Духи слышат

Еще вчера я не хотел этого дня. От всей души желал, чтобы его не было. Никогда. Как жаль, что нельзя вырвать день из жизни как листок календаря. Выкинуть — и никогда не вспоминать!

И вот, лежа и смотря в темный потолок, я обреченно жду звонка. Мое настроение со вчерашнего дня ни на грамм не улучшилось. Наверняка, ночной кошмар виноват. Сон, в котором я видел скалу, похожую на меня. Памятник десятиметровой высоты, выточенный водой и ветром. Странный сон. Непонятный. Скала проступала сквозь туман неясными очертаниями, и надвигалась на меня, словно хотела о чем-то предупредить. О чем?

Вчера уверенный мужской голос на чистом английском говорил, что им посоветовали меня. Им… семье шведского почетного консула. Гхе. Сегодня мне с ними встречаться. Ну не может же сон иметь отношения к консулу!

Будильник молчит. Встаю, смотрю на телефон. До звонка еще полчаса. Ну ладно, раньше, так раньше. За пятнадцать минут собираюсь и, завтракая, поглядываю в окно, за которым белой взвесью разлит туман, такой же, как в моем сне. Даже в предутренней мгле видно, насколько он плотный и непроглядный. Мир словно исчез, и мое настроение скатывается еще ниже. Знаю, что в горах тумана не будет, там отличная погода, там солнце и снег, но ничего не могу сделать с проклятым шестым чувством, шепчущим мне, что сегодня надо отсидеться в норе. Позвонить и сказать, что я умер. Ну или лежу при смерти. Или меня похитили инопланетяне… С шестым чувством спорит дурацкое чувство долга. Кто его придумал? Оно всегда побеждает, и через сорок минут я стою в точке сбора совершенно один в густом тумане. Как знаменитый ежик.

Ну, так не бывает. Всегда есть те, кто приходит раньше меня, и где они? Ни Азы, ни Саньки… Погоды, ждут, не иначе. В тумане появились два слабых желтых пятна, а вслед за ними вынырнула широченная морда лендровера с дипномерами. Шведы пунктуальны, черт бы их побрал. Здороваемся, знакомимся и понимаем, что ехать вслед за мной они в таком тумане не могут. Фары пробивают его на метр-полтора. Обсуждаем ситуацию с водителем, и тут консул вежливо так спрашивает, не могу ли я поехать с ними в машине в качестве штурмана? А у меня чешется язык сказать, чтобы лучше бы им пересесть в мой пассат, и тут из лендровера выскакивает дочь консула. Из-за которой весь сыр-бор. Она быстро что-то лопочет по-шведски отцу, идет к моей машине и плюхается на переднее сиденье. Папенька неохотно улыбается и говорит, что так и быть, он отпустит ее со мной в горы, но… с телохранителем. Да ладно, хоть с двумя телохранителями. У меня места много. Снова улыбаемся друг другу, жмем руки и расстаемся с консулом.

До самой городской окраины ползем в тумане. Хельга молчалива, не разговаривает. Шкаф на заднем сиденье тоже молчит. Пытаюсь разговорить девушку — безрезультатно. Вообще я думал, что мне предстоит ставить на лыжи подростка лет тринадцати-четырнадцати, а оказалось, что "нашей милой девочке" лет двадцать с небольшим, почти моя ровесница. Я года на три-четыре ее старше, не больше. Это, хорошо. Профиль красивый у нее, веснушки, что весной засияют. Незаметно улыбаюсь, смотря искоса на рыжие локоны и упрямо поджатые губы. В зеленых глазах что-то прячется. Таится. Бесконечная грусть и горечь. Что ж с тобой произошло? Папа — дипломат, мама — ухоженная красавица, это я заметил. Хотя она из машины так и не вышла, лишь вежливо кивнула через стекло. Заметно, что оба любят дочь. Так что же случилось? На этот вопрос мне, наверное, никогда не узнать ответа.

Дорога идет резко в гору, у нас закладывает уши. Хельга трясет головой. Говорю, чтоб сглотнула. И вот мы вырываемся из тумана, под ослепительное солнце. Лента дороги темным лезвием рассекает белую гряду гор, убегая в небо. Девушка удивленно оглядывается по сторонам и видит, что туман стоит за нами мягкой стеной, как облако. Она открывает окно, высовывает голову на мороз:

— Невероятно! Тут действительно снег!

Улыбаюсь, обычная реакция новичков. В Бишкеке снегом не пахнет, и всякие заявления о лыжах лишь вызывают недоумение. Но стоит подняться в горы, и вот он — белый, искрящийся, нетронутый. Сверкает под синим небом, словно смеется над удивлением горожан, вырвавшихся из серого города.

Уверенно жму на газ, дорога чистая и сухая, уносит нас все выше в горы широкими дугами серпантинов. Тянутся по обе стороны белые плоские пригорки, недалеко от дороги торчит одинокий снеговик, словно автостопит. За нами тянется хвост из авто лыжников, маршруток и пары туравтобусов. Сезон начался!

Добрались до базы часа за два. Я решительно заявляю Хельге, чтоб она свой пуховик в машине оставила. У нее отличный лыжный костюм, не замерзнет. Некогда будет. Удивляюсь, как это она не умеет на лыжах ходить, ведь Швеция не страдает отсутствием снега. Интереса, говорит, не было, плаванием увлекалась. Ну плавание, так плавание, тоже хорошо. На вопрос, а почему вдруг решила попробовать лыжи, ответа я не дождался.

Идем от стоянки до начала трассы к столбам канатной дороги. Хельга уверенно сворачивает к стартовой площадке. Но я, смеясь, показываю на "зеленую" гору. Здесь будешь учиться. Метров двести прекрасного, чистого, в меру крутого склона. Она отвечает, что хочет сразу туда, далеко. Куда рванула веселая компания сноубордистов. Ну, будет время, и мы туда поедем. Но не сегодня.

На меня сзади налетает Аза, как всегда тараторит, спрашивает, встретился ли я со своими норвежцами? Поправляю и говорю, что встретился со шведами. Все окей, спасибо за рекомендацию. Он хлопает меня по плечу, отвечает, что всегда пожалуйста, и, подхватив своих двух оболтусов-студентов, идет к канатке.

Ритуал первого надевания лыжных ботинок. Недоумение на лице Хельги при их виде. И всегдашнее ползание на четвереньках вокруг ученика с объяснениями как закрепить, как застегнуть. Неуверенность и робкие вопросы, а точно ли это ее размер?

Надели. Она в ужасе: почему не гнутся ноги? Объясняю:

— Чтобы спасти тебя от вывиха в лодыжке. Это гениальное изобретение. Ты оценишь, вот увидишь.

— Но в них невозможно ходить!

— В них и не надо ходить, в них катаются.

— Катаются? Окей.

— Итак, ты сегодня слушаешься только меня. И делаешь то, что я говорю. Понятно?

Она поднимает голову и совершенно по-детски доверчиво смотрит в глаза:

— Хорошо. Что дальше?

— Самодеятельностью и крутизной не занимаемся.

— Окей. А что сейчас, сэр?

