Обрубки крыльев

Снегопад сегодня густой, уже не зимний. Мокрый, нежный, тающий от одного прикосновения снег сыпется с низкого неба. Белые пушистые хлопья скользят по поверхности февральских луж, маскируя их от прохожих.

Шлёп-шлёп-шлёп. Под снегом — влажная скользкая грязь. Ждёт своих неаккуратных жертв. А жертвы бегут мимо, не зная, что вон тот приятный островок, так и манящий опереться-довериться — комок грязи, присыпанный снежком.

Шагают прохожие, уставшие. Тесной вереницей бредут к свету квартирных окон.

Из людской цепочки вырвалась фигурка, взбежала на крыльцо.

 

Худенькая девчонка лет четырнадцати на вид читает вывески у крыльца офисного здания. Вывесок много. Когда-то тут размещалось советское учреждение неясного генеза, теперь каждый желающий может повесить свою дощечку и обитать в отдельной каморочке с гордым инословом "офис".

Желтый фонарь над филёнчатой дверью освещает всю ширину каменных ступеней. На ступенях жмётся к двери кошка.

Девчонка скидывает с головы толстый шарф-снуд. Поправляет косую чёлку и тянет тяжёлую дверь тонкой, розовой от холода рукой.

 

Скрипучая, советских времён ещё, деревянная створка бухает за спиной.

Счастливая кошка целеустремлённо уходит направо. Кошачий хвост победно торчит кверху.

Девушка усмехается кошкиной радости. Ей указатели-стрелочки советуют идти налево.

Гулкий полутёмный коридор, крашеные до середины стены. Редкие тусклые лампы светлы через одну. Облезлый, разошедшийся в швах линолеум под ногами.

Девушка расстёгивает чёрную куртку, идёт по узкому, в глубины здания протянутому, коридору.

Большие ботинки на тощеньких ножках выглядят тяжёлыми. Они поскрипывают об линолеум и скрадывают сам звук шагов.

Найдя нужный кабинет, девушка останавливается, сматывает с шеи малиновый снуд.

Причёсывает пятернёй растрепавшиеся волосы.

 

На обитой дерматином двери — табличка на четырёх болтах. Новенькая такая, матово-металлическим поблёскивающая. "Ведьма Людмила. Помощь в поисках счастья".

 

Девушка улыбается ведьминой непосредственности, поднимает руку, чтобы постучать:

— Да заходи уже, детка!

Голос приятный, женский такой. Так и нарисовалась в воображении приятная тётя лет под сорок. Именно тётя. Пышная, с ароматом духов и укладкой, с кучей побрякушек, салфеточек-тарелочек и хрусталём в серванте. Что ж, можно проверить.

— Добрый день!

— Добрый, добрый! — согласилась хозяйка салона, откладывая сигарету на край пепельницы. Переплетя пальцы в замок перед собой, ведьма уставилась на клиентку.

А клиентка со странным выражением лица разглядывала её.

— Рыжая…

— Что-что?

Девушка мотнула головой:

— Нет, ничего!

— Ну, так проходи, курточку вон туда повесь и присаживайся!

Ведьма выплыла из-за круглого стола.

 

Гостья оглядывается.

 

Полумрак комнаты, красные тяжёлые шторы на окнах. Мягкий, чуть потёртый ковёр под ногами.

Из мебели — круглый большой стол под скатертью с кистями и шкафы вдоль дальней стены. В шкафах, за бликующими стёклами, ряды старых книжных корешков. Потёртые, солидно поблёскивающие остатками серебряных и золотых узоров, со странными, не всегда знакомыми буквами названий — они выглядели таинственно и слегка пугающе. Как вместилище тёмных знаний.

Но в то же время они казались частью продуманного антуража. Корешки-то видно, а книги ли это — определить не получится, пока не попробуешь взять.

Среди книг тут и там на полках блестят большие, маленькие и совсем крохотные хрустальные шары.

Старинные стулья вокруг стола и кресло для хозяйки. Тяжёлое, кожаное, низкое.

Дождавшись, когда клиентка вытряхнется из куртки, ведьма её цепко оглядывает. Кивает.

— Так.

Отплывает к столу, выдвигает один из стульев, мягких, с изогнутой глубокой спинкой.

— Садись. Рассказывай.

Девушка чуть насмешливо смотрит на ведьму:

— А сами-то что, не видите?

