Кому моя молитва
1
Гликерия была злой бессердечной гадиной, и я желал, чтобы эта гадина сдохла. Подавилась бы виноградиной или оскользнулась на мокрых камнях, сломав себе шею. Я даже нарочно выплеснул на пол несколько капель, таская ей воду для купания. Если бы Гликерия сдохла, лучше было бы всем: и мне, и рабыне Сире, расплетавшей её тёмно-каштановые волосы.
Рабыня стояла голой по пояс — так требовала госпожа. Причиной тому была вовсе не полная упругая грудь и смуглая матовая кожа Сиры, которыми хотелось любоваться. Нет. Дело в уязвимости. Когда человек голый, ему проще причинить боль. А Гликерия очень любила её причинять. Рабыня чихнула, и её глаза залил ужас ещё прежде, чем госпожа в бешенстве обернулась. В руках Гликерии я успел заметить фибулу, игла которой немедленно вонзилась в нежно-коричневый сосок рабыни. Сира сдавленно вскрикнула, за что тут же получила пощёчину. Я молча смотрел. Рабу не позволено ничего другого. Ещё недавно я бы и вовсе порадовался, что больно делают не мне, а исполосованная спина и пятнистая от ожогов грудь избавили бы от чувства вины за эти позорные мысли. Но потом мне явился бог…
Тогда в наказание за опрокинутую корзину с фруктами Гликерия лишила меня еды на пять дней. Пять дней без гнилых оливок и горько-кислого вина. Засыпая, я не думал, что проснусь, но увидел Его мир и чудеса, которые Он совершал. Бог избрал меня, и я почувствовал его Зов, после такого нельзя просто так сдохнуть с голоду. Тогда я проснулся. Позже я видел и другие сны. Особенные, наполненные присутствием бога. Я не знал его имени, не знал, зачем и почему он обратил свой взор на меня. Но он бог, и значит, так правильно.
Рабыня снова вскрикнула и часто заморгала, чтобы выступившие на глазах слёзы не пробежали дорожками по щекам. Гликерия удовлетворённо спрятала фибулу, серебряный кончик которой стал красным и влажным. Я даже не заметил, что рабыня снова сделала не так: дёрнула за спутанную прядь волос или царапнула перламутровым гребнем ухо госпожи? Эта девушка, Сира из далёкой страны Сирии, всегда казалась мне достаточно ловкой, чтобы избежать частых наказаний. Значит, я ошибался, или Гликерия слишком любила её вскрики и слёзы, чтобы позволить быть ловкой.
Сира закончила расплетать и причёсывать волосы госпожи и помогла той снять бледно-жёлтый хитон. Моё присутствие Гликерию не смущало, разве кому-то помешает раздеться присутствие собаки или домашней скотины? Обнажённая, в сопровождении Сиры и ещё двух рабынь, госпожа направилась в бани, а я остался прибираться в гинекее. Избранный богом чистит ночные горшки… Как голод и побои, я терпел и это. Таково моё испытание, которое должен вынести, иначе зачем бог являл мне себя?
В гинекей молчаливо вернулась Сира и, не глядя на меня, забрала чистый хитон Гликерии. Чтобы выжить, вытерпеть, у меня был мой бог, а у Сиры не было никого.
— Больно? — я скользнул взглядом по запёкшейся на груди и животе крови.
Нелепый вопрос, как спросить у горящего в огне, не жарко ли ему, но я решил, что немного сочувствия может помочь. Сира остановилась и тупо уставилась на меня.
— Ты давно здесь? — снова заговорил я.
Рабам не положено общаться, за это меня снова могут высечь, но я был согласен заплатить за несколько человеческих слов парой новых рубцов на спине. Но Сира вновь промолчала. Может, так же, как и я, не помнила, как долго служит Гликерии? Мне иногда казалось, что это длится вечность, будто ничего иного я не знал, а иногда — что меня заточили в рабстве не так давно, начисто выбив память о возможной свободе.
— Ты ведь Сира? — попробовал я ещё раз пробиться к ней. — Как ты сюда попала?
