Завтрак для покойника

В кропотливом процессе похорон собственно похороны — самый быстрый и незначительный эпизод. И даже когда покойник уже оказывается там, где ему и положено быть, когда все гости помянули и разошлись, все равно обязательно всплывает какой-то народный обычай, в котором нет ни смысла, ни логики.

Жена подняла на Валентина Семеновича сияющий взгляд и радостно сообщила:

— Завтрак повезешь ты.

— Угу. И обед. И ужин.

— Нет, — качнула головой жена. — Сразу после завтрака у нее диета начинается.

Выглядела супруга гораздо лучше, чем вчера. Повеселела, щеки порозовели. Вот что с людьми творит нормальный сон и… смерть надоевшего родственника.

 

В начале декабря, за полтора месяца до часа икс, все вокруг кинулись принимать судьбоносные решения. Бабка отказалась от еды, врачи отказались что-либо по этому поводу делать ("ну а что, я с ложки ее кормить буду что ли?"), а Валентин Семенович Иванов отказался принимать все это близко к сердцу. Четыре с гаком года назад бабуля сломала шейку бедра и слегла. Стандартный сценарий с лежачей больной осложнился помутившимся рассудком, и поделать с этим всем уже было совершенно нечего. Она сидела в четырех стенах, но переживала при этом удивительные приключения времен своей молодости. Находясь в благодушном настроении, бабка часто пересказывала Валентину Семеновичу и его жене истории из разряда "как я провела весь вчерашний день". Она ходила на работу, в кино, гуляла с подругами. Поначалу это было забавно, но потом в фантазии старухи вклинились кошмары, а ее комната наполнилась множеством людей, с которыми она ругалась, спорила, которым жаловалась. Жаловалась, к слову, на обслугу, которая "совсем обнаглела: чай делает без сахара, не слушает ее и вообще". Понятно, о ком речь.

Бабка в промышленных масштабах жрала прописанные скорбным врачом нейролептики, на которые уходила почти вся ее пенсия. Поначалу Валентин Семенович держался, а потом плюнул и переехал к старухе. Все-таки ездить к ней каждый день — то еще удовольствие. Он до последнего не хотел бросать любимую квартиру дочери на растерзанье, но старуха требовала внимания. Вместе с ним переехала и жена, еще бы нет, в конце концов, это ее тетка, а самому Валентину Семеновичу она была совершенно чужой. Чужая злая тетка, отравлявшая ему жизнь как в своем уме, так и вне его.

На одной воде человек может протянуть не больше двух недель, кажется. Старуха протянула полтора месяца. Невиданная воля к жизни сыграла с ней злую шутку, и отошла в иной мир бабуля очень мучительно. Тучная, даже квадратная, если учесть ее небольшой рост, женщина превратилась в мумию. Сухонькое тельце со слабым голосом и мутными глазами, почти всегда, правда, закрытыми.

Последние несколько ночей Валентин Семенович с женой толком не спали. Через каждый час заходили в комнату старушки, поили ее, переворачивали. А в душе, по крайней мере у Валентина Семеновича, только одно — ожидание. Вот-вот. Не сегодня, так завтра точно. И в какой-то момент завтра действительно наступило для всех, кроме бабули. Скончалась она тихо и ночью — как раз между тремя и четырьмя утра. Зашли водички дать, а она лежит, не дышит, рот открыт, и пульса нет.

Умерла.

Валентин Семенович с женой переглянулись. Вроде и готовились к этому моменту, ждали его, а все равно как-то неожиданно. И никакого плана действий.

— Ну что, давай звонить?

— Звони. В скорую звони.

— А ментам не надо? Людка вон мать хоронила, говорила, ментам тоже звонить надо.

— И им позвони. Даже если не надо, лучше услышать это от них.

— А чего я? Позвони сам!

Ультимативный ответ "твоя тетка — ты и звони" остался невысказанным. Из некоторых орудий лучше не стрелять. Поэтому Валентин Семенович махнул рукой и пошел звонить.

Первой приехала полиция. Спросили про скорую, посмотрели на бабку издалека, заполнили что-то и уехали. Приехала скорая. Спросила про полицию, посмотрела на бабку и уехала. Обронила только, чтобы вызывали на дом врача, он, мол, засвидетельствовует смерть и отправит тело на вскрытие.

— А вы это сделать не можете?

— Мы не можем.

— Почему?

— Нельзя.

Вот и весь сказ. Нельзя, и все тут.

Скорая отчалила, и как-то сразу стало труднее жить. Только что было проще, а сейчас — стало труднее. Все, что делал Валентин Семенович с женой до этого, было продиктовано необходимостью. Позаботься о бабке, дай ей попить, переверни, убедись, что умерла, вызови врачей, ментов... А теперь, необходимость кончилась, и придется шевелиться. А шевелиться некуда, потому как поликлиника открывается только в семь. А сейчас — пять. И два часа жизни придется деть куда-то.