Ведьма цепко, насквозь пронзает взглядом:

— Хитрая, да? Умненькая, да? Знаю я всё про тебя. И про отца-пропойцу, и про мать помершую… И про то, что менты тебя, горемышную, повязали на днях — тоже вижу. Да вот только, если ты за чем пришла, так просьбу свою своим язычком будь добра поведать.

Девушка со злостью глядит на ведьму.

Полноватая дама в тёмно-зелёном платье укутывает плечи шалью. Тоже смотрит. Недобро, пронзительно. Грозит пальчиком:

— Ну-ну, не быкуй мне тут! Не хочешь на моих условиях — так я ж не навязываюсь, иди себе, откуда пришла…

Девчонка смотрит в глаза ведьме. Чёрные, нечитаемые. Никакая лампа не поможет. Чёрные. Значит, ведьма-то крашеная.

Девчонка садится на стул, вместе с ним придвигается к столу. Ведьма откидывает огненную прядь за спину, улыбается:

— Ну, вот и хорошо. Чаю будешь?

Девушка несмело кивает.

 

Рыжая разливает чай. Девчонка следит за её руками. В блеске перстней их движения плавны и легки, точны и умелы.

— Вижу твои беды, не вижу, как звать тебя?

— Лена, — первое попавшее на язык имя.

Ведьма качает головой:

— Ц-ц-ц! Не доверяаааешь…

Подвигает чашку на блюдце к девушке.

— Пей вот, "Лена"! Да говори, чего от меня надо?

Лена чай придвинула, разгладила ладонью складочку на скатерти, да и выпалила:

— Счастья надо!

Под ведьминым взглядом на том слова и кончились.

Ведьма поглядела-поглядела, пошла к одному из шкафов. Аккуратно сдвинув в сторону шар, достала большую папку.

Бухнула её на стол, раскрыла.

Папка большая, в бухгалтериях такие любят. Только в состаренную кожу их никто не обкладывает. Перехватив взгляд девчонки, ведьма пояснила:

— Антураж, сама понимаешь…

Перебирая листы в файлах, бормотала про себя:

— Вот сейчас тебе дам договорчик почитать, сама всё и решишь. Да, Леночка?

"Леночка" молчит. Смотрит на ведьму.

За окном шумит машинами мегаполис, человечки бегут по своим делам, поезда под землёй, трубы и провода всю Суть природную пронизали.

А посреди всего этого — ведьма. Могучая силой своей и знанием тайным. Творит дела, как от веку ведьмам завещано.

Ну, может, не совсем как завещано.

Ведьма протянула девушке договор:

— На, читай! А я посижу пока…

Сняла с полки шар, осторожно перенесла его на стол. Вернулась, бережно прикрыла стеклянную дверцу.

Обернулась к столу и натолкнулась на взгляд клиентки:

— Читай, Леночка! Моё время дорого, сама знаешь.

 

Леночка читала печатные мелкобуквенные строчечки, поверх листа поглядывая на ведьму. Хороша ведь! По-женски так хороша.

Плавностью движений и линий, мягкой настойчивостью. Волосы, которые хотелось примять ладонью, запустить в них пальцы.

Интересно, как она целуется?

Губы у неё полные, мягкие, чуть блестят под неяркой помадой. Грудь… под такую грудь платья надо с декольте покупать. Грех такую красоту прятать.

 

Леночка отложила листки.

— Так что же, счастливая судьба до скончания века? Везение, удача и здоровье? Так?

— Да, Леночка, всё так.

— Бесплатно?

Ведьма шелестит сигаретной пачкой:

— Не против?

Лена качнула головой. Смотрит, как ведьма в тонкий мундштук вставляет сигаретку, прикуривает, как затягивается.

Ведьма повертела в руках пачку:

— Ну и гадкие картинки стали на них лепить… Всю жизнь курю — хоть бы хны.

Лена фыркнула.

— Будто сигареты могут ведающей навредить…

Тревожному тёмному взгляду мешает дымок. Холёная ладонь развевает его нетерпеливо, но Леночка уже спряталась за чашкой.

— Вкусный у вас чай! Так что же, в чём ваша-то корысть? Что я вам должна буду за абсолютное счастье, как я его понимаю?

— Ты оплатишь консультацию, наведёшь порядок в делах и придёшь через недельку. Чтобы тебя не искал никто. Понимаешь, те, кто ко мне приходят, они уже отчаялись найти счастье здесь. Я их отправляю в более подходящую для каждого их них… э-э-э… мир. Поэтому тебя не должны искать.

