Предательство

 

Этот дом ничем не отличался от соседних. Слегка просевшая шиферная крыша, деревянная облицовка, выгоревшая от солнца и дождей, и красный кирпич фундамента, нагло вылезающий из-под облупившейся штукатурки. Обычный для пригорода частный дом с удобствами во дворе. Разве что газ проведён. Как-никак двадцать первый век. Цивилизация!

Внутреннее чутьё подсказывало, что это ложный вызов. Восьмой за неделю. Фима терпеливо опрашивал местных бабушек относительно почившей с миром соседки. Бабки говорили много и охотно, вот только без толку — в последнее время никто в округе не помирал ни своей смертью ни насильственной. Наконец Фима не выдержал и подошёл ко мне:

— Ты прав!

Я пожал плечами и протянул руку за честно заработанным полтинником. Уговор у нас такой: если вызов ложный — платит он, если настоящий — я. Я ему сразу сказал, что за месяц тысячу насобираю, или верну всё выигранное. Сегодня двадцать девятый день и у меня уже девятьсот пятьдесят рублей. Ещё немного — и стану миллионером!

— Пошли, предприниматель! — фыркнул Фима, протягивая мне деньги, и открыл воротную калитку.

Во дворе нас встретил заливистый лай чёрного кобеля. Псина была мелкой, до жути грязной и лохматой и сидела на цепи возле огромной будки. Не иначе, жильё ей делали на вырост.

— И собака во дворе, — совсем упал духом наш эх-хзорцист.

Ещё одно очко в мою пользу. Животные нечисть чувствуют, и, если бы тут действительно было что-то не в порядке, псина уже давно или сбежала бы или сдохла.

На крыльце нас встречала хозяйка.

Платье до пят, домашняя вязаная кофточка и цветной платок на голове. Это всё хорошо для старушек, а не для женщины лет двадцати пяти. И ведь далеко не уродина на лицо, а никакой косметики.

Это напрягало. Чтоб напряглись и вы, поясню:

Подобная мода в одежде сегодня характерна лишь для православнутых на всю голову. Тупых фанатичек или мазохисток, запуганных до полусмерти своими мужьями-фанатиками. Нормальные верующие женщины одеваются в современную повседневную одежду и пользуются косметикой. Красятся не агрессивно и вызывающе, а в меру.

Увидев нас хозяйка начала креститься и отвешивать земные поклоны. Это проняло даже несгибаемого Фиму.

— День добрый. Мы ведь не ошиблись адресом?

Ежу понятно, что не ошиблись, но надо было вывести хозяйку из священного экстаза.

— Нет-нет, что вы! — быстро произнесла она.

А на её лице явственно проступил испуг и какая-то непонятная паника. У меня побежали мурашки вдоль позвоночника — давненько нас не воспринимали настолько всерьёз. Для этой женщины мы были последней надеждой. Иначе трактовать её поведение было невозможно. Фима тоже это понял.

— Как вас зовут? — как можно мягче спросил он.

— Света, ой … — она покраснела до корней волос. — Феодора.

Я постарался сдержать раздражение. Хозяйка дома искренне пыталась нам понравиться и поэтому перегибала палку. Найти бы ту бабку, что надавала ей таких идиотских советов, да поговорить с ней по-хорошему!

— Вот что, Светлана, нам необязательно обращаться к вам по церковному имени. Так что перейдёмте к делу.

— Простите. Пройдите в дом.

Мы вошли, и у хозяйки как будто груз с души свалился. Я так понял — ещё одно следствие общения с анонимной советчицей. Мол: если мы войдём в дом, то уже не сможем отказаться от дела. Бред, конечно. Но если прихожане в него верят …

— Отец Серафим, мой сын — Павлик — видит привидение.

Светлана была предельно серьёзна. И эта серьёзность подкупала. Сколько может быть сыну двадцатипятилетней женщины? Три, четыре года?

— Сколько лет ребёнку? — озвучил мой вопрос Фима.

— Семь лет.

Так, постойте. Либо я совсем ничего не понимаю в этой жизни, либо … Перед нами стояла женщина, которую, если бы не её семейный статус, я бы запросто назвал девушкой. Молодой девушкой. Довольно красива, правильна и положительна на все сто. У таких просто не бывает детей по залёту!

— И он видит привидение, — продолжил ничуть не удивившийся Фима.

— Вы мне не верите?

Что-то было в её голосе. Отчаяние, что ли. Такие люди, как она, неспособны врать. Если она говорит, что её сын видит привидение, значит, так оно и есть.