Валентин Семенович решил поспать — жена вон уже занялась этим благородным делом. Устала, поди, с бабкой этой прыгать по шесть раз за ночь, вот и уснула. А теперь все, прыгать больше не надо. Пост, так сказать, сдал, можно и отдохнуть.

Уснул Валентин Семенович, кажется, еще на подходе к кровати. Потому что уже в следующую секунду он стоял в комнате бабули, а в руках у него стыдливо мялась небольшая подушка. Старуха лежала на своем старом вонючем диване, тяжело дышала. Шагнув вперед, Валентин Семенович накрыл ее лицо подушкой и надавил. Если бабуля и сопротивлялась, он этого не заметил — не было у нее сил сучить руками и ногами. Когда морщинистая грудь перестала подниматься и опускаться, Валентин Семенович отступил. Затем бросил подушку на пол, вышел из комнаты и притворил дверь. Будто ничего не случилось.

— Пора было, — сказал он с каменной убежденностью сам себе. — Зажилась, — и проснулся.

Тишина. Подушки в руках нет, он у себя в спальне, рядом тихо сопит жена.

Приснится же такое.

Что это вообще было?! Нет, понятно, что сон, но к чему? И опять же, понятно, к чему, но… просто как-то не вовремя. Валентин Семенович поежился, вспомнив ощущения из сна. Будто, и правда он бабку того…

Деликатно завибрировал будильник. Пора вставать и звонить в поликлинику. Но по пути к телефону Валентин Семенович — не удержался — заглянул в комнату бабки. Глупость, конечно, но все-таки. Заглянул и чуть не ахнул. Рядом с кроватью валялась та самая подушка из сна.

— Ты чего? — раздался позади сонный голос жены.

— Ничего, — резко закрыл дверь Валентин Семенович. — Так.

— Угу, — кивнула Ирина. — Я тоже поверить не могу. Как-то нереально.

Валентин Семенович кивнул, хотя никакой нереальности не чувствовал. Он чувствовал другое.

— Там подушка на полу, — сказал он. — Валяется.

Ни к чему не обязывающая фраза. Не подозрительная.

— Да? — удивилась жена. — Принес, наверное, кто-то.

Ни к чему не обязывающий ответ. Их диалог вполне потянул на что-то "нереальное". Так могли бы говорить персонажи артхаусного фильма.

— Ты в поликлинику сейчас? — спросила Ирина.

Валентин Семенович кивнул:

— Только позвоню им сначала.

Но это оказалось не так легко.

 

Поликлиника — это такое место, куда телефонные звонки приходят умирать молодыми. Когда бы ни пытался Валентин Семенович дозвониться, там почти всегда занято. Исключением не стал и этот раз. Ну, в самом деле, должна ли поликлиника менять своим привычкам только потому, что у него в соседней комнате покойник? Проявив невероятную настойчивость, Валентину Семенович примерно на тридцатой попытке вместо гудков услышал усталый женский голос весьма средних лет.

— Вторая-поликлиника-регистратура-я-вас-слушаю.

— Я бы хотел к врачу записаться.

— К какому?

Действительно.

— Ну, — запнулся Валентин Семенович. — У меня тут старушка умерла.

— Вам в морг надо.

— А скорая к вам послала.

— Мы покойниками не занимаемся.

— Мне свидетельство о смерти нужно.

— Такое не выдаем! — возмутилась женщина. — Этим ЗАГС занимается. Туда и звоните!

— Загс тоже меня к вам послал. За справкой! — схитрил Валентин Семенович. Он был почти уверен, что так и будет, соберись он звонить в Загс.

— Что вы меня путаете! — возмутилась она. — Какая справка?! Так бы и сказали, вам нужно медицинское заключение о смерти. В следующий раз так и говорите!

— Типун вам на язык, девушка, — отозвался Валентин Семенович.

— Адрес, — сварливо проговорила женщина.

Валентин Семенович назвал.

— К восьми подходите, — сказала женщина. — К Васильевой в триста третий.

И Валентин Семенович отправился подходить в триста третий к Васильевой.

У самого выезда из переулка его поймала соседка-старушка, спозаранку спешащая куда-то, куда все эти старушки обычно спешат.

— Соболезнования, — скупо сказала она.

Валентин Семенович кивнул, не зная, нужно ли за такое благодарить. Откуда она вообще узнала? Пожалуй, слухи разносятся куда быстрее скорости звука, вопреки логике.

— Что чувствуешь? — тоном заправского стоматолога осведомилась старуха.

— Облегчение, — сказал Валентин Семенович и только потом сообразил, что произнес это вслух.

Соседка посмотрела на него с ужасом.

— Да как же так? — возмутилась она.

— Мучилась долго, — пояснил Валентин Семенович, лихо покривив душой. — Тяжело умирала. Ну и… вот. Отмучилась.

Соседка кивнула, видать не поверила до конца и отошла. Валентин Семенович посмотрел ей вслед и чуть не плюнул.

