Дорогу единорогам

 

В понедельник Ершов собирался послушать Кэвона. Не так чтобы Кэвону это было нужно или интересно. Но как при-рыночному напёрсточнику отказаться от встречи с сотрудником ФСБ, теперь уже начальником отдела? Вадим Георгиевич Ершов же считал, что, поднимаясь вверх, не стоит отрываться от низовой работы. И, став начальником отдела, не передал своих осведомителей подчинённым. В понедельник рынок закрыт, совещание прошло с утра, дома не ждут. За столько лет службы Алёна привыкла, что шесть часов вечера — это ещё не вечер, а час ночи — ещё не ночь. Ершов потянулся к аппарату и набрал водителя:

— Алексей, отправляйся домой. Свободен на сегодня.

В дверях уже топтался вызванный Серебряков.

— По вашему приказанию лейтенант Серебряков прибыл.

Ершов по привычке дослушал рапорт до конца. Служба должна исполняться неукоснительно. Ну и что, что живём на одной площадке, и что, что его Вика, золотая медалистка, красавица дочь, похоже, с этим курносым Константином Серебряковым ходила вчера в кино. Вадим поморщился, отметив застёгнутые через одну пуговицы кителя, и сказал:

— Уезжаю, после восьми буду дома. На завтра распоряжений нет. И приведите себя в порядок, Серебряков.

— Есть привести себя в порядок! — покраснел лейтенант.

Пока Ершов шёл по коридору, зазвонил мобильный. Высветился номер Васильева. "Старшой", как его называли в шутку подчинённые, был сегодня явно не в духе. Густой бас гудел в трубке особенно внушительно:

— Вадим Георгиевич?

— Слушаю…

— Отставить. Вадим Георгиевич, по делу инкассаторов поступило распоряжение отложить работу до приезда москвичей.

Ершов усмехнулся, раздражённо прищурившись. Всё как обычно. И тут же спохватился:

— Есть отложить. Но…

— Вот и хорошо. Кстати, пару твоих людей я на несколько дней заберу, тебе они сейчас не нужны, — и резко сменив тему: — Давно мы с тобой на рыбалку не ездили, Вадим.

— Да, Николай Петрович. И правда, давно.

— Эх, что-то сломалось в нашем датском королевстве, если старые друзья уже не могут посидеть-поговорить…

Ершов угрюмо молчал, и Васильев недовольно закруглился:

— Ну, бывай, Вадим Георгиевич.

— Бывайте, Николай Петрович.

Вадим открыл машину. Некоторое время сидел, уставившись на панель. Посидеть-поговорить, старые друзья… Только часто поступают команды подобные вот такому "подождать москвичей". И ладно бы столица занялась разработкой, это понятно — результат превыше амбиций, так сказать. Но ведь почти все случаи завязаны на нечто из серии "Вадим, не стоит ворошить, это сын того-то". Не зря прекратились совместные рыбалки — о чём говорить то ли со старым другом, то ли с начальником горуправления, если его руководство на душу никак не ложится, а от дружбы остались, похоже, только ностальгические воспоминания. Особенно после прошлогоднего разговора:

— Ты у нас, Вадим, раритет, как говорит моя Анна. Ты ведь будто с плаката сошёл, знаешь про горячее сердце и чистые руки?..

Обычная, вроде, фраза, но прозвучала обидно. Наверное, потому что попала в точку. Верил Ершов в этот лозунг и старался соответствовать — служить с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками. Также про него и жена говорила. И всё с улыбкой, по-доброму, будто снисходительно похлопывая по плечу. Словно знали они все что-то такое, чего он не знал. А он по-другому не умел…

 

 

Кэвон крутил напёрстки и поставлял информацию о местных кавказцах. Понятно, что большинство из них приезжает в центральную Россию на заработки. А вдруг не все? Одного урода-радикалиста достаточно, чтобы поставить всё с ног на голову. Кэвон крутит себе напёрсточки, треплется, зубы заговаривает, ласково с прищуром смотрит. Но взгляд у него профессиональный, в минуту оценит клиента. А при встрече с Ершовым ухмыльнётся: "…нет, ничего такого не видел. Вчера Меченый заходил, у него гость остановился с товаром, травки привёз, спайсов — ребятишкам. Но это вам не интересно, гражданин начальник", и заржёт, откинув голову и нагло глядя в глаза.

 

 

Вот и сегодня Кэвон говорил обо всём, что видел. Точнее, обо всём, что посчитал необычным.

— Так этот чувак, Сергееичем его Лупин назвал. Он пять раз подряд, где шарик, угадывает. И я пять раз подряд ему деньги даю. Понимаете, пять раз подряд! И подтанцовка моя — все, все радуются, будто не их деньги уходят! Гипнотизёр, точно гипнотизёр! Говорю вам, Вадим Георгиевич.

— Врёшь, шарик там, где тебе надо.

— Да вы что, Вадим Георгиевич! Клиента уважить, поговорить, глаза отвести, это — да. А играю честно, вот, ей-богу. А он... Я только к вечеру в себя пришёл, денег жалко стало. А может, это про него говорили, что таксистов в буру раздел?

То, что у вокзала пасётся такси с шулерами, Ершову было известно. Обычная схема — лох садится в машину, тут же находятся "случайные попутчики", готовые разделить плату. По пути завязывается игра, и лох выходит с пустым бумажником. "Попутчики" благородно берут оплату такси на себя.

Но жулики ФСБ не интересовали. Да и рассказ Кэвона не заинтересовал — его напёрсточнические проблемы. Вор у вора, как говорится.

 

 

Старое дело фактически забрали, новых не намечалось. Может, у террористов были каникулы, а может, все они сдались в психдиспансер, но в работе у Вадима наступило затишье, даже скука. И тут вспомнился рассказ Кэвона, захотелось узнать, что за схему использовал гастролёр, как обвёл вокруг пальца бывалого напёрсточника?

Ершов задумчиво постучал карандашом по столу. Расслабляться он себе никогда не позволял, нет работы — будет тренировка.

Вадим ещё раз назначил Кэвону встречу и расспросил приметы гастролёра. Физиономист по роду профессии, тот дал довольно занятное описание.

— Да обычным самым клиент показался. Лет сорок, худой, подвижный, но не нервный. Нос тонкий, глаза серые, стрижка короткая, с сединой. Лицо такое, ну доверие внушает сразу. Как интеллигент, только очки снял и шляпу забыл.

— Одежда? — коротко направил Ершов.

— Одет, в жизни не догадаешься, что на дело пришёл. Пальто тесное с кашне, брюки со стрелками, сейчас такие редко встретишь, туфли хорошие. Ни отмахиваться в таком, ни убегать, — Кэвон задумался и добавил: — Говорю же, гипнотизёр. На сто процентов уверен был, что всё получится. Ни махаться не придётся, ни смываться. И всех сразу загипнотизировал — вон Лупа, в смысле, Лупин, ему даже руку пожал. Высший класс.