— Где сейчас ваш сын? — поинтересовался Фима.

— В школе. У него сейчас должен быть предпоследний урок.

— А муж?

Этот вопрос был задан наобум — кольца у неё на руке не было, но должен же быть отец у ребёнка! Светлана испугалась:

— Руслан на работе. Не говорите ему ничего, пожалуйста.

Последнее звено встало на своё место. Её сын видит непонятное, её мужчина не верит в это, детский психолог, а к психологу она уже обращалась, говорит, что всё нормально. Это возрастное. Школьные психологи — они такие! И только материнское сердце обмануть невозможно.

— Работаем, — сказал Фима, и я не стал с ним спорить.

Мы разложили принадлежности, зажгли свечи и благовония, и Фима начал освятительную молитву. Я ловил малейшие несоответствия. Всё казалось обычным и нормальным. Никаких следов потусторонней силы. Только с Фимы градом тёк пот. Со стороны этого не было заметно. Глубокий чистый голос, плавно раскачивающееся кадило, монотонный текст молитвы. Но я видел, насколько ему тяжело.

К тому моменту, когда Фима закончил, он еле стоял на ногах. Хозяйка протянула нам деньги, завёрнутые в тряпицу. (Всё-таки найду и убью эту старуху-советчицу!)

— Нет.

Фима начал складывать свои вещи в саквояж. Я посмотрел на предложенный гонорар — стопку тысячных купюр — и ещё раз на Фиму. Неужели это меньше полагающегося "сколько не жалко"? Судя по обстановке, хозяйка дома явно отдавала последнее.

В глазах женщины снова появился испуг:

— Этого мало?

Фима взял её за руку.

— Дело не в этом, Светлана. Мне надо поговорить с вашим сыном. В вашем присутствии, разумеется. И в присутствии вашего мужа.

Даже я не был готов к подобному повороту событий.

— Но … Я же действительно не могу дать больше … Честно!

— Светлана, дело не в деньгах. Мы придём в субботу, когда вся семья будет в сборе.

— Но Руслан … Я …

Женщина была растеряна. Фима же, как робот, пошёл на выход, не слушая возражений. Светлана умоляюще посмотрела на меня. Я постарался успокоить её, чем мог:

— Не волнуйтесь. Мы поможем вашему сыну. Поверьте отцу Серафиму, он знает, что делает!

 

***

— Ну и что же поколебало твою веру, сын мой? — участливо спросил митрополит Пимен, с неудовольствием отрываясь от экрана компьютера.

Мы стояли перед его рабочим столом с видом блудных сыновей, вернувшихся в отчий дом. Точнее, я так стоял. А Фима выглядел просто офигевающим.

— Я не знаю, что мне делать, — сообщил он скорее самому себе, чем митрополиту.

— Разве есть место сомнениям, когда видишь отродье диаволово? — кротко и смиренно вопросил Фиму Пимен.

И от кротости в голосе митрополита я вжал голову в плечи. Эта кротость пугала и дыбом поднимала шерсть на загривке.

А Фима взвился и в упор посмотрел на пастыря:

— Есть.

Митрополит устало откинулся на спинку кресла и позвонил в колокольчик. Вошла матушка Агафья. Он протянул ей листок с адресом. Матушка приняла его, молча поклонилась и вышла.

Как правило, мы многое знаем о наших прихожанах. Только что митрополит Пимен отдал приказ узнать о нашем случае всё вплоть до третьего колена. По обоим линиям.

На моей памяти так поступали трижды. И все три раза оставили неизгладимый отпечаток на моём теле. Шрамы, полученные тогда, заныли, предвкушая пополнение.

И куда же мы вляпались на этот раз?

— Тебе нужна помощь, сын мой? — всё так же кротко спросил митрополит.

Фима отрицательно покачал головой и вышел, не дожидаясь благословения. Я выйти не успел.

— Не оставь его! — бросил мне во след Пимен, когда я уже был на пороге.

Я споткнулся. Обернулся.

— Тяжкое испытание предстоит вам. По плечу ли ноша сия?

А глаза митрополита уже поставили на мне жирный крест. Его сострадающие глаза обещали, что я обязательно не справлюсь. Что это всё. Финиш. И он мысленно уже прощает меня за мой будущий грех.