Ишь какая! Сама бы поухаживала за этим телом, ночей бы не поспала, слушая, как бабка хрипит, а потом уже осуждала, кошелка старая. Ленивая, заторможенная злость, охватившая Валентина Семеновича, слегка встрепетнулась. Мозг будто пришел в себя, спросил: «Ну, что тут у нас? Бабка померла? Хорошо, хорошо».

И ведь правда Валентину Семеновичу было хорошо и спокойно — в самой глубине души теперь он знал: все наладится. Он сможет с женой поехать куда-нибудь отдохнуть. На Кавказ. В Крым какой-нибудь. Кошку можно и детям сбагрить, поухаживают за животным недельку, не облезут. Внучка пускай за хвост ее потягает.

С этой мыслью, Валентин Семенович позвонил дочери, рассказал о бабке и попросил приехать — мать поддержать. Дочь встретила эту просьбу без особого энтузиазма, но приехать пообещала. Хорошая девочка.

Внезапно обретенную внутреннюю гармонию Валентина Семеновича нарушали только сон, да подушка на полу.

 

В поликлинике, конечно, была очередь из тех самых стариков и старушек. Пока Валентин Семенович был моложе, его, так же как и всех, раздражало это засилье собеса. Из-за этих говорящих мощей, думал он, и не хватает у врачей времени на нормальных людей. Сейчас он так думать перестал. Каждый хочет жить, даже если он окончательно и бесповоротно спятил. Бабуля доказывала это с завидным постоянством на протяжении четырех с половиной лет. Всякое случалось с ней и удары, и инсульты, и каждый раз, когда, казалось бы, могила близка как никогда, бабуля все равно оправлялась от очередной напасти. Черт, она даже умудрялась ходить, а ведь люди и моложе ее после перелома шейки бедра ложились на кровать и больше не вставали. Эти нелегкие думы помогли Валентину Семеновичу спокойно дождаться своей очереди и зайти без скандала и вечных "да я только спросить".

— Полис давайте и паспорт, — медсестра протянула руку.

Валентин Семенович дал.

— Ой, — вдруг оживилась врач. — Я помню эту бабушку. Там все плохо было, да? Болела сильно и с головой беда.

Валентин Семенович кивнул. Еще какая беда. Бабуля иногда отказывалась от еды — спорила со своими глюками, чья сегодня очередь обедать. А когда ей говорили, что в комнате кроме нее никого нет, глядела как на врага, улыбалась криво, мол, давай, бреши дальше.

— Та-ак, — протянула врач, разглядывая пухлую карточку старухи. — Ну, раз там все так было... Может, без вскрытия обойдемся?

Валентин Семенович пожал плечами, стараясь выглядеть не слишком радостным. Если не будет вскрытия — можно сегодня и схоронить при удачном стечении обстоятельств. Правда, где-то по периферии души прошлось и непрошеное облегчение. Вспомнился сон. Ерунда, конечно, но… остаются следы от удушения подушкой? Наверняка остаются. Вроде ничего и не делал, а без вскрытия все-таки спокойнее…

— Просто, ну, а зачем? — сказала врач. — Бабуля старая была, какие тут еще причины.

— Да, — кивнула она, будто окончательно убедив себя. — Без вскрытия сделаем.

И принялась писать. Долго-долго, переписывая чуть ли не каждую страницу бабкиной карточки. И время растянулось в длинную пахлаву, где каждый комочек-событие отстоит от соседнего на чуть ли не миллион лет. Заунывно тикали пошлые часики в виде совенка, шуршала ручка по бумаге, покашливала медсестра, а Валентин Семенович сидел на стуле, совершенно не зная, чем себя занять. Снова включился мозг, принялся работать, но, как это обычно бывает после недосыпа, совсем не в том направлении, что у нормальных людей.

Что мы имеем, думалось Валентину Семеновичу, мы имеем скорую, которая едва взглянула на бабку, и полицию, которая даже не подошла. И участкового врача, который, вспомнив, что бабуля была плохой, не стал назначать покойнице вскрытие. И раньше, чем Валентин Семенович успел направить ход мыслей в другую сторону, все же мелькнула думка: бабку еще год или два назад можно было подушкой придушить. И никто бы не заметил. Потому что никому ничего не надо. Оно, конечно, все строго, очень строго, но так разгильдяйно, что святых выноси.

От такого разворота Валентину Семеновичу стало тошно. Где-то там, есть же наверняка люди, которые искренне расстроились, узнав о смерти бабули. А он, гад такой, сидит в кабинете и жалеет, что не придушил ее еще год назад.

Хотя, конечно, нет, не жалеет. Как о таком вообще можно жалеть?

Да очень просто! Два года псу под хвост, два чертовых года возможной полноценной жизни, которые отнюдь не были бы лишними... И на этом моменте Валентину Семеновичу наконец удалось съехать с опасного пути — врач протягивала зеленую бумажечку.