Её лицо сразу ожило, словно в речи иноземца она вдруг услышала слова родного языка.
— Я Сира из Сирии. Моего мужа убили захватчики, а меня с ребёнком забрали в рабство. Пока нас везли сюда, мой малыш умер, а меня купила госпожа Гликерия.
Мне казалось, что Сира слишком юная, а кожа на её животе и груди слишком гладкая и упругая для материнства, но зачем ей выдумывать? Я сочувственно опустил глаза. Не следовало задерживать Сиру ещё дольше, но я тронул тыльную сторону её ладони. И едва не оглох от вопля. Нечеловеческого, будто я не коснулся её рукой, а ошпарил кипящим маслом. Я шатнулся к портьере, закрывавшей вход в гинекей. Руки запутались в тяжёлой ткани. Пока я выпутывался, кто-то перехватил мои запястья. Мне не нужно было оглядываться, эту хватку я знал так же хорошо, как младенец — запах матери. Сира спокойно глядела на надсмотрщика, скрутившего мне руки, и я не злился на неё. Если можешь выбрать, кого будут избивать: тебя или другого, никто не захочет выбрать себя.
Закованный в колодки, я молился богу. Когда кожа на спине лопнула под огненным языком плети, я молился богу. Я чувствовал Зов. Я избранный. Его волей в мою жизнь влит смысл. И я сберегу эту жизнь во имя его.
Валяясь на подстилке в полусне, в полубеспамятстве, с разорванной спиной, горящей от любого колебания воздуха, я молился богу.
2
Зов увлек меня за собой, спасая от боли. Как и прежде, чернота перед глазами вспыхнула незнакомыми символами. H-I-… Зов! Зов снова звучал из пустоты, из прорех моей иссякшей души, истерзанной болью и отчаяньем.
-M-B-A-… Всё явственней Зов забирал меня. -2-1-
Я падал в тревожную тьму. Но на дне меня ждал мой бог, и я не боялся. -3-8
Бог не впустил меня в себя, не позволил смотреть его глазами. Я был рассеян в ветре, я был светом и звуком вокруг него. А бог… Бог был мной. Моё лицо и моё тело. Не такое загорелое, в ином облачении, но моё.
Я видел десятки тянущихся к нему чёрных рук. Он позволял им касаться себя, а иных касался сам. Творил из воздуха звенящие медные браслеты и надевал на тонкие запястья, слушая счастливый благодарный смех.
Я видел перья и черепа, окружающие бога с моим телом. И кто-то пел для него… Для меня.
Красная девушка повела его в круг из простёртых вверх чёрных рук. Целовала и укладывала на землю. Седлала его и ублажала его. Меня.
И песня, песня под нарастающий бой барабанов. А потом тишина.
Зов отступал. Я цеплялся за частички воздуха, за рассеявшееся эхо музыки. Бог возложил себе на голову серый, перевитый красными кожаными жгутами венец и… Исчез.
И я вместе с ним.
3
Вчетвером мы тащили лектику Гликерии мимо кожевенных мастерских и посудных лавок, владельцы которых то и дело высовывались на улицу, предлагая самый лучший на свете товар. Госпожа едва ли на них смотрела, она упивалась собственным великолепием, и когда я невольно повернул голову на зычный голос очередного торгаша — ткнула меня пяткой в загривок. Никто не имел права портить момент её триумфа. Лазурного цвета пеплос, укрывающие плечи сияющие локоны, алая паста на вечно недовольных губах — Гликерия не просто отправилась на рынок за покупками, она вознамерилась показать себя во всём блеске. И ей удавалось: встречные заглядывались на носилки, и в каждом лице я читал восхищение, будто им явилась сама Афродита. На рабов не глядел никто, хотя на самом деле богом был отмечен именно один из них.
После нового сна я сильней укрепился в своей вере. Пусть мне не доступен полный смысл увиденного, но я его постигну. Бог явился в облике меня самого. Зачем? Чтобы показать уготованное мне будущее? Да, думаю, именно за этим. Но мне так и остался непонятным образ венца, заставившего бога исчезнуть.