Я еле удержался, чтобы не сплюнуть на пол прямо в комнате, вышел на улицу хлопнув дверью, и, проходя мимо церкви, увидел, что Фима отбивает поклоны иконе Тихона Задонского. Оно и понятно — всё-таки в нашей церкви долгое время хранились мощи святого. Но на фига это делать сейчас?

Я так и не стал воцерковлённым, несмотря на то, чем занимаюсь. Мне не понять, зачем все эти молитвы, стояния и прочая шелуха. Наверное, так и помру агностиком.

Ощущение мерзости происходящего усилилось.

Мне оставалось только ждать.

 

***

Миниавтобус местных новостей хищно притаился в засаде возле поворота. Я тронул за локоть Фиму, указывая на машину. Он лишь хмыкнул — не в первый раз придётся общаться с журналистами. К интимному разговору в кругу семьи присоединились гости, которых мы не звали. Не знаю, чего ожидал хозяин дома.

— Твою мать! — выругалась звезда местного телеэфира Ася Правдина увидев нас с Фимой.

— Привет, красавица, давно не виделись! — радостно ответил я.

— Это ведь не серьёзно, да? — Ася с надеждой уставилась на Фиму.

— Хуже, чем в прошлый раз, — пожал он плечами.

Твою ж мать! В прошлый раз из меня вытаскивали кухонный нож без наркоза! А я до сих пор не понимал, откуда ждать удара.

— Собираемся, — бросила Ася своему оператору и попыталась выйти во двор.

— Постойте, — воскликнул хозяин. — Я договорился с вашим шефом лично! Вы не можете уйти!

Парень лет тридцати. Ухоженная внешность, высокий, гладко выбритый, с небольшим животиком. Что-то меня в нём напрягало. Я не мог сразу сообразить, что.

— Я не уверена, что материал получится, — прямо заявила ему Ася.

— То есть как это не уверены! — возмутился хозяин дома. — Это же шарлатаны! Религиозные мракобесы! Всё, чего они хотят — выудить из меня и из моей семьи все деньги!

— Ась, ну сними ты ему сюжет! — поддержал я потенциальную жертву развода. — Ты ж нас знаешь. Всё будет в лучшем виде.

Ася поникла и рефлекторно приняла защитную позу — она уже имела с нами дело. Её глаза, посмотревшие на меня — это были глаза затравленного зверька.

— Так вы знакомы! — перешёл в атаку хозяин квартиры. — Я буду жаловаться вашему начальству! У меня есть телефон!

И он действительно уткнулся носом в свой телефон, ища нужный номер.

— Ну же, — поддел я Асю. — Ты ведь журналист! Твоя программа выводит всяких шарлатанов вроде нас на чистую воду. Ты что, пасуешь?

Она посмотрела на меня с ненавистью и хлёстко приказала своему оператору:

— Петя, работаем!

Хозяин дома увидел, что всё снова идёт по его плану, и успокоился. В глазах его сияло торжество.

— Света, выведи Павлика! — потребовал он.

Мы находились в кухне. Новая газовая плита, искусственный камин, отделка стен плиткой и навесной потолок, современный кухонный стол, кухонный комбайн, тостер, мультиварка и … старинный рукомойник с водой, наливаемой вручную из колодца.

Света вывела сына на потеху публике, и я прикусил губу, чтобы не выматериться на камеру. Мальчик был похож на бледную тень. Белое лицо, синяки под глазами, резкие порывистые движения. Но он был спокоен. Он изучал нас. И в его взгляде легко читались вражда и подозрение.

Павлика вывели в центр комнаты и посадили на стул. Хорошо хоть не заставили встать на него, как для чтения стишков Деду Морозу. Фима опустился перед ребёнком на корточки, пытаясь поймать взгляд.

— Расскажи мне пожалуйста, что ты видишь? — спокойно спросил он.

Асин оператор стал сбоку, чтобы можно было снимать крупные планы ребёнка и Фимы. Павлик косился на камеру, но пристальный фимин взгляд делал своё дело.

— Я вижу Таню. Она настоящая. Мы с ней друзья! — последнюю фразу он сказал с вызовом.

— А когда ты её видишь? — также спокойно уточнил Фима.

— Ночью. А вчера она вечером приходила. Мы с ней во дворе играли.

Фима достал из внутреннего кармана старую выцветшую фотографию и показал её Павлику.

— Это Таня?

— Нет, — возмутился мальчик, — У неё нет такого дурацкого банта. С бантами вообще не модно!

Фима закрыл большим пальцем бант на фотографии:

— А сейчас похожа?