— Отвезите в первую поликлинику, — сказала она, — пусть они сюда печать поставят.

 

 

На обратном пути, Валентин Семенович решил взять такси. Ехать далеко, а в маршрутке трястись не хочется. Но уже в салоне авто, он понял, что на маршрутке было бы лучше. Ехать, и правда, далеко, но радио молчало, водитель держался замкнуто, и Валентину Семеновичу не на что было отвлечься. Поэтому пришлось думать. А думать о хорошем как-то все еще не получалось.

Должен ли нормальный человек чувствовать спокойствие и даже радость от того, что другой человек умер? Хороший вопрос, с подковыркой такой. Вроде и просто ответить: нет, не должен. Но тогда встречный — а должен ли человек превращаться в обузу, балласт, настоящий капкан для другого человека? Портить жизнь другим своей неполноценной жизнью?

— Приехали, — мрачно сказал Валентин Семенович.

— Что? — удивился таксист.

— Нет, нет, ничего, — тут же отказался от своих слов Валентин Семенович. Не объяснишь же водителю, что он тут сам с собой разговаривает, чтобы хоть как-то справится с минуткой ненависти то ли к бабке, не пожелавшей умереть побыстрее, то ли к себе, за то, что такие мысли ползают по извилинам.

Это все от недосыпа — нашлось оправдание. Очень хотелось верить, что он выспится — уже буквально сегодня ночью, и вся эта галиматья из головы уйдет. Но галиматья не хотела сдаваться. Как и неприятные воспоминания про сон, бабку, подушку и эти злосчастные два года.

Чтобы отвлечься, Валентин Семенович принялся читать медзаключение. И выяснил, что причиной смерти бабули была старость. И это даже как-то рассмешило. Нет, звучит-то нормально: бабуля умерла от старости. Но видеть эту самую "старость" в документе, в графе причины смерти было как-то странно и даже нелепо. Не от старости бабуля померла, а от того, что не ела ничего полтора месяца. От такого кто угодно помрет, даже молодой и красивый.

— Приехали, — сказал теперь уже таксист, и оказалось, что они действительно приехали.

 

С женой толком поговорить не удалось. Она оставила на хозяйстве дочь, а сама, чмокнув мужа, упорхнула в ЗАГС, получать свидетельство о смерти. Вот странно, подумал Валентин Семенович, когда рождался внук, выдали, вроде, только свидетельство о рождении и все. Получается, когда человек умирает, бумажек нужно получить в два раза больше, чем когда он рождается. Что из этого следует, Валентин Семенович так и не сообразил, но дал себе зарок подумать об этом позже. Из всех его нынешних дум, право слово, это была не самая мрачная.

— Ну что, пап. Все?

— Угу. Все.

Они с дочерью уселись на кухне и закрыли дверь в остальную часть дома. Всюду ощущался сладковатый запашок. Эрудиция и воображение живо подсказали Валентину Семеновичу, что может быть источником этого запашка, поэтому аппетит резко пропал. Дочь, впрочем, похоже ничего такого не чувствовала, сделала себе пару бутербродов, он же ограничился только чаем.

— Ну и хорошо, — неожиданно заключила дочь. — Теперь все хорошо будет.

Валентин Семенович, конечно, никогда не питал иллюзий по поводу чувств дочери к бабуле. Старуха приложила немало сил, чтобы испортить ей детство, пока они жили здесь, но услышать от кого-то другого отражение своих мыслей было как-то странно. Яблоко от яблони.

— Угу, — кивнул он, не зная, что еще сказать.

— Я знаю, пап, вам с мамой тяжело сейчас, — веско сказала дочь, — но бабушка уже старая была. Она и сама мучилась, и вас мучила. Да и вообще, восемьдесят семь — это весьма почтенно.

Дочь, кажется, подошла к вопросу моральной поддержки со всей ответственностью. Надо думать, жена подверглась той же операции прикрытия.

— Оль, — мягко сказал Валентин Семенович. — Я все понимаю, спасибо.

Сказать дочери, что в гробу видал эту бабку? Ну, нет уж, решил Валентин Семенович, к тому же, это неправда. Еще не видел, но скоро увидит. И ради этого стоило позвонить в морг.

 

Вопреки опасениям вопрос с отправкой тела решился довольно быстро. Ему дали телефон водителя катафалка. Тот стремительно приехал, помог вынести тело, так же стремительно увез Валентина Семеновича с бабкой в морг, помог выгрузить. Тут уже подоспел сервис. Краснолицый мужчина с каталкой укатил, замотанную в простыни бабку (не за руки-ноги же ее было тащить), направив Валентина Семеновича к другому входу. Покружив немного вокруг мрачного здания морга, явно бывшего когда-то каким-нибудь купеческим жилищем, Валентин Семенович, наконец, отыскал нужное крыльцо. Там, за шаткой дверью его ждали две краснолицые женщины, которые сдержано выразили соболезнования.