Улочка стала уже, с обеих сторон нас теснили расписные лёгкие палатки торговцев фруктами. Гликерия надкусила спелую смокву, предложенную толстогубой торговкой, но так ничего и не купила. В винных рядах госпожа отдала две тысячи риплов за четыре амфоры вина. Столько же стоила дюжина рабов, но ей понравилось вино.
Возле торговца резными гребнями из слоновой кости Гликерия спустилась с носилок. Она сняла с головы тиару, чтобы приложить изящный гребешок к волосам, и тогда я понял, что тревожило меня после увиденного сна. Я смутно помнил тот венец. Узнавал и не узнавал… Теперь я смотрел на тиару Гликерии и находил под богатой россыпью рубинов и золотого плетения силуэт венца, показанного мне богом. Тот же незнакомый и странный материал: серый и гладкий, лёгкий и ненадёжный даже на вид, те же небольшие выступы, замаскированные золотыми листьями оливы.
Меня охватила безумная и страшная в своей соблазнительности мысль: вдруг бог показывал мне путь? Похожий на меня человек надевает венец и исчезает. Что если и я, надев тиару Гликерии, смогу исчезнуть отсюда и появиться… Где? Где угодно! Даже Тартар едва ли хуже дома этой женщины.
Мне никак не удавалось проникнуть в покои Гликерии. После случая с Сирой, я больше не прибирался в гинекее и почти не оставался один. Сны тоже меня покинули, будто бог наказывал меня за недостаточную изобретательность или нерешительность.
Вдруг венец не отзовётся и потеряет силу, если я буду медлить дальше? Вдруг бог решит, что я не достоин его дара? Это было страшнее всего. Не просто навсегда остаться рабом, но быть отвергнутым, когда считал себя избранным. Мышцы спины сократились, как в ожидании удара плети. Нельзя больше ждать.
Сбросив с плеч мешок с зерном, который тащил через внутренний двор в кладовую, я метнулся мимо расписанных рисунками стен к двери, ведущей в дом. За такую выходку колодки и исполосованная спина покажутся щедрой похвалой. Если меня поймают сейчас, если венец — обман, тогда… Тогда смерть будет лучшим концом из возможных. Но умирать я не хотел.
Я пронёсся по галерее мимо мельтешащих колонн, рванул портьеру, скрывавшую гинекей. В это время Гликерия нежилась в банях, и я не боялся наткнуться на неё или рабыню.
Я лихорадочно перебирал места, где могли быть устроены тайники, где бы госпожа могла держать драгоценности. Потратил прорву времени, чтобы ощупать кирпичную кладку, а диадема всё это время лежала на подушечке в изголовье кровати госпожи. Будто Гликерия собиралась примерить её перед сном. Нелепость.
Мне показалось, что кто-то прошлёпал босыми ногами по полу соседней комнаты. Я вцепился деревенеющими пальцами в основание диадемы и, обмирая от ужаса, водрузил её себе на голову. Я боялся не того, что меня поймают и покарают, я чувствовал благоговейный страх перед встречей с богом. Что я скажу ему, Владыке…
Ничего не произошло.
Диадема, слишком маленькая для моей головы, невесомо лежала на волосах. Я не исчез, и дом Гликерии не исчез, зато сама она появилась на пороге. Из-за её плеча выглядывала Сира. Я не стал ждать, когда ярость перекосит лицо госпожи. Схватил с подноса тонкий нож, раньше знавший только мякоть персиков и смокв, и ткнул им в живот Гликерии.
Дрогнул пол. Качнуло не меня, качнулся мир. Будто титан схватил землю и тряхнул. Рухнувшее к моим ногам тело Гликерии расползалось. Лицо потекло, точно выставленное на солнце масло, кожа смешивалась с волосами в единую вязкую массу. Впившись в диадему, я шагнул назад. Пальцы пробежались по серому обручу под золотыми листиками, и что-то в памяти заставило надавить на выступы.
Весь дом тряхнуло так, что часть стены и потолка осыпались дождём крошева. Я видел это, но не чувствовал. Будто здесь осталось только зрение, а тело уже растворилось в потоке вечности. Комната дёрнулась, пошла рябью…
Мой бог, молю, забери меня. Я готов.
