы, что она следовала им всё время. Ни лагеря, ни старость, ни болезнь, ничто не смогло заставить её согнуть спину. И сейчас, когда ей стукнуло восемьдесят шесть и жизнь медленно катилась к закату, она продолжала следовать этому правилу.

— А вы почему не едите? — спросила Лиза, кивнув на нетронутое блюдо. — Заказали еду, а сами…

Женщина, не моргая, пристально смотрела на неё.

— После перехода сохранится остаточный эффект, — сказала вдруг она тоном, от которого веяло сильной магией и заставляющем замереть. — Так необходимо, чтобы линии не пересеклись. Слушайте фразу: «Исходные данные не должны быть нарушены». Выбор можете сделать только вы.

Всё ещё пребывая в оцепенении, Лиза на миг опустила голову, а когда подняла, место напротив пустовало. Рядом, улыбаясь, с большим пакетом в руках, стоял официант. Вот, значит, как. Лиза уныло оглядела сервировку. Пожалуй, пенсии не хватит. Но у неё не было иного выхода, как произнести:

— Счёт, пожалуйста.

— Всё оплачено.

— Когда?

— Двое суток назад, когда и был заказан столик.

— Двое суток, говорите, — недоверчиво пробормотала она. — Но ведь это невозможно? Хотя… чему я удивляюсь.

Официант не уходил.

— Что-нибудь ещё? — спросила Лиза.

— Я должен выполнить поручение.

С этими словами, он протянул ей пакет.

— Что там?

— Подарок ко дню вашего рождения.

Лиза на миг закрыла глаза. Совсем забыла, что сегодня тринадцатое сентября, день её рождения! Заглянув внутрь пакета, она обомлела. Леденящий холод пронзил тело до костей. Перед ней лежал знакомый футляр! Неужели? И действительно, в футляре оказалась её скрипка.

— Как она к вам попала? — Дрогнувшим голосом спросила Лиза, не глядя на официанта.

— Передала дама, заказавшая столик.

У Лизы зашумело в голове. Что это? Бред, сон, наваждение? Или она сошла с ума и всё происходящее лишь галлюцинации? Ей рассказывали о таких случаях.

Она провела рукой по струнам. Надо же, те же струны. Без сомнения, это та самая скрипка. Весьма осязаемая. Лизе понадобилось немного времени для того, чтобы прийти в себя.

Чувствуя присутствие официанта, она спросила:

— Что дальше?

— Сыграйте, пожалуйста, — попросил он.

— Я не могу.

— Пожалуйста. — повторил он.

Легко сказать, сыграйте. Она более полувека не брала инструмент в руки. Лиза поднялась, взяла скрипку, украдкой оглядела зал и, выдержав паузу, приложила к струнам смычок. Полилась музыка. Та же мелодия, что некогда в её исполнении покорила Вену, наполнила зал небольшой забегаловки на Чистых прудах. Лиза играла уверенно и легко. Она чувствовала себя так, словно и не было полувекового перерыва и она каждый день играла в оркестре. Ей стало так тепло на душе, что хотелось играть и играть… Лишь исполнив без перерыва пять номеров, Лиза смогла остановиться. В зале стояла полная тишина: не ходили официанты, не стучали вилки, не звенели стаканы… Все замерли, как заворожённые. Казалось, было слышно, как стучали сердца. И вдруг, в едином порыве, раздался шквал давно забытых аплодисментов. У Лизы ком подкатил к горлу, глаза заволокло пеленой слёз, но она сделала вид, что ничего особенного не случилось, молча поклонилась, забрала скрипку и направилась к выходу. Дорогу ей преградил человек в дорогом костюме.

— Благодарю вас, — произнёс он, протягивая ей конверт. — Я хозяин этого заведения. Вы доставили несказанное удовольствие.

— Что это? — Спросила Лиза.

— Гонорар.

— Не нужно.

— Непременно нужно, — настаивал он. — И ещё, я бы хотел попросить повторять такое хотя бы раз в неделю. Поверьте, люди очень истосковались по настоящему искусству.

