Необъяснимое

Это был я. Совершенно точно, я. Подбородок, нос, глаза... всё моё. Мозги в голове словно склеились. Начали закипать и склеились. И сам, пень — пнём, остолбенел. Вечный мир замедлил круговерть, он будто настроился на одного меня — притих и замер. В обычном движении остался только он, тот, который я.

Нарушая все законы здравого смысла, моя абсолютная копия суетливо кружила вокруг машины, новенькой по виду «Лады». Двойник, и двигался в точности как я, так родственно-органично, что мои мышцы дрогнули пару раз, словно стремились заработать с ним в такт.

Не могу точно сказать, сколько этакая несуразность длилась: минуты три или тридцать. Мозг отказывался что-либо анализировать. Мой идеальный двойник, несмотря на то что находился в каком-то десятке метров, не замечал меня совершенно. Его ничуть не тревожило, что целый мир застыл вокруг. У него-то было всё в порядке. Он просто жил. А у меня потели руки. Я вздрагивал от трепыхания разгулявшихся мышц и продолжал глупо пялиться на себя самого в нём.

Наконец, двойник уехал. Сел в машину и уехал. Я стоял одуревшим истуканом ещё минут десять, пока помаленьку не начал вновь властвовать над собой. Вышарил карманы в поиске сигарет, которых там уже с полгода не водилось. Внезапно и освежающе, как летняя гроза после долгого зноя, реальный мир опомнился и вернулся ко мене целиком, подмигнул вечерним низким солнышком. Привокзальная площадь ожила будничной жизнью. Пришли звуки и запахи. Ветер донёс манящий аромат из шашлычной и приятно охладил вспотевшие ладони. Появился Павел, в окружении только что встреченного счастливого семейства. Я несколько одеревенелыми губами улыбнулся Елене, выдал какую-то банальность про её великолепный загар, потрепал младшую из дочек за пухлую, липкую от сладостей щёчку. Можно ехать. А в голове вертелось только одно: это был я. Это был точно я.

Домчал быстро. Город пожалел нас, загадочным образом проглотив дорожные пробки. Елена со старшей дочерью рассказывали о морском отдыхе. То, что надо. Их приятный знакомый говорок мягко обволакивал, что птичий щебет — раз приятно на слух, то и неважно о чём. Прислушиваться я всё равно не мог. В голове пыжились, накапливались и силились взорваться мысли обо мне самом, том самом, что крутился на вокзале. При этом, наиболее трезво настроенная часть разума стремилась избавиться от воспоминания о двойнике вовсе. Мол, этого не может быть. Этого просто не может быть! Но явственная картинка не исчезала. Она намертво впечаталась в память. Среднего роста, сноровистый молодой мужик — точная копия меня. Руки, ноги — всё моё. И загорелый, как я. Одежда, разве что, другая, и стрижен несколько иначе. Но я. Точно, я!

Я даже за холодным пивом в магазин не зашёл, а ведь хотел. Влетел в квартиру и не помню, как преодолел шесть этажей лестничных пролётов. Казалось, стоит обрести родные стены и всё устаканится, и мысли сами собой разложатся по местам. А встретил меня холодный Верин взгляд.

Следовало насторожиться, но, видимо, к тому времени, нужные винтики в моей бедовой голове уже напрочь расшатались. Поэтому я упустил все шансы что-либо сгладить сразу, вполне буднично спросив:

— Ну, что там у нас на ужин?

Вера обиженно дрогнула мягкими щёчками и молча ушла в комнату. Игнорировать дальше её холодную надменность я, понятно, не мог, подгоняемый недобрыми подозрениями, как баран на заклание, поплёлся за ней следом. Жена включила компьютер. Тонкие пальчики проворно пронеслись над клавиатурой. Я покорной тенью встал за узенькой напрягшейся спиной.

— Я не виновата, что наши ноуты связаны между собой. Наткнулась совершенно случайно, — прокомментировала Вера возникшие на экране фотографии.