— У вас без вскрытия? — спросила одна. — Жаль, мы бы заодно тут... — что бы они тут заодно, так и осталось загадкой, дама умолкла и будто даже загрустила.

— Да вы не переживайте, — сказала другая. — Мы вашу бабушку в порядок-то приведем.

И затем они обе принялись предлагать самые разные товары, совершенно необходимые на похоронах.

— Одежду привезли? Хорошо. А Тапочки? Нет? Вам какие: с задниками и так? Хорошо. Полотенце нужно? Как куда, на крест. Хорошо. Покрывало. Из тюли обычно берут. Набор похоронный будете брать? Свечки и покрывало. Да, еще одно, очень нужно, понадобится гроб накрыть. А первым — покойницу накрывают. Ага. Гроб какой будем брать? Понятно, попроще, так и запишем. А крест? Вот у нас тут есть очень хорошая линейка крестов… понятно, тоже попроще. Венки? Что написать? От родных и близких? Ясно, так и запишем.

В какой-то момент Валентин Семенович почувствовал, что тонет в этой непременной атрибутике. За каким хреном это все нужно покойнице, она померла, все, ей по барабану, сколько там покрывал ей положено.

— Ну как, зачем? — удивилась одна из теток. — А люди что подумают?

Тут уже удивился Валентин Семенович. Второй раз за утро он высказал то, что высказывать не стоило ни при каких обстоятельствах. Однако пояснение тетки его полностью устроило. Люди. Конечно, все дело в людях. Вокруг эти чертовы люди, которые вечно смотрят тебе через плечо и готовы осудить за малейший проступок. О, что тут у вас? У покойницы всего два покрывала, а не пять? У-у, непорядок, нехорошо как, нехорошо. И люди эти самые обступают, берут в кольцо и никуда от людей этих не деться. Нехорошо, говорят, нехорошо! Нехорошо сделалось и Валентину Семеновичу. В глазах заблестели искры, он тяжко задышал, сел на лавку у стены.

— А что там за тело? — спросил вдруг кто-то новый. — Оформляете уже?

— Оформляем, Сергей Борисыч, — отозвалась одна из теток, и до того много уважения было в ее голосе, что Валентин Семенович срочно изгнал искры из глаз, проморгался и взглянул на прибывшего.

Им оказался бородатый мужчина в белом халате — самый краснолицый из всех виденных сегодня работников морга. В темном-темном здании были люди с красными-красными лицами. Либо они индейцы, и этот вот — индейский вождь, либо алкоголизм — здесь непременное профессиональное качество.

Вождь меж тем присмотрелся к Валентину Семеновичу.

— С вами все в порядке? — спросил он. — Вы что-то бледноваты.

— Да вот, — ответил Валентин Семенович. — Что-то вдруг.

— Понятно, — кивнул вождь. — Вы с собой поаккуратнее. Понимаю, скорбите, переживаете. Но надо поаккуратнее. Скорбите лучше в полсердца. Нужно ведь чему-то кровь по вашему организму-то гонять, а?

Дружески кивнул и ушел.

А Валентин Семенович остался в компании теток и повисшей в воздухе фразы о скорби в полсердца.

 

Приведение покойницы в товарный вид, снаряжение ее в последний путь всеми этими непременными атрибутами обошлось Валентину Семеновичу почти в десятку. В другой день он, может, еще и пожалел бы столько денег, но сегодня и пятнадцать бы отдал, лишь бы не возиться с телом. Тем более деньги, по сути были собраны из ее, бабкиной, пенсии. Откладывали то, что оставалось после покупки лекарств. Так что никакого смысла жалеть тысячи Валентин Семенович не видел. Нервы целее будут. И с заветного крыльца морга он сошел повеселевшим. Будто камень с души свалился, да так удачно, что даже в желудке заурчало.

Позвонила жена, у нее тоже все оказалось лучше некуда. Из ЗАГСа она поехала сразу на кладбище, оттуда в муниципальное похоронное бюро, обо всем договорилась, за все заплатила.

— Ты еще в морге, да? — спросила она.

— Угу.

— Вот и спроси, успеют они тетю приготовить, хотя бы часам к двум. Если да, то сегодня и похороним.

— Спрошу, — пообещал Валентин Семенович.

— Давай, Валь. Звякни мне тогда.

— Э-э, Ир?

— Да?

— Та подушка в комнате… Ты не вспомнила, откуда она там?

— Какая по… а, та. Нет, да я и не вспоминала. А что такое с этой подушкой?

— Да нет, ничего.

Она отключилась, а Валентин Семенович перевел дух. Вот стыдно признаться, но будто со смертью бабули, к ним вернулась удача. Неужто сегодня и похороны? Верилось как-то с трудом. Развязка близка, мой милый, как говорили в одном старом фильме.

 

Если час икс — был моментом смерти бабули, то невыносимо торжественный момент вывоза ее из дверей морга — явно заслужил называться часом игрек. Жена обзвонила всех бабкиных подружек, что нашла в записной, и явилось их довольно приличное количество. Градус трагедии у стен морга резко подскочил.

