Недострой

 

Нашу жизнь здорово покорёжил развод родителей. Однако от нового дома брат Кирюха пришёл в восторг, да и школа оказалась вполне себе. Если бы сейчас мне предложили на выбор: город со своей в доску компанией, но с нерешёнными родительскими проблемами, и тихий пока что посёлок на месте бывшей деревни, зато без скандалов и истерик, я бы остановился, не задумываясь, на Воробьёвке. Родня зря трепетала, что отец потребует "раздела" детей — он легко расстался с багажом в виде двух пацанов семнадцати и десяти лет, даже видеться не захотел. Кирюхе, наверное, обидно... Но ничего не поделаешь, жизнь такая. Сейчас — спокойная, но какая-то пустая. Зато сегодня мы принимали гостей.

— Стерх, дай я посмотрю, — забубнил братец, отталкивая моего приятеля от трубы на штативе, которую за каким-то бесом он приволок с собой.— Ну Стерх... дай.

К слову сказать, Стерх не был задушевным другом, однако первым явился к нам с ночёвкой. Натащил всяких железок. А как же, член городского клуба "Космопоиск". Только искал этот "Космо" не инопланетян, а штучки-дрючки типа полтергейста. Я тоже потусил там месяца два, а потом слинял под предлогом экзаменов. На самом деле — от скуки и пустопорожней болтовни вместо дела.

— Отстань, Кирка, — сказал Стерх. — Можешь потерпеть десять минут?.. Вот это да! Да!!! Эх... Слушай, а ты чего такой прилипчивый, а? Я бы на Русином месте отправил тебя к маме — телек смотреть. А то иди, в танчики порубись. Или заведи себе подружку. Хотя кто закадрится с таким рыжим.

В Кирюхиных глазах что-то мельнуло — сдерживаемая ярость, что ли. И это очень мне не понравилось. Парень обидчив и злопамятен. С ним в последнее время много все возились, вот и разбаловался.

— Кирилл, твой номер последний, — сказал я как можно суровей. — Уступи место старшему брату. Или в самом деле — дуй в свою комнату.

Кирюха молча направился к двери и с силой захлопнул её за собой. Стерх приплясывал возле своей подзорки, выдавал странные звуки: "О... а... да! Ещё!" Я потеснил его со словами: "Дас ист фантастиш? Пусти поглядеть!" Он вытер пот со лба и отошёл. К моему удивлению, в окуляре не было ничего, кроме светившегося тумана. Но он завораживал. Показалось, что я ощущаю вечернюю влагу, запах листвы после дождя и ещё что-то, связанное со свежевскопанной землёй. Краем глаза заметил Стерхову мослатую лапу, которая крутанула что-то на штативе. Над самым ухом раздался его голос:

— Это ж не место, а просто клад всяких ништяков. Прикинь: в девятнадцатом веке эта Воробьёвка вымерла от оспы. В тридцатые годы стала зоновским кладбищем, в восьмидесятые прошлого — скопищем рабочих бараков, а сейчас — вуаля! — престижным посёлочком. Сколько за дом отвалили-то? Только не говори, что не знаешь.

— Действительно не знаю. Отец заплатил. Откупился. Но мама понятия не имела о кладбище. Иначе бы ни за что не согласилась — она у меня суеверная, — сказал я.

— Суеверия не существует, — заявил Стерх. — Сейчас вместо него только сотки, квадратные метры, этажность...

Я не ответил, потому что увидел часть тёмного шоссе и медленно удалявшееся пятно света, как от автомобильных фар. А в нём — Кирюху, который понуро куда-то брёл. Ветер шевелил хохолок ярко-рыжих волос, на тонкой шее чернели пятна. Руки по локоть в чём-то изгвазданы. Вот стервец — подался шастать ночью. Ещё заблудится... А отвечать кому? Я крикнул: "Кирка! Стоять!", хотя прекрасно знал, что он меня не услышит. Но брат вроде послушался, остановился и начал медленно поворачиваться. Какое-то мгновение я видел его профиль. Но когда он встал ко мне лицом, я чуть не заорал. Зияли кровавые провалы, по щекам от изуродованных глазниц струились потёки. С ругательствами я отшатнулся от трубы и бросился вниз — скорее догнать брата, вызвать скорую, полицию... Кубарем скатился с лестницы и... наткнулся на Кирюху, который вышел из кухни с блюдом пирожных.

— Ты... — едва выговорил я, — ты где шляешься?

Кирка обиженно поджал губы, независимо оттолкнул меня плечом и затопал по лестнице. Ответить старшему брату, конечно, не соизволил. Если бы не испуг, от которого я ещё не успел отойти, пацан огрёб бы за дерзость. Из гостиной доносилось воркование Михаила Владимировича Дергачёва, которого мы прозвали МВД, и мамы. Воркунов познакомила мамина подруга, которая вечно лезла в семейные дела всех знакомых. Зимой, ещё на нашей старой квартире, она заявилась поздравить с Рождеством и стала странно ко мне присматриваться, а потом завела разговор о какой-то Светочке, дочери её свояченицы. Я тут же сообразил, в чём дело, и, пользуясь тем, что мама хлопотала на кухне, сказал, жутко гнусавя:

— Спасибо, тётя Нина, за подарок. Но я просил у Деда Мороза шапочку из фольги — замучили космические сигналы. Спать не дают.

— Он из-за них простыни мочит, — подхватил Кирка.

Я треснул его по затылку: не умеешь стебаться, так не лезь. Завязалась потасовка. Тётка пошепталась с мамой, видимо, узнала о "Космопоиске" и больше не посягала на мою личную жизнь.