Я замер, на мгновение перестав дышать. Таким ужасающе спокойным и чужим прозвучал её голос. За все семь лет нашего брака я и представить не мог, что она умеет так сказать. Мягкое, но въедливое отчаяние вкрадчиво стелилось в каждом слове. Тихим шуршанием оно просочилось в меня, как вода в песок и обернулось камнем, нет, многотонной скалой зацементировалось на плечах. Её отчаяние оказалось неожиданно страшнее, чем вскрытие злосчастных фотографий.

Да, я идиот. Я полный идиот. На фото в своей естественной наготе красовалась Вика. Эта мадам никогда не комплексовала. Вообще. И, в отличие от жены не стеснялась фотографироваться обнажённой. Зачем я её снимал? Глупый вопрос. Как я допустил, чтобы фото увидела Вера? Идиот.

— Это не я фотографировал. Это Сашка. Попросил распечатать одну.

Жена молча ткнула пальчиком в угол фото. Там предательски белела голыми пальцами стопа. Моя стопа.

— Это Сашкина нога.

— Уйди, — отчаяние в её голосе сделалось неимоверно тихим, но не убавило в весе.

Верина голова медленно склонилась и зримой тяжестью упала в подставленные маленькие ладошки. Жена не заплакала и ничего больше не сказала. Но вся та добрая тысяча способов, какими я умел утешить любимую раньше, вдруг утратила силу и смысл. Мне сделалось страшно произнести хотя бы слово. Я струсил. Растерялся и струсил. Всё на что меня хватило — это позорно бесшумно ретироваться на кухню.

Что-то жевал. Сидел сгорбленным кренделем, точно приклеенный, напряжённым затылком чувствовал, как Вера смотрит на обнажённую Вику в экране. Сидел и жевал, потому как, раствориться в стыде и бессилии невозможно, а бежать некуда. Да и немыслимо от жены убежать. Верин я, а она моя.

Вика — мадам общественная. Она, действительно, и Сашкина и ещё много чья. Может быть я расскажу это жене потом. Наверное, покаюсь и попытаюсь объяснить... Объяснить бы сначала себе — почему я такой осёл.

Вдруг я осознал, что совершенно позабыл о себе самом, о том мужике на вокзале, который я. Воспоминание о нём пришло теперь совсем иначе. Без душевного надрыва, что ли, спокойнее. Загадочная встреча словно отодвинулась во времени, будто вовсе и не сегодня произошла.

Позвонил Павел. Вот у кого чутьё на острые моменты. Всегда поражаюсь, как ему удаётся так вовремя, или не вовремя, это уж в зависимости от обстоятельств, возникнуть. Непременно в кульминационный момент. Это при том, что Павел терпеть не может задушевные разговоры, но считает себя моим другом, а значит обязанным. Или, шут его знает, чего он там считает, но ведь позвонил...

— У тебя там как, всё нормально?

— Нормально.

— Ты когда нас вёз не очень выглядел.

— Да, устал просто. Всё нормально, Паш.

— Точно?

— Точно.

— Может, расскажешь?

— Нет, всё нормально.

— Ну, смотри, звони если что.

— Ладно, созвонимся, пока.

Вроде и разговор — всего ничего, а с души немного отлегло.

В комнате что-то брякнуло. Я насторожился. Вера вышла и, не взглянув в мою сторону, прошла в спальню. Я весь обратился в напряжённый слух. Она прикрыла за собой дверь, но по лёгкому шороху я догадался, что жена легла. И то, с каким отрешённым выражением в лице она прошла мимо, и это тихое шуршание покоя мне не добавили. Прошлись по напряжённым нервам, как ржавая пила. Ведь ожидал чего угодно: водопады слёз, укоров, криков и даже чемоданных сборов. Но вот тишины... после тех страшных ноток, что я впервые услышал в её голосе...