Павлик насупился. Подумал и подытожил:

— У неё причёска другая. Дурацкая.

Фима показал фотографию Свете. Молодая мама прикрыла ладошкой рот, сдерживая панический крик. Её глаза округлились от ужаса.

— Это ваша бабушка, да?

Уточняющий вопрос, в котором уже не было смысла. И так понятно.

— Когда она умерла?

— Год назад, — выдавила из себя Света!

— Ну да, а теперь она приходит в виде маленькой девочки! — взвился хозяин дома. — Свет, ты что не видишь, что они тебя разводят? Нет никакой Тани, твоя бабка мертва и здесь ни при чём. Они же просто мошенники на доверии!

— Мне надо выбрать место и подготовиться! — обратился Фима непосредственно к молодой маме.

Она кивнула, хотя казалось, что она не совсем понимает, что от неё хотят.

— Так, всё! — взъярился хозяин дома. — Этот балаган надо прекращать. Пошли вон отсюда!

— Руслан, это мой дом!

Девушка, ещё секунду назад, казалось, потерявшая волю к жизни, произнесла это так, что даже я вздрогнул. Её муж вообще застыл на месте.

— Это мой дом и это мой сын!

— А на чьи деньги ты живёшь в этом доме? Кто отец ребёнка? — голос Руслана дал петуха.

Я понял, что он собирается сделать, и, когда его руки потянулись к горлу Светы, аккуратно взял на болевой. Прямо под видеокамеру. Фима прошёл в главную комнату. Я повалил хозяина дома на пол, держа на жёстком захвате. Оператор снимал эту картину секунд тридцать, пока Ася не сообразила, что её отвлекли. Основное действие сейчас происходит за дверью.

Фима уже начал молитву.

Обычную молитву, без каких-либо особенностей.

У меня перехватило горло.

Я всё ещё держал хозяина дома мордой в пол, пресекая его попытки вырваться. Ася с оператором переключили своё внимание на Фиму.

— Если ты дёрнешься, я тебя убью, понял? — прохрипел я из последних сил.

Хозяин дома кивнул.

Время истекало.

Голос Фимы, казалось, заполнил всё пространство дома. Он отдавался чистой теплотой в сердце. Хотелось просто закрыть глаза и ловить кайф. Ощущение опасности стало почти физическим.

Я бросился к Фиме.

Закричал ребёнок.

Окна в доме взорвались тысячью осколков. И все они летели в Фиму.

Я стал на их пути.

Освятительная молитва прекратилась.

Мама прижала плачущего сына к груди. Я бросил взгляд на журналистку — ни она ни её оператор не пострадали. Ася стояла бледная как мел. Пальцы вцепились в микрофон, как в спасительную соломинку. Оператор толи ничего не понял, толи впал в шоковое состояние, но продолжал снимать.

Фима наклонился к ребёнку:

— Павлик, ты не должен мне мешать!

— Ты плохой. Ей больно из-за тебя! — выкрикнул мальчик. — Мама, прогони их!

По щекам Светы текли слёзы. Она разрывалась на части. Её ребёнок просил её прогнать страшных и непонятных взрослых. Страшные и непонятные взрослые обещали спасти её ребёнка.

— Павлик, пожалуйста, не надо нам мешать, — попросил его Фима ещё раз. Попросил, как взрослого.

— Нет!

Из глаз ребёнка катились слёзы. Но это были не слёзы страха, а слёзы бессильной ненависти.

— Она убивает тебя, Павлик. Она сосёт твою жизнь. Она выпьет тебя до дна, и тебя больше не будет. Кто позаботится о твоей маме тогда?

— Вы мне врёте!

— Я никогда не вру. Хочешь проверить?

— Как?

— Я поговорю с ней при тебе.

У меня отвисла челюсть. Как это поговорить? Мы же не занимаемся разговорами с нечистью. Мы её просто уничтожаем.

— Хочу! — в ответе Павлика звучал вызов.

Да, он семилетний ребёнок. Но он уже всё отлично понимает. Он понимает, что ни один взрослый не верит в его общение с девочкой Таней. И если этот взрослый решил его обмануть, что ж.

И тут Фима удивил меня ещё раз. Он снял покрывало со старого трюмо.

Во время освятительной молитвы все зеркала в помещении должны быть закрыты. Не спрашивайте меня — почему. Это правило. Его нельзя нарушать.