Ведьма оценивающе взглянула на девчонку. Какие у такой могут быть проблемы? Мальчик бросил, полиция страху нагнала, денег не хватает, преподы злые в универе. Лёгкая добыча. Из-за мальчика да троечки в зачётке — станет частью моего "выкупа".

— В какой мир?

Ведьма, затягиваясь, подвинула по столу шар. Вокруг подставки скатерть сморщилась складками-волнами.

Ведьма выпустила дым в сторону, косясь на клиентку, проговорила:

— А вот… Смотри!

Леночка склонилась к стекляшке, вглядываясь, и вздрогнула от дребезжания стекла в шкафах и глухого грохота.

Огляделась:

— Метро, — хозяйка ткнула мундштуком в пол, — прямо под нами. … Ну… Разглядела?

Девушка приблизила лицо к шару, вгляделась пристальней. Что-то шевелилось в хрустальной глубине. Отражения? Не похоже.

Мелкие пятна словно перетекают одно к другому, смешиваются, сливаются и растекаются. Как сквозь кривое стекло смотришь…

— Нет… Не вижу…

Ведьма глянула презрительно, повернула шар к свету.

— Вот. Теперь смотри.

Пятнышки двинулись. Человек чего-то поднёс к лицу… Тёмное со светлым… Мундштук с сигаретой?

Лена подняла глаза на ведьму.

— Глубже смотри, беззздрь…

Последнее, произнесённое невнятно сквозь зубы, лучше было пропустить мимо ушей.

Смотреть глубже… глубже…

Страх и любопытство. Вот уж, в самом деле, страшно любопытно.

Глубже…

Пятнышки складывались в картинки. Вот… дорожка в парке? Да, дорожка, залитая солнцем. Качаются деревья под ветром, собака бежит по своим делам, проехала парочка на велосипедах. Мамочка везёт коляску, старички сидят на скамейке с шахматами.

Лена подняла изумлённые глаза

— Там…

Ведьма с достоинством кивнула, из-под полуприкрытых век наблюдая за Лениной реакцией. Девушка поражена в достаточной мере. И заинтригована. Отлично!

Ведьма щелчком сбила пепельный столбик.

— Тут у меня живёт афганец… Он хотел мира.

Ведьма встала, прошла вдоль шкафов. Затянулась, выдохнула дым:

— А тут — мамашка одна. У неё дети погибли, трое. Теперь они там с ней, и, кажется, уже внуков ждут. От старшенькой. А вон там — поэт. Хотел быть гениальным и признанным.

Ведьма расхохоталась. Она хохотала от всей своей души, низкий смех метался в мягкой комнатке, не находил выхода и смешивался с дымными завитками.

— Там больной старик. Хотел выздороветь. Там мать и дочь, вместе. У девочки онкология, там её вылечили. А здесь бедняк, — ведьма затянулась, погладила шарик через стекло шкафа, — даже за консультацию не смог заплатить мне. Деткам жрать нечего, привёл весь выводок ко мне.

Ведьма фыркнула.

Развела руки, словно обнимая все эти шарики:

— Вот сколько счастья человеческого!

Справившись со своими чувствами и приструнив все рвущиеся с языка вопросы, Лена снова углубилась в чтение договора.

— Тут ничего не сказано о качествах мира.

— Ха! Каждый мир уникален. Он велик и свёрнут, и зависит только от целостности шара. Хватит на всю жизнь бродяжить и не найти границ.

Лена задумалась.

— А почему вы это делаете?

— Жалко их… вас. Всех… — ведьма взглядывает коротко и снова опускает взгляд к шару.

Лена хмыкает недоверчиво:

— Ага. Прямо так-таки и совсем без выгоды.

Смеётся ведьма. Грозит пальцем. Стряхивает пепел с сигаретки ярким ноготком.

— Выгода есть, — затягивается, сквозь дым смотрит в глаза клиентке. — Грехов у меня, у ведьмы, много. По молодости… о душе не думаешь.

Она вспоминает что-то, глаза мутнеют, проступают скорбные складки у рта.

— А вот теперь наверстать пытаюсь. Авось, успею.

— Но ведь они же заперты!

— Заперты… А какая разница? — ведьма приближает лицо, от неё пахнет табаком и тяжёлыми сладкими духами. — Какая разница, где ты заперт? Тут? — она тыкает в шар.

— Или там? — кивает на дверь, — снаружи?