Смеюсь и веду ее вверх по склону. Сказал к ее бескрайнему удивлению, чтобы палки она оставила в покое. Учиться будем без них. Она пожимает плечами и без всякого энтузиазма неловко ковыляет за мной, что-то бормоча под нос. Молча несу лыжи, ибо по опыту знаю: заставь ее подниматься сто метров "елочкой" — убьешь всякое желание учиться. На буксировочную канатку отведу ее чуть позже, когда научится на лыжах стоять. Останавливаемся, креплю ей лыжи, стоим поперек горы, и не успеваю ничего сказать, как Хельга разворачивается вниз по склону, и лыжи убегают из-под нее:

— Падай!

Не знаю, послушалась она меня или нет, но в снег падает. Пытается встать, и лыжи опять уходят из-под нее.

— Лежи! — иду к ней. — Я же сказал, ничего без моей команды не делать.

Девушка, жмурясь, смотрит на меня:

— Я буду целый день лежать, или руку дашь?

— Нет. Встанешь сама. Это часть урока. Лыжник должен уметь две вещи: падать и вставать. Поворачивай ноги поперек склона. Так…

Шкаф-секьюрити услужливо подбегает с намерением поднять Хельгу. Не помню, как налетаю на него и сшибаю в снег:

— Нельзя!

Он ошалело смотрит, сжимает кулаки, демонстративно медленно поднимаясь. Задержав дыхание, чтоб унять гнев, спокойно говорю:

— Не вмешивайся в процесс. Она должна встать сама. Пойди-ка, посиди внизу под навесом. Там чай раздают всем и сало.

Он шумно пыхтит и тихо по-русски выдает:

— Ну знаешь… Только вздумай еще раз…

— Вздумаю и не раз. Иди вниз. И не мешай работать.

— Хых. Консул узнает… кого нанял дочке в тренеры.

С недобрым видом он уходит от нас под гору к навесу кафе. Хельга, сидя на снегу, с интересом разглядывает меня, будто только что увидела.

— А ты — чокнутый.

— Я не чокнутый. Я — экстремал, это еще хуже. Итак, ноги поперек склона, корпус вперед, лыжи передними концами друг к другу…

Она резво вскакивает и торжествующе восклицает:

— Я сделала это!

— Отлично. Итак, если чувствуешь, что тебя несет, и ты не можешь это контролировать, падаешь на бок в снег. Давай. Падай сейчас.

Она падает, и я замечаю ее улыбку. Хорошо, сделаем этот день для тебя веселым. Она пытается встать, не получается, снова заваливается в снег и вдруг смеется. Неподалеку собрались лыжники и наперебой дают советы. Добрые все. Наконец, отсмеявшись, она встает.

— Мы будем целый день падать и вставать?

— Нет, — опускаюсь перед ней на колени и подпираю лыжу рукой. — Разворачивайся внизу по склону. Не бойся. Я держу.

В ее глазах мелькает недоверие, смешанное с ужасом:

— Я перееду тебя… Искалечу…

— Нет. Ты обещала слушаться, делай, что говорю.

Она неуверенно переставляет лыжи, расширившимися от страха глазами смотря на меня. Держу концы лыж и улыбаюсь:

— Все хорошо?

— Да, — страх сменяется удивлением. — И что дальше?

— Ставим лыжи углом, или как говорят — плугом.

Объясняю ей эту забавную позу, и когда она со смехом сводит передние концы лыж, отпускаю ее и отхожу в сторону.

— Я никуда не качусь?! Супер.

— Хорошо стоишь. Ноги расслабь. Обопрись голенью на ботинок, навались всем телом. Почувствуй, как они держат тебя, поверь в них. Отныне — они часть тебя. Твое продолжение, твои новые конечности. Так, молодец, — вижу, как пропадает скованность ее фигуры, расслабляются плечи, и Хельга легко выдыхает, оглядываясь по сторонам. — Молодец, — повторяю ей. — Запомни, они не подведут. Если будешь падать, крепления раскроются и сохранят тебе ноги, отбросив лыжи. Понимаешь?

Она кивает, поглядывает искоса на меня и ожидает дальнейшей команды.

— Ну а теперь осмотрись. Ведь это — твой новый дом, который предстоит полюбить.

Девушка слегка улыбается и смотрит по сторонам, на исполосованный лыжней склон, на убегающие вниз ступеньками крутые горы, занесенные снегом, и белое море облаков, накрывших город. Затем переводит взгляд на чудо-ботинки, что держат ее, и снова улыбается.

— Теперь я поняла. Ты был прав, это — гениально.

— Именно. Ну, давай, концы лыж чуток разведи…

Она медленно скользит по склону вниз. Иду рядом, с удовольствием смотря на ее довольное лицо. Не знаю чему больше рад: ее улыбке или тому, что мое недоброе предчувствие разбилось о снежные вершины, вместе с глупым сном. Горы отбирают у людей дурные мысли и чувства. Никогда не видел на лыжной базе ни одного хмурого или обиженного лица. Вот и с Хельгой то же. Грусть из глаз исчезла вместе с горечью. Консул говорил вчера, что им посоветовали горы, а вот кто и зачем — не сказал, ушел дипломатично от ответа. Психотерапия горными лыжами? Кто знает?

Проходит часа два, и Хельга уверенно делает правые повороты. С левыми выходит хуже. Я бегаю вокруг нее с наставлениями, подсказками и шутками. Кто-то с горы кричит ей, что повезло с лыжами: сами поворачивают, — и одобрительно поднимает палец вверх. Ну что ж, он почти прав. Карвинговые лыжи легко поворачивают, даже если плохо умеешь это делать. Но не лыжи делают человека лыжником, хотя всегда новичкам подбираю подходящий инвентарь. Учиться, так учиться; кататься, так кататься.

Еще через час я не верю себе, втыкая на склоне лыжные палки в качестве указателей трассы. Не верю, что сегодня она сделает это. Да у нее — дар. Какое, нафиг, плавание, когда она рождена для горных лыж? Я никогда не видел, чтобы новичок ставил лыжу на кант с таким мягким давлением и интуитивно входил в скользящий поворот, заданный радиусом лыжи. Так мягко и свободно, что я уже хотел прямо сейчас, не отходя от кассы, учить ее динамичным резаным поворотам, где лыжник задает радиус, а не лыжа.

Секьюрити крутится рядом, ему, оказывается, тоже интересно. Но близко не подходит, понял, что у меня не все дома.

Аза и Санек стоят под горой и делают ставки. Их ученики топчутся рядом, с любопытством поглядывая на Хельгу. Возле навеса собирается народ, лыжники уже услышали новость, что за полдня обучения Алекс собирается устроить слалом для ученицы. Чокнутый же. Все знают. Компания сноубордистов лихо вылетела из-за горы. Вместо канатки подруливают к навесу, спрашивают, что за собрание. Вижу: снимают борды и садятся на скамейки. Устроил развлекаловку всему сообществу. Ну, Хельга, не подведи!

Поднимаюсь к ней, провожу инструктаж. Глазенки у нее горят, щеки разрозовелись; у меня что-то екает внутри, и вдруг понимаю, что волнуюсь, как школьник на экзамене. Будто олимпийского чемпиона перед стартом готовлю.