 

 

На следующий день Ершов взял Серебрякова и двинулся на рынок лично. Напёрстки вяло крутились, группа поддержки столь же вяло изображала интересующихся прохожих. Оперативники около часа провели в отдалении, пока Лупа с приятелем не отделился от соратников. Отработанный шаг за спину, правая рука задерживаемого мягко заламывается, а в лицо ему тычется полицейское удостоверение, выданное управлением соседней области.

— Пройдёмте для беседы.

Те с полуслова вникли в ситуацию и послушно двинулись в заранее организованное помещение при местном отделении полиции. Серебряков задал стандартные вопросы, потом перешёл к делу.

— Хотите уйти без конвоя, рассказывайте подробно о лидере вашей группы. О том, кого вы называете Сергеич. Всё, что знаете. Кто такой? Как он на вас вышел? Как договариваетесь о встрече?

— Какая группа, какой лидер, начальник? Идём в туалет, и тут вы навалились.

— Около наперсточника Кеванцова с утра стояли. С видеозаписью ознакомить?

— Так что? Стояли около наперсточника, — один из задержанных щербато осклабился: — Не запрещено, гражданин начальник!

— Четыре дня назад вы двое в составе преступной группы мошеннически изъяли у Кеванцова одиннадцать тысяч двести восемьдесят два рубля.

Задержанные молчали. Наконец, второй хмуро процедил:

— У Кэвона изымешь, как же!

Потом до него дошло, что Кэвона он знать не знает и сейчас жёстко подставился. Взгляд его испуганно дёрнулся, но хмурый тут же с независимым видом сплюнул и уставился в окно.

Ершов, исподлобья наблюдая за Серебряковым, мысленно поздравил подчинённого.

— Четыре дня назад вас видели, — настырно повторил тот, — на том же месте, когда лидер вашей группы якобы выиграл у Кеванцова всю наличность. После чего вы, не стесняясь, пожали руку вашему Сергеичу, и он удалился со всей выручкой.

Мозги подельников понемногу собирались в кучу. Хмурый язвительно протянул:

— С каких это пор полиция у нас напёрсточников защищает? Или вы Кэвона крышуете?

Второе предположение прозвучало неуверенно.

— Нет, ребятки. Такой мелочью, как ограбление напёрсточника, вы не отделаетесь. В городе Курске на вас шестнадцать эпизодов мошенничества в отношении лиц престарелого возраста. И семь из них будут доказаны гарантировано. Кстати, один из этих семи — со смертельным исходом. Помните старика, который передумал деньги отдавать, и кто-то из вас его оттолкнул? Падение, черепно-мозговая. Неумышленное убийство. И журналисты эпизодами заинтересовались. Газеты курские не читаете? Зря. Так что помощь следствию может зачесться уже сегодня — уйдёте отсюда под подписку о невыезде. Или можно в Курск этапировать.

Дальше пошло как по маслу. Подельники, не глядя друг на друга, выложили подробности происшествия, добавили пару-тройку примет к загадочному Сергеичу, пообещали сообщать, и всячески содействовать задержанию мошенника.

— А знаете, Вадим Георгиевич, — произнес Серебряков после расставания с новыми друзьями законности: — Похоже, они не врали, когда обещали помогать. А Кэвон врёт, нельзя у него выиграть.

— Врёт. Так он нам и не признается. Мамой божиться будет, что честно играет. Сам шарик и подбрасывает. Но вот почему? А эти пусть ловят, лишь бы поймали. Всё не нам самим по улицам за ним бегать.

 

 

"Странное дело", — думал Вадим, заваривая себе кофе в высокую кружку с потрескавшимся парусником. Все опрошенные заявляют о неком влиянии. "Обкуренные, поди, были", — чертыхнулся он, обжёгшись. Кинул три куска сахара, помешал.

Интеллигент… Как говаривал Пашка Деревянкин, нынче числившийся геройски погибшим и бывшим, по его, ершовскому, убеждению, тем самым человеком с холодной головой, чистыми руками и горячим сердцем: — "если с этого интеллигента снять шляпу и очки, то от него останется только номер". Шесть судимостей, вся жизнь на зоне. Но то был Крысолов, убийца-рецидивист. Здесь же белая кость какая-то вырисовывается — тесное пальто, хорошая обувь… на рынке, где просто вредно для здоровья своего кармана так одеваться. Ершов скептически скривил губы. Прикидывается кто-то или какой-нибудь обедневший интеллигент в криминал подался?

Вадим вызвал Серебрякова:

— Вот что, Константин. Пробей мне все случаи, когда упоминалось гипнотическое воздействие или другое какое влияние на пострадавших. Все, какие найдёшь, за последние пару лет.

— Есть пробить, Вадим Георгиевич.

Серебряков вышел. А Ершов покосился на показания Кеванцова, Лупина и, как его там, этого третьего. Рассмеялся вдруг. "Воздействовать на этих, так чтобы они были счастливы отдать выручку?! Бред".

 

 

Кэвон сонно поглядывал на клиента, крутил колпачки, катал шарик и про себя лениво поругивал подтанцовку, которая сегодня работала из рук вон плохо. Опять же дождь… Известное дело, хорошая рыба клюёт в дождь, стоящий клиент же в такую погоду дома сидит.

Мимо пробежал, высоко вздёргивая худые ноги, парень в китайском адидасе. Кэвон проводил его глазами, крепко прижав колпачки к циновке. Следом — тётка, потрясавшая как нунчаками палкой колбасы, разломленной, висевшей теперь в плёнке. Парню преградили дорогу охранники рынка, и тот остановился, переводя дыхание и нагло поглядывая на тётку сверху вниз.

Кэвон с улыбкой сказал клиенту:

— Погоди, дорогой, сейчас шоу будет.

Тётка не стала ждать правосудия и принялась долбить вора поломанной колбасой. Парень прикрывался руками и матерился, охранник лениво пытался урезонить энергичную пострадавшую. Та же, нанеся требуемое её душе количество ударов, успокоилась. Стукнула ещё разок и пошла, не обращая внимания на слова, летевшие ей уже в спину:

— … и составим протокол.

Кэвон смеялся, согнувшись в три погибели. Но утёр слезу и стал серьёзен, встретив скучающий взгляд клиента.

— Продолжаем, уважаемый, — Кэвон выполнил ещё один ритуальный круг и остановил колпачки.

Парень простовато ткнул в ближайший к нему.

— Не угадал, дорогой. Проходи, не задерживай людей!

Утро. Ещё целый день впереди. Кэвон зевнул…

 

 

Когда Кеванцов позвонил, было уже около семи вечера. Вадим вышел из управления и садился в служебную машину.

— Да.

Кэвон говорил громко, возмущённо, звук прерывался, будто он ещё к тому же размахивал рукой, в которой держал трубку.

— Вадим Георгиевич, помните, я вам рассказывал про интеллигента? Так вот он опять у меня…

— Ты там руками-то не размахивай, будто мельница, плохо слышно. Помню.

— Так вот этот чёрт опять был!

— И ты отдал?

— Отдал, всё отдал, Вадим Георгиевич! Точно, как в прошлый раз. Только я его ещё раньше заметил. До того, как он подошёл. Он в нотбуке своём что-то писал.

