Каерчин

 

Каерчин

 

/

 

Вороны видны даже сквозь плотную листву. Торчащие из земли корни дубов, боясь карканья, словно жмутся поближе к нам. Птица-смерть отделилась от стаи и села на тропу, всем видом показывая: дальше хода нет. В доказательство, она раскрыла клюв, и что-то вязкое и красное упало в пыль.

Мастер Каерчин остановился, вскинул руку. Блеснул золотой перстень на указательном пальце. Я встал в четырех шагах от учителя и его первого ученика Мотатета, как требует этикет. От вида пожелтевшей травы, гигантских камней и искореженных стволов дубов, замирает сердце. Я то и дело касаюсь посоха за спиной, пальцы скользят по знакомым деревянным шрамам-иероглифам.

Птица-смерть продолжает таращиться на нас, а её сородичи черным вихрем кружатся над укрытым старыми деревьями холмом.

Проведя ладонью по густой лощенной бороде, мастер Каерчин повернулся ко мне и Мотатету. Походный плащ, ворот которого украшен толстыми золотыми нитями в несколько рядов, не скрывает мускулистого телосложения учителя. Мастеру бы сражаться на арене против горных медведей, а не колдовать. Впрочем, братья меча должны поддерживать тело в превосходной форме, хотя я и видел расплывшихся от жира мастеров — те уже долгие годы не покидают залы консистория Золотых Посохов.

— Ну вот и пришли, — сказал Каерчин. Языком ворочает неохотно, жалеет как обычно слова. — Надо проверить.

Я поежился, бросил взор на Мотатета. Но разве рассмотришь что в его сияющих, как два солнца, глазах? Возвышается себе, точно гора, и молчит, точно деревенский дурачок. Татуировки, покрывающие всё тело, испускают ровное синее свечение.

— Надо проверить, — повторил учитель Каерчин, переводя взгляд с первого ученика на меня.

"Великий Баамон! Только бы послал Мотатета!" — подумал я. Воображение нарисовало открывающееся за массивными дубами поле на холме. Поле, усеянное мертвецами. Пустые стеклянные глаза пялятся на безоблачную синеву дня, раззявленные в немом крике рты ждут, когда черви или птицы доберутся до мякоти языка… Ох есть чем сегодня поживиться богине Смерти и черной стае ворон!

Местная деревенька отбилась от отряда зигирцев-хищников, но какой ценой? Выжила лишь жалкая кучка мужиков.

— Назас? Ты готов? — спросил учитель.

Я вздрогнул, уставился под ноги. В венах словно заструилась ледяная вода, желудок скрутило. Кажется, бешено бьющееся сердце в клетке ребер выдает меня с головой. Мысли, точно рой разъяренных пчел, мечутся и гудят. "Соврать?.. Нет, нельзя…"

— Мотатет, проверь, — приказал мастер Каерчин.

Кивнув, первый ученик направился вперед по вытоптанной траве, птица-смерть, преградившая путникам дорогу, недовольно каркнула и улетела. Вскоре Мотатет поднялся на холм и скрылся за дубами.

Началось томительное ожидание. Одновременно виня себя за трусость и радуясь, что не отправили смотреть на мертвецов, я не знаю куда себя деть. Чутье подсказывает: учитель проверяет. Надо догнать татуированного Мотатета и пойти с ним. Но ноги напоминают тяжелые мраморные колонны — и шага не сделать.

— Совёнок, тебе нужно стать храбрее для своих тринадцати лет, — тихо сказал Каерчин, продолжая смотреть на заросший дубами холм. — Когда-нибудь ты станешь первым звеном.

Покраснев до мочек ушей, я кивнул, понял, что учитель не видит и пробормотал с трудом:

— Попытаюсь.

Заставил себя перевести взгляд с легких кожаных сандалий мастера на его золотой обруч, блестящий тысячами звездочек даже в тени листвы. "Когда-нибудь у меня будет такой же, а не жалкая нитка на голове".

Раздалось шуршание кустов, и на тропу вернулся Мотатет. Даже несмотря на сияющие татуировки, видно, как он побледнел. Плащ испачкан в пыли, тут и там прицепился репейник.

— Я нашел, учитель, — сказал первый ученик охрипшим голосом. — Насчитал тридцать три трупа деревенских и семьдесят трупов зигирцев. Выживших нет.

Каерчин кивнул, спросил:

— Она тоже там?

— Да, учитель…

Я нахмурился. "Она?"

— Давно я не видел такой резни, — сказал Мотатет, поправляя простой серебряный обруч на голове. — Вся трава перепачкана в крови… У одного бедняги вспорот живот, а кишки воло…

— Хватит, — перебил Каерчин. — Я услышал достаточно.