Ну вот, пошла. Хорошо заходит в первый поворот, красиво. Второй, третий, идет не быстро, но плавно, грациозно. Словно родилась с лыжами на ногах. Азамат внизу теребит Санька, дергает его, волнуется, значит. Мне тут наверху некого дергать, один стою. Она слегка задевает пятую палку, но не сбивает, легко проходит шестую и седьмую, подкатывает к собранию. Там свист, вопли, аплодисменты. Сажусь в снег и глупо улыбаюсь. Будто это мой первый слалом. Счастье накатило, с ту гору, на которой сижу. Наверное, такое ощущает тренер, у которого спортсмен золото взял. Вдруг меня кто-то хлопает сзади по спине и садится рядом:

— Вот ты, блин, даешь. Не зря тебя нахваливали.

Смотрю в довольное лицо шкафа нашего. Он протягивает руку:

— Сергей, — пожимаю ее. Он продолжает: — ты это извини, что по глупости вмешаться хотел.

— Да не. Все нормально, Сергей. Это я не сдержался.

Поднимаемся и идем вниз, где поздравляют Хельгу, суют ей в руки стаканы с кофе и чаем, бутерброды с салом, она отказывается, смущается. Кто-то, смотрю, коньяка наливает… Не помня себя, несусь вниз чуть не кубарем:

— Хельга!!

Она счастливая оглядывается. Подлетаю, беру первый попавшийся стакан и вручаю ей:

— Ты — молодец. У тебя талант.

Мужику с коньяком чуть не кричу:

— Спятил, да? С такими нагрузками на такой высоте девчонке коньяк давать? — и надвигаюсь на него.

— Да я это… — он оторопело оглядывается, не зная как себя вести.

— Дай сюда, — отбираю у него стопарь и опрокидываю в себя. — Спасибо, брат, выручил.

Толпа взрывается от смеха. Сажусь на лавку, слегка оторопевшую Хельгу сажаю рядом. Мужик смотрит в пустую стопку и вдруг начинает ржать. Плюхается напротив и говорит:

— Понял! — наливает стопку и протягивает, — еще по одной?

Я отрицательно машу рукой:

— Не стоит.

— За успех, а?

Аза и Санек садятся по обе стороны от него. Санек говорит ему:

— Зря стараешься, — потом смотрит на меня. — Алекс, ну че? Чайку? — наливает из термоса и протягивает. — Ну ты сегодня выдал программу. На все сто.

— Не я. Она, — показываю на Хельгу и перехожу на английский. — Они все рады за тебя. И пьют за твой успех.

— Я это поняла, — она с любопытством поглядывает на моих друзей. — Спасибо, парни.

Пока они поздравляют ее, оборачиваюсь к молчаливо сидящему Сергею:

— Присмотри тут за ней. Следи, чтоб спиртного не дали.

— Окей. А ты?

— Прокачусь. Быть в горах и не прокатиться — это грех, — поднимаюсь, перешагиваю через скамейку и иду надевать лыжи.

Хельга с тревогой оглядывается, порывается встать. Азамат удерживает ее, я говорю, что все в порядке, и ухожу к канатке.

Наконец-то, дорвался. Безумно люблю свою работу, но целый день бегать по горе за учеником — утомительно, и душа рвется туда, где кроме гор и снега ничего нет. Упоительная отрава, сладкий наркотик, бесконечная жажда безбашенной скорости, свобода полета, и холодный воздух, свистящий в ушах.

Падаю с канатки на снежный гребень, и мир исчезает в лыжных следах, растворяется на знакомой трассе, в звучании ветра и снега, уходя скальными пиками в синие небеса. И я забываю, что не хотел прихода этого дня и встречи с консулом. Все это осталось позади обычным недоразумением, хотя я знаю, что вещие сны сбываются. И что-то странное ждет меня впереди.

Дорога назад в город разительно отличается от дороги на базу. Тогда мы ехали как на похороны. Мои новые знакомые сидели с каменными лицами и молчали. А теперь Хельга закидывает меня множеством вопросов и с жадностью слушает рассказы о горах.

— А что-нибудь необычное? Есть же в горах сказочные места?

— Сказочные? Да тут все сказочно! А есть ущелье, так и называется "Сказка".

— Почему?

— Потому что — сказка. Там в самом центре стоит скала — точно диснеевский замок. А вокруг — множество причудливых камней, похожих на разных животных. И после каждого дождя пейзаж меняется, иногда до неузнаваемости.

— Хочу там побывать, — мечтательно улыбается она.

— Без проблем, — улыбаюсь в ответ, и прикидываю, когда можно будет туда съездить.

А вечером, сидя на диване с кружкой кофе, с горечью осознаю, что перед глазами стоит неотвязная картина: грациозная фигурка Хельги на белом склоне. Этого мне только не хватало. Решительно прогоняю сие видение и иду спать.

На следующий день мы встречаемся, как условились, у спортмагазина. Консул — собственной персоной, Хельга с сияющими глазами вертится у стеллажа с лыжами и бордами. Сергей с отсутствующим видом разглядывает куртки и пуховики. Консул сразу спрашивает, что покупаем. Я слегка останавливаю их энтузиазм:

— Должен вас предупредить, раз уж решились покупать лыжи. Горные лыжи — это не просто хобби. Это дофамин-норадренолиновая зависимость, от которой бывает ломка. С сегодняшнего дня Хельга перестанет радоваться лету, и будет ждать снега и начала сезона. У вашей дочери талант. И она захочет опробовать новые трассы от Канады до Новой Зеландии. Там, где никто не катался. Она будет подбирать себе все новые и новые лыжи для разного типа склонов и разных спусков. Она будет болеть этим и стремиться кататься так, как еще никто не катался…

Консул хмурится и косится на дочь. Она сияет и кивает на каждое мое слово. Уже хлебнула вчера головокружительного счастья. Хочет еще. Продавец улыбается, подтверждает мои слова. Мы честно предупредили о последствиях. И выжидательно смотрим на консула. В его глазах прячется подозрительность и тщательно скрытое неудовольствие. Смерив меня взглядом, выводит на пару слов из магазина.

— Послушайте, Алексей, вы так расписываете свой товар… гм. Я понимаю вашу молодость и горячую любовь к лыжам, но вы так говорите, будто это не лыжи, а марихуана.

— Я думаю, амфетамин — более подходящее сравнение.

— Мне не до шуток. Вы сами с ломкой как справляетесь, если все так серьезно?

— Никак. Жду открытия сезона и хожу в горы, чтобы развлечься.

— Я не совсем это понимаю. Но результат вижу. Моя дочь снова веселая, как прежде. От одной тренировки. Настаиваю на продолжении обучения. Вы не откажетесь?

— Нет.

— Хорошо. Научите ее всему, что умеете сами. Хоть вы и слишком молоды, но меня убеждали, что вы хороший тренер…

— Я фрирайдер и инструктор по горным лыжам, а не тренер. Если вы рассчитываете на олимпийские соревнования…

Он снисходительно хлопает меня по плечу:

— Этого я от вас не требую.

Возвращаемся в магазин, а Хельга уже стоит с парой очень хороших лыж ол-маунтан. Не иначе в интернете вчера лазила. Мне осталось только подтвердить ее выбор. Пока отец расплачивается, она безапелляционно спрашивает:

— А сейчас мы едем в горы? Да?

