Болван

Эта нехитрая история случилась в лесной деревушке, отмеченной на карте землевладельца как Малые Берёзы. Берёз там, правда, не росло, ни больших, ни малых. Впрочем, на эту карту (вполне вероятно, что и существующую в единственном экземпляре), всё равно никто не смотрел, кроме помещика, домочадцев и его нечастых гостей.

В общем, была такая деревушка — Малые Берёзы. Большая — целых четыре семьи на три дома, с кузней и конюшней. Но лошадей увела минувшая война, а в конюшне остался жить лишь один старый мерин. Его хозяйкой была Иванна — тонкокостная, гибкая девушка с решительным и даже немного суровым лицом. Ох, как она гаркала на провинившихся поселян! Упрёт руки в бока, набычится и давай честить за милую душу. Даже кузнец, уж, на что ражая детина, а при звуках её голоса вздрагивал, откладывал молот и огромными шагами удалялся в лес, где и пережидал бурю. Чего тогда говорить о простых поселянах! Улица пустела — кто прятался в погребе, а кто и вовсе притворялся мёртвым. Но буря рано или поздно сходила и на лице Иванны появлялась улыбка. Тёплая, но, увы, такая же редкая и недолгая, как и зимняя оттепель.

— Кто шею коню натёр? Анфим! Поди-ка сюда, нечестивец!

И хоть каждое сказанное ей слово было справедливым, за дело, но стоило ли удивляться, что Иванне шёл тридцатый год, а она по-прежнему оставалась одна? А ведь не уродина, бёдра её широки, ноги изящны, груди упруги, волосы русые, лицо белое, чистое. Но даже у хромоногой сестры уже два ребёнка, а Иванна так и сидела в девках. Впрочем, в девках ли? Жила когда-то с господским конюхом, без брака, кстати, но никто её укорить не посмел. То ли от того, что она владела единственной лошадью на всю округу, то ли ещё отчего. И вообще, находились такие, что принимали Иванну за главную в деревне, хотя и староста оставался за старосту, когда дело касалось отработок и рекрутчины.

А какая Иванна была хозяйка! Изба у неё чистая, светлая, ставенки в узорах, расписаны, на стеночке жар-птица распустила пёрышки. В сенях пахнет мятой и сеном, каждая вещь на месте. В конюшне удобно, хоть самому живи, мерин довольный. Но мужика нет. Сначала Иванна, конечно, не сдавалась, наряжалась в выходной день, вплетала в волосы красные ленты, укладывала косу, ходила на танцы, пела… Но слишком уж распространилась её вздорная слава, и можно было надеяться только на заезжего молодца, который бы сразу заехал в конюшню, не успев даже обронить слово-другое с кем-нибудь из местных. Но заезжих молодцов в деревне, да и селе, чего скрывать, почти не было, а те, что были, как-то успевали перемолвиться. Жила одна.

А ещё в Малых Берёзах земля необычная — родимая. В смысле, родит не пойми что. Посеешь, бывало, рожь, а пожмёшь овёс. Помещик, конечно, от такого кривился, но всё равно не в убытке, своё возьмёт, крестьяне же испокон веков жили на подножном корме. Благо лес большой — грибы там, ягодки. В общем, в деревне есть такие поля, что по весне рождают самую, что ни на есть невидаль. Сойдёт снег, глядь — а из земли сосуды торчат, глиняные. Большей частью битые, но и целых немало. От такого чуда всякая керамика в Малых Берёзах не в почёте, дело проигрышное. Посуды бывает так много, что и себе хватает, и в соседнее село отвозят. Ещё говорят, что посуду ту видел какой-то иноземный академик, и вести о ней дошли до самого царя Гороха. Впрочем, дойдя, вести там и остались. В любом случае, чудеса чудесами, но главное впереди. Однажды весенняя почва исторгла человеческую руку…

Анфим, он же нечестивец, он же староста, он же отец двух с половиной семей и двоюродный дядя Иванны, ту руку поспешил забросать землёй и побежал в деревню. Не то, чтобы он был таким пугливым, как казался, но дело-то серьёзное. Рука — значит, смертоубийство. А законы простые — чья земля, тот и виноват. Понаедут из города сыскари да помощники сыскарей, и будут искать, вынюхивать, под каждую кочку заглядывать. А ведь гостей надо где-то разместить, кормить и наконец, после пары месяцев безудержной работы, когда сыскари отъедятся, оплатить штраф. Обо всём этом Анфим знал не понаслышке, так как его уже ныне покойный батюшка имел неосторожность обратиться за помощью в поиске сведённой козы (которую, к слову, так и не нашли).