Он бросил наплечную сумку в траву.

— Простите, учитель.

— Тебе не за что извиняться, — сказал мастер и посмотрел на меня. — Давайте начинать. Совёнок, ты помнишь свои обязанности. Еда и посуда в мешках. Постарайся никого не подпускать к нам. И прошу тебя: не уходи далеко. Будь всегда рядом!

Карканье ворон стало оглушительным.

 

//

 

В котелке булькает варево, нос жадно вбирает запахи, желудок протестующе урчит — нужна еда, хозяин! Тяжело вздохнув, я поднес дымящуюся ложку ко рту, отхлебнул. Заулыбался. Вкусная, зараза! По сравнению с вчерашним супом просто божественно! И всего-то надо было добавить лишнюю щепоть соли.

Учитель Каерчин и Мотатет, первое и второе звенья магической цепи, находятся в десяти шагах от меня. Сейчас и ливень с грохотом молний не нарушит глубокий транс. Закрыв глаза, татуированный ученик вскидывает руки, управляя колдовскими смыслами, и неразборчиво шепчет, дабы вникнуть в суть травы, в суть тишины, в суть холма и деревьев. Но его слова будут всего лишь словами без мастера Каерчина. Тот, осознавая, перекраивает реальность, плюет на законы мироздания. Энергетические ленты сытыми змеями ползают вокруг магов, воздух дрожит, а налетающий из леса ветер напоминает дыхание умирающего.

Когда-нибудь я стану как учитель. Десятки, сотни, тысячи татуированных вроде Мотатета будут помогать мне творить заклинания против орд кочевников Немата и диких отрядов зигирцев. Реки потекут вспять, а горы сами раскроются, оголяя богатства. Однако до этого нужно учиться, постигать колдовство.

Солнце-око успело два раза совершить полный оборот. Две вечерние молитвы Великому Баамону вырвались из моих уст. Испугавшись колдовства, улетели вороны. Однако ни один восставший не спустился с холма. И это беспокоит. Всё идет как должно? Никогда раньше я не участвовал в обряде воскрешения и потому боюсь упустить нужный момент.

Солнце скрылось за верхушками деревьев, синева дня сменилась фиолетовыми сумерками. Лес замолк, скоро под колким звездным небом он разродится вздохами, криками, лаем и уханьем. Здешние обитатели — ночные хищники. Разумеется, они, боясь магических лент, не нападут на людей. Но будут следить сотнями горящими кровью глаз.

Кусты у подножия зашелестели, я, затаив дыхание, встрепенулся. Сердце, эта предательская гадина, ускорило бег. До рези в глазах всматриваюсь, выискиваю очертания человека. Время идет, но ничего не меняется. Всё то же шелестенье, всё тот же хруст сминаемой травы. Будто медведь-ревун прорывается через кустарник, да только не водится он в здешних лесах.

Наконец, незнакомец, раскачиваясь из стороны в сторону, выбрался на тропу. В сумраке он как огромная чернильная клякса. Перед моим внутренним взором возник оживший мертвец: разорванный рот лоскутами болтается на подбородке, нос перебит, глаза затянуты молочными бельмами, из локтя торчит окровавленный осколок кости...

Восставший всё ближе и ближе походит ко мне, но вуаль тьмы по-прежнему скрывает его. Едва не вскрикнув, я схватил посох.

"Может быть, убежать? Спрятаться в кустах и просто дождаться, когда мертвец пройдет мимо? — подумал я и тут же себя одернул: — Глупости! Учитель настрого запретил отходить от него и Мотатета".

Вдруг свет от небольшого костерка упал на незнакомца. Разводы грязи на лбу, глубоко запавшие зеленые глаза, косматая борода, потрескавшиеся губы… Я вновь и вновь обвожу взглядом ожившего, пытаясь найти несоответствия в виде. Бедняга ничем не отличается от обычного человека, разве что на кожаном доспехе красуется дыра от меча.

— Милостив Великий Баамон, — глухо, будто рот набит комьями грязи, поздоровался незнакомец.

— Во истину милостив, — с трудом ответил я.

— Ты чего один сидишь?

Перекинув шлем с одной руки на другую, восставший огляделся. Не увидел двух колдующих магов.

— Да вот жду… — сказал я.

— Меня? Странное дело: просыпаюсь я, чувствую, как тело ломит, но встать боюсь — мало ли ранен где. Слушаю. А вокруг абсолютная тишина… Поднимаюсь я и — демоны поднебесные! Вокруг мертвецы! Одного тормошу, другого — ничего… Едва в штаны не навалил! — Незнакомец ухмыльнулся. — Один я выжил?