* * *

 

 

— Пошли быстрей, скоро начнётся.

Пожилая дама в стильной одежде чуть ли не силком тащила за собой подругу, одетую в более простой наряд.

— Да я всю жизнь с детьми проработала, — сопротивлялась та. — Что я, музыки не слышала? Да и не по карману мне в такие заведения ходить.

— Зато мне по карману, — не унималась дама. — Благодарить ещё будешь. Машка, сколько лет мы знакомы?

— Лет тридцать.

— Вот именно. Ты ведь хорошо меня знаешь. Скажи, я что-нибудь понимаю в классической музыке?

— Нуууу, — замялась Машка.

— И я о том же. Так вот, представь, что даже меня насквозь прошибло!

— Натах, ты шутишь?

— Скажешь это потом. А я хочу на тебя посмотреть, что с тобой будет. Радость тебе хочу доставить, понимаешь? А то живёшь, как скряга на пенсии.

— Я и есть на пенсии.

— Ой, ради бога, не напоминай.

Подруги успели вовремя. Официант проводил их к заранее забронированному столику и принял заказ.

— А почему так много людей и многие стоят? — шепнула Маша.

— Сегодня четверг, а она в этот день концерты даёт.

— Да кто она?

— Сейчас увидишь.

Прошло несколько минут, и люди расступились, освобождая место у столика в центре зала. К нему ровной походкой подошла старушка в зелёном берете. В руке у неё был сиреневый футляр для скрипки. Скинув зелёный плащ, старушка извлекла инструмент, вежливо поклонилась, выдержала паузу и заиграла. Маша была поражена красотой исполнения. Мелодия словно исходила откуда-то сверху, завораживая душу, наполняя её магической лёгкостью. Композиции следовали одна за другой: одна, вторая, третья… Маша никогда не слышала такой игры, тем более вот так, вживую. Но не только это поразило её. Музыка была такой, от которой чем-то тёплым теребило внутри, нарушая привычный покой. Вдруг вылилось, как её, совсем кроху, привели в кабинет с бело — голубыми стенами и строгая женщина в очках, оглядела её и спросила:

— Тебя как зовут, девочка?

— Анастасия, — тихо ответила она.

Женщина задумалась, поправила очки, обошла Настю вокруг и произнесла:

— Теперь ты Маша Кудрявцева, поняла? А буржуазное прошлое забудь, ясно?

Сказала она таким голосом, что девочка испугалась и тихо прошептала:

— Ясно.

Внезапно, Маша похолодела. Из задворок памяти пришла ясность. Маша вспомнила, что напоминали ей эти звуки. Это были звуки детства.

— Мама!

Забыв о возрасте, она вскочила со стула и подбежала к столу. Старушки уже не было. Погрузившись в себя, Маша не заметила, как музыка кончилась и старушка удалилась. Сопровождаемая недоумёнными взглядами, Маша опрометью выбежала наружу. Торопились прохожие, проезжали мимо автомобили, но среди них не было старушки со скрипкой. Вслед за ней выбежала подруга.

— Ну, Машка, — задыхаясь от неожиданной пробежки, сказала она, — ты даёшь. Я ожидала какой-то реакции, но чтоб такое! Ты меня поразила.

— Меня зовут Анастасия, — ответила Маша, выпрямив спину.

— Да я в курсе, подруга, — Что с тобой?

— Это была моя мама.

Адреса её никто не знал, и подругам ничего не оставалось, как дождаться четверга и поговорить со старушкой. Но в назначенный день она не пришла, как не появилась в следующий четверг. Не было её и через месяц… Вообще, не было. Никто не знал, кто она, откуда появилась и куда пропала. Словно её и не было никогда.