— Компьютер, говоришь? Прямо на рынке? Давай-ка подробнее.

— А что подробнее? Работаю, по сторонам смотрю. Ба! Знакомая фигура! Сидит на лавке, и в нотбуке своём пишет. Потом он встал, нотбук совсем маленький у него, за пазуху сунул, и исчез, я не видел куда. А потом всё как в прошлый раз. Подошёл и выигрывать начал.

— А с выручкой куда направился?

— Да откуда ж мне знать. Я сидел как лопух и радовался за хорошего человека. Ей-богу, так и было. Радовался, что хороший человек деньги выиграл. Вот и всё.

— Ладно, потом тебе позвоню.

Вадим нажал отбой и вызвал Серебрякова:

— Звони Лупину. Фигурант у них опять деньгами разжился. Послушаем, что расскажет.

Номер не отвечал. Серебряков пробормотал:

— Трубку не берёт. О! Лупин, лейтенант Серебряков. Быстро дуй в сторонку от своих. Рассказывать будешь, что произошло.

— Дома я, болею, — донеслось из включённого на громкую связь мобильника.

— И что у вас там произошло сегодня ни сном, ни духом?

— А что? Что произошло? — собеседник на другом конце забеспокоился.

— Сам узнаешь. А сейчас выздоравливаешь, бежишь, берёшь интервью у своего хмурого друга. Через полчаса жду отчёта. Потом вприпрыжку искать Сергеича, с которым работали в Курске.

— Да не работали мы в Курске.

— Вот найдёте, тогда и будет "не работали".

— Как мне его искать? Не знаем мы его!

— Ваше дело. У себя на рынке поспрашивайте, в конце концов.

— Найдут, — заключил Серебряков, отключив мобильник: — Раз опять там появился, значит, точно ничего не боится. Заметили его наверняка те, кто при рынке кормится. Вадим Георгиевич, я вам доклад по почте отправил по воздействиям. Вы видели?

— Видел, понял, что у тебя почти нулевой результат. Облапошенные старушки не в счёт, самое близкое — показания бабки, что её загипнотизировали и обокрали именно на вокзале около стоянки такси. Надеюсь, ты со мной согласен, Константин. Но отсутствие результата, это тоже результат. Попробуем зайти с другой стороны…

 

 

Лупин сотоварищем оказался даже эффективнее, чем ожидалось. Уже к концу рабочего дня стало известно, что фигурант живёт или часто бывает в сорок шестом доме по Московскому проспекту. Во всяком случае, подъезд он открывал своим ключом.

Десять минут за компьютером на просмотр базы паспортного стола, ещё пятнадцать — на записи, установленной на углу проспекта камеры. Камера, конечно, заточена штрафовать тех, кто на красный свет прёт или скорость превышает, но картинки записывает вполне полезные.

Игорь Ромашин, сорока шести лет, проживал в пятьдесят четвертой квартире. На снимках выглядел именно так, как был описан и даже пальто, похоже, другого не имел.

 

 

Саша Косарев, сотрудник отдела информационной безопасности и известный на всё ведомство хакер, вошёл вслед за Серебряковым. Его глаза щурились и по близорукости, и из-за ярко светившей настольной лампы. Косарев без приглашения сел и тут же уставился в монитор.

— Здрасьте, Вадим Георгиевич, — спохватился он и кивнул.

— Здравствуй, Александр, — поздоровался Ершов.

Подумал осуждающе: "И ведь умный парень, а один компьютер на уме. Не приведи бог, такого зятя. Ни по душам поговорить, ни на рыбалку сходить…" Чертыхнулся про себя. Когда это он задумывался о зяте? Это Вика всё… Ну вот почему обязательно с Серебряковым надо было пойти в кино. И посмотрел также осуждающе на выходившего Серебрякова. Но ничего на этот раз предосудительного в выправке подчинённого не нашёл и перевёл взгляд на Косарева. Тот сидел, съехав на стуле и рахитично выпятив живот, однако, под взглядом невольно подсобрался.

— Такое дело, Александр. Есть некое лицо, которое утверждает, что у него были изъяты деньги в крупной сумме, но не просто изъяты, а под влиянием какого-то воздействия типа гипноза.

Ершов сделал паузу, в которую нетерпеливый Косарев тут же вклинился:

— А что необычного? Редко ли гипнотизёры стариков на сбережения разводят? У меня однокурсник в полиции работает, так там все анекдоты про это.

— Про стариков мы в теме и даже пользуемся ей понемногу, — улыбнулся Вадим: — Только человек, который подозревается в воздействии, работал с нотбуком.

— И что? Давайте лучше разрабатывать тех, у кого нотбука нет. Их меньше.

Ершов свёл руки в замок и посмотрел на Косарева, будто на подопытного кролика:

— Рабочая версия для тебя — с помощью нотбука он управлял гипнотическим воздействием. Будешь разбираться, что именно он делал и возможно ли такое в принципе?

— Да я так скажу, что невозможно. Это из анекдотов про кактус, поставленный на монитор. Сейчас расскажу...

— Знаем, знаем про кактус. И прекрасно понимаем — компьютер на человека не воздействует. А ты для начала разберёшься, нотбук у него был, или что-то внешне похожее.

 

 

Кеванцов хмуро ковырял плов в чайхане Шамиля. Сонная осенняя муха еле перебирала лапами, упав в солонку. Слышалось, как сам Шамиль ругается с поставщиком мяса.

"Конец дня, мясо всё съели. Что за жизнь собачья, один приходит и всю выручку из-под носа забирает, другой кашу рисовую вместо плова подсовывает. И вот ведь гадство какое — я ещё рад этому должен быть", — опять он съехал на интеллигента в тесном пальто, вспомнив, как расцвёл в улыбке перед ним, и такая благость внутри.

Кэвон бросил вилку на стол. Вышел из чайханы и сунул руки в карманы джинсов. Моросил дождь. Ряды, как и всегда после четырёх дня, пусты. От Шамиля до точки напёрсточника у ворот рынка метров сорок, не больше.

Взгляд Кэвона скользнул по спине очередного лоха, по своему напарнику, занявшему его место на время обеденного перерыва. Тот шустро шевелил руками и тараторил, заглядывая клиенту в лицо.

"Смотри-ка, что-то Стрыг счастлив не по погоде", — Кеванцов рысью пересёк площадь перед чайханой, вприпрыжку обошёл по ковровому ряду и зашёл к клиенту со спины. Так и есть. Знакомое пальтецо. Седина. Брюки, правда, другие, без хлыщеватых стрелок. Но мажор он и есть мажор. Шарфец, туфли… на нашем рынке таких не сыщешь. Оставалось шагов десять. Кэвон остановился, прикурил.

А напарник рассыпался в любезностях, что-то рассказывал. "Сейчас всё выложит этому", — Кеванцов отбросил сигарету и рванул вперёд.

Стрыга уже отсчитывал купюры, когда Кэвон оказался рядом. Стрыг взглянул на босса мельком. Тот сонно поигрывал пальцами зубочисткой.