— Нет, в деревне есть еще.

— А чего не дождались? И лекари где? Странно всё.

— Вы пока идите домой, — посоветовал я. — Там объяснят.

— Объяснят? — переспросил незнакомец, часто-часто закивал. — Да-да, ты прав. А тебя сторожить оставили?

— Да.

Постояв некоторое время у костра, восставший поковырял указательным пальцем дыру в доспехе, словно не верил в чудо, и ушел по тропе.

Ушел домой.

 

// /

 

Прошло еще три дня. Пятеро мертвецов вернулись из чертогов богини смерти. И каждого встречал я, врал про чудесное исцеленье и показывал обратный путь до деревни. Я рассматривал оживших, искал различия между ними и нормальными людьми, подмечал несоответствия в походке, в запахах, во взгляде. Однако всё можно было объяснить шоком от пережитого.

Наступила ночь, на черном бархате небосвода показались звезды-клыки верховного бога: когда-нибудь Баамону надоест наблюдать за жалкими людишками, и он пожрет мир. Лес оживает. То тут, то там доносится шелест вереста и можжевельника. Чудится, будто укрытый чернильной тьмой холм шевелится, вот-вот от глубокого сна очнется великан, тяжело скинет с горбатой спины деревья и, недовольно кряхтя, уйдет туда, где рождается солнце-око.

Я сегодня не разжигаю огонь: предстоит важная миссия. Крепко сжимая посох обеими руками, хожу вокруг учителя и первого ученика. Ночь отгоняет слабое синие сияние татуировок-шифров да шевелящиеся в траве энергетические ленты-змеи. Страх маленькой крысой прячется в моей груди, подтачивает острыми зубами решимость.

Поблизости ухнул филин.

Первая неупокоенная душа вылезла из холодной земли. Она похожа на большого серого червя длиной в шесть локтей. Маленькие белые глаза-бусинки с красными точками зрачков, поросячий нос и беззубый жабий рот. Нематериальная, она все же может помешать. Стоит ей пролететь сквозь мастера Каерчина, как тот выйдет из колдовского транса и больше сегодня не осознает мантры Мотатета.

От протяжного стона по спине побежали стада мурашек. Доверяя выучке, я подскочил к душе, размахнулся, тяжелый посох обрушился на бесформенную голову. Тварь исчезла так же быстро, как появилась. Но не стоит расслабляться — ночь только началась. С холма спустились еще несколько неупокоенных душ. Те уже не стонут — страшно рычат, будто горные коты.

Я, забыв про страх темноты, рванул вперед. Посох в моих руках — смертоносный вихрь, разящий врагов. И хотя большая часть тварей тут же превратилась в сноп ослепительных брызг, две из них все-таки пролетели сквозь меня. Невидимый ледяной обруч сдавил грудь, сердце остановилось. Окажись на поле боя с неупокоенными обычный человек, он бы уже замертво упал. Но меня учили как быть в подобной ситуации, а потому я мысленно прочитал мантру постижения сути и невидимая пробка в горле исчезла.

Между тем, души, точно черви после ливня, выползают из леса, тянутся к колдующим магам в надежде обрести плоть. Широкие рты клацают, заменяющие руки два маленьких кривых нароста на складках тел тянутся к энергетическим лентам. Чудищ много! Как успеть со всеми справиться?

Я уничтожаю врагов, не обращая внимания на кусачую боль в мышцах. С нечеловеческой быстротой прыгаю, уклоняюсь от страшных морд. Ну же! Сдохните наконец! Сдохните! Но душ не становится меньше. С огромным трудом отогнал самых проворных.

"Я не справлюсь! Их слишком много".

Холодный ужас сковал тело.

"Разбудить мастера, пока не поздно? Нет-нет-нет. Тот не обрадуется, когда узнает, что я не выполнил задание. Надо бороться до конца! И наплевать на боль. Еще чуть-чуть, еще немного. Я смогу!"

Я, стараясь изо всех сил, кружу возле магов. Кости трещат от натуги, дыхание вырывается тяжелыми хрипами, как у загнанного коня. Посох становится продолжением руки, низвергает врагов в пустоту. Взмах, косой удар от плеча, отскок, удар снизу, прыжок вперед, град слабых, но точных касаний — танец смерти ни на миг не прекращается.

Души лезут вперед с упорством баранов. Безмозглые по своей природе они берут количеством. Энергетические ленты привлекают их, как шоколад мух. Только бы коснуться жабьим ртом, только бы на миг стать прежним, осознать себя… У них нет другого выбора: ими пренебрегла даже сама богиня смерти, не сделала частью плаща душ.