Ну вот, скажите, не наркотик ли это?

— Нет. Сегодня понедельник и база закрыта. Канатки не работают.

— Они же нам не нужны?

— Нужны. Сегодня ты отдыхаешь дома. Завтра поедем.

— Мы же каждый день будем заниматься?

С таким упорством я еще ни разу в жизни не сталкивался. Улыбаюсь:

— Ты как себя чувствуешь? Руки-ноги не болят? Спина?

— А почему они должны болеть?

Спортсменка-комсомолка, откуда ж на мою голову это чудо свалилось? Обычно на второй день новички охают и ахают, потирая ноющие ноги и спину. А тут — такой задор и настрой, что мне неловко, честное слово. Ну что ж делать, придется заниматься чаще обычного, но не каждый день. Перепады высоты значительные для новичка. Пытаюсь объяснить это, и вдруг меня осеняет, что можно снять для нее номер в гостинице на базе. И не нужно каждый день мотаться туда из города. Консул слушает меня и на все соглашается, и сверх того, предлагает оплатить и мое проживание на базе. Я не верю своим ушам. Неужели такое бывает? А консул спрашивает мой адрес и говорит, что пришлет завтра машину за мной. И снова в его глазах мелькает скрытое недоверие. Странный он, этот дипломат.

И с этого дня все мои планы на фрирайд с друзьями катятся под откос с головокружительной скоростью. Вместо обычных четырех-пяти уроков и пары полных спусков с инструктором, Хельга требует все новых и новых занятий. Заявляет, что боится без меня кататься, а сама так лихо прыгает с канатки и несется по склону, что впору ее оформлять моим помощником. Сергей молчаливой тенью всюду за нами: на канатке, на трассе, в кафе и на отдыхе. Я вижу, как ему трудно даются скоростные спуски, но он с насмешкой встречает любой мой совет. Будто он — инструктор, а я — ученик. Хочется прибить этого типа. Но понимаю, что работа у него такая, и все сильнее и сильнее не переношу его присутствие. Уверен, у нас это взаимно.

Через две недели консул с женой приехали, смотрят на успехи дочери. Говорю им, что надо идти на другую базу, где трассы сложнее. Хельга переросла базу для новичков. И снова господин почетный консул на все соглашается. Мне как-то не по себе от этого. Осторожно говорю, что в принципе дал все основы техники катания, и рад был сотрудничеству, и все такое, теперь Хельга может кататься без меня.

Консул кивает, жмет руку и по-дружески улыбается, благодарит. Словно не мелькало недоверие в его глазах. Мы готовы расстаться друзьями со всегдашней добавкой: "Будем рекомендовать вас знакомым". Но нет. Хельга появляется рядом с нами:

— Ты хочешь сказать, что все?

Не смотрю на нее. Последние две недели я упорно избегаю ее взгляда, в котором чудится нечто большее, чем просто дружеское расположение. Твердо отвечаю, что обучение закончено, и киваю консулу.

— Нет! Я не смогу сама ехать на новую базу. Я там никого не знаю. Ты хотя бы трассу мне покажешь? Ты говорил, что там есть большой трамплин.

Вот что с ней делать? Консул внимательно смотрит на дочь, и меня прошибает пот от этого взгляда. Выходит, ничего мне не чудится, и, может быть, я — дурак, отказываюсь от своего счастья? Тем временем высокопоставленный папа переводит подозрительный взгляд на меня. Ничего хорошего это мне не предвещает. Пожимаю плечами, как ни в чем не бывало, и спокойно говорю, что трамплин, так и быть, покажу. Консул снова бросает взгляд на дочь, но у той в глазах лишь детская радость:

— Супер! Едем на большой трамплин. Без Алекса мне не справиться.

Контракт продлен еще на две недели. Консул недоволен, и это заметно. А я снова ощущаю то чувство, с которого все началось: отчаянное желание выкинуть этот день. Перезагрузить его с другими параметрами. Пытаюсь сказать, что две недели — многовато для одного трамплина, и получаю резкий ответ, что господин консул не намерен подвергать риску свою дочь, поэтому надеется на мой опыт и порядочность. Порядочность?! Вот куда дело зашло.

Новая база встретила нас густым снегопадом, и мы вынуждены сидеть два дня в гостинице, любуясь белой метелью под песню камина. Кроме нас здесь никого нет. Все уехали в город. Сидим в больших креслах, поджав ноги, говорим о разных пустяках. Рассказываю Хельге легенды, она внимательно слушает и вдруг спрашивает:

— А помнишь, ты про ущелье "Сказка" рассказывал? О нем есть легенды?

— Нет. Это новое ущелье, оно словно ниоткуда появилось. Ни легенд, ни преданий.

— Интересно. Выходит, ущелье ждет свою легенду.

Я невольно улыбнулся:

— Почему так думаешь?

— В странных местах всегда должны быть свои легенды и свои духи. Кстати, а откуда берутся горные духи? О них много легенд, но никто не говорит, откуда они приходят.

— Ну… в Библии написано, что Бог поселил их там, чтоб следили за горами.

— Серьезно?

— Не знаю. Так написано. А в народе говорят, что это души тех, кто горы любил всем сердцем. И не захотел их покидать. Тела превратились в камень, а духи витают над ущельями всесильными хозяевами.

— Круто… Превратились в камень?

— Да. На одной из горных троп есть камень, ну точно альпинист, прицепившийся к скале. Все кто проходит мимо прикасаются рукой, чтоб поздороваться и получить удачу на восхождение.

— Ты мне покажешь?

— Да, но лучше летом идти.

— Ок. Договорились! — она улыбается и тихо продолжает, — а я понимаю этих людей, ставших духами. Они всегда свободны. Живут среди гор, и никто им не указ. Это же здорово: быть хозяином гор. Ты хотел бы так?

— Да, только вместе с тобой, — вырывается у меня.

Ее глаза вспыхивают радостью, и мы замолкаем, наслаждаясь моментом и чувством полного взаимопонимания, когда слова уже не нужны. Сергей чуть поодаль не спускает с нас глаз. Не сговариваясь, косимся на него, затем смотрим друг на друга. И тут же смеемся. Хельга тихо шепчет:

— Он мне надоел, — затем вздыхает и заявляет: — Ты совсем не такой. Он был другим.

— Кто?!

— Мой муж.

— А… — не знаю, что сказать в ответ, и вопросительно смотрю на нее.

— Ты удивлялся, как, живя в Швеции, я не умею кататься на лыжах. А я в Швеции и не жила. Мой отец — дипломат, и мы всегда жили за границей. Бразилия, Аргентина, Коста-Рика, Мексика. Кажется, мы объехали всю Южную Америку вдоль океанских побережий. Я снег первый раз увидела у вас тут, в Киргизии. Мне было восемнадцать, когда я встретила Хорхи. Он был пловцом и увлекался дайвингом. Ривьера Майя — самое романтическое место, какое я встречала. Отец сначала был категорически против, — Хельга сдержано смеется и добавляет, — всегда такой спокойный, а тут! Мы даже поругались, представляешь? И не просто поругалась, а с криками, хлопаниями дверями и потоками слез. Но со временем Хорхи ему понравился. Не то чтобы понравился. А он смирился с его существованием, — она замолчала, смотря в камин на гудящий огонь, затем перевела взгляд на меня. — Знаешь, что самое забавное?

