Привет, Юра!

 

 

 

 

 

Мерзкая погода: грязь и слякоть. Даже первый осенний снег не способен скрыть всю серость улиц: хмурые тучи, мокрый асфальт, бесцветные дома. Мелкие снежинки падают на землю и тут же тают. Люди, кутаясь в серые плащи и куртки, опустив шляпы на глаза, текут такой же серой массой по тротуарам и мостовым. Шелест шин, стук колёс по выбоинам. Фургончик с надписью «Продукты с фермы» проносится мимо, не сбавляя скорости. Не успеваю отпрыгнуть — брюки заливает грязью. Плюю от досады, отряхиваюсь. Кажется, ещё одного такого дня я не переживу. Но впереди уже виднеется спасение: ярко-жёлтый павильон, словно тёплый свет лампы в холодной комнате.

Хлюпая ботинками по осенней слякоти и плотнее кутаясь в легкую куртку, я подхожу к двери, над которой горит неоновая вывеска: «Воспоминания напрокат». Заглавная буква «В» знакомо мерцает.

Брякает дверной звоночек. Лицо обдаёт теплым воздухом. Дую на замёрзшие ладони, высматривая среди длинных стеллажей Роберта — хозяина заведения. Замечаю его в дальнем конце зала: невысокий полноватый мужчина с заметной лысиной на голове ловко выхватывает коробки с полок, живо беседуя с пожилой дамой.

Жду, когда он меня заметит, киваю в ответ на его радостный взгляд и направляюсь к стойке администратора. Слышу, как Роберт торопливо заканчивает общение со старушкой, рекомендуя ей воспоминания Елианоры Фрай под названием «Индийские приключения». Затем он стремительно бросается ко мне.

— Добрый день, старина! — пухлое лицо с редкой бородкой расплывается в широкой улыбке. Искусственной, и оттого мерзкой. — И погоды не испугался?!

Отвечаю, что в такую погоду нуждаюсь в нём больше всего. Он понимающе кивает.

— Тогда ты вовремя. — Роберт косится на посетителей: старушка продолжает рассматривать предложенный им мнемодиск, два парня и девушка неторопливо изучают стеллажи. — Припас кое-что для тебя.

С этими словами он запускает руку под прилавок, достаёт безликую коробочку — для меня у Роберта всегда особый товар.

— Цунами в Тайланде, помнишь?

— Которое в феврале было? — Пытаюсь оставаться равнодушным, но в груди уже расплывается волнительная пустота. Чтобы отвлечься, бросаю взгляд на маленький телевизор, стоящий на стойке справа. Рассказывают о пропавших детях. Кажется, что на этих допотопных экранах теперь только сводки криминальных новостей и показывают. Роберт кивает, и его противная улыбка растягивается еще шире. Не хочется себе признаваться, но я уже давно завишу от этого скользкого типа.

— Выживший? — спрашиваю я. Главное не показывать волнение.

— Ага. Нынче они в большой цене.

Намёк понят. Достаю деньги из бумажника. Мой мнемодиск, несмотря на невзрачный вид, гораздо дороже любого из тех, что стоят на полках в ярких упаковках.

Отсчитываю купюры и протягиваю их Роберту. Он тоже отвлекается на телевизор: репортаж о пропавших детях сменяется новостью об убитом полицейском.

— Знал его?

Роберт озадачено оглядывается, словно не понимая моего вопроса.

— Откуда? — Он натянуто улыбается и забирает деньги. — Всё как обычно?

Я незамедлительно прячу покупку во внутренний карман куртки и отвечаю стандартной фразой:

— Я его просто нашёл…

Мы прощаемся. И я снова выхожу в грязный мороз.

 

 

 

В комнате по-осеннему промозгло.

Торопливо кидаю куртку на стул, включаю радиатор, усаживаюсь в кресло. В руке купленный диск — мягкий и бархатистый, словно кожа ребёнка. Держу его аккуратно: кажется, надави на него, и он закричит будто живой. Странный материал — единственный, способный держать в себе воспоминания.

Этот диск не лицензионный, но в отличие от последних — с настоящими воспоминаниями. На его обложке нет надписей с громкими именами актёров, сценаристов и режиссеров. Не упоминается и о престижных премиях. И что с того? Все эти постановочные воспоминания производятся на профессиональных студиях, в которых играет главный герой. Его воспоминания записывает мнеморайтер, чтобы с помощью мнемофонов каждый человек на планете мог воспроизвести их самостоятельно. Или попросту вспомнить всё сам. Задача актера — максимально вжиться в образ, отбросить лишние мысли, заставить зрителя поверить, что всё происходит на самом деле. И это называется высоким искусством! Премии, фестивали, миллионы зрителей и огромные гонорары. Однако никто и никогда не примет эти воспоминания за свои собственные.

«Настоящие воспоминания! И никаких постановок!», — при этих мыслях по коже пробегает приятный холодок. Реальные настолько, что любой зритель напрочь забывает себя настоящего и полностью погружается в мысли и эмоции истинного хозяина воспоминаний. Только когда они заканчиваются, человек вновь вспоминает себя. Но просмотренное остаётся в памяти.

Конечно же, мне известно, как и всем другим людям (только ленивый не писал об этом), что очень скоро с любителями настоящих воспоминаний стали случаться психические расстройства, вплоть до потери памяти, раздвоения личности и других серьезных недугов. Потому такие воспоминания запрещены. Нынче преследуется их производство, распространение и, собственно говоря, просмотр.

Но разве это не безобидная шалость? Я просмотрел десятки воспоминаний, и ни на секунду не забываю, кто я есть. Да, я все еще помню и Джека Райна — летчика истребителя, бомбившего города в Ираке; и Сергей Белова — мастера по боям без правил; и Марио Перуце — участника шоу по мотто-фристайлу. Иногда в голове всплывают воспоминания о сплаве по Амазонке в теле Ивано Санчеса. Да … Я помню все их имена… Но до сих пор остаюсь самим собой.