Крича от ярости, я споткнулся о корень дуба, тело повело в сторону. "Нет! Не-е-ет!" Последовал сильный удар, перед глазами заплясали звезды. Завертелась мысль: "Подвел учителя!" Сжав челюсти до хруста, я поднялся и…

Никого.

Неупокоенные отступили под натиском колдовского посоха.

Можно расслабиться.

 

// //

 

После прошедшей ночи едва шевелюсь. Нет места, где не болит. К тому же на лбу распух большой синяк. Вот угораздило упасть в самый нужный момент! Но радость все равно переполняет меня. Души проиграли и больше не будут досаждать. Всё самое сложное позади.

Выбрав местечко получше, я подставил руки солнечным лучам, губы растянулись в счастливой улыбке. Зной летнего дня обещает быть долгим и приятным. И как же хочется искупаться! Пусть даже в луже. В нескольких стадий от деревеньки течет неглубокая речка, сейчас бы сигануть в теплую, как парное молоко, воду и размять уставшие мышцы!

Жаль, мастер Каерчин запретил отлучаться. Страдай тут от скуки!

До ушей докатился цокот копыт. Брови удивленно поползли вверх, я повернулся в сторону тропы. И правда — из-за рядов могучих деревьев показался мужчина на коне. Хватило лишь мимолетного взгляда, чтобы понять: это кто-то очень важный. Живот как пивная бочка, три подбородка, мелкие свинячьи глазки, лощеные волосы и пальцы-сосиски. На головном обруче десятки драгоценных камней: хватит на покупку маленькой крепости. Белый, как снег у берегов Яграта, конь пышет здоровьем и силой.

Толстяк остановил лошадь в пяти шагах от меня, посмотрел на колдующих магов и сказал:

— Пора прекратить.

— Что? — не понял я.

— Именем Гуелина приказываю остановить колдовство! — Голос у него противный, высокий, точно у деревенского хряка.

"А как он вообще забрался на коня?" — мелькнул неуместный вопрос. Пытаясь не засмеяться, я сказал:

— Уважаемый одх, представьтесь.

Но жирдяй даже не посмотрел в мою сторону, пустил лошадь вперед.

— Немыслимо! Недопустимо! Откуда вообще вы появились?! — возмутился незнакомец. — Мало бед обрушилось на мою голову? Я от имени знати, чья мощь снизошла от воли Великого Баамона, требую прекратить непотребство! Обещаю, что ваша выходка, уважаемые маги, не пройдет незамеченной! Подумать только! В этих лесах! Здесь!

Но ни татуированный, ни мастер не ответили. Лишь одна из энергетических лент едва не задела ногу коня, бедное животное в испуге всхрапнуло и попятилось.

— Уважаемый одх, учитель и его первый ученик вас не слышат, — сказал я. — Говорите со мной.

Толстяк удостоил меня взглядом, словно тигр, заметивший муравья на лапе.

— Именем Гуелина…

— Кто такой Гуелин? — перебил я.

— Глупец! Дурень! Из какой норы ты вылез? Гуелин — это я! Твои хозяева были обязаны сначала поговорить со мной о желании колдовать в этих лесах! Я главный управляющий деревни, червяк! Мертвые должны вернуться на поле… то есть на холм и умереть заново!

Повисла тишина, нарушаемая шелестом листьев. Я сказал заученными еще в школе фразами:

— Согласно царскому эдикту золотые посохи во главе с Великим Ясновидцем обладают всей полнотой власти, уважаемый одх. И мой учитель, маг и брат меча, поступает так, как ему заблагорассудится, если это не противоречит царской воли.

— Колдовство надо прекратить! — закричал толстяк. Лицо стало пунцовым.

— Почему?

— Домашний скот умерших продан другим людям, а дома перешли в мою собственность!

— Так отдайте жилье обратно, — заметил я.

— Твои хозяева не имеют права оживлять моих мертвецов!

Я вздохнул и сказал:

— Во-первых, мастер Каерчин не мой хозяин. Я ученик школы, уважаемый одх. К тому же будущее первое звено и брат меча. Во-вторых, не все умершие вернутся домой, так как раны уже не смогут затянуться и никакая магия не вернет им души. Поэтому некоторые дома вам надо будет вернуть…

— Сопляк учит меня жизни! Я геткормейский наместник, наделенный властью самим царем!

Я почтительно склонил голову и приложил ладонь к груди.

— Я не оспариваю ваше право, уважаемый одх, — сказал как можно спокойнее. — Но почему вы, как наместник, не участвовали в бою с отрядом зигирцев? Почему продали чужой скот?