— Ребята! — задыхаясь, выкрикнул староста. — Там покойник лежит.

Ну, вообще-то он немножко не так сказал, но смысл тот же. В любом случае, деревня новость не одобрила. Сход, состоящий из четырёх семей, постановил тело оттащить на межу и тайно перезахоронить. Селяне отправились на поле и обнаружили искомую руку. Но едва они начали выкапывать тело, как рука зашевелилась. Анфима сдуло первым. Он нашёлся много позднее в селе, где к тому моменту успел пропить топор, рубаху и подштанники. Другие более храбрые селяне объявились к ужину. На поле осталась Иванна и кузнец, который был туговат на ухо, да и соображал не то, чтобы особо быстро, и поэтому вообще не понял, чего все собрались.

Покойник медленно поднимался из земли. Высокий такой, чуть ли не в сажень ростом, крепкий. Кожа у него чёрная от грязи, лицо грубое и непроницаемое.

— Ты кто? — пробасил кузнец.

Покойник промолчал. Позднее, оказалось, что он вообще не умел разговаривать. Да и покойником его назвать было сложно, потому что тот, кто никогда не жил, не может, собственно, и умереть.

Кузнец постучал по груди незнакомца.

— Звенит. Чистая сталь.

Чужак хранил молчание. В этом молчании его отвели в деревню, где отмыли с помощью щёток, тряпок и нескольких вёдер воды. Когда грязь была смыта, то оказалось, что он действительно не был человеком, а скорее автоматом. Механизмом, внешне напоминающим ляшский доспех из гостиной помещика. Не то, чтобы деревенских пускали в гостиную помещика, но хозяйский конюх… Впрочем, это уже к нашей нехитрой истории не относится. Лицо его было тёмным, глаза красными, свирепо-равнодушными, навыкате.

— Надо бы его в солдаты отдать, — предложил нашедшийся спустя неделю Анфим. Кабак тяжело отразился на его здоровье, но способность слукавить оставалась неизменной. — Жаль только война закончилась.

— Эдак от него любая бы пуля отскочила, — заключил кузнец и мудро покачал головой.

— Да, стальной! — повторил он.— Я бы такого не выковал.

Крестьяне сосредоточенно молчали.

— Эх, и как же его угораздило?

Этот вопрос был отнесён к числу принципиально не разгадываемых тайн наряду с самозарождающейся посудой. С именем разобрались быстрее. Едва чужак, двигающийся медленно, но основательно, как и положено металлическому автомату, наступил на ногу старосте, так сразу получил и имя, и даже фамилию.

— Ах ты... болван... кованный! — простонал староста, закончив кричать.

С тех пор так и повелось. Другое дело, куда его можно было пристроить. Болван перепробовал множество работ. Он простоял бельевой опорой, впрягался в плуг, отпугивал птиц от хозяйской грядки, помогал таскать дрова из леса. Ну, как помогал — сам срубил, сам притащил. А мужики шли поодаль, чтоб ежели барин поймает, то они вроде и не при делах, а с механизма спрос невелик. Неразумный ведь, железный.

Больше всего болвану понравилось работать в кузнице. Там он и остался. Целый день автомат дубасил тяжёлым кузнечным молотом. Болван никогда не уставал. Стоит себе, почём зря дубасит. Только и слышно весь день, что бум, бум, звяк, звяк. Насилу его вчетвером успокаивали. Тогда на ночь он истуканом замирал у дверей кузницы, и практичные хозяйки вывешивали на него сушиться бельё.

Постепенно к болвану привыкли и считали за своего. В общем, посмотрела Иванна и прозрела. А мужик-то хорош! Прямо скажем, идеален. Не пьёт, не ругается, на женщину руку не поднимает, работящий. Статный! Ну и неутомимый, железный. Нрав, опять же, покладистый, что скажешь, то и сделает. Стала Иванна носить ему пироги в кузницу, да только болван их всё равно не ел. Часами разговаривали. Она рассказывала, как была на ярмарке в Старом Подоле, и какие там видела роскошные ткани. И про мерина своего и хозяйство. А сама ластится, лицо у неё аж светится, глаза, что твои звёзды сверкают. Болван же продолжал равномерно дубасить молотом… Шипел остужаемый металл в чане, звенело железо. Романтика! И Иванне казалось, что лицо болвана чуть смягчалось и его глаза заметно теплели.