Ладно, хватит размышлений. В нетерпении надеваю на голову шлем, тяну руку к проигрывателю, вставляю вожделенный диск, нажимаю на кнопку воспроизведения и закрываю глаза…

 

На безупречно голубом небе сияет солнце. Бирюзовая вода лениво накатывает на широкий пляж. Люди беззаботно радуются жизни, гуляют по белому песку, купаются в теплом море. Некоторые отдыхают в шезлонгах. Среди последних и я. Держу в руках бокал с «Лонг-Айлендом», наслаждаясь тенью.

Думаю о маме. Как бы она обрадовалась, очутившись здесь. Но её нет, а я всё так же вспоминаю о ней каждый раз, когда чувствую себя счастливым. Благодарю? Или прошу прощения? Ладно, хватит. Так недалеко и до слёз. Теперь у меня есть Лиза…

Дует ветер. Первый порыв лишь слегка ласкает лицо, рождая во мне чувство благодарности, но следующий хлестким ударом срывает спасительный навес. Слышатся крики, и я сдвигаю со лба козырек кепки. От увиденного сжимается сердце. Всё происходит как в замедленной съёмке: полоска мокрого песка ширится и море встаёт стеной. Огромная волна закрывает небо и солнце, и с каждым мгновением становится больше. Вот-вот она рухнет на берег.

Люди бегут прочь с пляжа, словно муравьи из растревоженного муравейника. Пустота зарождается в груди и ныряет вниз живота. Ноги становятся ватными, но нужно бежать. Куда?

В воздухе разливается ощущение смертельного ужаса. Истошный женский крик. Мать, держась за голову, зовёт сына. Его нигде не видно. Волна уже бурлит и сбивает хрупкие пальмы, крыши бунгало и людей. Женщина застыла на месте… «Сына она больше не увидит», — мелькает противная мысль. Но увижу ли я Лизу?

Тяжёлое дыхание, переходящее в стоны, — мимо пробегают люди. Волна близко. Воздух холоднеет. Тень становится гуще. Кипящий поток врезается в столбы в нескольких метрах от меня. Желудок сворачивается в узел, его содержимое подкатывает к горлу.

Справа бассейн. Всего два шага…

Шелест воды перерастает в страшное гудение. Море раскрывает свою пасть.

Два шага… И я прыгаю в тёплую воду. Тишина.

Опускаюсь на дно, с усилием гребя руками. Над головой колышется голубое небо… Вновь гул. Дрожит сердце.

Грязь и песок сметают тёплую безмятежность. Холодно… Темно… Меня подхватывает вихрь. Солёная вода и песок проникают в нос и горло. Захлёбываюсь. Воздух… Нужен воздух… Удар... Всё расплывается. Ничего не вижу…

Спасительный вздох. Мелькает небо; солнце. Меня подхватывает бурный поток. Не в силах ему противиться, погружаюсь в муть воды. Ноги цепляются за что-то. Отталкиваюсь. Ещё удар. Снова всплываю. Жадно глотаю воздух… Люди проплывают мимо. Молча борются со стихией. И я не могу кричать. Успеть бы надышаться. Смертельную тишину нарушает только гул воды.

Ноги в бессилье ищут опору. Снова удар.

Нужно схватиться за что-нибудь, удержаться на месте и заставить остановиться смертельный вихрь. Сделать вздох. Но…

Темнеет. Опять тишина. Тишина… и безмятежность. Ещё немного и боль уйдёт из головы, тела и лёгких. Ещё немного и… всё закончится.

Над свежей могилой возвышается небольшой полукруглый камень с фотографией мамы. Рядом пустует ещё одно место. Моё место. Мама… А как же Лиза?!

Открываю глаза. В мутной воде предметы расплываются непонятными очертаниями. Стонет сердце. Мышцы твердеют. Выныриваю. И воздух с болью врывается в лёгкие. Отплевываюсь. Удаётся задержаться над водой.

Лиза… Путешествие, в котором мы не должны были расставаться ни на миг. Но в самый важный момент оказались порознь. Только бы знать, что с ней все хорошо.

Солёная вода вновь заливает горло. Но бурлящая стихия выплёвывает меня из своей пасти. Удар об огромное дерево, и руки цепляются за шершавый ствол. Не удержаться, но сильный поток сам прижимает меня к нему. Набираюсь сил, хватаюсь за ветку. Я над водой…

Трясутся руки, не отпускает кашель. Гул в голове. Оглядываюсь: море заходится пеной, грязный поток тащит за собой крыши домов, поваленные столбы, машины… Отеля не видно. Впиваюсь взглядом в проплывающих людей. Кричу им. Слышат они меня или нет? Я и сам себя не слышу. Только противный звон в ушах. Никто не может до меня добраться. Лишь один парнишка, видимо из местных, так же как и я, вцепился в дерево и теперь карабкается на верх. У него разорвано бедро, кровоточит рука. Он кивает мне. И я понимаю, что тоже не вышел сухим из воды: рана на животе, груди и плече. Но сейчас я не чувствую боли.

Сколько прошло времени? Час или больше? Подоспели спасатели. И оказавшись в госпитале, я, не теряя ни секунды, бросаюсь на поиски Лизы. Врач не может меня остановить, да и особо не старается. Ведь мои ранения — пустяки по сравнению с увечьями других пострадавших. Бегу по коридору, заглядываю в палаты, обращаюсь к спасателям и докторам, спрашиваю о выживших постояльцах отеля «Гранд Марин». Ответа нет.