Я даже не кинулся сразу удалять фотографии. Сидел некоторое время боясь нарушить тугую, словно мёд натёкшую, тишину. Зато прорвались мысли о двойнике. Это был я? Да, это был я. Моя точная копия, не брат — исключено. Родители всю жизнь на селе прожили. Это тебе не сюжет современного сериала, в маленькой деревне выкрутасы в виде разлучения единокровных братьев от людей не скроешь. Да и есть у меня брат, старший.

Воровато поглядывая на дверь в спальню, как не в своём дому, прокрался в комнату. Всё ещё ощущая себя идиотом-ослом, ликвидировал злополучные фотографии. Источником испугавшего меня бряка оказался водяной пистолет сына, видно, нечаянно сброшенный Верой на пол. Но то, что жена не подняла его — плохо, очень плохо, моя Вера патологическая аккуратистка.

Может, привиделось, может, какой гипноз? Чушь. Кому я нужен на вокзале? Похоже, возвращение к мыслям о невероятной встрече теперь мне было очень даже на руку. Оно не успокаивало, но несколько отвлекало. Размышления о двойнике словно осторожно отскрёбывали, медленно, тонкими слоями, снимали давящую каменную тяжесть Вериного отчаяния с моих плеч.

«Хорошо, что сын у тёщи. Ага, нашёл, идиот, чему радоваться. А если Вера тоже... туда?» Мне вдруг сделалось душно в квартире. На цыпочках, на полусогнутых ногах, как уже давным-давно не хаживал, проковылял на балкон. Жадно глотнул тёплого летнего ветра. Курить захотелось неимоверно, а ведь думал, что накрепко завязал. Где-то должна была остаться заначка. Нет! Только не к тёще. Бедная, бедная Вера. А как же я?

Вынужденное безделье и бессилие что-то изменить отупляли. Взгляд притягивала далёкая земля под балконом. Стриженый газон манил сочностью зелени и аккуратным изгибом бордюров. Нет, сигануть вниз ни раньше ни позже, надеюсь, что никогда и мыслей не возникнет. Просто мир вокруг — это бессловесное пространство сделалось неожиданно близким и родственно-тоскливым, как продолжение моей ноющей души. Яркостью и контрастом теней оно едва ли не резало глаза, став почти осязаемым. Возникло чувство, что будто прямо из него я могу почерпнуть нужный ответ. Вот-вот, надо только ещё немного поднапрячься и включить некое скрытое умение в себе.

Но, это была глупая мысль, конечно. Я вернулся в квартиру и крайне осторожно приблизился к спальне. Задержав дыхание, радуясь, что получается совершенно бесшумно, приоткрыл дверь и подглядел за женой. Вера спала, это сделалось очевидным сразу. Столь же бесшумной тенью ретировался прочь. Часы показывали семь. «А может, не уйдёт? Может, проснётся и заплачет? Пусть самыми горькими слезами, но просто заплачет? Да пусть посуду побьёт, или меня, в конце концов, — возникла призрачная надежда».

Устал. Скала Вериного отчаяния даже сквозь её сон надёжно давила на меня. Убрал звук с мобильного, телевизор не включал, свистящий чайник ловил за секунду до закипания, чтобы ни единым звуком не потревожить покой жены.

«Получается — да, было, думал, прихлёбывая чай. Да, точная копия меня. Нужно было сделать шаг и заговорить? Не сделал. Где-то в городе ходит мой двойник. И что? Что мне теперь с этим делать? А с этим надо что-то делать?»

Поначалу я ждал её пробуждения. Несколько раз порывался войти и просто обнять. Сдерживался. Потом тревожился — не заболела ли? Наконец, к десяти вечера решился. Прошёл в спальню. Зашторил окно, осторожно укрыл пледом жену.

— Уйди, уйди, — прошептала она с горькой, но такой тёплой и родной хрипотцой спросонья. Однако плед подтянула, подворачивая край поудобней.