По осени они поженились. Их обвенчал старый священник, который разучился удивляться. Молодые жили почти счастливо. Всё у них было лучше, чем у людей. Болван не пил, не пререкался и работал как молодой вол. В доме у них порядок, вещи прибраны, одна к одной. Куры накормлены, поле распахано, козы привязаны. Только его любовь была отражением самой крестьянки на металлической броне, а болван оставался болваном. Но поняла Иванна это слишком поздно, когда грудь её одрябла.

Далеко за полночь, но мужик продолжает ворочаться в постели.

— Эх, есть ли Бог или нет? Есть или нет? Есть ли какой высший смысл или мир лишь игра слепых сил?

Так проходит несколько часов. Наконец с небес раздаётся глас:

— Нету Бога. Спи!

Пара смешков на стоянке. Сменщица Галя, позвякивая связкой ключей, закрывает магазин.

— Неплохо, но не моё, — признаётся Игорь и задвигает роллеты. Замок щёлкает, напряжение под пальцами ослабевает. — Кажется, из Шендеровича.

— Скорее, Казанова! А то пешком пойдёшь, — машет Ядвига, хлопая дверцей. Девушка она стройная, черноволосая, с серьёзным жёстким выражением лица.

— Давай, пока.

Расходятся. Галю заберёт муж, наверное, первый раз за несколько лет. Его чёрный джип, смахивающий на фургон, на другой стороне дороги. Толстомордый водитель в тёмных очках без всякого выражения смотрит перед собой.

Время позднее, на улице никого и слова эхом отдаются от бетонированных площадок. На дворе ранняя, пока ещё иллюзорная весна — уже ощутимо потеплело, но земля мёртвая и деревья, обрезанные зимой, лысые, походят на фонарные столбы.

Ядвига заводит мотор. Машина почти беззвучно трогается с места. Они неторопливо катят по пустынной улице.

— Галю забирают. Завтра, наверное, выпадет снег.

Игорь послушно хмыкает. Первое слово сказано, но поговорить всё равно не о чем. Ядвига щёлкает музыку. Хорошую волну перелистывает, ставит что-то из категории "рвотное-блевотное", кажется Коржика. Знает, что ненавидит его и всё равно ставит. Игорь тоже много чего знает, но от этого никому не легче.

— Как у вас сегодня?

— Так себе. Ещё пару таких дней и хозяин нас прикроет.

Кивок. Сочувственное сопение. Банальные вопросы, банальные ответы. Каждый день одно и то же. Ядвига зачем-то отвозит его на работу, хотя ему больше нравится ходить пешком, и зачем-то забирает. Игра в дружбу, имитация любви.

— Как-нибудь сходим на… — послушное кивание. Да, да, как-нибудь, надеюсь, не в этой жизни. Тяги нет.

Она высаживает его у дома, а сама катит дальше. Живут порознь и даже не встречаются. Ну, так, со стороны словно парочка, а на деле чужие люди без точек соприкосновения. Она прагматик и карьерист. Он — просто дурень.

— А помнишь как мы? — иногда говорит Ядвига. Глаза её теплеют.

Помню-помню. Не помню. Был ли это он или кто-то совершенно чужой? Можно ли подменить человека так, чтобы он этого не помнил? Чужая память, чужие чувства, а он сам… пустой. Никакой.

Поток несвязных мыслей в голове. Помогает только водка. Жаль, велика расплата.

— Как назвать человека, который хочет, но не может?

— Импотент.

— А как назвать мужика, который может, но не хочет?

— Козёл!

Идол — это такой деревянный болван посреди поляны. Все ему носят дары, а он просто стоит и его ничего не трогает.

Ещё один одинокий вечер. Впрочем, не более одинокий, чем прожитый день. Глаза в планшет. Глаза в телефон. Глаза в монитор. Галя в романтике, у неё переписка. Он — читает. А работа? Работы нет — кризис. Магазин доживает последние дни. И даже как-то жаль, всё родное. Столько воспоминаний: здесь когда-то упал, там заклеивал плакатом дырку от пули, поцелуи в подсобке… Кто это был? Другой человек, мёртвый.