Наконец, вывешивают списки. Среди выживших не нахожу её имени, как и своего.

«Лизы больше нет», — эта мысль скользким червём проникает в сознание, ищет укромный уголочек, чтобы поселиться там навсегда. Но я борюсь с ней. Лиза не может умереть. Такого не должно случиться. И каждый удар сердца отдаётся болью в груди.

На улице темнеет. И вместе с солнцем уходит и надежда. Дурные предчувствия терзают разум. Начинаю жалеть, что выжил сам. Умереть — так было бы проще. Умереть вместе…

Сидя на ступеньках госпиталя, я вглядываюсь в темноту. Из тени выходит мужчина в светлых штанах и цветастой рубахе. Худое лицо, кучерявые волосы, тёмная щетина. Француз, почему-то думаю я. Он садится рядом.

— Выживший? — Говорит с акцентом.

Я киваю, не оборачиваясь. Сейчас не до пустых разговоров, не до сочувствий.

— Хочешь заработать?

Какого чёрта? — готовлюсь сказать я, но слова застывают на языке.

Слышу своё имя.

В этот момент чувствую удар в груди. Будто неописуемый восторг превратился из неосязаемого чувства в реальную силу и теперь пытается пробиться наружу. Я вскакиваю. Ко мне идёт Лиза…

 

Комнату заполняет сумрачный свет октябрьской бури. Раздается сигнал входящего вызова.

Встаю с кресла. Нахожу мобильник на журнальном столике. На экране горит «Сергей Масолов».

— Че тормозишь? — раздается глухой голос. Здороваться моего напарника не учили.

— Привет. Чего тебе?

Просто так он никогда не звонил.

— Через пять минут буду у тебя!

— Так что…

Он повесил трубку.

Выругавшись в пустоту серой комнаты, я накидываю куртку и иду к двери. На ходу заглядываю в холодильник, съедаю лежавший с вечера бутерброд и запиваю апельсиновым соком.

Внизу у подъезда меня ждет черный «Кадиллак Эскалейд».

— Так, что случилось? — Усаживаюсь на пассажирское сидение.

— Ничего особенного. На Ленинградской труп нашли, мать его!

Серый — лысый широкоплечий великан с узкими глазами под нависающими бровными дугами — сидит за рулем и дымит сигаретой. Этот парень больше походит на бандита, нежели на полицейского. Однако рядом с ним я всегда чувствую себя в полной безопасности. Дерзить и угрожать этому гиганту никто не смел.

— Ничего, что у меня выходной?

— Да это всё Сизый. Заладил: людей не хватает, дело пятиминутное. Показания снять, протокол составить и всё такое…

— Пятиминутное дело? При наличии трупа?

— Несчастный случай, — отмахивается Серый и тушит окурок в пепельнице.

Всю дорогу напарник рассказывает о вчерашнем загуле.

— Башка трещит, — говорит он.

Дальше история об «охреневших мудаках» из бара.

— Мажоры гребаные. Ты бы видел этого урода, который, сука, звонить там кому-то собрался. — Серый смеётся и тут же стонет, хватаясь за голову. Мне остаётся только представить, что произошло с этим «уродом». Не завидую ему.

Звонит мобильник. Имя на экране заставляет в нерешительности задержать палец над кнопкой «ответить». Марина…

— Опять встречаетесь? — спрашивает Серый, бросая взгляд на телефон.

— Нет.

Трубку не беру, отключаю звук.

— Вот и правильно. Главное по назначению успеть попользовать и хватит! — скалится Серый.

Я киваю в ответ, а сам думаю, что скорее это она использовала меня. Не люблю вспоминать. Совершенно безумная страсть, от которой до сих пор мурашки по коже. Всё едва не закончилось для меня плохо. Для меня и некоторых парней из отдела. Я уже собирался слить нескольких из них. Черт возьми! Так и берёт псих, при мысли об этом.

Марина работала на Центральное Информационное Агентство. Молодая, но амбиций через край. Всегда жаловалась, что её не ценят и нужен какой-нибудь «бомбовый» репортаж, чтобы выбиться в «высшую лигу».

— Кажется, приехали, — прерывает мои мысли Серый.

 

Мы остановились у высокого многоквартирного дома в элитном районе. У парадного входа замечаю машину скорой помощи, МЧС и городской похоронной службы.

— Припозднились. — Встречает нас усатый мужик в белом халате. Представился он Павлом Николаевичем.

— Что у вас? — громыхает Серый, переступая порог.

Дверь взломана. Гнилостный трупный запах бьёт в нос.

— Умер во время просмотра фильма, — пожимает плечами врач.

Проходим в гостиную — в кресле сидит средних лет мужчина в джинсах и футболке. На ногах — домашние тапочки, на голове — шлем от мнемофона.

— Уставший хоккеист, — шутит Серый. Делаю усилие, чтоб не улыбнуться. Ведь этот чёртов шлем действительно напоминает хоккейный. — Кто обнаружил?

Ответом служит молодой парень, сидящий на кухне. Идём к нему.

— Так, мужики, есть что-нибудь от головы? — спрашивает Сергей.

Павел Николаевич в растерянности хмурит брови, точно не понимая вопроса. Затем исчезает в комнате и приносит блестящую упаковку. Щелчок блистера — спасительная таблетка во рту. Серый в три глотка выпивает стакан воды и победно выдыхает. Затем торопливо допрашивает свидетеля. Записывает данные, как понятого. И отпускает. Парень облегчённо вздыхает и тут же исчезает в пороге.

Мы возвращаемся в гостиную.

— Ничего не трогали? — продолжает Серый.

Павел Николаевич вертит головой.

— Мы только констатировали смерть. Умер, по всей видимости, ещё вчера.