От ярости жирдяй затрясся, пальцы сжались в кулаки.

— Молокосос! Я не обязан отчитываться перед тобой! Сейчас я сам выведу магов из транса!

Он достал из-за пояса плетку и повел коня к магам. Мне ничего не оставалось, как преградить путь. Хряк гикнул, лошадь попыталась ударить копытом меня, однако я вовремя среагировал и врезал посохом по ноге животному. Послышался хруст, словно веточка сломалась под ногой. Конь встал на дыбы, чудом не скинув толстяка с седла.

— Я так это не прощу! — надрывается наместник. — Не прощу! Я найду управу! Меня! Да молокосос! Я вернусь с охраной! Перережу вас всех как свиней, клянусь Баамоном! Видно, не хотите решать мирно, но ничего-ничего! Ваши головы сегодня же будут лежать в корзине палача!

Ему с трудом удалось плеткой утихомирить лошадь. Тяжело дыша и бросая свирепые взгляды, толстяк направился по тропе. Подальше от магов и злополучного холма.

 

// / //

 

Я пнул ветку под ногами. После произошедшего с деревенским наместником тревога нарастает. Надо ли выводить из транса учителя? Или попытаться решить проблему собственными силами? В конце концов, за эти дни мне удалось не только избавиться от страха перед восставшими, но и разогнать неупокоенные души.

Посох со свистом разрезал воздух. Я, как учили в школе, повторил удар. И еще раз. И еще. Да, справлюсь. Чего-то стою! В памяти всплыл тот случай со второй инициацией. Я должен был повторить мантру за учителем. Если бы смог вызвать слабый ветерок и затушить свечу, то меня бы стали обучать как первое звено — так называют колдунов, способных перекраивать реальность. И я прошел испытание. Ослепленный радостью принялся танцевать в коридоре и зацепил плечом проходящего мимо слугу. Бадья с кипящим маслом вылилась на меня…

Я поежился и посмотрел на правую руку — обезображенную шрамами, из-за которых кожа выглядит светлее, чем на левой руке. Зато лицо цело! Долго же тогда пришлось лечиться! Когда остальные ученики зубрили священные пергаменты, я прозябал в лазарете, изредка глядя, как солнце-око катается по небосводу.

От приглушенного цокота копыт сердце сжалось. Я обернулся. Все-таки наместник не бросал слова на ветер: он возвращается с тремя воинами. Бугаи широки в плечах, мускулы красиво вздымаются на могучих, как стволы дубов, руках. Бронзовые пластинчатые доспехи блестят на солнце. Из-за спин гигантов торчат костяные рукояти двуручных мечей.

Но между тем от взгляда не ускользнуло, как нервничают воины, мнутся. Видно, как им неуютно, то и дело посматривают на холм и колдующих магов.

— Вот теперь ты никуда не денешься, червяк! — засмеялся жирдяй. — Обещаю, что уже завтра утром будешь висеть на суку! Вместе с хозяевами! Нельзя так поступать с Гуелином!

— Уважаемый одх…

— Вот как ты заговорил! — закричал хряк, чуть не визжа от радости. — Больше не получится даже на локоть подойти ко мне! — он плеткой ударил по спине одного из бугаев. — Что стоите, олухи? Свяжите мальчишку и магов!

"Мне запрещено убивать людей, — подумал я. — Надо как-то покалечить их, сломать ногу или руку, чтобы они не смогли продолжить бой. Хандуга! Легко сказать, тяжело сделать".

Воины нехотя оголили мечи, также неохотно приблизились ко мне.

— Шустрее, идиоты! Что вы как девки мнетесь?! Я хочу уже к вечеру оказаться дома!

Посох, давно ставший родным, придал уверенности. Железные набалдашники отобьют скользящий удар меча, главное быть юрким и быстрым, как лиса. Да и ноги у противников не защищены доспехом, задача несложная: выбить коленные чашечки. Но права на ошибку нет.

Бугаи подходят всё ближе и ближе, пытаются взять в кольцо…

— Друже, что здесь происходит?

Голос донесся из-за спины, я приметил, как вздрогнули воины, застыли, глядя поверх моей головы. Острия клинков коснулись земли.

— Уж столько лет живу на свете, а первый раз вижу, как три здоровых быка с мечами наголо полезли на коротышку-мальчонка! Или вы по приказу этого мешка с жиром тут на солнышке печетесь?

Возле меня оказался сутулый старик. Лицо, как заспанная простыня, седая борода касается груди, глубокие морщины испещряют кожу, по-детски яркие зеленые глаза светятся умом. На помятом бронзовом доспехе красуются глубокие царапины, оставленные мечами.

Восставший.