Она обходит девушку, берёт за плечи, шепчет вкрадчиво в уши:

— Представь только. Всё, чего ты захочешь, всё сбывается. И именно так, как надо тебе. Нет, это всё не на блюдечке с каёмочкой. Этого надо добиваться. Но так, как можешь ты. Да, на пределе. Но ты дойдёшь. Ты — добьёшься. Там есть и проблемы, но все проблемы можно решить. Нет страшного и тяжёлого, невыполнимого, убивающего.

Понимаешь, Лен? Это не крысы в клетке. Это живой мир. Обычный для всех. И для тебя тоже. Твоя удача будет восприниматься тобой, как обычное и справедливое дело. Ты будешь верить, что справедливо получаешь то, ради чего столько работал. Тяжелее всего ждать того, кто не придёт. А тут ожидаемое придёт всегда. Рано или поздно, совершенно естественным путём. Это — мир твоего счастья.

 

Лена думала. Под этот сладкий шёпот мысли становились розовыми и радостными. Мир, где все проблемы можно решить.

На миг мелькнула мысль-соблазн.

Уйти туда. Спрятаться там и быть счастливой. Все годы, которые отмерены мне, я буду счастлива. Солнце, любимый, радость каждого дня.

В шаре. На ведьминой полке. Пока она его не звякнет об угол.

— Давайте, я подпишу.

Ведьма засуетилась, радостно пихнула бумажки поближе, раскрыла коробочку с остренькими штучками — кровью такие дела подписывают.

— Давай, детка, подписывай!

— А… Где?

Ведьма склонилась низко, шаль упала одним концом на пол, шикарное ведьмино декольте перед Ленкиными глазами. Шея, белая, нежная, рыжие завитки волос и чистая, будто мраморная, кожа.

Ленка должна жертву любить. И, похоже, я её уже люблю.

— Вот здесь… ну? Пиши же!!

Ленка теребит в руках бумажный пакетик с острым пёрышком. "Как комарик укусит — оп! — и всё!" Ложь. Вечная, постоянная ложь.

— Люда, я тоже могу дать вам счастье.

— Что?

Соболиные ведьмины брови хмурятся. Но она не дожила бы до своих лет, если б не умела мыслить быстро…

— Ах ты… дряааань!..

Ведьма отскакивает, пихает в девчонку стол:

— Не надо мне твоего счастья, детка. У меня — своё, — быстрый жест вокруг комнаты. — Своё есть!

И она разводит ладони, смотрит исподлобья. Грозной силой напитана. Рыжие волосы шевелятся, концы пальцев светятся сиреневым, меж ними словно молнии проскакивают.

— Уходи-ка ты отсюда, детка, подобру-поздорову уходи. Полтыщи лет я не просто так землю топчу. Не сдюжить тебе супротив меня. Мала ты ещё.

— Ну так и я не первую луну…

Ленка поднимается, опираясь ладонями на стол. У девчонки сверкают во рту клычки, копытца звонко переступают по полу. Бусый, с проседью, короткий мех кутает ладную фигурку. Хвост бьёт по ковру, а крылья срезаны. Нет их, крыльев-то.

Ведьма отступила

— Так ты полукровка…

Суккуб смеётся, закидывая рогатую голову.

— Да, ведьма. Здорово, да?

Та бормочет:

— Да уж куда здоровее… Суккуб с душой. Вот почему тебя не угадать… ублюдочная тварь! Кто тебе крыла-то подрезал? Хахаль? Али папаня-тупарь?

Суккуб темнеет лицом:

— Ты…

И прыгает к ней, и визжит от ожога. На густой шерсти зияет подпалина. Откатывается демон, и снова бросается. Тянет когти страшные к лицу ведьмы. Та пятится, оступается, а позади стул опрокинутый. Через него, плашмя, тяжело ударяется об пол. Гулко стукнула затылком.

Уже теряя сознание, бормочет:

— Нет, нет! Не нужно мне твоё счастье…

Суккубу много времени не надо. И секс ей — только приятное дополнение к трапезе. Даже лишний бывает. Как сегодня — был бы, был бы лишним.

Прильнула жадно кошачьими губами к мягким ведьминым. Как долгий поцелуй любящего. А она её и любила сейчас. Крепче и чище любой земной эта суккубья любовь.

Настоящая. До последней капельки. Охватывает целиком и дарит счастье тому, кого этот демон любит.

Только счастье это ни один разумный по своей воле не выберет.

Душой за него платить надо. Вкусной, свежей, счастливой душой.

Суккубу много не надо — кусочек тут, кусочек там. Человек и не замечает, как теряет её, душу свою. Ну… всё равно что друга предать — не больше.

Но Ленка была голодна.