4
Я захлёбывался вечностью. В меня втолкнули буквы всех алфавитов и цифры всех систем исчисления, будто знания мира разом впрыснули в голову, а затем отняли. Пустой и бессмысленный я исчез, чтобы вновь возродиться.
Густая мясистая трава огладила босые ступни, на изжаренную солнцем и калёным железом кожу ложились влажные тени неохватных деревьев с похожими на пятерню тёмно-зелёными листьями. Прянувший в лицо ветер пах солёной свежестью, хотелось не вдыхать, а хватать его огромными глотками. И я глотнул, но тут же рухнул на колени. Рёбра с болью сократились, и меня вывернуло на траву. Голову будто стискивал сжимающийся венец, грозя раздавить череп. Но откуда-то пришло ощущение, что это нормально, так и должно. Я делал это множество раз… Почему?
— Владыка?! Владыка?! — чей-то голос, плещущий тревогой, продирался ко мне через заросли.
Голос приближался, и я не мог даже вообразить, что владыкой он зовёт меня, пока жилистые, чернокожие руки не подняли моё тело с земли. Чужеземец едва доходил мне до плеча, его торс и лицо с высокими скулами и толстыми губами покрывал тонкий слой красноватой пасты. Бритую по бокам голову венчал странный гребень из волос, густо смазанных чем-то вроде глины. Весь его вид говорил, что человек этот с другого конца света, но я понимал его речь так же хорошо, как собственную.
— Владыка, идём. Мы ждали тебя.
Он принял меня за своего бога? За того, кто призвал меня сюда? Или?..
Чужеземец, одной рукой всё ещё поддерживая меня, отвёл в строну завесу из гибких, похожих на зелёные гладкие канаты растений. Мы оказались на покрытой рыжим песком площадке, на краю которой возвышалось некое подобие трона, утыканного перьями и черепами животных. Возле него толпились мужчины и женщины, такие же чернокожие и полуодетые, как и мой проводник. Женщины, не стесняясь, выставляли напоказ голые острые груди с нависающими над ними многоярусными бусами.
Стоило мне выглянуть из-за деревьев, как по толпе прокатилось:
— Владыка, Владыка…
Они поклонялись мне. Они усадили меня на трон и подносили спелые плоды. Женщины ложились в моих ногах и целовали стопы.
Владыка.
Я ошибался! Не бог звал меня, нет. Я действительно избранный, но не так, как думал. Я и есть бог! Вот почему я видел его глазами, почему сны отражались в реальности. Моя природа божественна, и вот я здесь. С народом, который возвеличивает меня. Чернокожее племя, вторя моим мыслям, возликовало, прославляя Владыку.
Я вкусил незнакомый мне красный плод с мякотью, похожей на застывшее молоко. Но вкус был совсем не такой, как у молока. И я сам был только похожим… На кого? Там, в доме Гликерии, мне постоянно казалось, что часть памяти ускользает, не даёт до себя дотянуться. А теперь она будто бы коснулась меня. Едва ощутимо, как чужое дыхание на затылке, как шёпот одними губами. Я — перенесённый и продолженный. Я жив уже очень долго. Я… Кто я? Ускользает… Но совершенно точно не раб. Бог? Может быть.
Одна из девушек, сидевших у меня в ногах, поднялась и прильнула ко мне. Пирамидки её маленьких грудей ожгли мой торс, а ладонь накрыла пах. Я видел этот народ впервые, но почему-то знал, что в этой девушке всё, как мне нравится. Длинные ноги, обхватывающие мою талию, прижимающие наши тела друг к другу невозможно близко; гибкая спина; шея, которую она так беззащитно обнажает, запрокидывая голову.
— Владыка, — прошептала она голосом, полным обожания и обещания.
Я не знал, зачем попал сюда. Я не знал, настоящий ли я бог. Но я точно выстрадал и вытерпел достаточно, чтобы заслужить немного наслаждения.