— Нет, откуда мне знать?

— Он был инструктором по дайвингу.

Я киваю, кажется, понимаю, куда она клонит:

— Тебе везет на инструкторов.

— Точно. Но не подумай, что я начала заниматься дайвингом и влюбилась в него. Все было наоборот. Я полюбила дайвинг из-за него. Из Мексики мы переехали в Коста-Рику и остались там жить. А отца отправили в Индию. И они с мамой уехали. Вот поэтому я и не умею кататься на лыжах. Зато хорошо плаваю.

— А теперь ты хорошо катаешься. У тебя дар. Но... — я не знал, спросить или нет, и все-таки решился, — а что с Хорхи?

Она встала с кресла и, не сказав ни слова, ушла в номер. Я почувствовал себя идиотом. Либо Хорхи умер, либо обошелся с ней так, что она не хочет об этом говорить. В любом случае — спрашивать не стоило. Сергей уселся напротив меня в ее кресло и насмешливо спросил:

— Обломился?

— Шел бы ты… к себе в номер, ночь уже, спать пора.

— У тебя ничего не получится. Зря стараешься.

А я и не старался, поэтому усмехнулся в ответ:

— Похоже, это ты обломился и теперь из себя обиженного строишь. И вообще, для чего ты тут? — в его глазах запрыгали демоны ярости, а я спокойно продолжаю: — видел, как ты на лыжах стоишь. Уровень — ниже среднего.

При этих словах Сергей подается вперед всем корпусом и стискивает зубы, исподлобья смотря на меня:

— Я достаточно хорошо стою на лыжах.

— Не смеши. Ты не можешь даже угнаться за ней. Если с Хельгой что-то случится на склоне, ты — не помощник. Я отвечаю за нее. И за тебя. Мне приходится за двоими следить. И ты еще будешь ввязываться в наши с ней отношения?

Он вскакивает, и мы оказываемся лицом к лицу. Это назревало давно, с первого дня, как я сбил его в снег. Ну, давай, давай, чего пыхтишь? Я ждал его удара, но он взял себя в руки, матюгнулся и отошел к барной стойке. Здесь, выпив залпом двойной виски, повернулся ко мне:

— Я ее охраняю с первого дня, как она приехала. Тоже сначала не знал, от чего охранять надо. Ты, умник, в курсе, что за последние два года она трижды пыталась покончить с собой? Ага, то-то. И я не позволю, чтобы из-за тебя, ловелас доморощенный, она опять вздумала себе вены резать. Поэтому даже не вздумай подкатывать к ней.

— Погоди, — я тоже подхожу к стойке и беру виски со льдом, — что-то не стыкуется твой рассказ. Ты сейчас тут балясы точишь, и откуда знаешь, что она там не режет себе вены?

— А нечем. Я слежу, чтобы у нее не было острых предметов, чтоб не купила чего лишнего в аптеке. Я проверяю ее сумку по три раза на дню.

Он меня озадачил, надо признаться. Я повертел стакан в руках и посмотрел на Сергея:

— Это из-за Хорхи?

— Да, он утонул у нее на глазах. Какая-то рыба или еще что-то парализовало его в воде. Я подробностей не знаю. Но она считает себя виновной в его смерти.

— Обычный комплекс вины. Хочешь сказать, психологи не справились с этим?

— Как видишь. Папа ее таскал по разным заграничным клиникам. Наши тут гении рекомендовали ей горы.

— И правильно сделали.

— Неправильно. К горам прикладываешься ты. Думаешь, я не знаю, на что ты нацелился? Визу получить и в Швецию свалить.

— Что?! — я чуть не поперхнулся своим виски.

— Подцепишь девчонку — гражданство в кармане, плюс неплохое состояние за ней…

— Так, стоп, — ударяю ладонью по стойке, — что ты несешь? То ты ее охраняешь от суицида, то печешься о каком-то состоянии? Ты уж определись, а? Ну-ка, — резко разворачиваю его за плечо и смотрю в глаза, — ты сам на это нацелился, да? Можешь забрать шведское гражданство и засунуть себе так глубоко…

— Мальчики, что это с вами?

Мы резко оглядываемся на Хельгу. Она стоит и, склонив голову на бок, разглядывает нас. Я отпускаю плечо Сергея, допиваю виски:

— Завтра подъем в семь. Спокойно ночи, — и ухожу к себе.

Метель закончилась ночью, утро выдалось ясное и морозное. Я смотрю из окна холла, как ратрак укатывает трассу. Конечно, в семь никто не встал, поэтому созерцаю просыпающиеся вершины в гордом одиночестве. Морозное утро прогнало повторившийся ночью кошмар о скале, похожей на меня: залитый солнцем склон с прислонившейся к нему каменной фигурой… Как странно. Почему сон повторяется? Что судьба хочет сказать мне?

Недалеко от гостиницы стоят два заснеженных вертолета, дальше — ангар со снегоходами. Шальная мысль ударяет в голову, и иду будить Хельгу. Сергей вчера сорвался и напился, как сказал бармен. Поэтому сегодня мы его на трассе не увидим, небо и горы — наши!

Через час мы с Хельгой прыгаем с вертолета в начале трассы. Сотрудники базы еще не успели ее укатать после метели, и можно показать некое подобие фрирайда, она давно просила. Только Сергей стоял между нами и свободой, упорно твердя, что это травмоопасно. Заснеженный склон принимает нас, и мы рвемся вниз, узкими дугами чертя снег. Сияющие в восходящем солнце вершины стремительно уносятся назад; снег искрится, слепя глаза; и ветер бьет в грудь. Лыжи скользят со скоростью гоночного автомобиля; морозный воздух щекочет ноздри; и нет большего счастья, чем жить, пролетая по краю опасности, что срывается за тобой снежными глыбами, падая с карнизов на дно ущелья. Отклоняемся от накатанной трассы, уходя по скалистому склону по собственному пути. Хельга должна почувствовать горы, узнать, как понимать незнакомые склоны и прокладывать свои маршруты. Я объяснял ей это много раз, и вот пришло время опробовать теорию на практике.

Она легко идет чуть позади меня, почти точно повторяя повороты, и вдруг сворачивает резко вправо, уносясь по широкому пологому откосу. Разворачиваюсь за ней. Только не туда! Я же говорил, показывал на карте, что там обрыв — пропасть метров тридцать. Куда ее несет? Ускоряюсь, чтобы догнать, уменьшая радиусы поворотов — обрыв приближается с головокружительной быстротой. Хельга неумолимо летит к нему, не ведая об опасности. Догоняю, подсекаю ее, катимся, переворачиваясь по снегу и теряя лыжи. Останавливаемся в каких-то пяти метрах от обрыва. Лежим в снегу. Она хохочет, срывает очки и садится:

— Ты с ума сошел?

Лежу рядом с ней и чувствую, что меня все еще подтрясывает.

— Это не я с ума сошел. Это ты. Там обрыв. А под ним — груда голых скал без снега. Прыгать нельзя.