А потом Фима начал читать молитву поминовения усопших. Его голос звучал также, как и всегда, но вместо покоя и умиротворения я чувствовал, как кровь наполняется адреналином. Как будто сейчас мне предстоит бой не на жизнь, а на смерть.

Молитва, которую читал Фима, была неправильная. С ошибками.

В зеркале появилась девочка. Обычная семилетняя девочка в платьице-сарафанчике и сандалиях на босу ногу. С заколкой-колокольчиком в волосах. Девочка сначала увидела Павлика и улыбнулась ему. Она шла из зеркала в наш мир.

Павлик тоже увидел её и потянулся навстречу. Оператор понял, что в зеркале происходит что-то интересное и стал смещаться, чтобы это что-то попало в сектор обзора камеры. Я дёрнулся на перехват, пытаясь остановить тварь, идущую из зеркала. Я не знал, как это сделать. В голове была только одна мысль — разнести к чёртовой матери грёбаное трюмо. Фима, не прекращая молитвы, подсёк меня по ноге ссади. Это был наш старый уговор — когда он не может прекратить молитвы, но должен меня остановить — он бьёт меня по ноге. Этот приём он применил впервые.

От неожиданности я споткнулся и упал носом в пол.

Нежить в виде девочки вышла из зеркала.

— Привет, — помахал ей рукой Павлик.

— Здравствуй! — ответило нечто.

Молитва Фимы, казалось, превратилась в зудение комара. Я перестал различать звуки его голоса. Зато разговор Павлика с этим нечто я слышал, как в телевизор на полной громкости.

Мальчик потянулся к нечто. Оно крикнуло:

— Стой!

Крик был на уровне ультразвука. Павлик остановился в недоумении.

— Ты не должен дотрагиваться до меня! — потребовало нечто.

— Почему? — губы Павлика предательски дрогнули.

— Пообещай никогда до меня не дотрагиваться.

— Но … — Павлик растерянно повернулся в сторону Фимы.

Я тоже посмотрел на Фиму. Его губы что-то шептали. Даже нет. Фима кричал во весь голос, просто уши у меня заложило как после контузии. Он кричал одну фразу: "Убей её!"

"Убей её" — это значит, убей девочку. Обычную маленькую девочку, только что вышедшую из зеркала. Меня отделяло от неё полтора метра — фигня дистанция.

И уже бросаясь на неё я понял, что не так.

Один короткий рывок, и нож, летящий ей в печень.

Она не хотела, чтобы Павлик пострадал. Она пыталась его защитить.

Нож выпал из моей руки в последний миг. Я налетел на девочку всем весом, заталкивая туда, откуда она пришла. Я чувствовал её тело. Её живое тело.

А потом я врезался в зеркало старого трюмо и разбил его.

Потом выключили свет.

***

Лицу было щекотно. Я чувствовал комфорт и покой, как будто так и надо. И я даже нашёл в себе силы открыть глаза.

Моё лицо гладили пальчики ожившей эротической фантазии по имени Ася Правдина. И, похоже, моя голова лежала у неё на коленях.

У фантазии, конечно же — не может ведь звезда местного телеэфира вот так запросто общаться с мошенником и шарлатаном, которого обязана выводить на чистую воду по долгу профессии.

А потом пришла боль. Словно всю спину ошпарили кипятком. Я чуть язык себе не прикусил от этой боли.

Из глаз телезвезды покатились слёзы:

— Больно, да?

Если вдохнуть как можно больше воздуха и задержать дыхание, тогда на несколько секунд боль, любая боль, станет терпимой. Я вдохнул, чуть снова не потеряв сознание, задержал воздух и, на выдохе, выдавил.

— Фигня. Бывало и хуже.

Соврал, конечно же. Ещё ни разу не было такого, чтобы каждое движение отдавалось жгучей болью. Но объяснять всё это слишком долго.

— Зачем ты делаешь это? Ради чего, — Ася практически рыдала.

Я нашёл в себе силы улыбнуться:

— Я спасаю людей.

— Своей жизнью? Тебе ведь никто спасибо не скажет. Тебя же ведь самого за это посадят.

— Наверно, — мне совсем не хотелось спорить с Асей. И совсем не хотелось видеть её плачущей.

— Ты ведь выживешь, да? Обещай мне, что обязательно выживешь.

Я понял, что чего-то не понимаю. Я видел Асю в третий раз в жизни, не считая десятков её репортажей. И она, соответственно, тоже видела меня в третий раз. Ну и на фига тогда сопли? Тем более что моё существование ставит крест на всей её журналистской деятельности — она ведь сделала себе карьеру на разоблачении всяких там шарлатанов. А тут такие нежности.