— Причина?

— Сердечный приступ. Думаю, вскрытие подтвердит.

— Ясно… — бормочу я, направляясь к умершему.

— Как Сизый и обещал — несчастный случай, — говорит Серый и достаёт сигарету. Прикуривает и садится на стул напротив кресла с трупом. Затем открывает кожаный портфель, копошится в нём.

— Серый, ты и в гробу без сигареты не сможешь! И без того вонь страшная. — Оглядываюсь на распахнутые деревянные ставни. И это не спасает от запаха.

— Ладно, не бухти… Сейчас всё быстро оформим.

— А что он смотрел? — спрашиваю у фельдшера.

— Запись стёрта.

— Он смотрел пустой диск?

Подхожу к мнемофону, достаю диск.

— Нет. Здесь реальные воспоминания видимо были. Они удаляются вместе с просмотром.

— Значит реальные…

— Очередной идиот! — громко ругается Серый. — Сколько можно говорить, что их нельзя смотреть?

— И снять его последние воспоминания мы тоже не можем?

— А зачем? — Серый смотрит на меня непонимающим взглядом и глубоко затягивается.

Я только пожимаю плечами. Ведь и сам знаю, что ничего мы там не увидим. Если он смотрел реальные воспоминания, то они не задерживаются в голове. А более ранние нам уже недоступны. Записывать воспоминания научились не более одних суток. И возможно умерший провел за мнемофоном несколько часов, но на самом деле за это время его мозг обработал воспоминания длинной гораздо большей. Поэтому и не было возможности ничего с него списать.

Всё проходит как обычно. Но одна навязчивая мысль не даёт мне покоя.

— Зачастили, — говорю я.

Серый непонимающе поджимает губы.

— Это уже четвёртый «хоккеист» за неделю, — объясняю напарнику.

— Ну, было уже, — соглашается Серый и тушит окурок. — Так, парни! Подождите минут десять, и можете забирать труп.

— Принято! — отмахнулся один из работников похоронной службы.

Носилки приготовлены. Врачи отсоединяют от умершего шлем мнемофона.

Серый продолжает делать записи. А я смотрю на бедолагу: губы искривлены, челюсти сжаты, глаза зажмурены.

— Не стой бараном! Помоги… Как его звали?

В небольшом портмоне, лежащем на столе, нахожу документы.

— Владимир Петров, — читаю я. — А ты помнишь случай с группой Джекобсона?

— Чего?

— У нас такое же было с группой Борисова.

— А! Ты про этих придурков, которые решили вспомнить чужую смерть?

— Про них…

— И? — Серый поднимает на меня глаза.

— Теперь все знают, что человек в таком случае умирает.

— Слышал.

— Группа Борисова смотрела воспоминания погибших на Аэробусе, упавшем в Новосибирске.

— Ну, да! Сердце не выдерживает, мать их!

— И у этого сердце остановилось… — задумчиво произношу я, продолжая вглядываться в документы.

— А? — Серый вскидывает свои густые брови, которые на лысой голове кажутся чем-то инородным. — Да, бросай ты эти мысли, чтоб тебя. Неужели думаешь, что он тоже решил рискнуть? Давненько такие не попадались.

— Не говори! Нужно быть самоубийцей, чтобы решиться на это.

— Вот-вот… Ладно. Фото сделай, да поедем.

— Уже закончил?

— Чего тянуть. Сейчас в участок бумаги закинем, пускай парни сами всё регистрируют. А у нас выходной. — При этих словах узкие губы Серого расползаются в довольной улыбке.

 

Едем в участок. Серый продолжает рассказ о вчерашнем вечере и курит. Сигаретный дым ползёт по потолку кожаного салона и вылетает в осенний воздух.

Я слушаю его вполуха. Перед глазами тонкая талия Марины, тёмные волосы, разбросанные по подушке. Светлая кожа на бордовой шёлковой простыне кажется особенно белой. Стройные ножки прикрыты лёгким одеялом. Её голова повёрнута ко мне. В карих глазах немая просьба. Или укор?

— Почему ты их прикрываешь? Самому не противно? — говорит она. Всегда начинала эти разговоры в постели.

Я злился, но не показывал. Разве мог? Она крепко держала меня за яйца.

— Ты мне сам рассказывал, как показания выбивают из невиновных. Разве на это можно закрывать глаза?

Ответ был один: «Я ещё не заделался стукачом».

— Незаконная торговля.

По этой части и меня можно подвести под статью. Я тоже делаю вид, что ничего не знаю, например, про торговлю нелицензионными воспоминаниями. Но не замечаю только тех, кто снабжает меня информацией.

— Небось ещё и убийц прикрываете? Торговцев наркотой крышуете?

Медленно, но верно она подводила меня к тому, что я решился-таки копнуть под нескольких парней, за которыми водились наиболее тёмные делишки. Потом передумал.

Сорвалась рыбка с крючка. Мы расстались. До сих пор не знаю, только ли этого она от меня хотела? Но звонит до сих пор. Думаю, она добьётся многого в своей профессии. Обязательно. Но без меня!

В голове вновь раздаётся её звенящий голос:

— Ты просто трус, долбаный трус!

А вдруг она права? Тупая, идиотская мысль не даёт мне покоя. Не потому ли я ушёл от неё?

Оборачиваюсь на Серого. Возвращаюсь в сегодняшнюю реальность.

— Я вот всё думаю, когда человек умирает во время воспоминаний, он помнит себя? — спрашиваю я, чтобы уйти от этих липких, сладостно-неприятных событий.

— Ну, если смотреть реальные воспоминания, то видимо — нет.

— Получается, что тот парень умер, как только включил запись…

— Придурок он… Говорю же!

— Потому что смотрел чужое воспоминание?