Поднявшись к себе, я поинтересовался, что же увидел Стерх. Он развалился на моём диване с пакетом чипсов и начал по обыкновению привирать:

— Тёлку видел. Классную, только сначала на ней был уродский прикид — платье как мешок, косынка. Она потом раздеваться начала, а кругом — пар, точно в бане. Тут к ней подгребли трое бугаёв в чём мать родила. И завертелось... А потом повалил такой пар, что всё скрыл. Ещё Кирка твой не вовремя сунулся.

— Гонишь, — сказал я. — Трубу ты навёл не на соседний дом, он, кстати, не достроен, а на дорогу. На шоссе какая баня?

— Где тут у вас шоссе-то? — с издёвкой спросил Стерх. — Проезд узкий. Посмотри сам — нацелился в аккурат на ваших соседушек. Забавников этаких.

— Нет у нас соседей напротив, — я попытался вразумить Стерха. — Там только стены под крышу подвели.

— Ага, подвели,— отозвался он. — Тёлку под жаркую групповушку. Сейчас ещё гляну.

Поглядки не сразу удались: Стёрх крутился вокруг подзорки и четрыхался. Наконец замер, охнул и, как мне показалось, побледнел. Медленно отступил от штатива, присел на стул и сказал потрясённо:

— Во я влип! Сроду свидетелем не был, а теперь вот... стал.

Я в это время погрузился в размышления о своём видении, которое было вызвано, скорее всего, чувством вины перед братом — ну не всегда, мягко говоря, я уделял ему внимание. Можно сказать, уделял в особой форме — подзатыльников, окриков, стёба над младшеньким. В глубине души осознавал, что Кирка в моей жизни — не любимый брательник, а помеха с момента его рождения. Поэтому и не откликнулся на стенания Стерха.

— Слышь, Руся, — позвал он. — Чего теперь делать-то?

— Ты о чём? — Я не сразу отвлёкся от своих дум.

— О том... Нужно ли сообщать о преступлении? — спросил Стерх. — Имею принцип: моё дело — сторона. Но сейчас, наверное, не прокатит. По-любому будут искать свидетелей, опрашивать соседей. Ты не говори, что я у вас был, а?

— Какое ещё преступление? — Я по-настоящему обозлился.

— Натуральное мочилово, вот какое, — Стерх даже повысил голос.— Тёлка своих партнёров-бугаёв грохнула. Топором. Кровищи... Сам посмотри.

Я приник к окуляру. Прежний туман, больше ничего.

— За такие шуточки в лоб дам, — пообещал я.

— Какие шуточки, Руся? За идиота меня держишь? — С этими словами Стерх кинулся к трубе.

Покрутил и отошёл с удручённым видом. Потом спросил:

— Руся, здоровых людей глючит?

— Ты ж в "Космопоиске" состоишь, — раздражённо ответил я. — Тебе и судить о связи здоровья и глюков.

В это время в комнату постучали. В приоткрытую дверь заглянула масленая рожа МВД, заговорщицки подмигивая. Просунулась рука с двумя бутылками светленького. МВД, наверное, удивился, что к нему никто не бросился с проявлениями благодарности и дружелюбия. Он поставил бутылки на пол, ещё раз подмигнул и скрылся.

Мы со Стерхом вдарили по пивку и неожиданно заснули.

Утром ни Стерха, ни его техники в комнате не было. Только на столе лежала записка печатными буквами: "Я здесь не был".

Я выглянул в окно: Стерхова "Кава" у забора исчезла. Даже трава не примята.

Почему-то я не удивился поступку Стерха. А зря...

Нужно было отвести Кирюху к школе: малышня собралась на какую-то экскурсию. А у меня две консультации — по математике и физике. Но тратить субботнее время на всякую ерунду не хотелось, и я решил доставить брата по назначению, а потом рвануть в город, навестить своих, побродить там-сям... Кирка, к удивлению, не держал зла на вчерашний облом со зрительной трубой, трещал без умолку, оглядывался на строившиеся аттракционы, наблюдал за дорогой. Показалось, что он хочет увидеть машину отца. Ждёт, что родитель явится проведать, возьмёт на выходные. Сказать бы что-нибудь пацану, утешить, но я не нашёл нужных слов, хлопнул его по спине и сказал: "Идём быстрее".

Возле школы стояли два автобуса, жужжал целый рой младшеклассников. Я сдал Кирку класснухе и рванул через лесок к остановке маршруток. Завибрировал мобильник в кармане. Звонил Шуст — Костя Шустов. Он поинтересовался, как я там. "Норм там и здесь", — ответил я. И остолбенел, когда Шуст спросил, приду ли на похороны. "Кто умер-то?" — еле выговорил я.

— Стерх, — ответил Костя. — Неделю назад влетел в Камаз. Операция, кома. Через четыре дня того... Мы с ребятами скинуться решили.

Я прервал звонок. Как так? Стерх же вчера ночевал у нас. Притащил подзорку, нагнал пурги про тройное убийство, испугался следаков, которые теперь не отстанут. Было так странно стоять в майском лесочке, слышать птичек, видеть травку и ощущать в душе арктический холод. Может, Шуст всё попутал? Нужно домой, посмотреть ещё раз на записку, всё обдумать. А уж потом — или в больничку, или размотать клубок, в который вдруг скрутились события.

У школы было немноголюдно: несколько мамашек да тётка с бейджиком "Заместитель директора по воспитательной работе Скворцова Анна Ивановна". Я спросил, все ли четвероклассники уехали на экскурсию. Тётка сказала, что отбыли все согласно списку. Одного хотел забрать брат на мотоцикле, но классный руководитель не разрешила. "Спасибо, Анна Ивановна!" — ликующе выпалил я, чем явно озадачил тётку. Признаться, этот "брат на мотоцикле" здорово напряг, но раз вся малышня уехала, то всё в порядке.