— Пришёл в себя, Иуда? — поинтересовался кто-то вдали.

Я с шипением повернул голову на звук и увидел Фиму, сидящего в углу комнаты и медитирующего над термокружкой с чем-то дымящимся. Его знобило.

— Почему ты её не убил?

То, как он это спросил …

Я не знаю, как это объяснить. В его голосе не было эмоций. Ни злости, ни досады, ни разочарования, ни удивления. Священник Серафим спрашивал меня, почему я не убил ребёнка. Ведь, с его точки зрения, убить девочку — это было правильно.

— Она живая, — выдохнул я.

Мне было больно говорить, больно шевелиться, больно дышать. Хорошо, что мы с Фимой друг друга понимаем с полуслова.

— Ты знаешь, кто она. И если она действительно живая, она в сто раз опаснее.

— Она защищает его.

Фима отмахнулся от моих слов, как от жужжащей мухи:

— Она убьёт его. Месяц, два. Может быть год. Других вариантов быть не может.

Я понимал его правоту. Я понимал, что без меня у него практически нет шансов. А ещё я понял, что не смогу поднять руку на девочку, выходящую из зеркала. Теперь уже не смогу.

И Фима тоже это понял.

Он поставил термокружку на пол — надо всё-таки завести какие-нибудь тумбочки в квартире — и направился к выходу. У двери обернулся:

— Анна, присмотрите за ним ещё немного, пожалуйста. К вечеру я найду сиделку. Ему сейчас ничего нельзя делать.

Это было прощание.

Мысли в голове ползали сонными улитками. Значит Ася — это на самом деле сокращённое от Ани, как у Тургенева. Ну и звучит, конечно же. Только вот что она тут забыла? Кажется, последнее я сказал вслух.

— Тебя надо было забрать до приезда милиции. Вытащить стёкла, перевязать. Отец Серафим сказал, что это больно, но не серьёзно. Я отправила оператора делать монтаж.

— Ну и как тебе эх-хзорцизм по-русски? — поинтересовался я.

— Вы долбаные психи!

— А лучше быть циничной мразью и наживаться на людском горе?

— Скотина! — вызверилась она и резко встала.

От этого движения я почти потерял сознание. Зато её настроение поменялось. Нет, а что не так? Ведь даже в её прошлом репортаже мы с Фимой вышли именно такими выродками, а уж теперь-то! Одни только кадры с мальчиком чего стоят! Оставалось надеяться, что она уйдёт с осознанием собственной правоты и веры в своё журналистское дело.

— Ты до сих пор считаешь меня бездушной тварью? — спросила она вместо этого.

Я собрал в кулак последние силы:

— Ася, ты очень красивая девочка. Ты ни в чём не виновата. От тебя ничего не зависит. Тебя просто используют. Такова жизнь.

Я не знаю, успел ли я сказать всё это вслух. Мне хочется верить, что успел.

***

Приходил в себя я неделю. На восьмой день мне сообщили о Фиме.

Он лежал в задней комнате нашего церковного дома. К руке тянется капельница с глюкозой, рядом с кроватью матушка Агафья сидит на стуле и что-то бормочет. Восковое лицо покойника, состарившееся на десять лет. Ни малейших признаков жизни.

Глубокая кома.

Я простоял полчаса у кровати своего единственного друга. На меня никто не обратил внимания. Потом я зашёл в кабинет митрополита. Я хотел что-то сказать, как-то оправдаться.

— Не вини себя, сын мой! — встретил меня Пимен.

Я оторвал его от чтения какой-то древней книги в деревянном переплёте и с пергаментными страницами. В первую секунду я даже возмутился таким поведением митрополита — всё-таки в соседней комнате умирает твой подчинённый, которого ты сам послал на смерть — а потом я увидел эти глаза. Глаза человека, не спавшего несколько суток.

И я понял, что он ищет способ, как помочь Фиме.

— Есть варианты? — перешёл я к делу.

— Надо закончить начатое, — почти по-человечески ответил митрополит.

Вот только уверенности в его голосе не было. И он не приказывал, не просил — просто ставил меня в известность. Я лишь кивнул и вышел.

Как именно я должен закончить? Я не умею изгонять тварей, во мне нет этого дара. Или помолиться перед иконой Тихона Задонского, как делал это Фима? Но Фима теперь лежит в коматозе и может никогда из него не выйти.