— Они же не простые воспоминания смотрят! А те, где можно нервы себе пощекотать. Вот и дощекотался!

— Думаешь, сам виноват?

— А кто же? Ведь всё давным-давно известно. Сколько раз об этом говорили? — Свободной рукой Серый проводит по лысине. — И о возможной смерти, и о психических расстройствах. А случай с Борисовым, мать его, о котором ты вспомнил… По всем новостям ведь гремел.

— Но как быть с тем, кто продал ему этот диск?

— Да какая, на хер, разница, кто продал? Купил — сам виноват!

— Может быть…

Сергей резко поворачивает руль, и машина со свистом входит в крутой поворот. Хватаюсь за ручку над дверью, чтобы не завалиться на бок.

— Потише, Серый! Куда спешишь?

— Быстрее хочу избавиться от бумаг. Всё лучше, чем заниматься этой херней.

Я не спорю.

 

В участке ни души. Прав Сизый, вызвав нас в выходной день, — рабочих рук действительно не хватает. Серый кидает бумаги на стол Виталика Рязанцева.

— Надо его предупредить.

— Будет ему сюрпризом! — отвечает Серый и идёт к выходу. — На сегодня хватит!

Серый, видимо, забыл про это дело, как только опустошил свой портфель, а я никак не могу выкинуть его из головы. Или хочу думать о нём, чтобы забыть иные мысли, которые появились вместе с дурацким звонком из прошлого.

Тот бедняга… Что же он смотрел? Что за воспоминания стали для него последними в жизни? Мог ли он смотреть чужую смерть? Если да, то зачем? И тут приходит такая простая и очевидная мысль.

— Серый, а что, если это убийство? — Мы выходим из участка. Холодный ветер хлещет наши лица, и напарник спешит спрятаться в машине.

— Вот, ты даёшь, мать твою! Какое, к херам, убийство? — раздраженно кричит он, открывая дверцу. — Давай, садись! Поехали!

Я подхожу к машине. Эта мысль уже плотно сидит во мне. Не отпускает. Или я сам держусь за неё? Так или иначе, выходной для меня потерян. Серый расположился на водительском сидении, но не успевает закрыть дверь. Я придерживаю её рукой.

— Что, если потерпевший смотрел воспоминания о смерти?

— Ну, и? — Закуривает сигарету Серый и косится на меня. — Смотрел и смотрел! Самоубийство или несчастный случай. Мы уже обсудили это…

— Серый, я о другом! — пытаюсь перекричать отчаянный свист ветра. — Вдруг ему кто-то специально подменил диск. Или обманул, выдав одни воспоминания за другие! А, если он не знал, что на диске его ждёт смерть? Ведь, это и есть убийство!

Серый тяжело вздыхает, несколько раз нервно затягивается, поднимает на меня злобный — как у добермана — взгляд.

— Еще один висяк хочешь?

— Но если я прав, мы должны…

— Ведь мы никого не поймаем! Да и убийство не докажем…

— Ты езжай. Я немного поработаю…

— Вечно ты так… Сизый попросил заехать на пять минут, а ты решил убить весь день?

— Серый, я просто думаю…

— А нечего и думать, мать твою! Я тебе уже всё объяснил. Кроме проблем ничего на свою задницу не получишь.

— Но я должен проверить хотя бы личность убитого. Там будет видно… Да и по левым воспоминаниям есть кому позвонить. Те три недавних случая теперь не дают мне покоя. Ведь они могут быть связаны между собой.

— Ты уверен, что хочешь в этом копаться?

Мне нечего ответить. Только развожу руками, словно извиняюсь перед ним.

— Ладно, мать твою! Иди. Может даже заеду за тобой. Есть у меня одно дельце. На пару часов. — Он сильно затягивается и громко выдыхает. Дым заполнят салон авто. — После — заберу, посидим в «Дублине», расскажешь, что нарыл. Самому интересно стало. — Натянутая улыбка тонкой трещиной расползается на обычно хмуром лице напарника. — И на этот раз ты не увильнешь.

— Ок! — улыбаюсь я при мысли о холодном ирландском пиве.

— Давай! — машет рукой Серый и захлопывает дверцу. — Даю тебе два часа!

 

П-е-т-р-о-в В-л-а-д-и-м-и-р, — набираю я на клавиатуре. В кабинете все так же пусто. Забиваю паспортные данные. По запросу на экране появляется информация об умершем. Правда, дату смерти ещё не проставили. Здесь он ещё живой… Обычный человек, ни в чем криминальном не замешен. Учёба, работа… Бухгалтер. Последнее место работы — ЗАО «ЭнергоБанк». Замечательно…

Вздыхаю, заложив руки за голову, потягиваюсь. Никаких зацепок. Состав преступления не соберёшь. «Видимо, Серый был прав», — с этими мыслями встаю со стула.

Но ещё есть как минимум три случая, о которых я знаю. Вновь сажусь к компьютеру. Забиваю в систему фамилии и даты.

Иван Чернов — бывший наркоман, торговец нелегальными воспоминаниями… Всё верно, обычный несчастный случай.

Далее идёт Юрий Мороз, которого уже ловили на покупке настоящих воспоминаний. Похоже, вместо того, чтобы встать на путь исправления, он пошёл ещё дальше…

Третья жертва — Михаил Фесюк. Он так же чист, как сегодняшний несчастный. Ничего криминального за ним не числится. Жена, двое детей. Окончил университет по специальности экономист. Последние три года работал в компании…

— Мать твою! — невольно слетает с моих губ.

… ЗАО «ЭнергоБанк».