Мир непознаваем. Чем больше читаешь, тем больше не знаешь. Какой-нибудь австралийский абориген имеет более полную картину мира, чем он. Картина Игоря в лучшем случае напоминает расплывшееся пятно на белом фоне. Но перед главным вопросом всё пустяки. Есть ли всеведущий Бог, и любит ли он его — глупого, неразумного, потерянного? Если Бога нет, то нет и смысла, а жизнь сравни плесени. Распространяй споры и радуйся.

— Какая ахинея! — отрубила бывшая перед тем как стать бывшей. Расстались они, правда, по другим причинам, но на всякий случай, Игорь стал осторожней в разговорах. Лечение в дурдоме не имеет конечного срока.

— Не парься, всё будет хорошо, — успокоила Галя и придавила своей грудью. Массивной такой, упругой. — Другую найдёшь.

Зачем? Чтобы и дальше распространять гены? Продолжить игру? Без Бога нет смысла, только нежизнь. Просто допущение — представим, что он есть. Любит ли он человека? Конкретно Игоря? И если да, то как узнать?

Решение внезапно. Лотерейный билет! Если Бог его любит, то позволит сорвать куш. Решить проблемы. А если нет — то пуля в лоб. И если Богу не наплевать, если он есть и при этом любит, то… остановит. Неважно как — осечкой, знамением, макаронным монстром, инопланетянами. Ставка — жизнь. Всё просто. Ловушка на Бога.

Безумие, да. Но почему-то внутри Игоря жила уверенность, что всё закончится хорошо. По крайней мере, хоть пробудился из спячки. Даже чего-то накарябал про жизнь в деревне.

Игра утром. Из-за работы пропустит и посмотрит в повторе. Самоубийство вечером, чтоб никого не подвести. Отработал, мол, и стреляйся с чистой совестью. Пистолет — чёрный, холодный. Запретный. Номера спилены предыдущим владельцем — вороватым доходягой с мутными глазами. Знал его по школе — тот ещё ублюдок.

Не спалось. Куда потратить деньги? Купить дом или квартиру? Трёхкомнатную. Зачем? Нет, лучше дом, чтоб с садом. И забор повыше, непроницаемый. Собаку. Кошку, чтоб Ядвига не скучала. Ядвига — и здесь она. Зачем ему Ядвига? Такие деньги. А, ладно, что жалко? Ядвига так Ядвига. Что-нибудь подарит. Кольцо? Брильянт? Машину?

Утром на работу. Солнце только встаёт, ещё не видно из-за крыш, но уже светло. Сыро. В рюкзаке пистолет и лотерейный билет. Город пустой, тихая улица, гулкие шаги. Странное дело — в мире людей всё больше и больше, а поговорить не с кем.

Гудок за спиной — Ядвига. Машет рукой, но лицо остаётся серьёзным, непроницаемым. Ни дать, ни взять учительница математики. Он ненавидел математику.

— Привет! — плюхается на сидение, ловит себя на мысли, что застёгивается. Для потенциального самоубийцы — смешно.

— Все нормальные люди уже давно не ходят пешком.

Ну, не самая лучшая фраза, чтобы начать разговор. Но Игорь сегодня в настроении. Передача.

— Может я в детстве попал в страшную аварию и до сих пор сохранил страх? Фобию такую.

— Не говори глупостей! Это же не так. Если что, мы выросли вместе. Я тебя знаю лучше, чем себя.

Игорь хмыкает. Нет, дорогая, ты знала совершенно другого человека. А у меня от него только внешность.

— Серьёзно. Может у меня есть причины. Ну, помимо всего прочего. Скажу тебе тайну.

Он приник к её уху и прошептал:

— Я средневековый человек. Почти варвар.

— Это значит тупой? — спрашивает Ядвига, не отрывая глаз от дороги. Машина встала на светофоре. Траса пустая, никого рядом, но ждать всё равно надо минуты две, не меньше. Кому надо?

— Средневековые люди отнюдь не тупые. Просто мыслят проще. Вот, к примеру, машины. Почему они ездят? Да-да, двигатель внешнего сгорания, понятно. Но ты скажи — а почему это работает? Почему она ездит? Не отмахивайся! Средневековый человек за словом в карман не полезет, а подсчитает, что за год в ДТП погибает больше миллиона человек. Вот тебе и связь с принципом работы. Кому выгоды смерти? Дьяволу. Значит, машины работают по воле дьявола на погубленных душах.

— Ты вправду так считаешь?