— Игра, есть игра, — проговорил Кэвон и философски уставился вдаль, куда-то на водонапорную вышку.

Мужчина, прищурившись, с лёгкой улыбкой смотрел на него. Кивнул Стрыге, отправил увесистую пачку купюр в карман пальто, и с той же улыбкой сказал:

— Весьма мудрое отношение, уважаю. Благодарю за игру, господа.

Кэвон с достоинством качнулся взад-вперёд в ответ. Он был горд. Его прямо распирало чувство самодовольства, — он игрок, философ и пофигист.

— Будем рады видеть у себя на точке, — Кэвон исходил благодушием.

Клиент надел перчатки, кивнул ещё раз. И пошёл по ряду к выходу с рынка. Кеванцов в это время говорил Стрыге:

— Везёт же чёрту! Как так-то, Стрыг?! Тут сидишь каждый день, геморрой зарабатываешь, а человек приходит, играет, и на ужин в Астории и валютных девочек… — он замолчал и вдруг хрипло процедил: — Твою же мать.

 

 

На полученное задание Косарев ответил, вяло пожав плечами, а вовсе не уставным "есть", после чего удалился к себе. Вернулся через полтора часа без всякого предупреждения и даже без стука. На этот раз заинтересованности в нём было больше.

— Вадим Георгиевич, я посмотрел, что вы просили, — компьютерщик принципиально избегал слова "приказали": — Там действительно необычно. На компе защита серьёзная с ключами нечётной битности — алгоритмы только в этом марте появились. Обычный пользователь их ставить не будет, слишком муторно. Кого это мы разрабатываем? Поговорить бы, интересный человек.

— Забудь, сначала мы сами с ним поговорим, разберёмся, кому он больше интересный. Ты защиту вскрыл?

— Обижаете! Повозился, конечно, но на то она и стоит, чтобы возиться. Внутри тоже занятно. Комп, похоже, переделан из обычного, но вставлен нестандартный порт. Совсем странный, ни одна утилита не опознаёт — какие в новой группе показывают, а какие и сами вылетают. Я пробовал на порт сигнал послать, ничего не отдаёт.

— Ты меня терминами не грузи, знаю, что ты умный. Рассказывай человеческим языком.

— Так я и говорю человеческим. Что я не человек, что ли? — обиделся Косарев. И продолжил ехидно: — Но для Серебрякова, который человеческого языка не понимает, объясню на дошкольном. В нотбук встроено дополнительно устройство. Не программа, а именно новый блок.

— И что блок делает?

— Не знаю. Говорю же, порт на сигналы не откликается.

— То есть с задачей ты не справился, — Ершов сделал паузу, зная, что компьютерщик сейчас что-нибудь предложит.

— Не справился, — согласился тот: — И не должен был справиться. Вы бы ещё попросили выключенный комп взломать. Повезло вам, что объект кино по инету смотрел, подключен был к сети. Но это пока. Я у него резидентный код оставил. Когда он со своей приспособой работать начнёт, получу все команды, которые туда-сюда идут. Тогда и разобраться удастся.

 

 

— Ну что, разобрался? — спросил Вадим у вызванного с утра Косарева: — Радости в твоём лице не вижу что-то.

— Разобрался. В общем, как там устроено, не знаю. Софт у этой железяки внутри зашит. На самом компе ничего. Почти. Он просто комбинации клавиш нажимает и всё. По ним не понять, что на другом конце порта происходит. Изымайте и отдавайте электронщикам, пусть разбираются. Чем мог — помог.

— Изымать рановато. А вот твоё "почти" хотелось бы услышать с расшифровкой.

— На диске лежит файл с установками. Начиная работать, он их на этот прибор отсылает. В принципе, если хотите, можно параметры поменять, и он не заметит. В файле одни величины будут, а на прибор другие отошлются.

— Ну с паршивой овцы... — протянул Ершов, но, подумав, добавил: — Можно сделать так, чтобы устройство не работало?

— Не знаю. Если внутри все хорошо написано, то вряд ли. А пробовать нельзя, после первого раза он поймет, что что-то не так.

— Ну, а эффект снизить? Мощность уменьшить?

— Сейчас посмотрю.

Косарев вытащил планшет и начал шарить, то ли в нём, то ли сразу в нотбуке фигуранта.

— Вроде есть коэффициент усиления, но там единица стоит без десятичных знаков. Если параметр целочисленный, то меньше сделать нельзя, только больше. На сколько, не скажу. Если бинарный — это одно, десятичный или гексо совсем другое. А он не дурак, с нечетной битностью ведь связался, значит, что угодно может быть. Опять же, менять надо с первой попытки, заметит. А вот на что менять?

— Опять терминологией грузишь? На что можно поменять, чтобы с первого раза сработало?

— Гарантий никаких, но самое надёжное — единицы и нули ставить. Десять, одиннадцать, сто, стоодин, стодесять, стоодиннадцать...

— Понял, не надо перечислять до обеденного перерыва.

— Но вопрос даже не в этом, Вадим Георгиевич, — задумчиво сказал Косарев, посмотрев на начальника, — усилить, мы сейчас усилим, а может, я этим убью кого? Я так понимаю, мы, действительно, имеем дело с гипнозом, принуждением к доброжелательности, что ли. Параметр этот здесь образно и простенько так прописан — степень доброжелательности, не больше и не меньше. Я не медик, но пульс, давление, например, на что влияет гипноз? Человека, может, паралич разобьёт от превышения дозы этой самой доброжелательности, а может, он захочет укокошить кого-нибудь, заподозрив, что у того другие критерии добра... Получится этакое добро с кулаками, или даже с финкой в кармане. Да мало ли. Не хотелось бы, знаете ли. Совесть и прочие житейские мелочи.

Ершов задумчиво пробарабанил пальцами по столу, глядя на Косарева.

— Есть такое правило, Александр, которое даёт простой ответ на очень сложные вопросы. Делай то, что должен, и будь, что будет. Мы нейтрализуем тех, кто угрожает безопасности страны. Это наша задача номер раз. А номер два — читай номер первый.

— Ну я, слава богу, с ними напрямую не работаю и мне разрешено сомневаться, — усмехнулся Косарев, пытаясь улыбкой смягчить неприятный тон разговора. — Вот я и сомневаюсь. А должен ли я убивать ни в чём не повинного человека, идя всего лишь на эксперимент? Пусть даже косвенно?

— Начнём с того, что это преступники, Саша, мошенники. Но ты прав, уничтожение фигурантов по статье за мошенничество не предусмотрено. Однако ты забываешь, — Ершов раздражённо повысил голос и тут же постарался говорить ровнее, — что их никто убивать не собирается. И это главное. Почему ты решил, что усиление сработает так разрушительно?

— Не знаю, — Косарев отвел взгляд, — я просто чисто по-человечески сомневаюсь.

Ему впервые был неприятен Ершов. Хотелось уйти, хлопнуть дверью. Но он продолжал сидеть, словно надеясь, что вот сейчас этот умный человек очнётся, перестанет нести лозунги и хотя бы засомневается.