Почудилось, при виде незнакомца даже солнце вздрогнуло, на миг угасло.

— Языки проглотили?

Один из бугаев выронил меч, склонил голову.

— Староста, так ведь вы ж мертвы, — сказал он.

— Прекрати мямлить как отец твой, Тзоай! Ослеп, что ли? Вот он я! Стою перед тобой. И, честно говоря, не понимаю, с каких пор мои люди выполняют приказы этого… — Старик сплюнул под ноги. — Этого бурдюка с вином.

Остальные воины спрятали оружие, молчат, словно нашкодившие ребятишки. Я мысленно поблагодарил всех богов и великого Баамона за столь чудесное появление ожившего. Очень кстати!

— Тебя как звать, малой? — спросил староста.

— Назас, уважаемый.

— Вижу по золотым нитям на твоем плаще и посоху — ты ученик мага. Да только где ж твои учителя? — Он слеповато сощурился, повертел головой, не видя колдующего Каерчина и Мотатета. — Впрочем, неважно, неважно. Позже расскажут. Устал я. Еле поднялся из-за проклятого доспеха.

Бугаи, словно по команде, подскочили к старику, уважительно взяли за локти и повели по тропе к деревне.

Сбитый с толку наместник несколько мгновений с открытым ртом наблюдал за происходящим и взревел:

— Я приказываю! Требую! Убить мальчишку! Убить магов! К вечеру они должны висеть на суках! Я…

Воины вместе со старостой скрылись за стеной дубов.

Я приготовился к схватке, впился ногтями в крепкое дерево посоха, однако толстяк, красный как рак, повернул коня и ускакал следом за телохранителями.

 

// // //

 

Проснулся от пахучей тишины, нарушаемой лишь шепотом колдовских мантр, и несколько мгновений смотрю на затянутое серыми облаками небо. В груди такая сосущая пустота — хоть волком вой. За ночь усталость сменилась колкой тоской по дому. Хочется оказаться в родной школе, раствориться в шуме галдящих учеников.

Тяжело вздохнув, я поднялся, руки нащупали походный мешок, вытащили горсть ягод и орехов. Этим утром совсем нет желания варить похлебку. Обойдемся сухомяткой. Вяло жуя кисловатые шарики брусники, я уселся на валун.

Утром лес замирает. Можно на миг представить: ты единственный человек на всем белом свете. И эти могучие дубы с шапками зеленых листьев, и эти вересковые заросли по колено, и эти фиолетовые головки ладанников простираются до самого края мира. Нет ни богов, ни стран, ни городов, ни дворцов. Только молчаливый лес и ты.

Чудовищный крик прорезал тишину:

— Бра-а-а-а-ат!

На тропе, раскачиваясь из стороны в сторону, стоит женщина. Пятна черной грязи облепляют красивое лицо, зеленые глаза ничего не выражают, их взгляд устремлен в холодную пустоту, на нижней губе запеклась корочка крови. Пластины доспеха на плечах отвалились и теперь благодаря ремешкам висят на груди. Некогда хорошие кожаные штаны превратились в лохмотья.

— Бра-а-а-ат! Бра-а-а-ат!

Крики кинжалом пронзают сердце, полностью сковывают, не дает вздохнуть.

— Бра-а-а-ат!

Дыхание ветра усиливается и принимается играться с длинными черными волосами незнакомки.

"Она тоже воевала? — недоумеваю я. — Женщина?"

— Я здесь, Ана. — Голос мастера Каерчина усталый, хриплый. — Не кричи, пожалуйста. И помоги мне подняться.

Он и Мотатет вышли из колдовского транса, оба тяжело дышат, пот градом катится с лиц. Я достал из-за пазухи флягу, подбежал сначала к учителю, влил воду в пересохший рот, затем оказался рядом с татуированным. "Брат? Эта женщина сестра Каерчина? — Мыслям тесно в черепе. — Из-за неё мы оживляли мертвых? Нет, не может быть. Мотатет, получается, знал, но ничего не сказал? Ошибка? Я не понимаю".

Вытирая слезы тыльной стороной ладони, Ана закричала:

— Предатель! Ублюдок! Ты всегда всё портишь! С самого детства! Да как тебя вообще земля носит, а?! Родителям нужно было удавить тебя еще в колыбели. А лучше — мне!

— Пожалуйста, прекрати, — попросил мастер Каерчин, поднявшись.

— Только не приближайся ко мне!

— Я… буду стоять на месте.

— Ты для меня мертв!

— Мне больно слышать твои слова. Я проделал долгий путь…

— Замолчи! — еще сильнее взорвалась Ана. — Заткнись! Ты делаешь это не ради меня, а ради себя! Пытаешься показаться хорошеньким перед своими жалкими учениками, но я-то знаю, чего стоишь на самом деле!