— А мире кому-то есть дело до того, что я считаю?

Ядвига вздыхает и жмёт на газ. Машина медленно поворачивает.

— Есть одна известная сказка. Про премудрого пескаря.

— Я не слышала.

— В общем, жил на свете пескарь.

— Мне не интересно, — отрезает Ядвига.

Игорь пожимает плечами и отворачивается:

— Можно я хоть голову из окна вытащу?

Прощаются перед магазином. Ядвига работает рядом — в торговом центре. Её хозяева основательно придавили конкурентов, но из-за кризиса дела у всех идут неважно. Кого-то сократили, Ядвиге обрезали проценты. Перебивается, выплачивая кредит на машину. Игорь предлагал помощь, но ей не нужны подачки. Гордая!

Галя уже на месте, красится. Глаза красные, невесёлые.

— Не выспалась?

Она показывает свой телефон — экран треснутый, с чёрным расплывчатым пятном. На правой руке отметины от пальцев.

— Спалили моя переписка, — говорит Галя. Грустно улыбается. — Пришла из душа — смотрю, а он изучает. Я кинулась, из руки выдрала. Ну… подрались, потом просил не уходить. Говорил, что повесится.

— Его не всякая батарея выдержит. Лучше стреляться.

— В общем, пока осталась. Не знаю, что дальше. Мама два раза звонила, сестра. Мол, что люди скажут? С другой стороны, ну, ничего ведь не держит. На одной жалости семью не построишь. Детей нет, разве что имущество делить.

Что посеешь, то и пожмёшь. Нечего добавить. Сначала наставлять рога направо и налево, а потом ожидать сочувствия. Игорь почти не слушал. Розыгрыш состоялся. Рубикон перейдён. Зашёл на сайт, ввёл номера с билета. Загрузка и… ничего. Совпадений не найдено, в следующий раз повезёт.

Сердце оборвалось. Вот значит как. Кому-то всё, а кому-то пуля в подворотне. Оставалось надеяться на знак. Что сейчас зазвонит телефон — и Игорь вдруг станет кому-нибудь нужен. Спаситель мира, понимаешь. Или осечка, глас с небес. НЛО.

До вечера далеко, рано отчаиваться. Ну, не заслужил богатства, так не терять же жизнь? Пробрало холодом.

В детстве он ездил к бабушке в деревню. Там были горы и много деревьев, а ещё дома с расписными стенками. У бабушки был старый колодец. Игорь заглянул внутрь и вдруг увидел шевеление. Змея! Он в ужасе отпрянул, но вскоре любопытство привлекло вновь.

— Бабушка! Там змея!

— Где? Нет, это угорь. Такая рыба.

В колодце жил старый угорь. Он был большим и почти угольно чёрным. Его стеклянные глаза придавали рыбе глуповатое, а то и безумное выражение. Он слишком долго жил один. Его братья и сёстры давным-давно дали потомство и умерли. А этот так — не пойми что. Когда-то в погоне за солнцем угорь пересёк полмира, а в итоге всё равно очутился в колодце.

Последние часы жизни. Жар горящих мостов за спиной.

— Ну, что ты ноешь? У тебя всё было, но… мало! Чего тебе не хватало? Муж был, не бедный. Застукали? Так отвечай!

Галя оторопела, но тут же презрительно скривилась:

— Да что ты вообще понимаешь? Ты никогда не любил.

Игорь засмеялся. Однажды он видел, как любовь всей его жизни садится в чужую машину. В фильмах в таких случаях всё просто. Надо закричать — Не-е-т! Напиться, полезть бить морду. А он просто смотрел и чувствовал, что не хочет дышать. Ну, полез бы в драку. И что? Её уже не вернёшь. В глубине души Игорь и сам хотел, чтобы ушла. Ради её же блага. Только вот не ожидал, насколько это окажется тяжело. Стоять и смотреть, как она — счастливая, с блестящими глазами садится в чужую машину. И этот косой, хозяйский взгляд…

— Ты права. Я никого не любил, кроме себя, — пробормотал Игорь.

Зря он это вспомнил. Всё зря, лучше бы не рождаться. Холод. Боже, как же холодно! День в тумане. Раз пять спускался на склад проверить пистолет. На месте. Ну, где же ты знамение? За окном темнеет.

Прощаются сухо. Галя ещё сердится.

— Я закрою. Тебя уже Ядвига заждалась.