Предварительное заключение по данному делу, как и по всем остальным, — «Несчастный случай». Зацепка. Возбужденно набираю на клавиатуре Э-н-е-р-г-о-Б-а-н-к. Проверяю акционеров, директоров…

Десять человек — ничего. Однако на имени Дмитрия Тарасова останавливаюсь — занятная информация.

Этим парнем плотно занимается отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Один из главных акционеров ЗАО «ЭнергоБанк» владеет еще несколькими барами, двумя клубами, сетью магазинов. У этого парня довольно бурная молодость: несколько арестов по подозрению в мошенничестве, проходил по делу об убийстве, в качестве одного из обвиняемых. Но везде выходил сухим из воды.

Ещё раз просматриваю досье на двух убитых (именно убитых — теперь у меня нет в этом сомнений) сотрудников. Всё расследование в отношении Тарасова засекречено, и этих ребят никто официально не допрашивал, но очевидно, что именно на их показаниях и строится дело. Будущее дело. Ведь обвинение Дмитрию Тарасову предъявить не успели. А свидетелей уже нет…

— Опять хочет сухим из воды выйти… — Всё кажется таким очевидным, что хоть сейчас езжай и бери его. Но без доказательств ни черта не получится. Как можно обвинить человека в убийстве, если это самое убийство не могут доказать?

С монитора на меня смотрит немолодой человек в тёмных очках — тонкие губы на худом лице чуть искривлены. Словно он слышит мои мысли и теперь надсмехается надо мной.

Нужны улики, свидетели… Но те, кто осмелился пойти против Тарасова, теперь мертвы. Мы же их и не защитили. Да какой там не защитили. Руки сжимаются в кулаки от злости.

— Небось ещё и убийц прикрываете? — вновь Маринин голос пробивается в мысли.

Беру мобильник. Нахожу в контактах Роберта.

Слышу на другом конце заискивающий голос. Как обычно за приветливыми нотками он пытается скрыть раздражение и тревогу. Для него каждый мой звонок — очередной повод для волнения.

— Ничего не слышал о воспоминаниях смерти? — спрашиваю я после обмена дежурными любезностями.

— Ну, ты же не думаешь, что я ими торгую? Это верная смерть!

— Те кто торгуют… Знаешь таких?

Роберт всё отрицает. Я устало вздыхаю — ничего не меняется!

— Слушай, это — ни хрена не шуточки. Я тебе даже не буду напоминать о незаконной торговле. Тут дело посерьёзнее. Я сейчас говорю об убийстве. И если ты знаешь что-нибудь об этом, тебе лучше рассказать. Тебе просто необходимо это сделать, мать твою! — Этот парень понимает только крик. — Иначе мы найдём свидетелей, которые укажут на тебя. Понимаешь? Они прикроют свои задницы тобой. И потом будешь в камере шептать, что тебя подставили. Ты же знаешь, как мы работаем?

Слышу тяжёлое дыхание в трубке телефона.

— Были какие-нибудь заказы для конкретных людей? Появлялись ли в последнее время новые поставщики? Может, кто из клиентов пропал? — задаю наводящие вопросы.

— Я… я действительно ничего не могу сказать. Не знаю о чём ты…

— Хорошо, — спокойно произношу я. — Скоро буду у тебя… И чтобы ты к этому времени что-нибудь узнал! Слышишь, Роберт?! — вновь перехожу на крик.

— Понял, понял… — лепечет он.

Я отключаюсь. Набираю Сергея, чтобы уточнить, приедет ли он за мной. В ответ слышу: «Скоро буду!».

Вновь возвращаюсь к компьютеру. При расследовании махинаций Дмитрия Тарасова должны быть ещё свидетели. Нахожу несколько имён. Один из них разбился на машине. Трое ещё живы. Интересно им кто-нибудь сказал, что защищать их не собираются. Надо поговорить с парнями из ОБЭПа.

— Нарыл что-нибудь? — раздаётся за спиной. Вздрагиваю и оглядываюсь.

На пороге стоит Серый.

— По дороге расскажу. Тут нужно к одному товарищу заехать! — Я вскакиваю со стула, на ходу надевая куртку.

Серый недовольно кривит лицо.

— Вечно у тебя так.

В машине он только вздыхает, когда слышит мой рассказ.

— И что будешь с этим делать? Ведь хрен что докажешь.

— Сейчас Роберта прижмём. Он, по-любому, должен про это знать. Поможешь? И зацепки появятся. Можно дело заводить. По-моему этот Дмитрий Тарасов хорошо подставился.

Серый гонит, не щадя машину. Мы то и дело подпрыгиваем на неровном асфальте. А я всё не могу успокоиться:

— Неужели можно вот так просто убирать свидетелей, и всем по барабану?

— Куда уж там… — Серый зубами вытягивает сигарету из пачки и закуривает. — Не строй из себя дурачка. Будто не понимаешь.

Я, конечно, всё понимаю. Здесь замешаны многие из наших. Не хочется думать об этом. Лучше и вовсе не знать имён, не ворошить эту кучу дерьма, дабы не задохнуться. Откидываюсь в кресле, пытаясь отвлечься. Сколько голов полетит? На лицо обычные несчастные случаи. Разве что умирают тайные свидетели по важному делу. Интересно как высоко прикрывают этого урода?

— Трус, долбаный трус!

Шла бы ты!

Смотрю в окно: вокруг проносятся тесные улочки со старыми кирпичными пятиэтажками; пустынно.

— Слышь, Серый. По-моему ты проехал поворот. Лавка Роберта по Волгоградской.

— Я помню. Сейчас только в одно место заедем. Не всё же мне тебя возить.