 

Дома на кухне витал запах яичницы с луком, суетилась мама, а розовый после душа МВД вкушал утренний кофе. На нём был новый халат — мама купила в апреле отцу на день рождения, но он сказал, что уезжает отдыхать в Альпы и встретиться с семьёй не может. Такая реакция не удивила: весь в делах и разъездах по городам, где были филиалы компании, родитель вечно путал, в каком классе учатся его сыновья, забывал все даты, кроме Нового года. Вот тогда он заваливал подарками на все праздники вперёд. Этот халат на плечах чужого мужика означал бесповоротный крах прежней жизни. Я поблагодарил за пиво, МВД недоумённо поднял брови — о чём это вы, молодой человек? "Неужели мне приглючилось?.." — подумал я, но сообразил, что мама прислушивается к нашему разговору. Когда она вышла, МВД заговорщицки шепнул: "Намёк понял". И снова вогнал меня в сомнения.

В моей комнате не оказалось никакой записки. И пивных банок, и упаковок из-под чипсов. Я выглянул в окно. Напротив — обычный недострой, минивэн, рабочие. Рядышком приютилась вросшая в землю избушка. Вышла хромая согбенная старуха, открыла трясшимися руками ставни. Всё ясно, не захотела продать свой участок. Но, глядя на неё, всякий поймёт, что высвобождение земли под строительство — вопрос времени. Очень недолгого. Я спохватился и решил перезвонить Шусту. Как-то нехорошо оборвался наш разговор. Но Костя был вне доступа. Тогда я набрал Тагира. Он единственный из компании не имел погоняла — очень уж трепетно относился к имени-фамилии, полученных от родителей-мусульман. Не пил пиво, не курил, не стебался над учителями, шёл на золотую медаль. Как ни странно, его все уважали. Тагир отозвался, сказал, что перезвонит через пятнадцать минут. Всё ясно, парится на уроке или консультации. Любой из нас плюнул бы на всё ради разговора с другом. Но только не Тагир. В течение пятнадцати минут я размышлял, отчего это все знакомые так резко прервали общение со мной. То были не разлей вода, мобильник трезвонил без передыху. Всем "составом" помогали при переезде. А теперь вокруг зона отчуждения, будто я живу не в пригороде, а на далёкой планете. С одной стороны, близится последний звонок, экзамены, выпускной. С другой — как же дружба? Раздался звонок. Тагир пробормотал какую-то фразу по-татарски и спросил, все ли у меня хорошо, не может ли он чем-нибудь помочь. Я удивился: Тагир был из малообеспеченной многодетной семьи, ютился в трёшке-хрущёвке с двумя бабками по отцу и матери и дядей отца. Три сестры — это же вообще сущее испытание для человека...

— Руслан, сделаю для тебя всё, что в моих силах, — многозначительно добавил Тагир.

— Всё нормуль, — ответил я. — Давай съездим к матери Стерха, отвезём венки, деньги, что там ещё нужно...

Тагир долго молчал, но потом сказал:

— Хорошо, Руслан.

— Сам к твоему дому подтянусь. Заходить не буду, жди.

— Хорошо... — повторил Тагир.

Я вспомнил курьёзный случай. Первый и последний раз я был у Тагира в прошлом году — зашёл за видеокартой, которую друг брал в ремонт. Он шарил в технике как никто другой. Его бабка встретила меня и провела в крошечную кухню, где все престарелые родственники дули чай из пиал. Я только невразумительно мычал во время беседы. Многих слов просто не понимал — то ли старики искажали русские, то ли пересыпали речь татарскими. Через час до меня дошло, что отец взял Тагира на рынок — помочь разгружать товар. Друг сказал мне, что стариков обидел мой ранний уход, они были готовы принимать гостя до вечера.

Я пересчитал наличность — оказалось маловато. Мама с удивлением (А кто такой Стерх?) выдала нехилую сумму, вздохнула: несчастные родители. А померший Стерх — разве счастливец? И, кстати, очень хорошо, что она путает, кто есть кто из моих друзей. Иначе как бы я объяснил ей, что заночевавший у нас парень и есть усопший?

Около двух часов я уже был у дома, где жил Тагир. Он вышел сразу же. Довольно в странном прикиде — долгополом кафтане, рубахе, шапке. Что за маскарад? А на балконе дядя его отца пробалаболил что-то гневное, бабки уткнули носы в концы платков. Похоже, плакали.

Мы прошли два квартала, Тагир молчал, будто его мысли были далеко. Он отказался зайти даже в подъезд, протянул скрученные тысячерублёвки. Я возразил: отдашь сам. Друг печально покачал головой. Ну да ладно, мало ли какие традиции у мусульман. Я поднялся на третий этаж, вошёл в приоткрытую дверь. Две женщины мыли полы. Всё ясно: опоздал. Я отдал им деньги, извинился, что не успел проводить товарища. Одна из женщин успокоила: хоронили от морга, всех оповестить не успели. В этот миг моё сердце ухнуло в пятки — на столе стоял портрет Стерха с чёрным траурным уголком. Его глаза показались живыми, точно просили, умоляли и... даже угрожали. Я попятился. Портрет вдруг ни с того ни с сего упал на стакан, прикрытый хлебом. Женщины всполошились, подняли его и вдруг вспомнили: ещё живой, в реанимации, Витенька пришёл в сознание и попросил отдать Мостовому Руслану зрительную трубу. Сознавшись, что я и есть Мостовой Руслан, принял от женщин металлический кейс. До двери я пятился, не в силах оторвать взгляд от портрета.

Тагир, который на лавочке читал потрёпанную книжицу, которую вечно таскал с собой, с ужасом поглядел на кейс, но промолчал.

— Опоздали, — коротко объяснил я и добавил: — Едем на кладбище.