Раб сродни животному, и как животное он не провалится в глубокий сон в чужом незнакомом месте. Но я больше не был рабом, я стал богом, а прикосновение тёплой кожи и женский запах манили к дрёме. Я поддался и закрыл глаза.
H-I-M-…
Зов.
Здесь, я уже здесь. Я пришёл, я…
-B-A-
Зачем? -2-1-3-8...
Снова глаза бога открылись для меня. Нет, не бога. Хоть всё вокруг и казалось диковинным, он не был здесь богом. Никто не поклонялся ему, он не восседал на троне и не творил чудеса. Он плеснул воды с пузырьками в прозрачный кубок и просто выпил её, а потом бросился на своё ложе. Моими глазами уставился в потолок и… Я смотрел на себя. На себя, отражённого огромным зеркалом, безупречным, не в пример отполированному серебряному в доме Гликерии.
Нет, я не там, я здесь! Я здесь бог, зачем мне…
Дом.
Не слово — мысль. Одна, ясная и уверенная, как ладонь друга на плече.
Дом?
Я выпутывался из сна, точно больной в лихорадке — из мокрых одеял. Но глаза всё смотрели из-под чужих век. Показывали, как человек скучающим, ленивым движением взял простой серый обруч с небольшими выступами и надел на голову. Я знал зачем, и мне стало страшно.
Я мотал головой, кричал, но я нем. А он нажал на выступ…
5
Я успел проснуться. Успел увидеть, как вздрагивает и мутнеет мир. Мою голову не сжимал венец, но меня сносило прочь точно соринку порывом ураганного ветра. И в этом бешеном потоке, несущем в себе всё сущее, я соприкоснулся с кем-то, кто был и не был мной. На одно мгновение его разум пронёсся сквозь мой, а потом меня выбросило.
Я не понял куда. Глаза слепили тёмные пятна, будто весь день смотрел на пламя в горне. Чувствовал только, что стою на четвереньках, как пёс, нажравшийся протухших отбросов. Меня рвало. Казалось, я попал в ничто и нигде, и только голос, звучавший как сквозь толщу воды, звал меня:
— Герман, Герман…
Кто-то помогал мне. Кто-то слабый и напуганный превращал моё ничто в что-то. Спиной я ощутил упругое ложе. Теперь я знал, что не потеряюсь, не заблужусь, если усну.
Мне стало лучше. Не сразу, дня через два, так сказала Аманда. Она сидела возле меня. Может быть, не всё время, но каждый раз, когда я открывал глаза, то видел её, уронившей белокурую голову на сложенные лодочкой ладони. Кажется, это она дотащила меня до кровати, хотя с таким маленьким ростом и тощими руками Аманда казалась едва ли способной поднять даже пса.
— … совсем дурак? — она беззлобно ругала меня с того самого момента, как я смог сесть на кровати без поддержки. — Скакать туда-сюда. Господи, ты бы себя видел.
Я узнавал комнату вокруг себя. Приятно упругую кровать, застеленную леопардовым бельём, зеркальный потолок, картину с десятками голых человеческих фигурок… Работа Босха — я знал это, но не понимал откуда. Ещё один сон, переплавленный в явь. Нет, не сон. Теперь, когда тошнотворный туман в голове развеялся, я вспомнил, как во время перехода иной разум коснулся моего. Окутал собой на миг и покинул меня, но как песок прилипает к мокрой ладони, так и крупицы знаний осели во мне. Вернулись ко мне.
Я не был рабом Гликерии и не был богом чернокожего племени, даже человеком по сути не был. Набор цифр, электронный слепок личности. Меня опять замутило. Вот же он я. Чувствующий озноб, ужас… боль! Моя спина ещё её не забыла. Та боль не могла быть ненастоящей. Моя жизнь не могла быть ненастоящей. Белокурая женщина напротив меня не могла…
— Так и будешь молчать? — Аманда не позволила до конца осознать, что в физическом смысле я давно мёртв. — Торчишь в своей личке чёртову кучу времени, скоро говорить разучишься. Блин, я… Ладно, прости, прости. И без меня хреново.