Машина сворачивает с дороги, проезжает несколько метров по грунтовке и упирается в высокие ворота. Серый несколько раз сигналит. Медленно разъезжаются железные створки, и мы оказываемся на территории автосвалки. Серый останавливается, не глуша мотор. Обычное место для таких, как он. Мелкие делишки, что проворачиваются в таких местах, позволяют моему напарнику зарабатывать на хлеб с маслом. Я не виню его. Самому не интересно заниматься таким. А может просто лень? Хрен его знает.

Я жду, ждёт и Серый. Наконец, к нам подъезжает еще одна машина: старый седан, который будто готовится пойти на запчасти.

— Выходи!

— Зачем?

Серый вцепился в руль и смотрит в одну точку впереди себя.

— Чё, придурок, доигрался?

— Не понял! Че, за на…?

Не оборачивается! У меня же начинает колотиться сердце в груди.

— Когда ты чуть не заложил парней своей шлюхе, я заступился за тебя.

— Ты о чём?

— Решил, что никто не заметил, как ты копал под нас? Но ты вовремя одумался. Я так и сказал мужикам, мол, что поделать, кто бы не стал думать членом с такой бабой? Но теперь ты доигрался. Задолбался я с тобой!

Не успеваю ничего сказать, как он распахивает дверь и вываливается на улицу. Чувствую, как рубашка липнет к спине. Внизу живота тянет от дурного предчувствия. Серого боялись все, кроме меня. Теперь и мне не по себе.

— Выходи, бл-ть! — Серый распахивает дверцу с моей стороны.

Нет, никому не пожелаю быть против этого громилы. В отчаянии спрашиваю себя, как так получилось, что этим «никем» оказался я?

Вокруг ни души. Только странные звуки раздаются вдалеке: редкое шипение и лязг метала.

— Говорил тебе, не лезь в это дело? — цедит сквозь зубы Серый, захлопывая за мной дверь.

Его синяя куртка раздувается на ветру. Руки спрятаны в карманах брюк.

В этот момент у подъехавшей машины распахиваются одновременно все четыре дверцы. Оттуда выходят три бугая, сильно крупнее меня, но и они уступают размером Серому. Все в черных кожаных куртках. Четвёртый — невысокий сухощавый мужчина с короткой стрижкой и в темных очках. Несмотря на холодную погоду, одет он в джинсы и вельветовый коричневый пиджак поверх легкой рубашки.

Три здоровяка меня не пугают. Был бы Серый со мной, я и вовсе стоял бы с самоуверенной ухмылкой. Но Серый на их стороне. Сомнений нет. И от этой мысли к горлу подкатывает ком. От вида мужика в вельветовом пиджаке и вовсе становится не по себе. На меня смотрит самодовольное лицо с монитора — Дмитрий Тарасов. Не могу поверить, что всё это происходит наяву. Трудно дышать — лёгкие переполняются бессильной злобой. Как же я так попался?

— Это и есть твой честный напарник? — смеётся Тарасов.

Оборачиваюсь к Серому.

— Серый! Ты чего? Сколько лет мы с тобой работаем?

— Таких придурков нужно держать поближе к себе, — отвечает он. Но в глаза не смотрит.

— Видели? — усмехается Тарасов, обращаясь к своим людям. — Учитесь! Моя школа. Я не спускаю взгляда с Серого. Сука, посмотри же на меня!

Нет, он не посмотрит. Остаётся Тарасов. Как-никак бизнесмен. Можно договориться.

— Убийство полицейского, это не собственных служащих мочить, — высказываю мысль. Должно же что-то на него подействовать.

— Какая разница? Все вы — крысы. Что они, что ты. Правда, Сергей?

— Правда, — недовольно бросает Серый.

Надо же! Он ещё недоволен!

Кулаки непроизвольно сжимаются. Неприятное чувство в груди перерастает в ощущаемую боль. На хрен всё! Бросаюсь на Серого. Только теперь он оборачивается. Вижу его взгляд полный ненависти. Как я мог так ошибаться, успеваю подумать я. Затем всё темнеет. Теряются мысли…

Открываю глаза. Всё плывёт. Гул в ушах. Сильная боль пульсирует в правой части лица. Чувствую, как под руки меня подхватывают двое парней, что всё время молча стояли за спиной Тарасова.

Оборачиваюсь на Серого. Тот потирает свой огромный кулак-кувалду.

— Уберите его на хер! — слышу сквозь звон в ушах его голос.

Пытаюсь вырваться. Но сил нет. В ответ получаю несколько сокрушающих ударов по почкам, голове, в солнечное сплетение. Задыхаюсь от боли, на губах кровь вперемешку с дорожной пылью — лежу на земле. В голове расплываются мутные пятна.

Меня снова подхватывают под руки.

Тарасов подходит ко мне на расстояние вытянутой руки. Снимает очки. Кривит губы в издевательской улыбке. Знает, что я ничего ему не сделаю. Не сейчас. Только бы выбраться — придушу.

— Вот, что я придумал… Есть у меня ещё один товарищ — любитель сотрудничать с полицией. Юра Никитин. Всё верно, Сергей? Он тоже стучит на меня?

— Верно. — Сплёвывает Серый.

— Вот хочу показать ему настоящую смерть. Всё думал, где её достать… Эти любители реальных воспоминаний так уязвимы. Пусть кайфанёт напоследок, вспомнит твою смерть.

— Отличная идея! — говорит Серый и садится в машину. — Всё, что угодно, лишь бы я его больше не видел.

Раздаётся свист шин, поднимая столбы пыли, и авто моего напарника скрывается за воротами.

И тебя придушу. От этой мысли хочется улыбаться.

— Ну, вот и всё! Неправильно себе друзей выбираешь… — обращается ко мне Тарасов. И, сощурив глаза, скалится. — И врагов тоже! Давайте, заканчивайте!

Меня волокут к тяжелой машине. Только теперь я понимаю, откуда доносится то самое шипение и лязг металла. За большим ангаром стоит огромный пресс, в котором старый автохлам превращается в груды спрессованного железа.