К слову, при нашем городе три погоста, но я отчего-то точно знал, что нужно ехать в Сосновый бор. Странно, женщины, убиравшие квартиру после покойника, ничего не сказали. Я вызвал такси. Тагир чуть поколебался, прежде чем сесть в машину. Когда подъехали к воротам бетонного забора, он побледнел до синевы. Наверное, это какой-то один из многочисленных мусульманских запретов — посещать кладбища православных. А в Сосновом бору имелась часовня.

 

— Может, посидишь у ворот? — спросил я.

Тагир оглядел ряды торговцев искусственными цветами, венки и покачал головой.

Мы долго шли по аллеям, словно знали, куда нужно повернуть. Пришла мысль: может, это Стерх ведёт нас? Я хотел подойти к могиле, буквально заваленной венками и букетами. Некоторые упали, видимо, от ветра и закрыли надпись. Вот прямо потянуло войти в оградку, и всё. Но Тагир вдруг бросил свою молчанку и стал убеждать, что нам нужно дальше. Я же точно прилип к месту, ноги буквально отказались повиноваться. Тагир силком оттащил меня, обнял за плечи и даже оглянуться не позволил. Навстречу нам попался автобус, который, наверное, вёз людей с только что состоявшихся похорон на помины. Мы сошли на обочину. Я увидел в автобусе Шуста, ещё нескольких приятелей. Те, кто пялился в окно, наверняка должны были заметить нас, но никак не отреагировали.

У свежей могилы меня вдруг так пробрало, что стало стыдно. Платок, когда я вытер лицо, оказался мокрым — хоть выжимай. Стерехов Виктор Александрович с участием смотрел на нас с памятника.

— Оставь здесь... — вдруг шепнул Тагир и потянул с видимым отвращением кейс.

— Не могу, Стерх велел передать трубу мне. Вроде как побрезгую его подарком... — тоже шёпотом ответил я.

— Оставь, — настаивал Тагир.

Но я не послушался разумного и правильного по "самое не могу" друга.

Дома никого не оказалось. Я не нашёл ничего готового перекусить, сделал бутерброд и поднялся к себе. Распаковал подзорку и поставил её на вчерашнее место. И тут меня словно обожгло: Кирюха! Нужно встретить брата после экскурсии. Не то что он настолько мал и туп, чтобы не дойти до дома... Но всё же... Я помчался к школе.

Школьный двор был пуст, в здании на втором этаже уже зажёгся свет. Сначала я попытался поговорить с охранником, но он ничего не знал: автобусы приехали, дети разошлись по домам. В учительскую или к директору он меня не пустил. Я попросил вызвать Скворцову Анну Ивановну. Замдиректора заставила себя ждать. Я уже был как на иголках, но от грубости удержался. Анна Ивановна позвонила Кирюхиной классной руководительнице, но мне самому поговорить с ней не разрешила. Сказала, что мальчика забрал брат, который подъехал на мотоцикле. Молодой человек сопровождал экскурсионные автобусы, ходил вместе с ребятами по выставкам, держал Кирилла за руку. Мальчик ехал вместе со всеми, но в школьном дворе пересел на мотоцикл брата. Учительница присмотрела, чтобы ребёнок был в шлеме, пообещала позвонить домой, чтобы узнать, как он добрался.

Я чуть не взвыл и выбежал во двор. Знаю, кто был на том мотоцикле. Что делать? Голова пошла кругом, сердце было готово выпрыгнуть из груди. На асфальте я заметил листок бумаги. Мало ли мусора может валяться, но я догадывался, что это особенный листок. Медленно подошёл, нагнулся... Перед глазами мелькали мушки, но чёткую надпись печатными буквами я разглядел...

— Молодой человек! — закричала от дверей Анна Ивановна. — Молодой человек! Ирина Андреевна, как и обещала, позвонила вам домой. Мать Кирилла сказала, что он уже пришёл. Вы уж в следующий раз договоритесь, кто встречает ребёнка, и не тревожьте понапрасну школьный персонал. У нас полно других забот.

Уже потемну я поплёлся домой. Шёл и ощущал потерянность и одиночество.

На кухне мама кормила МВД своим коронным блюдом — запечёнными с мясом баклажанами. Я вяло отмахнулся на приглашение сесть за стол и уточнил, дома ли Кирка.

— А где ему быть? Есть не стал, наверное, мороженого налопался, — сообщила мама. — Поднялся наверх. Может, уже спит. Такая тишина в доме.

Я ломанулся наверх, рывком распахнул дверь в комнату брата. Никого.

— Мама! — заорал во всю мощь лёгких. — Где Кирилл?

Было слышно, как зазвенела брошенная в сердцах вилка.

— У себя, или у тебя, или вышел, — сказала мама. — Могу я поужинать? Или мне бегать за вами со слюнявчиками в руках?

Примирительно забасил МВД, а я бросился в свою комнату.

Кирилл приник к подзорке.

Вот стервец... Сил на подзатыльник не осталось, я ничком рухнул на диван. Какой вопрос задать мальцу, который весь день шлялся с покойником, а сейчас не может оторваться от его подарка? Или я просто спятил?

— Вот это да... — протянул Кирка. — А я не верил. Руся, если ты скажешь: брат Кирилл, ты набитый дурак, я спорить не буду.

— А что так?.. — только и смог выговорить я.

— Сам посмотри, — Кирилл приглашающе отошёл от трубы.

Я встал, не чувствуя ног, приблизился к Стерхову подарку и глянул.

Авария на мосту через реку. Жёлтый экскурсионный автобус медленно уходит под воду.

Кирка рядом сопит в ухо, хотя должен сидеть как раз в этом автобусе...

— Дефектная труба, — сказал я. — Наведена на соседний дом.