 

 

Следующий день начался как обычно с планёрки. Потом — встреча с представителями УБЭП по делу инкассаторов. Вадим освободился уже после обеда. Заварил себе кофе, просмотрел почту. Вспоминался вчерашний разговор с Косаревым, вызывал раздражение.

"Молод ещё. Человечность. Совесть. Когда гниёт палец, лучше ампутировать кисть, чтобы сохранить руку. Можно сколько угодно в этом случае говорить о человечности, но хирург берёт пилу и пилит, пока философы пилят сук под ним. Вообще было бы правильнее поймать этого умника и изъять прибор. Но ведь нет гарантии, что тот же Косарев сумеет разобраться, как его включить. Что Ромашин не открутится, сказав, что устройство — недоделанный результат пьяной игры с паяльником. Нет, надо попробовать. Этак он завтра в банк придёт. А потом и в цветной революции поучаствует. Технолог, понимаешь…"

Вадим вздохнул, потянулся с хрустом. Некоторое время глядел в окно. Потом вызвал к себе Косарева. Тот пришёл быстро, будто в засаде всё это время сидел. Опустился на стул, задумчиво вытянул руки на столе перед собой ладонями вниз и сказал:

— Я тут вчера немного сгустил краски. Собственно, вы правы, у моих опасений нет причины. Честно скажу, мне интересно, что там наваял этот умник. Так что командуйте.

— Попробуем фигуранта на вшивость. Выставляй на его приборе усиление стоодиннадцать.

— Так много?

— Сам же говоришь, у нас одна попытка. Значит, и надо эффект получить наверняка. Действуй.

— Так операция же не сейчас прямо? Как начнётся, так и установлю.

— Операция на рынке, или куда уж он на дело пойдёт. Тебе же сеть нужна.

— Подумайте, проблема! Сеть я там и обеспечу, с мобильника. Мелочь какая — его комп через мобильник к сети подключить. Это-то он и не заметит никогда.

— Ну, тогда ты молодец. Значит, поменяешь усиление по моей команде.

 

 

На этот раз Ершов сам позвонил Кеванцову. Номер был занят.

Не давала покоя эта предстоящая операция. Казалось бы, чего проще — вот все данные перед ним на столе. Объект, по всему, новичок в криминале. Ромашин Игорь Сергеевич, кандидат биологических наук, специальность биофизика. Во времена студенческие подрабатывал ремонтом компьютеров и лабал-программировал простейшие веб-сайты. Работал в закрытом НИИ, занимавшемся — вот оно! — вопросами управления человеческим сознанием и был, кстати, отмечен как перспективный сотрудник. После трагической гибели руководителя научного направления, НИИ в течение года пришёл в упадок и пять лет назад закрылся.

Ай-да, биолог, утащил, надо понимать, уже готовый прибор. Или почти готовый — пять лет-то ни слуху, ни духу не было, доделывал, наверное. И?.. Обида на весь мир? Желание обогатиться? Не понимает, что сядет? И это в лучшем случае, если дело из ФСБ в прокуратуру пойдёт. Что за человек?

Папка, лежавшая на рабочем столе, была открыта на странице с фотографией. Умное лицо, взгляд спокойный, уравновешенный. Чувствовалась способность и убеждать, и руководить, и управлять. К такому человеку люди прислушиваются. Недаром подельники Кэвона пошли за ним.

Вадим опять набрал номер напёрсточника. Наконец абонент ответил:

— Да, — резко бросил Кэвон, явно не расположенный разговаривать, — приветствую, Вадим Георгиевич.

— Здравствуй, Кеванцов. А скажи мне, что вы, вот такие там все крутые, и ни разу не попытались сами взять этого вора и обидчика вашего? В жизнь не поверю.

На другом конце молчали, потом Кэвон с неохотой признал:

— Вечером вчера. Попытались. Я поставил Лупина на ворота, сказал, как узнаешь его, дай мне знать. Так Лупин его сам к нам привёл, улыбаясь и светясь от счастья. Он, похоже, гипноз свой сразу по приходу на рынок включает, или уж не знаю, что делает.

— Так вчера опять был?

— Так точно, гражданин начальник, — всё также лениво растягивая слова, ответил Кэвон.

"Достал их этот гипнотизёр, злится", — усмехнулся Ершов.

— Что ж не позвонил, Кеванцов?

— А толку? У нас не принято полицию в таких случаях вызывать. И что вам до проблем какого-то напёрсточника?

— Отставить плакать, Кеванцов. Я сам разберусь, до кого мне есть дело. Ладно, вопрос ясен. Бывай.

— Бывайте, Вадим Георгиевич.

Ершов отключил телефон. Похоже, Ромашин пользуется своими возможностями, не стесняясь. Что же, тем легче, не придется долго ждать следующего раза.

 

 

Сообщение пришло, как только Ромашин покинул подъезд. Преследовать классическим способом нужды не было, телефон он дома не оставил, и следили по перемещениям в пространстве мобильной связи. На рынке специально не ждали — как знать, куда его понесёт именно сегодня. Понесло к рынку, но не к вещевому, а к продуктовому, крытому. Подъехали на машине, вышли и расположились у входа, как только стало понятно, куда направлялся объект.

 

 

Ершов смотрел на Ромашина, идущего через площадь, и рассуждал вслух.

— Не очень подходящее место для нашего клиента. Криминальных точек не наблюдается.

— Может, в администрацию заглянет, "подарки" там наверняка принимают? — сказал Серебряков: — Только, как он их раскрутит? У него легенда другая, лох, лёгкая добыча для игроков.

— Да какие уж тут игроки? Санинспекция продуктов, выгодные торговые места, склады опять же. Всё из другой оперы. Ну, посмотрим.

Разговор оборвался, как только Ромашин добрался до ближнего конца перехода. Но в здание не вошёл, мошенников высматривать не стал, а сел на скамейку в скверике, перед входом и достал нотбук.

— Давай! — махнул Ершов Косареву.

— Готово, — отрапортовал Александр: — Если Серебряков прав, сейчас выскочит администрация рынка и зацелует фигуранта насмерть. Усиление стоодиннадцать поставил, и число красивое, и маску читать удобно.

— Достал терминами, умник, — Серебряков искренне обиделся.

В этот момент торговавшая перед входом старушка суетливо подскочила и с елейной улыбкой высыпала в карман проходившему Ромашину стакан жареных семечек.

— Во, даёт! — восхитился Серебряков, уже входя в помещение. — Я у неё семечки покупал, никогда стакан доверху не наполняла, а тут "рекламная акция, полтыщи штук в подарок".

— Так и вижу тебя, Костя, сидишь ночью, при свете луны, семечки старушкины пересчитываешь, и в протокол заносишь, так, мол, и так, Октябрина Марковна, умыкнули вы у государства пятьдесят две копейки неуплаченных налогов, — ехидно бросил Косарев.

— Отставить, интересное пропустите.

Ершов махнул рукой вдоль ряда прилавков. Торговля замерла, продавцы, улыбаясь, смотрели вслед проходящему Ромашину.