Знаю, что меня ждёт. Эти уроды ничего не скрывают. Но всё вокруг словно бледнеет, или темнеет… Размывается и становится неважным. Только бы добраться до этих ублюдков.

Оглядываюсь по сторонам. Нужны силы. Есть только один шанс.

Резко, что есть сил, тяну на себя правую руку. Она свободна. Ожидаемый удар — пригибаюсь. Хватаю за шкирку бритоголового, коленом попадаю ему в голову. Отталкиваю тяжёлую тушу, словно мешок с дерьмом, на второго урода.

Выхватить пистолет… Мысль обрывается грохотом.

Дикая боль пронзает правый бок. Подкашиваются ноги. Отчаяние заполняет разум. Сквозь муть слёз вижу третьего парня, который стоит с пистолетом в руке. Хватаюсь рукой за бок — горячая кровь липнет к рукам. Падаю на землю. Холодно. Всё плывёт и вертится, словно дикий «вертолёт» после пьянки. Вместо жестяного пейзажа кровавая дымка. Меня волокут по земле. Из-за гула едва различаю голоса.

— Передавай привет, Юрию! — смеётся Тарасов.

Чувство беспомощности разрывает меня изнутри сильнее боли. Даже смерть не так страшна. Но неужели я проиграл? Им всё сойдёт с рук. Я уничтожу их! Смеюсь, отхаркиваясь кровью. Всё равно будет так… Как? Эта мысль тонет в разрывающем мозг вихре. И всплывает ответ.

«Передавай привет, Юрию!» — смех Тарасова отдаётся в больном сознании.

Я передам ему привет, сука!

Вот она спасительная мысль.

Юра, привет! Слушай, слушай меня и просыпайся!

Это всё происходит не с тобой! Я — не ты, и это — не твои воспоминания! Просыпайся, сукин ты сын! Просыпайся!

«Передавай привет, Юрию!» — звенит в голове. Больше ничего не остаётся.

Слушай меня! Слушай себя! Ты не здесь! Разве ты можешь быть на этой свалке? Сидишь дома на своём гребаном диване. В теплых тапочках. Давай, Юра! Просыпайся…

 

Белые стены расплываются. Сердце бешено колотится в груди. Незнакомая комната. Или… Начинаю узнавать. Я у себя дома? Точно: книжный шкаф, письменный стол, диван и кресло, в котором я сижу. На стене фотографии в гипсовых рамках в стиле прованс, с которых на меня смотрят отец, мать, сестра. Когда-то среди них была и Лера — была да сплыла.

Тянусь к мнемофону, но не могу нажать на кнопку — руки дрожат, как после дикого бодуна. Перед глазами ухмылка Дмитрия Тарасова.

— Всё, что угодно, лишь бы я его больше не видел! — голос Серого звучит, как наяву. Я испуганно оборачиваюсь. Никого нет.

— Придушу тебя, — неожиданно срывается с моих губ.

Кто я?

Вновь смотрю на фотографии. С самой большой на меня смотрит щуплый очкарик. Так точно — это я. Юра Никитин. И всегда им был, кроме тех воспоминаний, которые мне даёт Роберт. Вот же гад!

А как улыбался мне сегодня! Точно всё знал…

Вспоминаю репортаж по телевизору, который так его заинтересовал. Мёртвый полицейский… Тогда я спросил Роберта, знал ли он его. Зачем? Закрываю глаза ладонями — ведь я тогда спросил себя! Не потому ли, что смотрел на собственный труп?

Я был этим самым полицейским. Стасом Митрофановым.

Задыхаюсь от этой мысли. Встаю, держась за спинку дивана. Подхожу к окну — нужен свежий воздух. Вокруг уже белым-бело. Первый робкий снег за время моего «отсутствия» перерос в метель.

«Им всё сойдёт с рук», — чужая мысль раскалённым сверлом вонзается в мой разум.

Перед глазами лицо Серого, Тарасова, и... Владимира Петрова: губы чуть искривлены, челюсти сжаты, глаза зажмурены. Володька! Мы работали с ним в соседних кабинетах. Но я даже не знал, что он умер.

— Небось ещё и убийц прикрываете? — Опять чужой голос слышится в голове. Чужой, но знакомый. И сладкий аромат бархатной кожи застывает в воздухе. Цветочный запах шампуня. И моя ладонь ложится на её грудь, проходит по плечам и талии…

— Ты трус, долбаный трус! — Словно будильник звучат её слова.

Шла бы ты! — думаю я. Но эти мысли не мои. Я бы никогда не сказал Марине такое. Она же ангел. И даже воспоминания о ней делают меня счастливым.

— Я не трус! — говорю вслух, будто обращаюсь к ней. — Он трус, но не я.

Тут же становится стыдно за свои слова. Он спас меня. Или не меня вовсе? Он хотел отомстить?

«Я уничтожу вас!» — эта мысль звенела у него — у меня — ­в голове перед смертью-пробуждением. А что сейчас? Я всё ещё хочу этого. Точно так же я хочу и Марину.

Беру диск из мнемофона, проверяю индикатор. Он не стёрт. Все воспоминания осталось на диске! Ведь я не умер…

Мариночка, Мариша… Хотела сенсацию? Она есть у меня. Посмотрим, насколько сильны твои амбиции! Странное чувство мести просыпается во мне. Или не во мне?

Номер телефона набираю не задумываясь. Только во время вспоминаю, что она не знает меня. Палец замирает над зелёной кнопкой.

Но ведь я её знаю.

Я знаю тебя, моя красавица.

— Привет, Юра, — зачем-то говорю я, перед тем, как нажать кнопку вызова.