— Сам ты дефектный, — обиделся брат. — Стерх сразу сказал, что будет авария. Но я очень хотел на экскурсию с новым классом. Тогда он решил всё время при мне быть, чтобы ничего не случилось. Вот и не случилось. Я стал дразнить его. А Стерх велел дома в подзорку посмотреть.

Я решил огорошить братца правдой. Двое шизиков в доме — явный перебор.

— Стерх умер. Сегодня его похоронили.

— Ну и что? — возразил Кирка. — А он не похоронился. Слышал про души? Их фиг куда упрячешь. Они везде, где пожелают.

Я схватил брата за плечи и как следует тряханул. Киркина головёнка мотнулась, зубы лязгнули.

— Стерх мёртв! — рявкнул я.

— Ты же сам его видел... — заплакал Кирюха. — Вчера... А я — сегодня, он за нами по дороге ехал, когда мы в школу шли. И учительница видела.

— Значит, ты, я, училка — шизики. Нормальные люди никаких душ не видят. Спроси у мамы — был ли кто у нас в гостях. У МВД спроси, — шипел я, всё сильнее стискивая брата.

— Не надо... больно... — хныкал Кирка.

Я толкнул его так, что брат отлетел к двери, и заявил:

— Иди и всё расскажи матери. Про меня тоже. Пока не сделаешь это, в моей комнате не появляйся.

Кирка посмотрел на меня полными слёз глазами, повернулся к двери, немного помедлил, будто хотел, чтобы я его позвал, и вышел. Какая-то деталь нашего обычного — на тычках — общения не давала покоя. Вроде бы Киркины голубые гляделки были черны, как сажа...

 

Всю ночь я так и этак манипулировал с трубой, но ничего, кроме тумана, не увидел.

Утром ко мне явилась мама. Прежняя, а не весело-равнодушная, какой была с того момента, когда к нам прилип этот МВД.

— Руслан, вы с Кирочкой пережили страшную травму. Предательство отца потрясло вас. Вот и появились всякие выдуманные друзья-спасители. Завтра я веду Кирочку к специалисту. Тебе очень благодарна, что попытался разуверить его. Но нам нужен врач. А пока позволь брату играть со зрительной трубой, в твоём присутствии, конечно. Отец подарил или сам накопил на эту забаву?

— Да, это подарок, — сказал я, еле удержавшись от зубовного скрежета.

Весь день я просидел над учебниками. Кирка не удостоил меня своим посещением. Я подивился его деликатности: всё представил так, будто Стёрх являлся исключительно ему. Может, хотел пощадить мамины нервы, которые только-только стали восстанавливаться благодаря МВД? Или так проявилось благоразумие, или что там ещё... Наука не лезла в голову, но я упорно отгонял посторонние мысли.

И вдруг — без звонка и приглашения — заявилась моя бывшая девушка, Лена из параллельного класса прежней школы. Я до сих пор от неё в восторге, можно сказать, пассивный поклонник. Год назад всё — общий взгляд на мир, любовное притяжение, жгучее желание узнать друг друга до конца, — несло нас к важному событию. Но оно не состоялось. Сексуальный опыт с "распаханными" девицами оказал плохую услугу: я спасовал перед девчонкой-целочкой, испугался чего-то. За неё, разумеется. Даже петтинг казался мне грязным, если это касалось Лены. И с тех пор наши встречи стали редкими, а потом сошли на нет. Нельзя же доходить до перекрёстка и бесконечно поворачивать назад. Но дружба, немного ревнивая и истерически нервная, осталась.

Мама чуть не прослезилась, увидев Лену, гордо представила "девушку Руслана" МВД, хотела напоить чаем. Но я утянул её к себе — посидеть вместе, поговорить ни о чём. У Леночки, видно, были другие цели: она то и дело впадала в задумчивость, смотрела, будто загадывала что-то, кусала нижнюю губу. А потом подчинилась моему настроению. Мама всё же вторглась в наше уединение с кофейными чашками и вчерашними пирожными. Лена сказала, что ей пора на маршрутку. Я пошёл провожать. И тогда она решилась спросить, видимо, что-то важное для неё.

— Руся, я думала, что ты придёшь на Витины похороны, — сказала Лена, оглядывая улицу и дома.

— Опоздал, — повинился я. — Но заходил в его дом, заезжал на могилу.

— За неделю до аварии он позвонил мне. Сказал, что ездил в ваш посёлок с техникой. Вроде узнал такое, от чего все мы встанем на уши.

— Кто это — мы? — чуть более громко, чем нужно, спросил я Лену.

— "Космопоиск", — улыбнулась она. Конечно, уловила в вопросе ревнивые нотки.

— Стерх здесь не был. Вернее, я его не видел, — соврал я, думая, как бы не проболтаться о его вчерашнем визите.

— Был. Со своей зрительной трубой. И будто бы видел такие вещи, какие в страшных снах не приснятся.

— Стерха я уважал, да и о покойниках не говорят плохо, но, по-моему, у него шарики за ролики зашли, — чувствуя гадливость к самому себе, сказал я. Просто не мог не сказать.

— А у вас тут миленько. Мне понравилось, что дома разных проектов, а не копии друг друга, — перевела разговор в другое русло Лена. — А вон ту избушку, наверное, скоро снесут.

— Там живёт старушенция, настоящая Баба-Яга, — подхватил я.

Мы шли, смеялись, и я думал о том, каким полнокровным и прекрасным кажется мир, когда рядом любимый человек.

Увидев подъезжавшую маршрутку, Лена вдруг стала серьёзной, с её щёк исчезли ямочки, а глаза заблестели, как от подступивших слёз.

— Руся... ты не забывай меня... если сможешь, — сказала она и вскочила в микроавтобус.

Я чуть не бросился следом.

Душа возликовала: чем, как не готовностью продолжить отношения, были последние Ленины слова?

Я продрых всю ночь без задних ног — сказались бессонные сутки.