Она перебралась с кресла ко мне на постель и обняла за шею. От неё пахло нарциссами, мне нравился этот запах, хоть он и ненастоящий. Такой же ненастоящий, как кровать и картина, как зеркало на потолке и деревянный тёплый пол под орех. Тоже набор цифр, парящая в нигде реальность, куски которой покупали за самые настоящие деньги.
Аманда погладила мою щёку, коснулась губами плеча. Я прикрыл веки. Если не считать чернокожей девушки, так ласково ко мне давным давно не прикасались. Дольше вечности. После кусачих поцелуев плети, мягкие женские губы на моей коже казались благословением. Я повернулся, чтобы получить больше, но Аманда шепнула:
— Сварю нам кофе, — и ушла, уютно шурша мохнатыми тапками-медвежатами.
Я поднялся с кровати, кляня гудящую голову. Почему в виртуальном мире и виртуальном теле такая реальная боль? После нескольких шагов вдоль стены стало будто бы легче, и я двинулся к нише в дальнем конце комнаты. Что-то влекло меня туда, может, новая вспышка воспоминания, и я увидел венец… Венец, хах. Фантазия раба из древнего мира. Просто пластиковый обруч с кнопками, обычный "Нейро рифт", какой был у каждого человека, выбравшего вечное цифровое существование.
В углублении ниши висела широкая сенсорная панель с горящим запросом на логин и пароль. Логин был введён: Владыка2104. Я коснулся указательным пальцем пустующей ячейки пароля. Непонятные навязчивые буквы и цифры из сна вдруг обрели смысл. И я ввёл их в ячейку. Himba — африканское племя, поклоняющееся мне, подобно божеству, 2138 — год, когда я решил отказаться от физического тела, чтобы жить и работать в виртуальности.
На экране появился силуэт острова. Идеально круглый, густо поросший зеленью, он напоминал тарелку с брокколи. Я мог наблюдать за его неторопливой жизнью с экрана, а мог надеть "нейро рифт" и снова насладиться поклонением аборигенов. Гениальная придумка, принёсшая миллионы компании Фуджикура Индастриз — личная реальность, в народе прозванная "личкой"... Обычная виртуальная локация, как и эта квартира, но с ограниченным доступом. Уютная песочница, чтобы воплощать любые фантазии. Неужели моя фантазия была так убога?
Я увеличил изображение. Двое химба рыбачили, стоя по колено в воде, девушка искала на берегу ракушки. Другие охотились или собирали фрукты, чтобы поднести мне, когда я снова явлюсь им. На расчищенной от зарослей площадке с троном толпилась остальная часть племени. Что они делают, если меня там нет?
Химба служили кому-то. Носили угощения и плясали. Я приблизил картинку, чтобы разглядеть получше того, кто занимал мой трон. Это был… я.
Там правда восседал я. Ещё один. Тот, кого я считал богом? Но это не бог. И точно не я.
Тут я понял, как попал домой. Меня выкинуло из "лички", когда другой я в неё зашёл. Ошибка, нарушение главного условия программы: в "личке" может находиться только один хозяин в одну единицу времени. И теперь мой двойник застрял на острове, пока я не обменяю себя на него. А я не собирался этого делать. По крайней мере, пока не выясню кто он и кто я. В конце концов я оставлял его не в кандалах раба, а Владыкой, богом собственного острова. Что с ним могло там случиться?
6
Мне нравилась моя квартира, оформленная в духе начала двадцать первого века, нравилось огромное окно, вид из которого напрочь разрушал ретро-стиль. Оно казалось стенкой гигантского аквариума со снующими туда-сюда железными рыбами-аэромобилями. И, как глубоководные рыбы, они мерцали манящими огоньками, заглядывали в дом, оставляя на стенах росчерки света.