 

* * *

 

Суккуб сыта и спит, свернувшись калачиком возле жертвы.

Жертва счастливо улыбается и гладит суккуба по голове и мохнатым плечам. Шерсть на ощупь приятная, как длинноватый бархат.

Суккуб во сне потягивается и крепче обнимает ведьму, зарываясь ей в бок мордой.

Потом возится, просыпаясь. Снова потягивается. Садится, трёт глаза. Улыбается ведьме уже из обличия Ленки.

Ведьма тяжело поднимается. Опирается о стол ладонями. Стоит так, опустив голову. Лица не видно, скрыто упавшими волосами.

— Зачем ты это сделала?

Суккуб в сытости — существо тупое и сонное.

Она чешет в затылке. Оглядывает комнату. За окном уже светает.

— Долго же мы провалялись…

Ведьма ударяет кулаком по столу и кричит:

— Зачем! Ты! Это! Сделала!

Суккуб моргает часто-часто.

— А затем. Захотелось. Ты — красивая. Вот и захотелось. И душа у тебя, — быстрый раздвоенный язычок мелькнул по девичьим губам, — травами пахнет.

— Ты же оставила меня без Сил.

Суккуб дёргает плечиком, улыбается:

— Оно того стоило.

Ведьма хочет что-то сказать, слова рвутся наружу. Но она не позволяет себе высказаться. Опускает глаза и поднимает упавший со стола шар. Бережно обтирает его ладонью и возвращает на полку шкафа, за стекло.

Ленка наблюдает за ней.

— На твоём месте, ведьма, я бы пряталась.

Женщина, поднимавшая сваленные со стола вещи, выпрямилась. Прищурив глаза, уставилась на тварь. Тварь уселась обратно на пол. Сидела по-турецки, опершись спиной о стенку.

— Пряталась?

Девчонка кивает мелко и часто, поправляет чёлку.

— За мной скоро придут.

Оттянув ворот футболки, показывает ошейник. На нём печать инквизиции.

Ведьма без сил опускается в кресло, закрывает глаза руками.

— Я же хотела им только добра…

Девчонка лениво ухмыляется.

— Ага, как же. Спрятать их от реальности в шарики.

Ведьма смотрит зло:

— Они счастливы!

— Да.

Ведьма начинает скидывать вещи в какую-то сумку, набрасывает на плечи пальто. Жаль книг. И шары. Потерянно оглядывает коллекцию хрустальных миров, всхлипывает — их почти две сотни. Не унести. Никак. Придётся бросить их, всех.

Бежит к двери.

Ленке жаль видеть прежде могучую, уверенную в себе, такую красивую, смятённой и взъерошенной. Хочется утешить:

— Я люблю тебя!

Суккуб тянет ладонь ведьме. Ведьма оглядывается, цедит сквозь зубы:

— Да хранят меня боги от суккубьей любви…

Ленкина ладошка, пустая, падает.

Ведьма открывает дверь и выбегает в коридор.

 

Ленка долго слышит стук каблучков, умноженный эхом пустоты и голых стен.

Она бы побежала за ней, она бы помогла. Вот только ошейник. Он выдаст их положение инквизиторам — так он зачарован. Поэтому — чем дальше ведьма, тем лучше для неё.

Девушка стиснула зубы и поднялась. Может, уйти получится?.. Невозможно не попытаться.

 

В коридоре бегущие шаги. Трое в светло-серых плащах. С характерными такими, пресными лицами. Инквизиция, чтоб её! Налетели, схватили, скрутили. Кандалы заговорённые на лапы нацепили.

Втащили её внутрь. Как она ни крутилась, ни рвалась — бестолку.

Четвёртый идёт широкими шагами. Смотрит пристально на девчонку.

Ленка из суккубьего обличья щерит на него свои шесть клычков.

Тот оглядывает коридор и прикрывает дверь. Тихо запирает её, поворачивает ключ в замке.

Заложив руки за спину, обходит комнату. Его младшие уже вовсю роются в ведьмином барахлишке.

Он подходит к суккубу:

— Где ведьма?

Голос тих и холоден. Ему безразлична и эта тварь, и та, что сбежала.

Ленка хохочет:

— Сбежала! Без Силы — сбеж…

Инк бьёт её по лицу. Демон смотрит на него кошачьими глазами, утирает окровавленную морду о плечо.

— Ты обещал отпустить. Я искупила свою вину!

Инк смотрит на неё.

— Ты не поймала её.

— Да вы бы ещё б к обеду зенки свои рапродрали бы!