Поднимаюсь на ноги, выгребаю снег из очков и капюшона:

— Идем лыжи собирать.

Хельга подходит, кладет руки мне на плечи и смотрит в глаза:

— Алекс, мне жаль.

Ее губы так близко, что я теряю контроль, наклоняясь к ней, и в тот же миг мы сливаемся в поцелуе. Ее горячий ответ вырывает меня из реальности, и все исчезает в ласкающих губах. Оторваться нет сил, что-либо понять — тоже. Всякое соображение о действительности покинуло голову, и я не слышу звука приближающегося вертолета. На свете есть только Хельга, ее аромат и прерывистый шепот. И мое бешено стучащее сердце.

— Так, так, так. Сучий потрох, я же говорил тебе вчера…

Голос доносится как из другой вселенной, мы с Хельгой отрываемся друг от друга и смотрим на Сергея. Не понимаю, откуда он тут взялся. Но мир вдруг принял четкие очертания, вернув меня в обычное состояние. Вижу уходящий к базе вертолет, и все становится понятно. Отпускаю Хельгу, налетая на Сергея и выбивая из-под него лыжи:

— Ты что сейчас сказал, гаденыш?

Лыжные крепления отскакивают, и он падает в снег. От неожиданности трясет головой, но тут же поднимается, и становится в стойку. Хельга прыгает между нами, неловко утыкаясь носками ботинок в снег:

— Мальчики в стороны! Стоять! Прекратили!

— Хельга, лучше отойдите, — сквозь зубы цедит Сергей по-английски, — этого гада нужно проучить.

Она распрямляется, и складывает руки на груди:

— Я ваш работодатель и приказываю прекратить драку, иначе вы уволены. Оба.

Тьфу, ты. Работодатель. Вот дерьмо. Я целовался с работодателем! Звучит как-то не очень. Молча ковыляю к разбросанным лыжам и палкам. Не оглядываюсь, знаю, сейчас она пойдет за мной и оставит Сергея в покое. Так и есть. Все встали на лыжи, и я вывел их назад на трассу, помня, что Сергей не сможет идти по дикому склону. На базу возвращаемся в напряженном молчании. Я захожу в номер и укладываю вещи. В такой ситуации как сложилась у нас, ни о каком продлении контракта не может быть и речи. Внезапно, без стука, входит Хельга и наваливается на косяк, смотря на меня. Я продолжаю кидать вещи в рюкзак.

— Завтра Рождество, — нарушает она молчание. — Мы обычно проводим его с семьей.

— Да, конечно. Я и забыл, что сегодня двадцать четвертое. Спасибо, что напомнила.

— А что двадцать четвертого?

—У Азамата день рождения, — я отправляю в рюкзак термос и поднимаю на Хельгу глаза, — а я даже не поздравил его.

— Из-за меня?

— Нет, из-за себя. Ты тут ни при чем.

— Я тоже забыла, что завтра Рождество. Папа позвонил, просил приехать. Он пришлет машину.

— Угу.

— Алекс, — ее голос срывается на шепот, — поцелуй меня, прямо сейчас.

Вздрагиваю, но, не посмотрев на нее, тихо спрашиваю:

— Это приказ работодателя?

— Ненавижу тебя!

Дверь с треском захлопывается. Сажусь на кровати, стиснув зубы и думая, что так будет лучше для всех. Пусть лучше ненавидит. Надо было держать себя в руках, и не позволять глупостей. Еще не хватало, чтоб меня в погоне за чужим приданым обвиняли. Противно.

Пусть едет без меня, и мы больше не встретимся никогда. Она найдет другого инструктора, по параглайдингу, например. И будет ей счастье. А у меня есть горы. У меня всегда есть горы. И так уж получилось, что в поединке между женщиной и горами побеждают горы. Я смотрю в окно на спокойные белые гребни и понимаю, что в этот раз все не так. Если моя бывшая ненавидела лыжи, то Хельга их обожала, она была бы рядом со мной всегда. И эта мысль не дает покоя. Половина меня говорит, что надо идти мириться, вторая половина приказывает остаться в номере. Я понимаю, что между нами стоит консул с его непримиримостью и подозрительностью, но самонадеянно думаю, что смогу его переубедить. "Господин консул, я люблю вашу дочь", — классно же звучит?

Машина прибывает только к вечеру, и я уже подумываю остаться на базе и никуда не ехать, как вдруг осеняет: оставшись, дам понять, что жду Хельгу после праздника. Так не пойдет. Резать, так резать.

Уже затемно мы приезжаем в Бишкек, встретивший нас проливным дождем. Мокрый, нахохлившийся город комично выглядит в свете новогодних реклам, с улыбающимися дедами морозами и снеговиками. Сверкающие елки в витринах и неоновые снежинки вдоль дорог высвечивают косые струи дождя. Ощущение затяжной осени, а не Нового Года. С трудом верится даже мне, что в сорока километрах отсюда мы катались на морозном воздухе по чистому снегу.

Прощаемся дежурными фразами. Консул уже по телефону был оповещен мною, что контракт разорван. Мы больше не встретимся. Прощай, Хельга, моя самая лучшая ученица.

И вот сижу на кухне, попивая чай и слушая, как по окну барабанит дождь, а машины рассекают шумные лужи. Метеопрогноз утверждает, что к утру пойдет снег. Эх! Обычно в это время мы с друзьями сидим в зимовке, высоко в горах, и, разглядывая карты хребтов, ищем новые маршруты. А сейчас мой борд спит в чехле у стены. Я упорно не вспоминаю о Хельге. Гоню ее из памяти и сердца, но, о чем ни думаю, она маячит на подсознании, заполняя меня. Чувство вины и собственной глупости медленно зреет в душе. К черту профессиональную этику! Почему мы должны поступаться чувствами ради долга? Ломать собственные крылья, ради чего? Мелодия телефона врывается в мои размышления:

— Алекс!! — Хельга отчетливо всхлипывает и начинает что-то неразборчиво говорить.

Я подскакиваю как ужаленный: она плачет?!

— Хельга, что с тобой?

— Я улетаю, завтра утром. Папа… Это все Сергей, он сказал, — она снова всхлипывает.

Ничего не понимаю, но пытаюсь, а она продолжает:

— Сергей наговорил папе, что ты ухлестывал за мной, не давал прохода, сексуально домогался. Ужас! Отец вспылил и сказал, что давно подозревает тебя. Я услышала, вышла разобраться. Но папа уже не слушал никаких доводов. Говорил, что Сергей подтвердил его мысли. Типа, ты сразу ему не понравился. Заявил: "Он слишком молод, чтобы учить". "Но он же научил меня кататься", — возразила я. А он: "Не защищай его! Он не сделал ничего такого, что сделал бы любой другой инструктор!" Тогда я крикнула, что…

Хельга замолкает, не в силах говорить, а меня обдает холодом. Я знаю, что она крикнула, помню, ее склонность к суициду.

— Хельга, спокойно. Не думай об этом. Я сейчас поговорю с консулом. Я думаю, мы поймем друг друга.

— Он не будет тебя слушать. Он уже заказал билеты на завтра. Я пыталась поговорить с ним — бесполезно. Поэтому я звоню тебе… милый.