Я не знал, что делать. Я просто бродил по городу, и ноги вывели меня к тому самому проклятому дому. А перед домом играли двое детей. Мальчик и девочка.

Они были так увлечены, что не заметили меня, пока я не подошёл к ним вплотную. Павлик увидел меня и побелел. Схватил девочку за руку и побежал во двор, громко крича. На его крик выбежала на крыльцо Света, увидела меня и замерла в ужасе. Дети проскользнули в дом.

Я не стал заходить во двор, так и остался стоять возле калитки. И без этого всё было понятно. Дом смотрел на меня пустыми глазницами окон, затянутыми целлофановой плёнкой. Собачья будка была пуста, а в дальнем конце двора появился свежий холмик. Павлик выздоровел. Ещё неделю назад он был похож на бледную тень, а сейчас вся его моторика все его поступки показывали на совершенно нормального ребёнка.

Вот только девочка.

Девочка, которую на прошлой неделе я загнал обратно в зеркало, сейчас была точно таким же нормальным здоровым ребёнком.

Вот что означало это почти человеческое: "Надо закончить начатое!"

Я сел на самодельную уличную лавочку, привалившись к забору проклятого дома. Мыслей в голове не осталось. Я не знаю, зачем Фима отдал свою жизнь, чего он хотел. Скорей всего он не смог уничтожить ту тварь в зеркале и привёл её в наш мир. Чтобы убить? Или чтобы что сделать? И можно ли её убить сейчас?

Я не знал, как поступить.

— Я спасла вас от милиции, когда Руслан написал заявление! — раздался голос с боку.

Я повернулся. Света стояла рядом со мной с большим кухонным ножом в руках. Что ж за жизнь у меня такая, а? Почему каждая вторая женщина постоянно пытается проткнуть мою шкуру колюще-режущими предметами?

— Ты же понимаешь, кто она? — устало спросил я.

Света молчала. И в глазах её горела решимость защитить свою ожившую бабку любой ценой. Я встал. Света попятилась к калитке, выставив нож перед собой. Я пошёл домой — здесь мне делать было больше нечего.

***

Вечером я смотрел увлекательный репортаж о том, как мошенники в рясах играют на доверии малообразованных граждан. Павлик на стуле выглядел вселенской жертвой обмана, Света — тупой православнутой фанатичкой, я со своими повадками — вылитый рэкетир начала девяностых. Особенно монтажёру удался захват на болевой. Судя по кадрам — именно я напал на хозяина дома.

Бывшего …

Дальше, в лучших традициях СМИ, шло интервью с Русланом, кандидатом философских наук и преподавателем нашего Педа, завкафедрой социологии. О том, как поповские бредни запудрили мозг его жены. И как она пригласила в дом этих шарлатанов, потому что их сын, якобы, стал одержим. И о том, как Руслан до последнего боролся за свою семью. И о том, что наша милиция находится на содержании у попов, и отказывается принимать любые заявления. И о том, какой заговор по оболваниванию населения имеет место быть в нашем славном городе и в стране вообще!

Единственное, что меня разочаровало — Аси Правдиной в кадре практически не было. И, что удивительно, её не было даже в титрах! Такими темпами ей скоро вообще платить за работу перестанут! А девочка ведь старалась.

Неделю я пил. Выходил из дома только в магазин и к Фиме. Если бы только у меня хватило мужества — он бы не лежал сейчас бревном. Я это понимал, и я надеялся на чудо.

Самое паршивое — меня никто не обвинял. Никто не смотрел на меня с презрением, никто не отворачивался при встрече. А ведь это моя работа — прикрывать Фиме спину. Именно за это меня и терпели тут столько времени. Именно ради этого меня отмазывали от любых неприятностей с законом.

Через неделю запоя мне пришла в голову совершенно идиотская мысль. Я хватался за любую соломинку, лишь бы не делать то, что должен. Я пришёл с этой мыслью к митрополиту, и он в место того, чтобы объяснить мне, какая я неблагодарная мразь, согласился. Ещё три дня ушло на подготовку.

Я снова стоял у калитки проклятого дома. И снова мне загораживала дорогу женщина с ножом в руках. Я задал только один вопрос:

— Как ты собираешься жить дальше одна с двумя детьми?

Простой бытовой вопрос.

То, что ноги Руслана больше в этом доме не будет — даже не обсуждалось. В тот момент, когда он отказался защитить её ребёнка он, как мужчина, перестал для неё существовать.