Мне нравилась моя жена Аманда. Она грелась, прижавшись к моему боку, и всё равно её голые ягодицы покрывала гусиная кожа. Аманда ещё раз вздрогнула — эхо испытанного минуту назад оргазма. Я почти не испытывал угрызений совести за то, что сплю с чужой женщиной. Тот другой я, которому она принадлежала, всё ещё был заперт на острове. С тех пор, как он безуспешно попытался использовать обруч для возврата, другой я стал раздражительным и уже не наслаждался поклонением племени. Со злости даже ударил ластившуюся к нему девушку. Та была просто программой, такой же, как рабыня Сира в "личке" Гликерии, но меня это взбесило. И совесть стала есть ещё меньше. В конце концов, я тоже смутно помнил дом и Аманду своими, если другой я пожил здесь какое-то время, это не делало именно его главным. Если это вообще я, если…
В дверь позвонили. Аманда ойкнула, точно застуканная предками школьница, и нырнула в мою броско-красную футболку, укрывшую её до середины бедра. Я натянул трусы и отправился открывать, хотя мы никого не ждали.
За дверью стояли двое крепких мужчин и, чуть позади, — невысокая темноволосая женщина. Увидев меня, она растолкала спутников и заявила:
— Мой раб сбежал!
Я мотнул головой. Домашняя расслабленность делала мысли медленными и ленивыми, я не понимал кто эти люди и чего они от меня хотят.
Раб? Я вдруг узнал женщину.
Серебристая кофточка в облипку и облегающие джинсы вместо хитона, но глаза, мерзкий, вечно недовольный изгиб губ… Гликерия. Шрамы на спине заныли.
— Мой раб, слышишь, ты? Какого хрена он… — Гликерия едва не пританцовывала на месте от раздражения.
— Миссис Крамер, — прервал её один из мужчин, немолодой, но пронырливый на вид, точно престарелый лис, — пожалуйста, позвольте мы сами разберёмся. Герман, — обратился он уже ко мне, — так дела не делаются, приятель.
Я молчал. Мне отчаянно хотелось захлопнуть дверь. Вернуться к Аманде и притвориться, что я никогда не слышал звонка, никогда не открывал этим троим.
— И нехер дурачком прикидываться. Кинул нас на деньги, скажи спасибо, что босс согласился погасить долг за копию. Легко отделался. Так где он?
Этот старый лис говорил обо мне. Обо мне и о ком-то, кто отдал меня в уплату какого-то долга. То есть… Опять обо мне. Я почувствовал, что бледнею, что меня вот-вот вывернет на придверный коврик, будто я только что совершил перемещение в "личку" пятый раз подряд. Сзади Аманда испуганно прошептала моё имя. И ради неё я нашёл берег, чтобы выкарабкаться из сносящего меня потока.
— Понятия не имею. Я заплатил, так оставьте меня в покое.
Гликерия возмущённо выпучила глаза, но Лис сделал ей знак рукой.
— Раб не мог просто так пропасть или сбежать, у него стёрта память. Если он куда-то и делся по ошибке, то вернулся сюда. Давай не будем всё усложнять?
Создание копий личности запрещено. Использование копий в качестве рабов вместо программ в "личках" — тем более. Но всё, что запрещено, немного разрешено, если хватает денег. А когда нечто стоит очень дорого, обязательно найдётся и тот, кто обойдёт правила. Двое таких людей стояли передо мной, но злая дрожь била меня не из-за них.
Он продал! Он меня продал! Мразь! Ублюдок! Продал в рабство не себя — меня!
— Я не видел его, — мне хватило сил скрутить гнев внутри, — сюда он не возвращался. Мы заключили сделку, вы получили копию. Если не можете удержать её — это ваши проблемы.
И я захлопнул дверь. Кажется, они ещё несколько раз звонили, даже пинали дверь ногами. Аманда плакала на диване и что-то спрашивала надрывающимся голосом. Но ярость забила мне уши. Я едва не вынес дверь в спальню. Пальцы на память вдолбили пароль.
Предатель всё ещё был там. Да и куда ему деться? Химба прислуживали своему Владыке. Владыке… Я ещё считал его богом. Кусок дерьма, влезший в непосильные долги ради новых развлечений для своего мирка: улучшенных объектов с продвинутой нейронной сетью, расширения пространства, покупки живого раба. Я отказывался думать, что это ничтожество было мной, а я — им.