Дома Галю ждут новые разборы полётов. Торопиться некуда.

— Кошмар! — говорит Ядвига. — Галя мне звонила. Такая ситуация! И куда, если что податься? Тот ещё такой… ненадёжный.

Игорь нервно хмыкнул.

— Я тут намедни рассказ написал. О собаке. Это была очень хорошая и воспитанная овчарка. Целыми днями она вздыхала в будке, вяло поглядывала на хозяйскую кошку и редким, скупым лаем отгоняла чужаков от забора. Овчарка оживлялась только в часы кормлений: утром и вечером. Бешено молотила хвостом, задевая хозяйские колени. Такая вот хорошая овчарка, послушная, но жила скучно и, пожалуй, одиноко. Время шло, собака старела: шерсть потеряла былой лоск, уши обвисли, а левый клык и вовсе обломился. Овчарка стала хуже видеть и иногда путала хозяев с чужаками. Но однажды во двор ворвался свежий запах, и она неожиданно почувствовала себя волнующе юной. Овчарка покинула будку и обошла забор. Там она повстречала кавалера и вопреки обыкновению не прогнала прочь. Он был невысок, поджар и кривоног. У него было только одно достоинство, и ещё он никогда не унывал. Однажды парочку застукал хозяин. В его руках было ружьё…

— Погоди! Ты назвал Галю старой сукой? Господи, в тебе хоть что-то святое есть? Ты нормален?

— К сожалению, да. Хорошая была бы отмазка на все случаи жизни.

— Значит, я правильно поняла. Боже… Она же твой единственный друг. Ты это понимаешь? — Ядвига замолчала.

— От факта дружбы с кем-то человек не становится лучше или хуже, — упрямо заявил Игорь.

В тишине проехали пару кварталов. Сбоку тёмные дворы пятиэтажек. Вроде подходят.

— Может ты и права. Останови, пожалуйста.

— Что?

— У меня здесь дела. Останови.

Хлопает дверцей. Ядвига смотрит вслед, шевелит губами, будто хочет что-то сказать. Но так и молчит. Машина уезжает.

Игорь проходит во двор, кладёт рюкзак на лавочку, достаёт пистолет. Семена дали всходы. Пора! Где знак?

Тишина. Недавно прошёл дождик, лужи на асфальте, шаги отдают "влажным". Темень, хоть глаза выколи. Фонари не горят — выбиты, сворочены. Город спит. И лишь самые высокие окна желтеют равнодушным светом. А на небе звёзды — мелкие такие, тусклые, бесконечно далёкие.

И ничего. Хоть бы вышел кто, скрипнул дверью подъезда. Отвлёк.

— Не делай это, парень! — выкрик из окна.

Важный звонок:

— Игорь, да? Это из администрации президента. Сейчас вас соединят с…

Согласен на комету, гром, осечку.

Тихая улица, даже коты не воют.

И вдруг он понял, только от этого знания не было радости. Бросился бежать. Прочь! От этой пустоты, от вечности, от...

Кто-то подъехал, встал на обочине. Ядвига! Вернулась за ним! Выкинул пистолет. Звякнуло в канаве.

Светящийся проём в темноте. Дверь! Шашечки... пустое такси. Поздний клиент с пакетом и охапкой цветов. Шаркает купюрами.

Игорь поколебался мгновение, но всё равно сел в опустевший салон. Сидение ещё помнило чужое тепло.

— Домой!

Одни рождаются для великой любви, а другие так, изображают. Иванне это дело наскучило. Да вот не пойми что делать. Бросить бедолагу — вроде как привыкла, человек хороший, правда, болван болваном. Пошла Иванна по бабкам. Бабки пошептали за курицу и три десятка яиц, засим она и осталась как дура. Без курицы и трёх десятков яиц. Проезжий учёный (у него был монокль) внимательно осмотрел болвана и постановил себе больше не наливать. В общем, ничего путного и хозяйка почти смирилась.

Но как-то раз Иванна уехала на ярмарку и вернулась не одна, а с маленькой темноволосой девочкой, укрытой платками.

— Это ещё кто? — проскрипел Анфим. Годы его плотно придавили к завалинке.

— Сирота, — ответила Иванна и вдруг улыбнулась. — Моя дочка.

Из-за облаков показалось засыпающее осеннее солнышко, бросило последний красный луч. При этом ржавом свете болван посадил ребёнка к себе на плечи и прокатил вокруг деревни.