У неё не было профессии, не было родни, могущей помочь. У неё была только крыша над головой.

— Найду работу! — с вызовом ответила она.

— А документы на девочку тоже найдёшь?

Без свидетельства о рождении ребёнка нельзя устроить в школу, нельзя отвести в больницу. Эта ситуация намного страшнее отсутствия работы. И Света уже начала это осознавать. Она промолчала.

— Мы предлагаем тебе работу учительницей в школе-интернате. Твои дети будут учиться на твоих глазах. Школа находится под покровительством нашей епархии.

— Зачем? — Света сверлила меня глазами, ища подвох.

— Чтобы не убивать её, — честно ответил я.

Она не знала, что сказать. Я достал плотный конверт:

— Здесь свидетельство о рождении и немного денег на первое время.

Она колебалась пару минут. Конверт в моей протянутой руке был выходом из безвыходной ситуации. Вот только это могло быть обманом и ловушкой. Я ждал и надеялся, что она откажется.

Наконец Света взяла конверт.

— Выведи мне её пожалуйста. Я должен сказать ей несколько слов, — потребовал я.

Она вышла в сопровождении новой мамы и нового брата. И на её лице явственно читался испуг. Когда вся семья подошла ко мне, я сел перед ней на корточки, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.

— Ты помнишь, кто ты? — спросил я у этого … у этой девочки.

Она кивнула.

— Запомни, тварь, ты жива только до тех пор, пока я тебе это разрешаю.

Павлик сжал кулаки и засопел, а пальцы Светы, сжимавшие плечо девочки, побелели.

— Теперь у тебя нет прошлого, у тебя нет имени. Если ты хоть раз воспользуешься своей силой — я тебя убью. Это понятно?

Она кивнула соглашаясь, как взрослый человек, полностью принимающий условия сделки.

— За тобой всё время будут следить. Я буду проверять тебя раз в месяц.

Она ещё раз кивнула.

Я поднялся. Света с облегчением подтолкнула детей к дому.

— Света, несколько слов тебе.

Я дождался, когда дети уйдут в дом и только потом сказал самое важное:

— Запомни. Теперь она Катя, твоя дочь перед богом и людьми. Больше никогда не называй её другим именем даже в мыслях. Это понятно?

Света кивнула с готовностью. Она всё ещё ожидала какую-нибудь подлость.

— Собаку надо будет перезахоронить за оградой. Это выполнимо?

Свету передёрнуло от отвращения, но кивок был быстрый и искренний.

— В течении недели придёт священник и освятит дом. Не забудь, нельзя называть её старым именем.

Я выполнил то, что был должен и развернулся, чтобы уйти.

— Спасибо! — выдохнула она мне вслед.

Хорошо, что я не обернулся. И даже не сбился с шага.

Мне не за что говорить спасибо! Я отказался выполнять свой долг. Я впустил в наш мир нечто, что не должно в нём существовать. Я предал и подставил своего единственного друга.

Нельзя благодарить за такое!

***

Вчера Фима пришёл в сознание. Он провёл в коме больше двух месяцев. Как только он поднимется на ноги, я верну ему долг — тысячу рублей. Долги надо отдавать.

Несколько раз заходя в подъезд своего дома я видел бледную тень, бывшую совсем недавно звездой местного телеэфира Асей Правдиной. Похоже, девочка пытается передо мной за что-то извиниться. Не знал, что у журналиста в наше время могут остаться какие-то этические нормы и принципы. С профессиональной точки зрения она мастер. Чего ещё желать-то в её годы?

И уж тем более я не тот персонаж, в отношении которого можно испытывать чувство вины.

Света с детьми устроились в интернат. И это … эта …

Обычная девочка Катя играющая со сверстниками в обычные детские игры. Павлик не отпускал её от себя ни на шаг первые недели, пока не убедился, что опасности никакой.

Когда я пришёл в интернат сегодня, Катя не пыталась бежать, не пыталась прятаться. Она подошла ко мне и серьёзно сказала:

— Я себя хорошо вела? Ты же меня не убьёшь?

Наверное, мне должно было стать стыдно. Во мне должна была проснуться совесть.

Но я знаю, что на самом деле я смотрю в глаза чудовищу, принявшему облик маленькой девочки. Я ответил:

— Пока не убью.

Она ведь вырастет рано или поздно. Она себя проявит. Она даст мне повод.

Похоже, теперь это единственное, ради чего я всё ещё живу.