Покорно вышел. Постоял недолго у прикрытых дверей. Удивился, явственно расслышав биение собственного сердца. Нет, к этой загадке мне никогда не найти ответ. Подумал и почувствовал, как глупейшая улыбка расползается на лице. Чем я, осёл, заслужил это? Какие звёзды во тьме мироздания сложились сегодня в мою пользу? Что будет завтра? А... посмотрим завтра. Но сейчас, сегодня, Вера со мной. Необъяснимое чудо — она со мной!

***

Вера проснулась в горячей и тяжёлой тьме. Давила тяжесть чего-то страшного и болезненного из сна, но женщина не смогла удержать его, смутное видение стремительно умчалось в глубины памяти. С трудом открыла глаза, словно огромные дубовые двери толкала. Ночной мрак не пугал, но делал тяжесть осязаемой.

Неожиданно и ясно вспомнился дневной сон. Перед Верой вокзальная площадь. В слабеющем вечернем зное мягко ласкают, словно прощаясь солнечные лучики-язычки. Только Вера не видит себя — она сторонний невидимый наблюдатель. На привокзальной площади Серёга, их сын. Но вовсе не шестилетний ребёнок, а взрослый, красивый и солидный мужчина — копия отца. Такой же загорелый и подтянутый. Нет, даже красивше, сильный и уверенный в себе. Холодок щекоткой прошёлся по затылку, такая гордость охватила Веру за сына, так невообразимо приятно оказалось на него просто смотреть. «О! — восторг сжимается мягким комочком в груди? — А зачем сын здесь? — возникает нежданный вопрос. — Ах, да, тут где-то Игорь, они же поехали с Павлом встречать его девочек. Конечно, вот и он!»

Муж стоит напротив, совсем недалеко, но заторможенный какой-то. Смотрит пристально на сына, но не улыбнётся даже. Загадочно-странный. А Верина радость так огромна, что тревога ничтожной букашечкой лишь шевельнулась где-то глубоко, на дне сознания. Но пробилась неприятная мыслишка: отчего Игорь стоит словно ушибленный, отчего не подойдёт? Словно не сын, не родная кровиночка перед ним?

— Убить его! — врезался в сознание чужой властный голос.

Вера со всей возможной силой постаралась немедленно вытолкнуть из себя тугой комок, так тщательно подавляемой ею, боли. Тогда и гадкий голос уйдёт.

— Убить, убить, убить — настойчиво всплыло инородное.

"Да разве он виноват, что глазам своим не верит? — Вера лихорадочно искала оправдание мужу. — Вот поэтому и нельзя убивать. Нельзя! Должен он нашего Серёжку взрослым увидеть!"

Будто не воздухом наполнена спаленка, а густым, медленно остывающим киселём. Вера тяжело выдохнула. «Надо же, как врезалось в память, — подумала она, — и вокзал и Игорь и Серёжка — так реалистично всё выглядело, будто не во сне, а на самом деле было. Голос, голос, — дрогнуло в ней воспоминание о смутном давнем, — подобное случалось в детстве, когда я лунатила.

Женщина поднялась с постели. Захотелось распахнуть окно или пойти на балкон, туда где свежесть ночи, но ноги понесли в соседнюю комнату. Ей не надо было видеть, она чувствовала — там спит муж. Едва ступив за порог, остановилась, застигнутая странной мыслью: подходить нельзя! Я же могу убить его. И вдруг ясно осознала, что да, может убить, и даже хочет, но отчего-то нельзя.

«Почему, почему нельзя? — тонко взвился в ней снова чужой злобный голос». — «Прочь, нечистый! Нельзя! Нет, это невозможно, я так с ума сойду! — заметались мысли».

Женщина стремительной тенью проскочила узеньким коридорчиком, через кухню, на балкон. Дорожащая рука оттолкнула стеклянную панель. Словно рыба, брошенная на берег, Вера с жадностью начала глотать ночной воздух.

«Нет! Никого чужого во мне нет! Я не ребёнок. Это просто странный сон, всего лишь сон...»