Инк развернулся, подошёл. Суккубья морда опухла слева, возле губ. Мохнатая фигурка всё равно привлекательна — на то она и суккуб. Тварь мерзкая. Ударил ещё.

— Это вы её упустили! Вы! Сами!

 

Старший бил её до тех пор, пока она не затихла перепачканным в крови меховым клубочком.

Потом он присел возле неё на корточки, обтёр о бархатную шкурку изгвазданные в её крови кулаки. Повернул к себе кошачье лицо.

— Не смей разевать пасть на святую инквизицию, тварь богомерзкая! Ты жива только потому, что мы тебе позволили.

Разбитые губы опухли и не желают шевелиться:

— Ты обещал отпустить.

Инквизитор только вздохнул. А хотелось размозжить твари череп.

Вот так вот сжать в ладонях и сдавить до хруста.

— Хорошо. Я отпущу тебя, тварь, когда ты поймаешь мне вурдалака. Повадился тут один детишек малых жрать. Отлавливает мелких у школ тупарей, и… Сама знаешь, чего вы с ними творите.

Ленка лежит комочком и молчит. Он знает, что я детей не трогаю и не трогала. Он знает, что суккубу надо влюбиться, чтобы подарить счастье за кусочек души. А с кусочком души тёмный теряет свою Силу. На время, но в этот момент инквизиция и может его поймать, не рискуя своими сотрудниками. Так и ловит тёмный тёмного.

Внезапно пришла догадка: он же не отпустит меня. Никогда.

Избитое тело болело даже в человечьем обличье. Но то, что в ней была кровь человека, для инков не имело никакого значения. Совсем. В ней была кровь демона — и всё остальное не важно. Хоть тыщу добрых дел сделай — ты всё равно "тварь богомерзкая".

Будто я могу это исправить.

 

Ленка, поморщившись от боли, перевернулась на спину. Лицом вверх.

Как хорошо просто лежать! Прикрыла глаза. Инквизитор легонько пнул её в бок:

— Ну? Так что?

Ленка глаз не открыла.

— Слушай, инк… Вот найду я его, тёмный тёмного… Вот выпью его, до донышка — ведь он детей губит и вам его душа не нужна, так? Спасу всех, кого он мог бы убить… и что, ты меня отпустишь? Я ведь никого не убивала… Я ведь не опасна. А? Отпустишь, инк?

Через полуприкрытые веки взглянула на инквизитора. На его безразличном лице не проявлялись эмоции. Так их воспитывали.

Ближайший младший инк поглядывал на них, прислушиваясь к разговору.

— Ну, так что? Отпустишь ты меня? Снимешь с меня эту гадость?

Она запрокинула голову, показывая тонкую нить ошейника.

Инквизитор уходит, повернувшись спиной:

— Да.

— Поклянись!! Поклянись своей жизнью, инк!

Тот снова возвращается, опять опускается возле демона на корточки:

— Соединить себя клятвой с тёмной? Нет, тварь! Верь моему слову.

— Твоему слову нет веры. Ловите вурдалака сами!

Последнюю фразу она уже хрипит, потому инк сжимает её горло.

 

Били её долго и умело. Потом ушли. Только старший напоследок присел возле девушки, запрокинул её голову, подставляя шею, и перебил кулаком горло.

Он почувствовал, как оно смялось под костяшками. Словно плотный влажный картон, проломилось вовнутрь.

 

Демон лежит в луже собственной крови. Её тело больше всего напоминает сейчас выжатую чудовищной рукой тряпку.

Бархатная шёрстка местами слиплась от крови. Налипший мусор делает её грязной, неопрятной. Хвост переломан, руки лежат так, как никогда раньше их положить было нельзя. Косточки выпирают отломами через тонкую шкурку, прорывают её кое-где.

Болит, кажется, всё.

 

Демон дышит громко, с булькающими хрипами и сипением. Воздуха не хватает. В глазах — чёрные мушки и лёгкость в голове.

 

Суккуб улыбается. Окровавленными беленькими зубками скалится в небеса за потолком.

 

Нет кандалов. Нет ошейника. Нет мучителей.

Свободна. Наконец-то свободна.

 

Воля вольная! Хочется распахнуть руки, расправить крылья и бежать, лететь…

Весь мир — мой.

Больше ничто не держит.

 

Свобода.

 

И обрубки крыльев слабо трепыхаются за спиной, в последний раз нащупывая ладони ветра — опереться для взлёта.

 

Темнота в глазах поднимает знамёна свободы.