Мастер Каерчин склонил голову и тяжело сказал:

— Не я виноват, что твой муж умер тогда, когда я в последний раз посещал тебя восемь лет назад. Ана, пойми: это была случайность! Случайность! Зачем ты перекладываешь его смерть на мои плечи? Как мне жить с таким грузом?

Он покачнулся и упал бы, если бы я вовремя не подскочил к нему.

— Ты всегда меня ненавидел! — бросила сестра мастера. — С самого детства! Конечно! Ты же лучше меня, умнее, сильнее…

— Не я расформировал твой отряд, — сказал мастер Каерчин. — Так решил Великий Ясновидец.

Ана рассмеялась:

— А ты ему в этом не помог, да? Не нашептал нужных слов…

— Не мели чепухи, сестра. Я не состою в совете. Я всего лишь маг. Нет в этом моей вины.

— Я уехала от тебя и от треклятой школы как можно подальше! Стерпела изгнание и издевки от высшего руководства! Покинула ненавистную страну, спряталась в богами забытой деревушке, отыскала в этой дыре мужа. А ты все равно нашел меня! Приехал сюда! Зачем?

— Потому что ты моя сестра, — сказал мастер Каерчин слабым голосом. — Нет никого роднее. Что бы ты ни думала, я люблю тебя, Ана. И всегда любил. Я не поддерживал тогда решение Ясновидца о роспуске женского отряда, но у меня не было выбора. Я никто. И бросить тебя я не мог.

Ана замотала головой, схватилась за оторванную пластину доспеха, порвала и бросила под ноги.

— Лжец. Ты нашел меня в этой дыре. И я приняла тебя. Позволила жить под одной крышей, есть одну пищу… Чем отплатил ты? А? Напомнить! Ты убил моего мужа! Человека, который стал для меня всем! Того, кто жил мной!

— Это случайность, — сказал мастер Каерчин. — Случайность… Я не колдовал — не мог, ведь со мной не было вторых звеньев…

— Да ну? — ухмыльнулась Ана и достала из-за пояса нож.

Лезвие в две ладони длиной, острое, утолщенное на конце и слегка загнутое. Рукоять обтянута кожей, на ощупь наверняка шероховатая — вспотевшие пальцы не соскользнут.

— Это мой подарок твоему мужу, — не стал отнекиваться учитель.

— Да, подарок, смазанный ядом. На клинке была слюна водяного ползуна, Каерчин. Стоит хотя бы коснуться и…

Она закусила нижнюю губу.

— Ана, не придумывай!

— Ты сделал всё, чтобы растоптать меня, — сказала она. — И я смирилась, брат. Опять. Три года жила с мыслью, что всё самое лучшее позади. Конец. И когда возле нашей деревни обнаружили отряд зигирцев, я приняла это за знак Баамона! Вот он шанс! Так как меня обучали сражаться в школе, здешний староста с радостью принял в сопротивление.

Сердце моё бьется сильно, удары отдаются в висках и в кончиках пальцах. Я ничего не знаю о жизни учителя, и теперь каждое слово этой незнакомой женщины хлещет меня, подобно разогнутой ветке.

— Это самоубийство, — сказал мастер Каерчин. — Так нельзя.

— Кому нельзя? Мне? Потому что ты решил? Не-е-ет, брат. Можно. Я убила десять диких ублюдков, пока намеренно не напоролась на кривую саблю. Веришь: мне стало так хорошо, так легко! Отмучилась, подумала я тогда. Но нет! Ты вновь вмешался! Оживил меня! Зачем? Да потому что тебе нравится издеваться надо мной!

Мастер коснулся бороды и прошептал:

— Я просто хотел повидаться с тобой. Я не знал, что ты мертва. Честно. Прости. Пожалуйста, не прогоняй меня. Ведь я пошел против правил и оживил людей за пределами Геткормеи. Горе ослепило мне глаза. Если бы ученики не отправились со мной, то я бы навсегда потерял тебя, дуреха. Не вини меня…

Ана перевела взгляд с мастера сначала на Мотатета, затем — на меня. Лицо разгладилось от гнева, едва заметная улыбка тронула губы. Ана в четыре длинных прыжка оказалась возле первого ученика, широко и мощно размахнулась, точный удар вырезал на шее татуированного второй рот. Затем женщина подскочила к учителю и быстро вонзила два раза клинок ему в живот.

Я не успел даже пикнуть. Мгновение — и нож по самую рукоять оказался в груди.