Грудь бешено вздымается. Женщину будто кто-то в спину жёстко толкнул. Она вдруг обнаружила себя вновь в комнате рядом со спящим мужем. И вновь кисельная жара вокруг, а в руке отчего-то острый мясной нож. Увидев его, ощутив холодную тяжесть в руке, Вера содрогнулась. Живо отбросила опасную железку прочь. Под тяжёлый звон попятилась к двери.

— Уйди прочь, нечистый! Сгинь! — зашипела женщина в тугую враждебную ночь. Развернулась и опрометью кинулась в спальню. Задыхаясь от нехватки воздуха, вмиг заледеневшими пальцами вцепившись в плед. Вера зарылась, свернулась под ним калачиком, как улитка в домике. От чего же в сон так клонит? Спать! — она уже не понимала её это мысль или нет. — Сколько можно спать? Опять спать? Спать, спать, спать... — меркло сознание.

***

Вера проснулась. Рассвет слабым сумраком просочился сквозь плотные шторы в спальню. Последний сон завис перед её мысленным взором на мгновение сразу весь, целиком. «Бред какой, — удивилась женщина». Она чувствовала себя уставшей и потерянной, словно и не спала. В помятом платье, босыми ногами, не зная спросонья зачем, прошлёпала в большую комнату. На пороге замерла озадаченно: диванная накидка небрежно сброшена на пол, скомканные вещи мужа — на кресле, а самого нет. Зато на полу, на краю ковра, у журнального столика, издевательски поблёскивая острым лезвием, лежит большой кухонный нож.

— А-а... — поперхнулась ужасом Вера. — Убила!

Зажала рот ладошкой, словно запечатывая слова. Метнулась по квартире. О, чудо! Ну вот же он. Стоит за приоткрытой дверью на болконе, в одних трусах, родной, домашний, курит. Снова курит? И утренняя спокойная тишина.

***

Игорь резко обернулся. Облегчённо выдохнул. Нет, показалось. На долю секунды совершенно чётко пригрезилось, что за спиной кто-то есть, что некто тревожно-враждебно и пристально смотрит в затылок. Никого. Мужчина затушил сигарету. Поплёлся было в комнату, но передумал. На цыпочках прокрался и приоткрыл дверь в спальню. Жена спит, свернувшись мягким калачиком. Но, что это? Он увидел нож рядом с кроватью с тёмным мазком на лезвии. В два прыжка Игорь очутился подле жены.

— Вера! Верочка! — он схватил её за руку.

Кисть поддалась, раскрылась ему навстречу, и мужчина увидел смазанную бордовую кляксу в центре женской ладони. Потянул бледную руку на себя, к глазам, наверно слишком резко.

— Ой, ой, ой, — захныкала сонная Вера.

Потом увидела его глаза, увидела кровь на ладошке и сразу напряглась, смялась виновато в лице:

— Это случайно, Игорёк. Это глупость какая-то. Видимо я во сне опять, как в детстве, лунатить начала.

— Глупенькая, — только и смог просипеть Игорь.

Он уже понял что рана несерьёзная, очевидно, женщина схватила нож не за рукоять, а за лезвие. Несильно, просто нож оказался острым.

— Спрячу сегодня, к чертям, все ножи — не сдержал при себе мысли он.

Испугался собственной смелости. Опасаясь упустить удачу, опустился на колени перед кроватью. Ватной рукой осторожно вернул раненую ладошку на край пледа, но не отпустил. Ожидая каждое мгновение, что будет изгнан, крадучись скользнул пальцами выше и обнял белое нежное запястье. Не прогнала.

***

Ладонь жгуче щиплет в месте пореза. Но мягкое внутреннее тепло сильнее, вдруг поняла женщина. Тяжёлый сон отодвинулся в глубины памяти. Смутные его тревоги начали смазываться и тускнеть. А тепло — вот оно, разлилось где-то в центре груди, под ложечкой, и нежно греет. Такие же тёплые и шершавые пальцы Игоря обнимают запястье. Надо их оттолкнуть! Надо. Но отчего-то Вера поддалась чувствам и замерла в нерешительности. От чего так приятно-то? — подумала она, — необъяснимое чудо.