Аргумент, против которого я не могу устоять.

— Гм…, дай мне пять минут. Все будет нормально. Я перезвоню.

— Нет. Сейчас сюда придет Сергей, отберет у меня телефон, перетряхнет все мои вещи… Будет смотреть, кому я звонила… Я ненавижу его. Ненавижу! — ее голос звучит с надрывом, словно она уже устала плакать. — Он всегда так делает. Потом будет сидеть и пялиться на меня, рыба безмозглая.

— Ты можешь сейчас уйти из дома? — говорю, выходя из квартиры. Уже решил, что еду и забираю ее оттуда.

— Да. Возле дверей охрана, но, я могу вылезти в окно.

— В окно?!

— Ну да. И выйду через заднюю калитку.

— Там что охраны нет?

— Рождество же. Мама маленькие подарки делает. Папа из себя оратора строит, — слышу недовольство отцом в ее голосе. — А что ты задумал?

— Я заберу тебя!

— Я так и знала!

Звук раскрывающегося окна подхлестывает меня, и я бегу вниз по лестницам, прыгая через ступеньки.

— Хельга, я уже еду!

Она отключает телефон. И у меня в голове возникают самые бредовые картины. Одна безумнее другой. Пассат несется по мокрым улицам, рассекая потоки воды на асфальте. Дворники мерно стукают, размазывая воду по стеклу и смывая шары ночных фонарей. Машин на улицах немного, и презирая светофоры, пролетаю перекрестки на красный свет. Если сейчас меня тормознет ДПС, наверное, убью их. Поворот к дипособняку уже близко, беру телефон, но Хельга опережает меня:

— Ты где, Алекс? Я на перекрестке. Ты где?

— Вижу тебя!

Торможу у одинокой фигурки, стоящей на обочине под фонарем. Пассат заносит по влажному асфальту, удерживаю руль и открываю дверцу. Хельга, промокшая до нитки, садится ко мне, и с ее рыжих волос стекает вода.

— С ума сошла! Ты же простудишься!

Она виновато улыбается:

— Я убежала от них, в чем была. Пока Сергей не пришел. Некогда было зонт искать.

— Ладно, — разворачиваю машину, — сейчас ко мне. А там видно будет.

Назад еду уже осторожнее, поглядывая на мокрую спутницу, которая рассказывает мне все злоключения рождественского вечера. А сам думаю, как буду разговаривать с консулом. В голове простроил весь разговор и почти уверен, что смогу убедить его. В конце концов, не враг же он своей дочери?

Едва добравшись до квартиры, отправляю Хельгу в ванну:

— Снимай все с себя и быстро греться, — иду в комнату и ищу в шкафу треньки моей бывшей. Она их оставила, а у меня руки не доходили выкинуть. Хельга из коридора задорно спрашивает:

— Все снимать? Прямо сейчас? А ты куда же?

— Малыш, иди в ванну, ноги грей, говорю. Не кокетничай мне, — выхожу в коридор и протягиваю девушке свой свитер, не нашел треньки, — сейчас же за тобой Сергей прибежит, в мыле и с языком на плече. Так что…

Девушка хохочет и скрывается в ванне. Иду на кухню, греть чайник. Вскоре появляется Хельга в моем свитере, который свисает у нее с плеч и закрывает ноги почти до колен. Очаровательно. Молча смотрю, как она шлепает босыми ногами по полу и забирается на старый кухонный уголок, доставшийся мне еще от бабушки. Спущенным рукавом прихватывает горячую кружку и сидит так, поджав ноги и попивая чай. Я идиотски счастлив. Просто потому, что она сидит напротив, уморительно держа рукавами кружку.

— Они найдут тебя, очень скоро. Не трудно догадаться, куда ты делась в незнакомом городе. И…

Мелодия телефона обрывает наш разговор. Догадываюсь, кто звонит, и точно: консул.

— Алексей, — его голос безупречно официален, — моя дочь у вас?

— Да, господи консул. И хочу сказать вам, что мы любим друг друга. То, что вам наговорили — не соответствует действительности.

— Алексей, этому не бывать. Вы ей навязали свою страсть в корыстных целях. Я давно видел, куда вы клоните. И мои подозрения подтвердились. Я склонен верить Сергею, зная его безупречную репутацию и службу у нас. О вас я не знаю ничего. Экстремал, авантюрист, любитель острых ощущений. Кто вам поверит?

Прикрываю глаза, пытаясь сдержать волну гнева, слышу, как Хельга шепчет:

— Алекс, нет.

— Господин консул, мы живем в цивилизованном мире, в цивилизованной стране, и странное средневековое упрямство родителей — не препятствие к счастью. Нам никто не помешает завтра зарегистрировать наш брак.

Он секунду молчит, затем медленно говорит:

— В вашей прекрасной цивилизованной стране есть не менее прекрасный закон о похищении невест. Если вы сделаете то, что говорите, я заявлю, что вы похитили Хельгу и принудили к сожительству.

— Ее свидетельство будет против вашего. Она любит меня. Суд поверит ей, потому что у вас не будет доказательств.

Слышу в ответ смех:

— Догадайтесь, кому поверят: свидетелям почетного консула или вашим? Вы хотите дипломатического скандала?

— Нет.

— Я высылаю машину, будьте любезны, проводите Хельгу вниз, — консул кладет трубку, а я сижу слегка ошарашенный: за похищение невест дают пятнадцать лет. И консул прав, мне никто не поверит, а он приведет самого страшного для меня свидетеля — психотерапевта, который скажет, что Хельга была психически нестабильна, а я воспользовался этим.

Хельга смотрит на меня:

— Алекс, что случилось? Ты побелел как снег.

Смотрю на нее, и мне больно, физически больно от мысли, что мы не можем быть вместе. Я практически бессилен против консула и всей этой дипломатической лабуды. Лихорадочно соображаю, пытаясь найти выход, и нахожу его!

— У нас мало времени. Они будут тут минут через двадцать. Собираемся и уходим. Ты готова?

— Да.

Она шлепает за мной в комнату и видит ряд лыж вдоль стены:

— Ух, ты! У тебя и борд есть!

Не обращаю внимания на ее восторг, вытаскиваю из шкафа лыжный костюм бывшей, который она ни разу не надела, и бросаю Хельге:

— Должен подойти. Одевайся.

Натыкаюсь на треньки, вот они где! Тоже кидаю Хельге. Сам быстро натягиваю костюм и когда оборачиваюсь, Хельга уже готова, осматривает себя и спрашивает:

— У тебя жена была?

— Да. Развелись.

— Понятно.

Беру походный рюкзак, который всегда собран, и почти бегом покидаем квартиру. Дождь перешел в снег и начал заносить лужи и грязь. Мы бежим за дом, где паркуются такси. В моей машине ехать нельзя, Сергей наверняка номера знает. Садимся в первое попавшееся такси:

— Автовокзал!

Машина срывается с места, и я вижу, что к нам во двор заруливает лендровер. Мы успели! Хельга откидывается на сидении и внезапно спрашивает:

— Уверен, что есть место, где нас не найдут?

Вытаскиваю из кармана смарт и вышвыриваю в окно:

— Теперь уверен.