Немногие, по дневному времени, покупатели расступались перед ним, как перед мамашей, катящей коляску с двойняшками.

— Прямо массовое помешательство какое-то, — покачал головой Косарев, — мороз по коже.

Серебряков уже "притёрся" к бессменному узкому пальто, и на том поселился жучок прослушки. Блютузы-наушники позволяли слушать всем троим.

Ромашин же необычного не замечал до тех пор, пока какой-то особо чувствительный к воздействию любитель фильма "Кин-дза-дза!" не полуприсел с двойным выкриком "Ку!".

"Спалились", — промелькнула мысль.

— Идиот, — тихий, растерянный возглас прозвучал в прослушке, разрядив ситуацию. Ромашин принял киномана за обычного рыночного придурка.

Вход в служебные помещения прошли, не оглядываясь, а затормозили у мясного ряда. Ромашин взглянул на курицу, но поймавший его взгляд продавец в белых нарукавниках перехватил инициативу:

— Вам курочку? — и шустро ухватил птицу за ноги: — Вот эту возьмите, она посвежее, сегодняшняя.

Продавец бросил тушку на весы:

— Ровно полтора килограмма, очень удобно считать, если по рецепту готовить будете.

— Сколько я вам должен? — Ромашин достал бумажник.

— Обижаете! Помните — "делай добро и бросай его в воду".

"Ещё один кинолюбитель", — подумал про себя Ершов. Но самое неудачное, что фигурант собирался за курицу расплатиться. Какое уж тут мошенничество?

А Ромашин забеспокоился. Оглянувшись, увидел вокруг десятки добрых, улыбающихся лиц, глядящих на него любящих глаз. До него вдруг дошло, что что-то идёт не так.

Он, то ли не сообразил выключить компьютер, то ли понял, что это ловушка, и его сейчас схватят. Бросился бежать к двери. Вместе с ним задвигались все. Торговцы птицей с удивительным проворством принялись выбираться из-за прилавков, побежали к нему, сжимая в руках лучших представительниц своего товара. Торговцы говядиной и свининой напирали на куроводов со спины — их прилавки стояли дальше и они подоспели позже. Рубщики мяса, колбасники и овощники, продавцы восточных пряностей и лаваша, булочники и пирожники…

Продавцы и покупатели радостно преследовали объект своей любви, бежали вместе с ним, сбиваясь в длинный, орущий и ликующий состав. Плотность толпы в тесном проходе росла, люди возбуждённые и улыбающиеся напирали, с фанатическим упрямством прорывались вперёд. Все толкались, некоторые падали, и только это позволило Ромашину немного оторваться. Сами оперативники тренированно вскочили на прилавки и бежали прямо по разложенному товару. Но бежали они, нелепые и счастливые, отыскивая иногда мелькавшую впереди голову Ромашина, не сводя глаз с того места, где голова исчезала.

В памяти у Вадима всплыло слово "Ходынка", и поплыли кадры из фильма "Похороны Сталина". Не того, который крутили по телевизору, а секретного, кровавого, с крупными планами, где обезумевшие люди грызли друг друга, пытаясь получить хоть сантиметр пространства. По фильму учили ориентироваться в обезумевшей толпе.

Но эта толпа вела себя необычно, не так, как должна себя вести. Люди не давили друг друга, а лишь дружески подталкивали. Пожилая полная женщина упала, поскользнувшись на раздавленных фруктах, бегущие рядом помогли ей подняться, поставили на ноги, поддерживали под руки. Бородатый старик вскинул над головой палку колбасного сыра и, не отрывая глаз от убегающего Ромашина, левой рукой отряхивал измазавшегося в мелу соседа.

Вдоль дальнего прилавка протискивался астматического вида толстяк в клеёнчатом рыночном фартуке. На плечах, вцепившись в седую голову толстяка, болтался мальчишка лет семи, чистенький, восторженный. С вершины толстяковых плеч мальчишка не сводил заворожённых глаз со спины Ромашина.

Будто перед ним не мужик в сером пальто бежал, а сказочный единорог, лёгкий и прекрасный, несущийся над лесом, запрокинув красивую сухую голову с витым белоснежным рогом. Толстяк сметал боком лотки с товарами, но при этом поворачивался так, чтобы мальчишке было лучше видно.

Голова толпы вклинилась в рыночный тамбур и теперь застряла, пыхтела и ворочалась в тупике, распухая всё больше, пугая, подобно готовому взорваться котлу. Ершов смотрел, как бежит Косарев — с глазами защитника всех единорогов на земле. Серебряков следовал за ним. Ряд прилавков закончился, оба спрыгнули вниз, и быстро исчезли в людском водовороте, ещё не добравшись до двери.

Ершов не отставал, перепрыгивая с предпоследнего прилавка на последний, с груш на сливы, он мчался. Мрачно и сосредоточенно протискивался, плечом раздвигая плотные ряды. Волна скулящего, дикого безумия накрыла и его, эта странная радость не унималась, она росла и росла комом, подступающим к горлу восторгом. Дорогу единорогам!

Он хотел видеть только Ромашина. Удивительного человека. Вокруг которого расходилось тёплыми, необыкновенно добрыми лучами ощущение, почти осязаемое, будто нимб, оно тянуло к себе, согревало, словно в стылой комнате затопили вдруг печь, и ты тянешься к ней руками, мечтая только об одном — согреться.

Но каким-то невероятным усилием, каким-то своим уголком ледяного разумного, он удерживался на краю безумия, смотрел на себя со стороны. Представлял, что стоит у пропасти и едва не падает вниз. Ему очень хотелось вниз.

Ершов пытался стряхнуть наваждение, не тут-то было. В угаре этом он крикнул Косареву, голова которого вновь показалась среди людской толчеи:

— Всем на улицу! Неизвестно, что там его ждёт!

Вадим вскинул руку, указывая Косареву и Серебрякову направление. Толпа медленно сдавила Ершова. Приподняла и бережно понесла. Он плыл над толпой как памятник. Единороги бежали прекрасные и недостижимые. Счастье нелепое, босоногое бежало вместе с ними. Дорогу, дорогу единорогам... Вы же видите…

На улице попавших в зону влияния Ромашина можно было заметить сразу. Благостные и разглаженные лицом люди тянулись к рынку. Выходили, выскакивали из тормозящих с визгом машин, прибывали из примыкающих к площади улиц. Раздался рёв сирены, скорая помощь отчаянно лавировала среди скопища автомобилей. Микроавтобус занесло, он лёг на бок, проскрежетал, плавно стянув за собой две легковушки. Водитель выбрался через вылетевшее лобовое стекло и уже бежал, хромая, к рынку. Позади не отставал санитар в рваном белом халате. Оба выглядели счастливо. За ними пыталась выползти пожилая женщина, разбитая параличом. Врач с улыбкой тянул её под руку. Что-то говорил, вытирал салфеткой кровь с её лица, и махал, махал рукой в сторону рынка.