* * *

 

Молодой таксист в клетчатой кепке остановил машину у пешеходного перехода. Маленькая сгорбленная старушка в коротком пальто медленно переходила дорогу. Сидя на переднем сиденье, держа на коленях скрипку и сумочку, Елизавета почувствовала, как внутри пронёсся холодный ветерок: где-то было. Состояние знакомое. Лизе не раз приходилось сталкиваться с ним. И всегда оно было ярким и запоминающимся. Сильно или не очень. Впервые она пребывала в нём на фестивале в Вене, в тридцать четвёртом году. Пожалуй, самое сильное и болезненное. После выступления ей захотелось пить, и она прошла в банкетный зал, где для участников были расставлены напитки. Успев сделать несколько глотков, она заметила двух человек, по виду японцев, Они улыбались и направлялись к ней. Поначалу Елизавета не придала этому значения. Может, просто прогуливаются. Но японцы шли именно к ней. И пусть идут, что тут такого? Но внезапно Елизавету обдало ледяным потоком, словно холодный вулкан взорвался внутри: где-то было. Она ничего не могла понять, и, едва не уронив бокал, стояла как вкопанная. Появилось предчувствие чего-то страшного. Время замерло, двигаясь еле-еле, а в мозг кто-то ровным голосом шептал слова: «Исходные данные не должны быть нарушены».

«В воду что-то подсыпали, — мелькнула первая мысль. — Что теперь будет?»

«Исходные данные не должны быть нарушены».

Слова повторились вновь и звучали как предупреждение. Захотелось бежать, всё равно куда, только бы подальше от этого места. Елизавета поддалась порыву. На глазах изумлённых японцев, которым оставалось до неё несколько шагов, она резко развернулась, вышла из зала и скрылась в дамской комнате. Елизавета долго стояла перед зеркалом, сжимая пульсирующие виски. Лишь когда боль унялась, она покинула комнату. К ней уверенным шагом приблизился подтянутый человек в строгом костюме.

— Елизавета Иннокентьевна, — поинтересовался он, — вам нездоровится?

— Всё в порядке, — коротко ответила она. — Всё хорошо.

Позже она узнала, что это был чекист.

Состояние повторялось неожиданно, но уже без слов и не было столь болезненным:

Когда, в тридцать шестом, не стало отца — где-то было.

Когда она проходила мимо ворот детского дома на Таганке — где-то было.

Всякий раз, когда видела чёрный воронок — где-то было.

Когда читала о тех, кто реабилитирован — где-то было.

Когда проходила мимо ресторанчика «океан», где они с мужем были перед его гибелью — где-то было.

А несколько дней назад, в Японии, где Елизавете вручали императорскую премию, она столкнулась с полноватой женщиной с пухлыми губами и рыжими волосами, собранными на макушке — где-то было. И в мозг, как когда-то шептали слова: «Доброго вам солнца!» Лиза замерла, а женщина поклонилась и, загадочно улыбнувшись, прошла мимо. Нет, явно, никаких сомнений. Елизавета её где-то видела. Это не просто дежавю, а действительно так. Елизавета решила заговорить с ней, но, оглядевшись, её не увидела. Она словно исчезла, испарилась…

— Вам звонят, — вывел её из оцепенения таксист, кивнув на сумочку.

— Что? — Елизавета прислушалась. Точно. Из сумочки доносилась весёлая мелодия. — Никак не могу привыкнуть. Алло, слушаю.

— Лиза, — раздался встревоженный девичий голос. — Я в аэропорту. Ты где?

Так получилось, что после смерти отца в России из их семейства оставалась только Лиза. Теперь, семья разрослась и сложила творческое направление Вересковых: Дочь пианистка, сын архитектор. Из семерых внуков, два художника, композитор, драматург, поэтесса, актриса и балерина. А из пра… впрочем, эту приставку Елизавета не любила и называла их внуками второго поколения, их шестнадцать, и все они пошли по творческому пути. Появились внуки третьего поколения, но они ещё малы. И уж так сложилось, что все внуки второго поколения называли Елизавету только по имени. Иришка же была особенной. Только она, как некогда сама Елизавета, с двух лет держала в руках скрипку, и теперь, в свои девятнадцать, имела большие успехи.

— Мне не хотелось никого беспокоить, — оправдывалась она. — Я взяла такси.