Она восхищенно шепчет:

— Обожаю тебя.

Внезапно целуемся, под одобрительный смешок таксиста. На автовокзале пересаживаемся в другое такси, идущее в Каракол, и отказываемся от попутчиков. Таксист предупреждает, что в Бооме гололед, и будем ехать медленно. Но это не важно, мы покинули город, и никто не знает, куда мы уехали.

Утро застает нас на трассе. Хельга спит на моем плече, таксист молчит, тихо играет радио. Иссык-Куль синей полосой сверкает по левому борту, справа — белые пики гор. Трасса пустынна. Никого. Лишь заснеженные деревья мелькают за окном. К крайнему удивлению таксиста прошу остановиться у Тосора, на полпути до места назначения. Его удивление понятно, но я успокаиваю:

— Оплачиваю, как договорились, до Каракола.

— Хорошо.

Вскоре он останавливается. Бужу Хельгу. Она мило потирает глаза и видит синеву озера:

— Мы на море?!

— Почти. Выходим.

Такси уехало дальше к Караколу, а мы пошли вглубь ущелья, к зимовке. Давно ее приглядел. Заброшенная, не нанесенная на карту. Ничья. И теперь моя. Я не знал, законно ли это. Но что добру пропадать? Сделали с Санькой запас дров, закинули туда как-то осенью лыжи. Думали, получится кататься, но склоны непригодные, с них сдувает снег. Зато сама зимовка удобная. И теперь мы идем туда по пустынному скалистому ущелью. Каньон поворачивает, и мы видим каменного барса, выглядывающего из-за скалы. Чуть дальше — скала-верблюд.

Хельга в восторге. Смеется, взбирается ближе к скалам. Оглядывает причудливые склоны.

— Там замок! Алекс, там замок! — кричит она сверху, — все как ты говорил! Мы в сказке!

Да, мы — в "Сказке". Она бежит ко мне, прыгая по склону:

— Почему ты не сказал, что мы приедем сюда?

— Сюрприз!

Она счастлива. Я вижу это, но тревога не покидала меня всю дорогу, не покидает и сейчас. Нас не реально выследить, но все-таки…

Идем вдоль изрезанных погодой склонов, и тут я слышу этот звук… звук винтов. Хватаю Хельгу за руку, и бежим к стене ущелья, в отчаянной надежде спрятаться среди скал. Два вертолета появляются над грядой, задрав хвосты, идут вдоль ущелья. Выравниваются и зависают над нами. Как? Как они нас нашли?!

Хельга прижимается ко мне, а я вижу американские эмблемы на боках "Апачей". Похоже, консул объявил меня террористом, иначе как антитеррористические силы с международной базы в Бишкеке оказались здесь?

— Отпустите заложницу и поднимите руки за голову, — орут с одного из вертолетов по-английски, затем услужливо повторяют по-русски.

Хельга еще ближе придвигается ко мне. Смотрю на один вертолет, потом на второй. То, что я вижу, наполняет меня бессильной ненавистью. С удалым видом Сергей сидит на десантной платформе со снайперкой и нагло ухмыляется. Гад.

Отрываю Хельгу от себя и чувствительно толкаю вниз по склону:

— Беги!

Она не удерживает равновесия и мчится по инерции под гору, помимо своей воли. Я не шевелюсь. По идее не должны стрелять, я же отпустил заложницу. Но меня вдруг отбрасывает на скалу. Выстрела не слышу, но боль пробивает левое плечо. Сволочь, будет медленно расстреливать себе на потеху. Не могу пошевелить рукой, она просто висит, боль растекается по всему боку. С усилием отрываюсь от скалы и слышу сквозь шум винтов тонкий крик Хельги:

— Алекс!!

И вот упрямая девчонка бежит назад. Вторым выстрелом меня снова сваливает на скалу. Пуля прошла по правому боку. Может, он косой просто, этот Сергей? Чертов мазила. Сжимаю зубы, но не могу подняться. Меня словно прибило к камням. Упорно стою, навалившись на скалу, хотя ноги подгибаются. Подбегает Хельга и заслоняет меня собой, машет руками вертолетам, грозит кулаком. Военные кричат ей, чтоб отошла. И меня пронзает страх, что мою Хельгу могут убить, а она поворачивается к ним спиной и смотрит на меня:

— Алекс… я не позволю, — она часто моргает и с трудом сглатывает, — чтобы и ты, вот так…

Нежные руки обвиваются вокруг моей шеи, и горячие губы шепчут рядом:

— Никому тебя не отдам, даже смерти!

Здоровой рукой обнимаю ее и привлекаю к себе, сливаемся в долгом, горьком от ее слез поцелуе, и пусть эти, в вертолетах, видят.

— Сэр, вы уверены, что он похитил ее?

Чучело, забыл переключить микрофон. Отрываюсь от Хельги, задохнувшись от последнего счастья в своей жизни, и смотрю с тоской в ее зеленые глаза. Нам больше не быть вместе. От осознания этого в груди рождается огненный вихрь готовый сокрушить скалы. Хельга тоже счастливо улыбается, сквозь слезы смотря мне в глаза, и тихо со сдержанной силой шепчет:

— Любимый… Я хочу быть с тобой навеки вместе.

— И я тоже… навеки!

Горы вздрагивают, услышав нас. Катятся камни со склонов, гудит ущелье. Вижу падающее небо и уходящие из-под ног скалы. Мир разрывается вспышкой света, и последнее, что ощущаю, как сердце ударяется в каменную грудь. Шум смолкает, ущелье замирает в вечной неподвижности, успокаивается, одев нас камнем и оставив вместе. Навсегда.

На том месте, где были наши тела, теперь — залитый солнцем склон с прислонившейся к нему каменной фигурой: Хельга стоит рядом со мной, прижавшись скальным изваянием к изрезанному ветрами боку. Наши руки окаменели в объятьях, и нет более сил, способных нас разлучить.

Один из вертолетов садится, и консул выпрыгивает из него. Подходит, пристально смотрит на красные скалы, пытаясь разглядеть в камне черты любимой дочери. Я чувствую, как его душа окаменела вместе с нами, замерла не в силах ни кричать, ни плакать. Свернулась комочком на дне сердца. И только губы что-то беззвучно шепчут. Мы слышим его желание, но исполнить не можем, потому что принадлежим вечности, из которой нет возврата.

Военные растерянно топчутся, тихо переговариваются, пожимая плечами. Они не могут понять, что произошло, откуда взялась новая скала. Слышно, как говорят между собой о камнепаде и яркой вспышке. Один из них подходит к консулу и осторожно говорит:

— Сэр, нам пора. Пойдемте. Тут уже ничем не поможешь.

Консул кивает, но не сдвигается с места, продолжая смотреть на нас. Затем, резко поворачивается и идет к вертолету, глотая рвущийся наружу крик.

А мы так и стоим у стены ущелья, неподвластные времени. Возле нас фотографируются туристы, и называют скалой "Влюбленные". Гиды рассказывают нашу историю на разные лады, и у каждого своя версия. Сюда приезжают пары молодоженов, загадывают желания, а мы следим, чтоб желания правильно сбывались. Ведь теперь мы — духи ущелья "Сказка", его новая легенда.