Бабки заливались слезами, а Валентин Семенович молча на все это смотрел. Ко всем этим рыданьям он оставался совершенно равнодушен, и от этого становилось как-то грустно. Душа дурацким маятником качалось от «пофиг!» до «да как же так?» и вопреки всем законам физики, маятник этот не хотел останавливаться. Надо постараться и сделать лицо хотя бы огорченным, решил Валентин Семенович и поймал свой же взгляд — из темного окна морга на него взглянуло отражение. Нет, огорченным оно не выглядело. Уставшим только, бесконечно уставшим. Прокатит?

Молодой человек, тоже, судя по лицу, тот еще делавар, вынес сначала крест, затем крышку, затем на каталке вывез и саму покойницу в гробу. Выпрямить бабулю в морге они так и не смогли. Как была скрюченной, так и осталась — из гроба залихватски торчало колено. Ветер поднял саван, явив всем присутствующим лицо покойницы. И вот тут Валентин Семенович забуксовал. Лицо. Совершенно чужое, неузнаваемое лицо. Да ту ли старуху ему вывезли? Не перепутали ли? Путают же, говорят, младенцев в роддомах, почему покойников в морге не могут? Они тут все явно на кочергу присесть мастера, могли ведь по пьяни перепутать?

А безумная мысль неслась уже вскачь. А если не перепутали? Если все еще круче: бабка на самом деле не умирала. Она так заметает следы, а завтра, разбирая ее вещи, в потайном кармашке найдется внезапно набор загранпаспортов и валюта...

Но безумные мысли Валентина Семеновича прервали бабушки, кинувшиеся на гроб, как сеттер на добычу.

— Ой, да на кого ж ты нас оставила? — Их плач соткался в единое целое, будто еще одно покрывало над гробом. — Лидочка! Родненькая!

Валентин Семенович перевел дух. Ну, вряд ли они все ошиблись, значит, покойница та. Или они все тут в сговоре!

Кто-то тронул его за руку, и конспирологическая теория рассыпалась в прах. Валентин Семенович повернулся и увидел старого друга — Юрку. Вот бывают же люди, которые несмотря на года остаются такими простыми парнями, к которым не липнет отчество. Вечные Виталики, Шурики, Женьки. Юрок был именно из таких.

— Соболезную.

— Спасибо, Юр.

— Ужасно выглядишь, Валек, — поморщившись, заметил тот. — Тебе б выспаться.

— Вечным сном. Потом.

— Шутник, блин. Ты вообще сам как?

— Нормально.

— Ира как?

— Тоже держится.

— Ну и хорошо.

Постояли, помолчали. Плач над бабулей уже подутих, скорбное невидимое покрывало распалось на отдельные островки. Старухи не хотели ехать по морозу на кладбище, поэтому, видать, старались выжать максимум из последних минут здесь.

— Знаешь, Юрок, мне сон приснился, — сказал Валентин Семенович. — Будто это я бабулю подушкой задушил. Ночью зашел и задушил.

— Не, ты, как и положено русскому интеллигенту, должен был взять топор.

— Очень смешно.

— А то нет. Ну, сон и сон. Вы ж с Ирой не спали толком. Устали, тут еще и не такое приснится.

— Не только во сне дело, — поморщился Валентин Семенович. — Я как бы тебе сказать, ну… рад что ли, что бабка померла.

— И что? — Юрок явно не понимал всей глубины проблемы.

— Ну как что, — возмутился Валентин Семенович. — Какой нормальный человек будет радоваться чужой смерти?

— Не загоняй, Валь.

— Не загоняю я!

— Да конечно, а то я тебя не знаю. Сейчас начнешь ныть, мол, во-от, я не человек, я скотина, эгоист. А было бы из-за чего.

— Да и вообще, — перебил его Валентин Семенович. — Ну, до какого предела людям может быть похер на других людей, а? Ну ладно, бабка, не в бабке дело-то. Она мне столько крови попортила, ясен пень, я радоваться должен, а не грустить. Но вот, скажи: вообще должна быть причина чтобы один человек был равнодушен к другому, а? Или это естественное состояние души?

— Да нет никаких пределов, по некоторым людям вообще плакать не стоит.

— Это ж настоящее лицемерие.

— Это жизнь, Валек. И вообще, прекращай истерику. Ты что думаешь, ты один такой? Да дофига таких людей.

— Ну да, — хмыкнул Валентин Семенович. — Всем тем, у кого умерли близкие, но кто ничего при этом не чувствует или даже радуется, посвящается.

— Типа того, — серьезно кивнул Юрок. — Людей много, и все разные. Ты вот порадовался, что бабуля померла. Да любой бы на твоем месте порадовался. А ты себя поедом ешь, будто было бы лучше, если бы тут щас рыдал от горя.

— Было бы, кстати, лучше.