— Лиза, ну ты как маленькая, — раздражалась Иришка. — Сама учишь нас, держать осанку, правильно говорить, не менять фамилию, словом, соответствовать титулу. А сама на такси ездишь.

— Не сердись, Иришка.

— Да не сержусь я, за тебя обидно. Ты далеко?

— Уже подъезжаю.

— До встречи. Скоро буду.

Такси тронулось с места.

— Серьёзная, — сказал водитель, кивнув на телефон.

— Беспокоится.

— Понятно. Я вас сразу узнал. В новостях о вас много говорят. Видел, как вас в кремле награждали.

Наград у Елизаветы за всю жизнь скопилось немало. Дочь, Настя, шутит, что впору музей открывать.

— Красиво у вас получается, — восторженно продолжал водитель. — Я хоть и в классике не очень, но ваша музыка меня успокаивает. Прямо за душу берёт.

— Спасибо, — поблагодарила Елизавета.

— Можете для матери автограф оставить? Она по вам с ума сходит.

— Есть на чём?

Водитель открыл бардачок, но там ничего подходящего не оказалось. Он принялся лихорадочно осматривать салон, но Елизавета его остановила.

— Ведите машину, — сказало она. — Я что-нибудь придумаю.

Достав из сумочки авторучку и карманный календарик со своим изображением, она размашисто поставила подпись на обратной стороне и протянула водителю.

— Вот спасибо! — поблагодарил он, пряча трофей в нагрудной карман. — Жена удивится, что я саму Елизавету Верескову подвозил!

— Здесь направо.

— Знаю. Вы могли бы адрес не называть. Кто же не знает ваш особняк.

Автомобиль остановился у ворот её дома. Елизавета снова полезла в сумочку.

— Нет, что вы, — замахал руками водитель. — Денег не надо. Было очень приятно вас подвести, да и автограф дорогого стоит.

— Благодарю.

Попрощавшись с таксистом, Елизавета вышла из машины. У порога её встретила Анастасия.

— Мам, я беспокоилась, — сказала она. — Тебе надо беречь себя.

— Не переживай, — улыбнулась она. — Всё в порядке.

— Гости скоро соберутся.

— Я же сказала, никаких гостей.

— Я знаю, мам, — Будут только наши и Веригины.

С Веригиными Елизавета дружила с юности. Профессор, покойный, ей во многом помогал, и она с особым трепетом относилась к их семье.

— Тогда ладно, — смягчилась Елизавета. — Я к себе.

— Я тебе на столик почту сбросила, — сказала Анастасия. — Поздравлений столько — за неделю не перечитаешь. Даже от президента есть.

— Хорошо, — кивнула Елизавета. — Посмотрим.

Поздравлений было действительно много. От руководителей зарубежных стран, министров, работников культуры и простых россиян… Президент России также спешил поздравить её с днём рождения. В течении часа Елизавета неторопливо перечитывала открытки, откладывая прочитанные в отдельную стопку. Немного устав, она хотела уже отложить чтение, как внезапно увидела открытку с очень знакомой картинкой. Ну да, это же окна того самого ресторанчика. Елизавета развернула открытку и замерла: ей были знакомы эти слова, но как? Кто? Открытка была без подписи. А может, ей это только кажется и она читает совсем не то, что написано? В этот момент дверь тихонько открылась и на пороге появилась Настя.

— Мам, ты занята? — шёпотом спросила она. — Гости собираются.

— Подойди сюда, дочка, — слабым от волнения голосом попросила Елизавета.

— Ты меня пугаешь, — встревожилась дочь. — Что-нибудь случилось?

— Прочти, пожалуйста.

Анастасия взяла из её рук конверт и бегло прочла.

— Фуф, — облегчённо вздохнула она. — Я думала, невесть что, а тут белиберда какая-то. Это даже не поздравление. Пошутил кто-то.

— Прочти вслух.

Елизавета откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза.

— Хорошо, — удивлённо пожала плечами Настя. Вновь раскрыв конверт, она медленно произнесла:

 

— Доброго вам солнца!