Я — бежавший раб. Я — новый бог. А он жалкий червь, и должен страдать.
Можно было напугать этого никчёмного владыку, на его глазах превратить чернокожее племя в шматы мяса, но мне вспомнилось, как он ударил девушку, вспомнил, что сам при этом ощутил. Нет, пусть они программы, но я не хочу сам становиться мразью. Я просто стёр их. Так новый бог свершил своё первое чудо. В одно мгновение перед моим двойником исчезли все его слуги. Остался только один, немолодой с жёсткими косами, свисающими до середины спины. Живой раб, купленный за мой счёт. Я не смог найти в себе силы пожалеть его.
Вода океана, омывающего остров, поднялась на дюйм.
7
Формально я считался копией, а оригинал сидел на клочке суши, размером не больше комнаты. Я подходил к экрану каждый день, наблюдая, как от паники он переходит к спокойствию безумия, потом к истерике и снова спокойствию. Я не считал себя копией. Копия — это нечто вторичное, подобие, которое, если и не хуже, то уж точно не лучше оригинального образца. Я был лучше. Развращённый слюнтяй, перемолотый рабством и собранный заново верой, я был лучше. Я был сильнее. Я был злее.
Неторопливая волна осторожно накатила на берег, точно пробовала неизведанное лакомство. И осталась, отбирая у другого меня новую полоску земли. Раб, деливший участь Владыки, захныкал. Он катался по песку и в кровь стачивал ногти о камни. Я больше не мог его видеть. Пусть этот человек и был случайной жертвой, крысой, попавшей в промышленную мясорубку, меня трясло от одного его вида. И я не знал, почему продолжаю смотреть.
Через мгновение его тело разорвало в клочья, забрызгав Владыку. Не можешь выбраться — сдохни.
Другой я остался тонуть в одиночестве. Интересно, он хотя бы догадывался о том, кто заставлял солёную океанскую воду подбираться к его пяткам, заглатывать ступни? Вряд ли. Может думал, что Аманда вызнала его пароль, застала трахающимся с чернокожим набором нулей и единиц и решила отомстить? Может даже надеялся, что, притопив по горло, жена пожалеет и остановится. Зря, я не пожалею и не остановлюсь. Жалкое подобие умрёт, истинный бог останется.
Я останусь. Слишком многое мне ещё нужно вернуть, слишком многим насладиться…
Я набрал номер и не дрогнул, когда услышал голос "лиса". На самом деле его звали Сэмюэль. В прошлый раз, когда ещё не существовало двух меня, звонить ему было ужасно не по себе. Я трижды сбрасывал прежде, чем смог промямлить свою просьбу. В этот раз я говорил уверенно, я точно знал, что мне нужно:
— Возьмёшь ещё одну мою копию? Отдам со скидкой, — и после его согласия добавил: — Только на сей раз приглядывайте за ней получше.
***
Вряд ли я когда-нибудь получал столько удовольствия от жизни, от себя. У меня было не просто достаточно, у меня было много. Сил, желаний, денег. Я стал лучшей версией себя, хотя ещё и не достиг апогея. Зато знал, как начать к нему подниматься.
Мои сны о боге, то, что я называл Зовом, были следствием несовершенства процедуры нелегального копирования личности — полного отделения не происходило, перекрытие оцифрованных нейронов создавало множественные коллизии оригинала и копии. Иногда копия видела или чувствовала то, что чувствует оригинал, а, в редких случаях, наоборот. Но это было в прошлый раз, теперь же я намеренно отправил свой разум в путь, чтобы найти его. Нового меня:
"Внемли мне, раб, ибо с тобой говорит Бог. Я чувствую тебя, я знаю тебя. И посылаю тебе Зов, чтобы ты услышал меня и нашёл меня. А когда найдёшь — убил меня. Дерзнёшь ли ты, раб? Если ты лучше меня, то победи и займи моё место, стань новым, лучшим Богом. А если нет — умри. И сие будет справедливо.
Услышь мой Зов, раб, я жду тебя. Я буду молиться за тебя. Я буду молиться тебе".