"Сейчас две толпы встретятся", — с ужасом подумал Ершов. Выбравшись из здания, он чувствовал себя космонавтом, прибывшим на Землю. Под ногами качалась земля, но шлем снят, и звуки обычной жизни добираются понемногу до сознания сквозь гул счастливой толпы:

— Серебряков, Косарев! За мной, его затопчут.

А Ромашина уже окружили совсем плотно. Его хлопали по плечам, трясли руки, просто касались и все говорили что-то.

— Граждане, ему нужно ехать! — крикнул Косарев.

Его не услышали, он крикнул ещё раз. И ещё.

По толпе пронесся огорчённый стон. Однако несколько человек бросились к своим автомобилям и распахнули двери. Ершов взглядом выбрал видавшую виды Тойоту, не заблокированную намертво автомобильным столпотворением. Но толпа подхватила измазанного губной помадой Ромашина и двинулась к самому большому корейскому джипу. Серебряков сориентировался и первым оказался внутри, помог толкающимся энтузиастам усадить Ромашина на заднее сиденье и, главное, остался рядом. Ни Ершову, ни Косареву и близко подойти не удалось.

Места для разворота у джипа не было, но люди с радостью подняли двухтонную железяку на плечи. Ершов набрал короткий номер Серебрякова и прокричал:

— Вези в управление!

 

 

Ершов глыбой возвышался в своем кресле. Косарев завис в любимой рахитичной позе справа. Он иногда поглядывал на Ромашина. И в его глазах всё ещё можно было увидеть след прекрасного бегущего единорога. Серебряков оглушёно хлопал белёсыми ресницами с другой стороны. Задержанный сидел, временами поглядывая в окно.

Это длилось уже полтора часа. Они перебрасывались редкими фразами:

— Меня как мешком пыльным накрыло, — пробормотал первым Серебряков.

— Это было прекрасно, давно такого потрясения не испытывал, — разулыбался Косарев, опять взглянул на Ромашина, и восторженно хохотнул: — Прямо идиотство какое-то.

Ершов молчал. Он лишь отметил удивительное сходство в ощущении с Серебряковым. Нельзя сказать, что ему это сходство доставило удовольствие.

Адреналин, единороги и пыльные мешки постепенно улетучивались, и ещё минут через двадцать участники почувствовали способность говорить рационально.

— Сложно сказать, спасли мы вас или задержали, но теперь вы задержанный. По делу о беспорядках на рынке. Очень жаль, Игорь Сергеевич, но я вынужден завести на вас дело.

— А почему я? — мягко улыбнулся Ромашин.

— Вы изготовили и привели в действие прибор, влияющий на человеческое сознание.

Ромашин промолчал.

— Вы что, боитесь со мной разговаривать?

— Собственно, да. ФСБ не страшна только людям наивным. Это, наверное, нормально — спецслужба всё-таки.

— А если я скажу банальную фразу "давайте, не для протокола"? И выключу запись разговора?

Ромашин опять улыбнулся, и Ершов кивнул Косареву с Серебряковым:

— Ребята, используйте часик по своему усмотрению. Мы здесь по душам поговорим.

После чего пробежал пальцами по клавишам.

— Вот, всё отключено. Мы не просто одни, а даже защищены от любого подслушивания.

— Хорошо, давайте поговорим.

Ершов удивился, что человек, только что остерегавшийся органов безопасности, тут же поверил ему на слово. Но вопросов задавать не стал. Промолчал, позволяя Ромашину развивать тему.

— Вы были на рынке и всё видели. Сразу привезли меня сюда и сразу заговорили о воздействии. Легко понять, что встретились мы там не просто так. А может, не случайно всё и произошло... — Ромашин осёкся и сунул руку во внутренний карман: — Разрешите я кое-что проверю?

Он извлёк забытый всеми компьютер, побежал пальцами по клавишам. Открыл один файл, другой — буквы, цифры, понятные только ему самому. Усмехнулся:

— Вы не только на рынке были, но и в компьютере моём покопались. Вместо одной единицы три — бинарная семёрка — коэффициент усиления в седьмой степени. А я-то подумал, замкнуло что-то.

Услышав технические термины, Ершов не поморщился, а даже заинтересовался:

— И что значит в седьмой степени? Косарев говорил в стоодиннадцать раз.

— Откуда ваш Косарев мог знать, что за величина и как она используется? Хотя, скорее, проворонил он, ведь сказано степень доброжелательности. Это семерка, степенная функция. В пересчёте на разы — в десять миллионов раз больше.

— То есть мощность в десять миллионов раз?

— Нет, конечно, прибор столько не отдаст. Просто работал на максимальной мощности, даже не знаю на какой. Я его больше, чем на двойке испытывать не рисковал, а двойка — уже десятикратный прирост.

— Понятно, давайте оставим технику специалистам, тому же Косареву, например. Почему вы не выключили прибор, когда увидели, что происходит? Растерялись?

— Растерялся, конечно. Но он и был выключен. На него напряжение подаётся всего сто двадцать миллисекунд. А дальше инерция, кумулятивный эффект.

— Так что, там на рынке до сих пор люди мечутся?

— Наверное, уже меньше, прибор-то здесь. Разве что, торговки ещё неделю материть друг друга не будут. А какая-нибудь, может, и совсем ругаться перестанет.

— То есть? Это что? Необратимые изменения... психики? Там ведь люди!

— Нет, зачем так резко? Скорее, небольшое улучшение характера.

— А вы как защищаетесь? Экран какой-то?

— Зачем? Я не защищаюсь.

— Т-таак, — задумчиво пробормотал Ершов. — То есть вы и сейчас... Скажите, вы ко мне хорошо относитесь? Не критикуете в мыслях за задержание и вообще?

— Отношусь? Наверное, хорошо, но критикую, как же без этого? Но ведь и вы не кричите, резиновыми дубинками не размахиваете.

— Резиновой дубинки у меня нет, — вздохнул Вадим: — Не поверите, бывает, так хочется её иметь.

Ершов усмехнулся, услышав себя со стороны. "А пыльный мешок-то ещё на голове, похоже. Ты как с задержанным разговариваешь, Вадим Георгиевич? Однако… вот так ситуёвина…" Он вздохнул, отодвинулся резким движением от стола, встал.

— Когда я сказал, что отключил запись и прослушку кабинета, вы поверили?

— Д...да. Я подумал, вы не будете врать.

"А почему, собственно, я не буду?! Нашли тут, понимаешь, мальчика для экспериментов". Но сказал:

— А я всё, действительно, выключил.

В дверь постучали, и появилась голова Серебрякова:

— Вадим Георгиевич, Игорь Сергеевич, в спортзале никого, мы теннисный стол разложили. Не хотите двое на двое?

— Что же, в самом деле, засиделись в духоте, — поднялся Ершов.

Хотелось переключиться, уменьшить давление этого тяжёлого странного дня, изменить настройки, что ли. В спортзале было холодно, окна открыты, и первый снег, мелкий и колючий, падал на пол, тут же тая. Вадим с удовольствием вдохнул холодный воздух, снял китель.