Утром я увидел, как мама с Киркой садятся в машину МВД. Снова ворохнулось отвращение к себе: по идее, лечить нужно не только брата, но и меня. И тут же голову наполнили глупые счастливые мысли о Лене.

Школьный день с шестью уроками и тремя консультациями показался бесконечным. Несколько раз я пытался звонить любимой, но она была вне доступа. Настроение стремительно превращалось в обычную тоску, я уже подумывал, не смотаться ли в город к Лене. Решил, что съезжу завтра, а сегодня нужно узнать про Кирку. Всё, что с ним произошло, касается и меня тоже.

Дома была одна мама, задумчивая и какая-то бездеятельная. Без особых эмоций она сообщила, что брата госпитализировали для обследования и навещать его нельзя. Через неделю будет дома. Такой расклад меня устроил, и я подавил ожившее беспокойство. Но подсел к компу и прошерстил всё о депрессиях, шизофрении и прочих расстройствах. Пришёл к выводу, что Кирюха здоров, просто мальцу тяжело при таких обстоятельствах нашей семейной жизни. А вот с подзоркой действительно нужно разобраться.

Я быстренько раскрутил её, собрал, сверяясь с компьютерной схемой, — труба как труба. Привинтил к штативу, установил на прежнее место. Глянул — туман.

— Стерх, да помоги же, — неожиданно для самого себя сказал я. Ведь не случайно, умирая, он велел передать мне подзорку. Не просто так его дух, или что там ещё, витает вокруг моей семьи.

Послышалось какое-то лёгкое движение от стола — словно движение воздуха от крыльев птицы. На полу лежал квадратный листок. Я даже не стал подходить к нему.

— Да знаю, знаю, ты здесь не был, — я продолжил разговор с тем, кого действительно не могло быть в моей комнате. — Но оттуда, где ты сейчас, дай знак... Пойми, я в ответе за Кирюху, Леночку, маму... За всех, кто ещё здесь. Прости, но моё дело — не сторона.

В доме — тишина. В окуляре — туман. Туман в мыслях, всей моей жизни. Может, я тоже мёртв? Иначе откуда зона отчуждения, странные события, перемешанный, перевёрнутый мир? Ещё вспомнилась могила, к которой Тагир мне не позволил подойти. Вдруг она — моя?..

— Ты, Стерх, спас Кирку. Так помоги же и мне! — заорал я.

Тишина.

Я больше не мог оставаться в своей комнате. Накинул куртку, крадучись спустился вниз и вышел в майский вечер.

Прохладный ветер взъерошил волосы, остудил мысли. К избушке Бабы-Яги подъехала машина с логотипом фирмы "Забота". Вышел мужчина с двумя большими пакетами, направился к калитке. Следом показалась "Ауди", на которой ездил МВД, остановилась возле меня. Открылась дверь, и МВД, не выходя, позвал: "Руслан, нужно поговорить. Очень серьёзно. В доме, при Ирине, не хотелось бы..." Поговорить так поговорить. Мне всё равно. Я уселся в пропахший кокосовой отдушкой салон. МВД медленно поехал вперёд, смущённо и неторопливо начал разговор: "Руслан, между нами есть недосказанность и недопонимание. Вижу, что моё присутствие тебя раздражает. Понимаю... И ты пойми: мы с Ириной знакомы с детства, даже пережили влюблённость... Для тебя с братом наше знакомство состоялось по инициативе Ирининой подруги, как бы случайно. Мы с нею уже давно, ещё до вашей трагедии..."

Вот козёл! Да как он посмел!.. Я было дёрнулся — выйти из машины. МВД схватил меня за руку: "Ты же понимаешь, что отца вы больше не увидите. А вам нужно жить. Я постараюсь..." И тут, неловко развернувшись, я попытался врезать ему по морде свободной правой рукой, хотя был левшой. Он перехватил и её, пришипел сквозь зубы: "Ты можешь хотя бы выслушать?" Я вдруг успокоился. Сейчас будет ему встряска, которая запомнится надолго. "Хорошо, Михаил Владимирович. Я выслушаю. Но знаете что? Отвезите меня в Сосновый бор. Ага, на кладбище. Там на семнадцатой аллее есть могила. Венки, цветы..." — попросил я. Он отшатнулся, даже в сумерках было видно, как осунулось его лицо.

— Вы знаете, чья это могила? — продолжил я, чувствуя дрожь от какого-то непонятного торжества. Был уверен, что ответ будет таким: твоя, Руслан.

— Как ты догадался? Она пуста, — глухо ответил МВД. — Там только памятник. Тело твоего отца так и не нашли. Альпийские лавины иногда не возвращают своих жертв. Родственники заказали символическое захоронение. Ирина... Она считала себя виновной в несчастье из-за нашей связи. Побоялась, что дети будут её ненавидеть. Обыграла всё как развод, предательство, убедила ваших знакомых и друзей поддержать её. Ради вас. Увезла в этот посёлок, спрятала от всех. Такие поступки нельзя назвать здравыми, но... она ожила, что ли. Всё же боюсь, что её душевный недуг сказался на твоём брате...

— Где Кирилл? Куда вы упрятали его? — спросил я.

— В больнице, где же ещё. Увы, пока не закончится обследование, увидеть его нельзя, — устало и как-то потерянно сказал МВД.

— Хороша забота: сдать пацана в психушку, чтобы он, не дай Бог, не смог оплакать отца, — вызверился я. — А может, он такой, потому что всё ещё ждёт его?

— Все вы: Ирина, ты, Кирилл — такие, потому что постоянно ждали его. С работы, деловых встреч, из командировок, отпуска... Он был номинальной фигурой в семье.

— Не ваше дело, — огрызнулся я.