Всё еще не веря в происходящее, я сделал два шага назад от Аны. "Не может быть. Невозможно. Это не со мной, не со мной…" Не заставила себя ждать и боль: накатила обжигающими волнами. Колени подогнулись, и я упал.

Рядом со мной корчится Мотатет, пытается остановить хлещущуюся из горла кровь. Мастер же зажимает рану на животе и, не сводя глаз с сестры, улыбается.

— Ты ведь знал, — сказала Ана, тяжело дыша. — После обряда ты слаб, как новорожденный ягненок. И понимал, что я нападу — обязательно нападу, особенно после того, как сломал мне жизнь. Ты пришел умирать.

— Все эти годы я мучился не меньше тебя, — заметил мастер Каерчин. — Подковерные игры, месть, злоба — я устал. В деревне тебя нашли шпионы школы, а не я. И меня поставили перед фактом: либо убьешь сестру, либо вылетишь сам. Не было выбора, понимаешь? И да, ты права: я смазал клинок слюной ползуна. Но твой треклятый муж коснулся ножа первым! Первым! А потом яд уже не действовал.

Ана смотрит на моего учителя, лицо исказилось в брезгливой гримасе.

— Почему не добил? Была же возможность. Ночью меч в сердце — и дело с концом.

— Испугался. Не смог.

— И потому убежал, — сказала она. — Трусливый братишка… Как же шпионы школы? Не настучали?

— Моему слову поверили. Я все-таки не последний человек.

— Долгие годы я хранила нож. И мечтала отомстить. О, какие планы я строила, Каерчин! Но в конце концов смирилась. Надо было всегда держаться от тебя подальше. Зачем ты вернулся? Только честно.

Мастер побледнел, с трудом растянул губы в примирительной улыбке:

— Только не смейся: хотел признаться. И чтобы ты убила меня по-тихому. Могли бы обставить всё так, будто это был несчастный случай! Я рассказал Мотатету обо всем, попросил сопроводить второго ученика до школы. А видишь, как всё произошло…

— Это твоя вина, не моя, брат. Татуированный не дал бы уйти мне.

— Честно говоря… мне наплевать. Я просто хочу умереть. Жаль лишь Назаса.

— Мальчика? — спросила Ана.

— Да.

Открывая и закрывая рот, как рыба, оказавшаяся на берегу, я попытался вздохнуть, но ничего не получилось. Посмотрел на свою руку. Кровь. Вся в крови. "Учитель не мог предать. Не мог…"

Мотатет затих, трава перед ним окрасилась в красный цвет.

— Ты оживил меня, чтобы я убила тебя… Самовлюбленный эгоист. Угробил учеников…

Ана ухмыльнулась и направилась по тропе в сторону деревни.

"Умру, — подумал я. — Странно, но почему не чувствую злости к мастеру и Ане? Почему спокоен? Ведь так не должно быть. Наверное, это из-за того, что удалось сделать хорошее дело — оживить людей. У многих в деревне сейчас праздник. Жёны радуются возвращению мужей, а дети больше не плачут по отцам. Так и должно быть. Во всём мире".

Я скривился от очередного приступа боли. Несмотря на теплое утро, тело бьет дрожь.

— Холодно, учитель… Как же холодно…

— Сейчас, совенок. Подожди.

Мастер Каерчин подполз ко мне, непослушными пальцами снял плащ и укрыл ноги.

— Вот так.

Я посмотрел на учителя, растянул губы в вымученной улыбке.

— Какой же ты бледный, совенок, — заметил Каерчин, нежно гладя мой лоб.

— Мастер, зачем вы это сделали?

Учитель не ответил, лишь бросил взгляд на торчащую из груди рукоять ножа. И лег.

"Мне конец. Хандуга! Я ведь теперь не смогу стать великим магом? Как же так? Пожить бы еще немножко. Годик или два. Тогда я всем докажу на что способен Назас Сова!"

Боль затихла, сменилась онемением.

"Жаль, учитель наврал. Мог бы сразу рассказать про сестру. Я бы понял. И меньше бы боялся. Будь я на месте мастера, поступил бы так же! Он, несмотря на всё, хороший человек… Великий".

Только бы не умереть. Пожить еще чуть-чуть.

"Не сдавайся. Поднимись. Будет тяжело, но сделай. Тяжело всегда. Перед тобой — очередное испытание. Как тогда, когда ты увидел первого восставшего. Когда разогнал неупокоенные души. Когда показал толстому напыщенному наместнику свое место. А сейчас надо выжить. Не такой конец тебя ждет".

Я улыбнулся, мир подернулся дымкой.

"У меня всё получится. Я справлюсь".

Не время для погребальной грусти…