— Нет, не было бы. Ты что думаешь, лишняя слезинка тебя человеком хорошим сделает? Или от мудачества излечит? Так вот нет, не излечит. Если человек — мудак, то его ничего не излечит.

— А я, стало быть...

— Ой, вот не надо этого! Я не говорю, что ты мудак, я пытаюсь тебя от этой мысли оттащить. Да только не получается, обнял ты ее, как родную, и лелеешь, и холишь.

— Мальчики, потише, — раздраженная жена вдруг появилась и обожгла взглядом обоих. — Нашли место!

— Мы не будем больше, Ир, — отозвался Юрок.

— Угу.

— Не бери в голову, короче, — шепотом подытожил Юрок. — Схороните бабку, выспись, тогда уже и думать будешь. Договорились?

Жена еще раз прожгла их взглядом, и Валентин Семенович счел это достойной причиной чтобы не отвечать на провокации Юрка. Он просто ничего не понимает.

Плач и вовсе утих. Бабули отошли от гроба, стало ясно: все, кто хотел попрощаться с бабулей, уже это сделали. Настало время ехать на кладбище.

 

Час икс, час игрек… А похороны тогда как? Час и? Однако, эту мысль Валентин Семенович сразу отмел, как заведомо хулиганскую. Пусть будет по классике: час зед.

Молодые люди с лопатами поджидали катафалк рядом с могилкой. Они живо выгрузили гроб, поставили его на заранее подготовленные подставки. Самый главный из них, наверное, какой-нибудь бригадир сразу взял на себя руководство. Хорошо поставленным голосом он раздавал указания, и Валентин Семенович был рад, что его чаша сия минула. Лично он совершенно не знал, в каком порядке что делать, куда что повязывать и как распорядиться тем самым «похоронным набором».

— Дайте полотенце, его на крест надо повязать. Так, эти свечки себе возьмете, будете до девяти дней жечь. Руки покойнице развяжите. Лицо откройте. Прощаемся с покойной. Теперь отойдите, пожалуйста.

Парни быстро прибили крышку, и даже торчащее колено не помешало. Затем они пропустили под дном гроба ремни, приподняли и поволокли бабулю к месту ее последнего отдыха.

Казалось, на этом все и закончится, не нет.

— Ю кэн тач зис, — жизнерадостно и громко заметил голос из кармана одного из парней, а потом раздалась довольно легкомысленная мелодия, в которой Валентин Семенович мигом опознал ЭмСи Хаммера. Парень напрягся еще больше, покраснел, но ничего сделать не мог — ремень из рук не выпустишь. Ситуация была ровно настолько же возмутительной, насколько и забавной. Бабулю хоронили под ЭмСи Хаммер. Это как у Шолохова. «Хоронил он свою Аксинью при ярком дневном свете да под ЭмСи Хаммер...»

Сообразив, что сейчас начнет глупо улыбаться, Валентин Семенович спрятал лицо в ладони и отвернулся.

Ну вот, не хватало еще и смеяться у нее на похоронах. Лицо так и норовило расползтись в улыбке, и Валентин Семенович подумал, что это уже самый настоящий нервный смех. Его стоило перевести во что-то более подходящее случаю. И Валентин Семенович постарался разозлиться. Получилось.

Уже после того, как бабулю закопали, он отвел бригадира в сторону и жутко на него наорал. Тот воспринял крики спокойно, пообещав наказать «залетевшего бойца», и Валентину Семеновичу этого хватило. Закололо сердце, снова заискрило в глазах. Упасть бы да помереть, благо кладбище — самое место, но рано еще, рано. Нужно пережить поминки. И вот тогда действительно все.

 

И, конечно, оказалось, что это не все. Поминки прошли для Валентина Семеновича как в тумане. Ели, пили, не чокаясь. Сначала вспоминали бабку, потом принялись разговаривать за жизнь. Валентин Семенович тихо сидел на диване, с недопитой рюмкой в руке и мечтал о том, как он сегодня выспится.

— Осталось только завтрак отвезти, и до девяти дней можно не тревожиться, — сказал кто-то из гостей.

— Какой завтрак? — встрепенулся Валентин Семенович.

— Завтрак бабуле, — пояснил этот самый гость. — На кладбище.

И откуда только взялся такой умный?

— Не знаю никаких завтраков, — отрезал Валентин Семенович. — Зачем?

— Традиция такая, — вмешалась жена. — Ты что не слушал, о чем мы говорили? Традиция такая. Бабуля на новом месте, ей завтрак готовить некогда. Значит, мы должны отвезти.

Она выпалила этот бред совершенно невозмутимо, но от этого менее бредом эти слова не стали.