 

 

— Пара на пару, — повторил Серебряков, переглядываясь с Косаревым, играть вместе с начальником ему не улыбалось, а Ромашин вообще мутная лошадка, то ли задержанный, то ли нет.

Игорь, растерянно улыбаясь, снял пальто и бросил его на маты. Ершов кивнул подбадривающе, видя, что он медлит:

— Ваша подача, Игорь.

— Ну, так нельзя! Разыгрываем, — возмутился Косарев.

— Кто смел, тот и съел, — отмахнулся Вадим, — время, Саша.

А Ромашин уже подал, низко, с двойным отскоком. Шарик прошёл ровно по диагонали, второй раз коснувшись стола уже на самом краю. Косарев ожидаемо пропустил.

В промежутке между подачами Косарев спросил:

— А зачем, Игорь Сергеевич, вы прибор на рынке включили? Вроде курицу покупали?

— Зачем? — застеснялся Ромашин: — Стыдно сказать, с детства продавцов боюсь.

— Не вписываетесь вы, Игорь, в традиционный образ… — вклинился Вадим. — При таких возможностях ходите пешком, живёте в хрущёвке. Что ограничивало?

— Не знаю. Не задумывался над этим...

Но ни договорить, ни постучать ракетками по шарику подольше не удалось. Раздался звонок, голос начальника управления звучал столь громко, что слышали, наверное, все:

— Ершов, чем занимаешься?

— Работаю, Николай Петрович, — Вадим ответил спокойно, сделав вид, что не заметил напряжённого тона.

— По продуктовому рынку надо работать. Не знаешь, что там произошло сегодня? Паника, давка, есть пострадавшие.

— Знаю, были там с группой. По этому событию и работаю.

Это "есть пострадавшие" будто хлестнуло по щеке. А он даже статистику не просматривал. Вадим подумал зло про себя, что, он, похоже, как те торговки, которые будут меньше материться с этого дня, а он с этого дня… что теперь он такое с этого дня?

— Ну... так ты в курсе. Тогда молодцы, — сбавил тон начальник: — Ближе к вечеру позвоню, мне надо быть в курсе по происшествию. Восемь человек задавленных, могло быть больше, судя по рассказам свидетелей.

Ершову расхотелось играть, он положил ракетку.

— Отставить игру.

Восемь человек.

Вадим упёрся кулаками в стол. В голове было пусто и больно, как с похмелья. Он перевёл тяжёлый взгляд на Косарева, Александр смотрел на него исподлобья, прищурившись. Потом посмотрел на Ромашина. Игорь понимающе усмехнулся. Положил ракетку и принялся натягивать пальто.

— Серебряков, статистику мне по происшествию на рынке. Список погибших.

— Есть, Вадим Георгиевич, статистику.

В голове крутилась стандартная формулировка, отточенная годами: "вы обвиняетесь в непредумышленном убийстве восьмерых человек". Только в этот раз было всё не так. На него сейчас смотрели три пары глаз. И все они ждали, что же он сделает. Вчерашний разговор с Косаревым стоял комом в горле. Вон он как смотрит, понимает, что сейчас по всем статьям Ромашину загреметь придётся на энное число лет. Даже Серебряков топчется в дверях и ждёт. Даже он… А ты сам… Ты сам-то что думаешь?!

— Игорь Сергеевич, — медленно сказал Ершов, — прибор я ваш изымаю в присутствии свидетелей. Серебряков, составь протокол изъятия.

Серебряков ушёл.

— Александр, оставь нас.

— Игорь Сергеевич, — Вадим принялся надевать китель, застегнулся на все пуговицы.

Ромашин смотрел с улыбкой человека, который понимает, что сейчас должно произойти. Ему надоел этот спектакль. А что это было ещё, как не спектакль? И он морщился, как от зубной боли.

— Я не буду вам рассказывать, — сказал Ершов, — что у меня есть долг, и я его исполнял всегда с честью. Это вас не касается. Но то, что произошло сегодня, это моя самая большая ошибка. Вы сейчас уйдёте, я подпишу вам пропуск. И надеюсь, мы с вами больше не увидимся.

 

 

Позвонил начальник не вечером, а уже через час. На этот раз голос его был неуверенным, как будто он не знал, с чего начать.

— Вадим, ты на рынке ведь был?

— Был, с Серебряковым и Косаревым.

— А теленовости экстренные видел?

— Нет, оттуда сразу сюда, не до новостей.

— Знаешь... там, в новостях... Но ты не думай, я поддержу...

— Что-то я не пойму, Николай Петрович. В чём вы меня поддержите?

— Там твоя Алёна у Корзухина, что на Кировском. Думаю, он тебе сейчас сам позвонит. Человека она сбила, насмерть. Ехала возле рынка в это самое время. Ты меня слышишь?

— Да, — ответил деревянно Ершов.

— Ты давай, не раскисай, держи меня на связи.

— Да.

— Ну ладно. Тебе не до меня. Всё, отключаюсь, Вадим.

Алёна, его Алёна… нежная и ласковая… Алёнушка… её нельзя в камеру. Нельзя. И не сбивала она никого. Это он их всех… восьмерых. Восьмерых задавил, одного сбил.

 

 

Он достал из стола нотбук Ромашина и воткнул оставленную Косаревым флешку с кодами доступа. В открывшемся списке ткнул в "Генератор добра". Меню оказалось простым. Строка "Степень доброжелательности" была активной.

"Сколько там Косарев говорил? Единица была первоначально? Единица, так единица. Мне немного надо, совсем немного, как у Кэвона, в самый раз. У Корзухина, значит".

Всего-то и делов, взять адрес жены погибшего. Нажать Enter. И улыбающаяся сквозь слёзы женщина на следующий день забрала у Корзухина заявление. Её мальчик поступил учиться в Суворовское. Женщина всё повторяла:

— Вы так добры.

 

 

Ершов Вадим Георгиевич вскоре подал в отставку.

— Это редкая удача, Вадим, — громко говорил Николай Петрович вечером следующего дня на озере, захватывая жадно пятернёй крутящегося на леске щурёнка, — что жена пострадавшего забрала заявление. Редкая удача, что тебе удалось её уговорить.

Ершов молчал.

— Ты, конечно, устроил её сына учиться, но ведь она могла и не согласиться, и под служебное расследование тебя подвести. Особенно после тех теленовостей! Редкая удача, повторюсь, что тебе удалось её уговорить.

— Всё зависит от степени доброжелательности, — ответил Ершов.

— От чего?

— Добрый человек она, Коля.

Говорить было тошно — о чём говорить с бывшим другом? Не расскажешь, что дело не в Алёне, что она не виновата. Это он задавил того человека, и не одного, а девятерых. Ему помнить всю оставшуюся жизнь. Захотелось, чтобы рядом сидел не Николай, а Саша Косарев или, хотя бы, Серебряков — они, наверняка, понимают. А с Костей Вика позавчера опять в кино ходила, глядишь, и окажется рядом на рыбалке... Но ни Саша, ни Костя приказ не отдавали… И Вадим неожиданно для себя подумал: "Позвоню-ка я в понедельник Ромашину".