— Ошибаешься, это моё дело. Когда-то я не стал бороться за Ирочку, отпустил её. Столько лет потеряно. Придётся навёрстывать, — заявил МВД. — Но это только часть проблемы. Сложнее с состоянием Кирилла. Он рассказал про выдуманного старшего друга. А ведь у него мог быть настоящий — ты, Руслан. Родной брат. Видимо, отцовские гены, эгоцентризм и чёрствость...

— Заткнись! — рявкнул я, рванул дверь и вышел из машины. Помчался в темноту, разревевшись от гнева. МВД не стал меня догонять. Зашуршали шины — видимо, развернулся к дому. Предатель. Дождался трагедии и втёрся в нашу семью. "Сделаю всё..." Ага, верну старую любовь, уничтожив всех. Мать тоже предательница. Ничего не значила для отца — успешного, стремительно шедшего вперёд. Побоялась, что он, мёртвый, будет более любим и важен, чем она. Не захотела, чтобы и сыновья пренебрегали ею. Не вернусь домой... По крайней мере, пока не привезут Кирюху. А там посмотрим, чья возьмёт.

Я наматывал круги по объездной улице посёлка. Куда податься? В город, к друзьям? Напроситься ночевать в перенаселённую хату Тагира? В однушку, где постоянно ссорятся Леночка и её мама-училка? К Шусту? Но в его шестикомнатной квартире есть место только для материнских мопсов, а не для друга сына. Нет уж, пусть они сами придут ко мне. Куда? А хотя бы в этот недострой. Я направился к неосвещённому и неохраняемому зданию. Стены, крыша, ни окон, ни дверей. Остов. Чем-то похож на меня. Я такой же недострой — с виду человек, а внутри пустота, в которой не может жить душа.

Надо же, навесили входную дверь. И даже замок появился. Но не беда — есть проём чёрного хода. Подсвечивая экраном мобильника, я прошёлся по холлу, поднялся по лестнице без перил. В дыры окон заглянула луна. Поднял какую-то железяку и с размаху ударил ею о бетонную стену. Пошёл гул по всему дому. "Я здесь!" — почему-то заорал я. Потянуло сквозняком с запахом тумана и гнили, капли пота на лбу стали холодными, а потом высохли и стянули кожу. Меня затрясло, как в лихорадке. Так можно и задубеть, если уж ночевать здесь. Я спустился и направился в помещение для гаража. Там, по крайней мере, не продует. Снова подсветил мобильником, размышляя, насколько хватит зарядки. И правильно сделал: посередине бетонных плит зияла чёрная яма. Из неё несло какой-то гадостью — тиной, лежалым мусором. Я притулился в углу и стал названивать Лене, проигнорировав пропущенные вызовы.

— Леночка, не задавай вопросов, зарядка кончается. Я ушёл из дома, буду ночевать в недострое. Привези утром чего-нибудь пожевать. Целую.

— Руся, нельзя! Там опасно, Стерх говорил... — запаниковала Лена, но я прервал звонок.

— Тагир... — я повторил всё, что сказал Лене. И тоже оборвал разговор, когда друг в ужасе, мешая русские и татарские слова, забалаболил о шайтане.

А Шусту звонить не стал. Не такой он, чтобы мчаться в пригород по самому обычному делу — ну, ушёл чувак из дому, бывает.

Раздавил мобильник каблуком туфли.

Плотнее запахнул куртку и приготовился ждать утра. Но провалился в странный сон.

... Бревенчатые стены блестят от капелек воды. На некрашеной лавке храпит голый мужик. Двое валяются на полу, хлюпая слюнявыми губами. Голая окровавленная девчонка начинает хохотать, мотая кудлатой головой. Потом широко открытый рот кривится в плаче. Передние зубы выбиты. Ясно, мужики опасались укуса. Девчонка оглядывает безумными глазами стены, своих мучителей. Поднимается. Идёт нараскоряку, переваливаясь, к низкому столу, берёт одну из бутылок. Видно, собирается разбить, чтобы сделать "розочку". Её взгляд падает на топор у печки. Тонкие, покрытые синяками руки, хватают его. Беззубо улыбаясь, вихляя задом и хихикая, девчонка подходит к мужику на лавке. Топор она прячет за спиной. Наклоняется и плюёт красным сгустком спящему в лицо. Потом, выгнув спину, замахивается и опускает топор на его голову. Несколько раз. Поднимается пар, будто на каменку плеснули ведро воды. Пар почему-то алый, как свежая кровь. Сквозь его просветы видны взмахи топора. Девчонка выходит из клубящихся облаков, направляется ко мне. Боже мой, почему она идёт ко мне?! Неужели видит?.. Девчонка утирает багровые капли с ресниц, размазывает серо-розовую кашу по щекам, шее, грудям. Всматривается. В совершенно безумных глазах проглядывает удивление. Оно сменяется шальным весельем, и девчонка снова замахивается...

В моей глотке застрял вопль. Всего трясло так, что стучали зубы. Вокруг — темень недостроенного гаража. Вонь из смотровой ямы. Дыхание выровнялось, но рот свело от металлического привкуса, будто я облизал железяку. Ну и сон, ети его... Скорее всего не сон, а настоящее видение, временной след убийства. Его первым поймал Стерх. И не в окуляре зрительной трубы, а в своей голове. И мне удалось... Шиза, одним словом. Или реально эта Воробьёвка — проклятое место. Стоп! Я же видел раньше не только туман и тонувший автобус, но и Кирюшку. Окровавленного, изуродованного... Кто поднял руку на ребёнка? Если к человеку приходят видения из прошлого, то возможно появление картин будущего. Вероятного, способного меняться! Мы с Киркой могли в этом убедиться... Автобус, которому было суждено попасть в аварию, уцелел. Значит, я смогу помочь брату. Вот завтра тряхану как следует маму, заставлю отвезти к Кирюхе... Завтра...Не успел это подумать, как сознание превратилось в обрывочное забытье.