— Угу, — сказал Валентин Семенович, нависая над столом. — Бабуле готовить некогда ведь, да? Вы сами-то понимаете, какую херню сейчас несете? Какой завтрак, какое новое место? Что за бредятина? Зачем из обычного процесса — закопать труп в землю — делать целое представление? Да ей это все нахрен не сдалось, ей все равно, она померла! Это все только вам — нам! — нужно. Чтобы совесть свою приглушить, чтобы вот на всякий случай пути отступления приготовить. А вдруг она не просто померла, а вдруг там и правда что-то есть. Вот будет неловко, если бабуля без завтрака-то останется! Я раньше думал, что ракеты освящать — самая большая глупость, но завтрак для покойника — это еще глупее! Ведь не-ет, нельзя просто так взять и не делать глупых вещей. Иначе что люди подумают?! Никак нельзя этих самых людей расстраивать! Да в жопу они все шли, эти люди! И вы все тоже!

Окружающие смотрели на Валентина Семеновича с участием. Никакого гнева на лицах, никакого возмущения. И Валентин Семенович понял, что впервые за день промолчал, когда надо было говорить, а не наоборот. Но на второй раз его уже не хватило. Он просто сел, допил, что там оставалось в рюмке, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. К черту этикет, заснет — ничего страшного. И он действительно заснул и проспал весь оставшийся день и всю ночь.

А утром жена разбудила его и сказала, что завтрак повезет на кладбище именно он.

 

 

Изрядно посвежевший Валентин Семенович вылез из такси с пакетиком, в который жена сунула пластиковую тарелочку с пюре и куриной ножкой. Ноги с чавканьем угодили в грязь. После недели мороза под хмурым небом, наконец, выглянуло солнце, потеплело. Звучит хорошо, но на деле это означало, что земля у могилы стала настоящим океаном грязи. Кладбище росло куда быстрее, чем успевали асфальтировать дорожки.

Стараясь не ругаться слишком громко, Валентин Семенович направился к могиле.

— Ну что, бабуль, — сказал он. — С новосельем.

Пакет с едой положил у креста. Наверное, стоило сказать что-то еще, но в голову ничего не шло. Все обычные слова, какими он прощался с бабкой, пока она была жива — "поправляйся", "выздоравливай" — как-то не шли к ситуации. Поэтому Валентин Семенович сказал просто:

— Приятного аппетита.

И самому смешно стало. Валентин Семенович улыбнулся, а потом спросил:

— Ну что, бабуль, ты сама померла, или все-таки я?

Даже если бабуля и ответила, земля и крышка гроба заглушили ее.

— Угу, — кивнул Валентин Семенович. — Знаешь, я вчера весь день с ума сходил из-за всего этого. Ведь, и правда, мог. Лунатики, вон, по дому ходят и не помнят потом ничего. Почему я не мог в таком же виде придушить старуху?

— Мог, — кивнул сам себе Валентин Семенович. — Но проблема не только в этом. Не важно, убил я тебя или нет. Важно, как мне теперь к этому отнестись. Нужно хотя бы признаться самому себе. Если признаюсь — возьму на душу грех. Не признаюсь — значит, чист.

Бабуля снова не ответила. Умерев, она стала отличной слушательницей.

— Да, — согласился Валентин Семенович, — звучит странно. Но так и есть. Либо я буду корить себя за поступок, либо просто забуду об этом. Хотя, есть и третий вариант.

Он слегка наклонился к могиле и прошептал:

— Я признаюсь себе в этом, выберу вариант с убийством, но корить себя не буду. Я правильно тогда во сне сказал: уже было пора. Ты нас всех измучила. Но при этом я не буду чудовищем, и знаешь, почему? Потому что на самом деле не буду знать наверняка. То есть, я, может, и чудовище, настоящий убийца-психопат. Но наверняка-то не скажешь.

На последних словах голос изменил ему, стал грубее с хрипотцой.

Бабуля снова отнеслась к его словам с пониманием.

Слезы вдруг откуда ни возьмись побежали по щекам совсем не скупыми-мужскими ручьями. Валентин Семенович пробовал их на вкус и понимал: это слезы счастья. Не то, что бы слезы счастья так уж отличались по вкусу, но это были именно они. Вот чудак-человек. Вчера весь день страдал от равнодушия, а сегодня разнылся у могилы. Бабке, поди, было бы приятно, узнай она о такой оказии.

И чтобы бабке вдруг не стало приятно, Валентин Семенович тепло улыбнулся и сказал:

— Земля не пух, так просто не выберешься. Лежи тут бабушка и не рыпайся.

Сейчас он поедет домой и скажет жене, что сам принес ту подушку в комнату. Или даже вообще ничего не будет говорить. Подушка — это так, ерунда. Главное в другом. Пусть даже и убил, главное не принимать это близко к сердцу. Можно ли быть убийцей в полсердца, как советовал Вождь? Вот и поглядим.

Валентин Семенович вытер рукавом лицо, выпрямился и лучезарно улыбнулся.

–Давай, бабуль, счастливо оставаться.

А после повернулся и пошел к машине. Хватит уже разговаривать самому с собой у могилы. Аппетит бабуле портить. А то ведь люди всякое могут подумать, а?