 

... — Я здесь! — Слышу свой крик. Сон или явь? А может, ни то, ни другое?

— А-а... — Девичий удивлённый возглас, теряющийся в глубине ямы.

Звук удара о твердь. Стон. "Это... ты?.." — слабым, прерывающимся голосом спрашивает Леночка. Смачное хрупанье, будто раскололся арбуз.

— Я здесь! — снова кричу.

Падение чего-то тяжёлого. Короткий хрип... Тихо, булькая на грани слышимости, вытекает кровь.

Я проснулся, когда серый майский рассвет ещё боролся с темнотой. На запылённом, замусоренном бетоне — гораздо больше следов, чем должно остаться от моих туфлей. Две пары отпечатавшихся подошв кроссовок — одни большие, другие намного меньше, да ещё третьи, какие-то смазанные, — вели к смотровой яме. Меня затошнило. Я сплюнул горькую слюну. К яме подходить нельзя. Знаю, кто там, на дне... Знаю, кто убил их. Я.

От дверного проёма донеслось жалобное хныканье. Я тяжело повернул голову. Кирюшка... Мой младший братишка. Пришёл неизвестно через какие преграды. Пришёл, родной...

Глазницы брата были вымазаны красным, видно, тёр их испачканными руками. Весь в синяках. Кирюшка шагнул ко мне.

— Стой, Кирилл... — прошептал я. — Не подходи. Ты видел там, в яме?..

Брат кивнул и заплакал ещё горше.

— Не подходи... Это сделал я. Я здесь был и сделал это... — повторял, как заведённый, боясь, что Кирюшка всё же подойдёт.

— Я убийца, Кирка. Уходи...

Брат ещё раз шагнул вперёд. Сквозняк шевельнул его рыжую, с серебряными нитями, чёлку.

— Назад, Кирюха... Я попробую всё изменить. Леночка и Тагир будут живы. И я не трону тебя...

А потом утро обернулось тьмой, и она поглотила меня.

Сквозь полуоткрытые веки пробивался слепящий белый свет.

— Очнулся, сынок... — Чей-то басок непривычно ласков. Кто это? Неужели отец, и мы сейчас вместе?..

Я открыл глаза, сморщился: свет причинил дикую боль. Надо мной склонился МВД. Лицо помятое, будто на нём черти плясали. Я отвернулся. В кресле рядом с кроватью спала мама. Непричёсанная, без макияжа — вылитая Баба-Яга.

— Слава Богу, очнулся, — радостно зачастил МВД. — А я сразу догадался, что тебя нужно искать на дороге в Сосновый бор. Ты уж прости меня, дурака. Думал, мужская прямота лучше всего.

— Руслан, сынуля! — всхлипнула проснувшаяся мама. — Как же ты меня напугал!

Я усмехнулся, чувствуя, что губы словно бы одеревенели.

— Сыночек, всё будет хорошо. Приезжали врачи, сказали, что у тебя послестрессовое состояние. Но это не опасно, нужен постельный режим на недельку. Чёрт с ними, этими экзаменами. Отлежишься, поедем отдохнём куда-нибудь, — сказала через слёзы мама и добавила: — Прости меня... я виновата...

— Хочу увидеть Кирилла, — преодолевая онемение губ и глотки, как можно более чётко и громко потребовал я.

Моё веко задёргалось, потом затряслась левая щека.

— Конечно, конечно, — испугалась мама. — Как только сможешь встать, так и съездим.

— Я смогу, — сказал я и стал подниматься.

Мама и МВД бросились помогать мне, но я оттолкнул их руки.

Когда мы выехали из ворот, я увидел три полицейских машины и труповозку. Отвернулся и начал разглядывать заборы на другой стороне улицы. Всё успеется, а сейчас я хочу видеть брата.

Кирилла привела в больничный холл славная медсестра, с такими же ямочками на щеках, как и у Леночки. Кирка обрадовался, бросился ко мне, обнял.

— Руся, ты мой. Ты только мой. Теперь мы всегда будем вместе. Только мы... Нам не нужны ни Ленка, ни Тагир.

 

Я хотел погладить его рыжие вихры, но рука замерла. Сердце словно пропустило удары. Я отстранился, присел на корточки и заглянул в Киркины глаза.

Всезнающие, требовательные, готовые чёрт знает на что.

Я будто бы воочию увидел недостроенный гараж и третью пару следов у смотровой ямы. И они были не мои! Вот как... Кто-то, хорошо знавший меня, уничтожил всё разом: любовь, дружбу, мечты, будущее, — всю мою жизнь. Время, казалось, застыло; и в одну бесконечную секунду меня словно пронзило током.

 

— Это ты?.. — я задал Кирюхе вопрос, понятный только нам двоим.

— Я, — тихо, но с вызовом ответил брат.

— Зачем?.. — может, спросил, а может, подумал я.

Кирка не ответил. От его лица потянуло морозом, в глазах сгустился мрак.

 

— Как тебе удалось? — выговорил я, чувствуя, что всё вокруг закружилось.

— А я вообще много чего умею, — уже язвительно сказал Кирилл.

— Стерх научил?

— Ха! Это я водил его за собой. Как маленького, — с торжеством заявил брат. — И тебя тоже... как маленького...

Мама, МВД, вышедший к нам врач весело о чём-то говорили, а мы с Киркой смотрели друг на друга. Потом его увели.

В машине на обратном пути мама принялась объяснять свои поступки, говорить о чувствах, не забывая нахваливать МВД. Много раз попросила прощения и пообещала семейный рай.

Я глядел на прохожих, дома, суетную обыденность. В голове вертелась только одна мысль: "Недострой".