Немая

Днем уже вовсю светило теплое солнышко, согревая промерзшую за морозную зиму землю, заставляя набухать медово-золотистые почки на голых еще деревьях и радуя детвору веселыми прозрачными ручейками, по которым так здорово пускать самодельные корабли. Зато ночью становилось так холодно, будто и не конец марта вовсе, а снежный ледяной февраль владычествует над городом. Я подбросил дровишек в печь, безуспешно пытаясь согреть озябшие на улице руки. Лампа на столе возле окна временами подмигивала мне, то затухая от пронизывающего ветра, ломившегося сквозь старые рассохшиеся рамы, порою и вовсе погружая комнату в темноту, то вновь радуя глаз своим мерным, чуть подрагивающим свечением. Ясная полная луна освещала мою одинокую неуютную берлогу, в которой я уже который год жил один, словно сыч. Родители давно покинули этот тяжелый, беспросветный мир, обещающий лишь нищенство и упадок, и ничего не предлагая взамен убогой жизни где-то у самой обочины. Болезни, голод и тяжкая работа в полях косила стариков один за другим. Деревня редела, впрочем, как и многие другие в окрестностях близ столицы. Нас всего-то тут и осталось человек сорок, те, кто по упрямее, да поумнее, все давно в город подались.

Мне не спалось. За окном слышался тихий, какой-то совсем горький и безнадежный волчий вой, лаяли собаки, шумели от сильного ветра деревья. Вся какофония звуков не способствовала доброму крепкому сну, а ведь завтрашнее раннее пробуждение никто не отменял. Работы в поле начнутся лишь в мае и продлятся до октября, поэтому все оставшееся время большинство селян сидят без дела. Те, кто покрепче здоровьем, в том числе и я, всегда подрабатывали в городе, берясь за самую тяжелую и грязную работу. Я снова лег, ворочаясь с боку на бок, пытаясь считать кудрявых барашков, перепрыгивающих через плетень, как в детстве учила мать. И когда сон был совсем уже близок, вдруг отчетливо услышал стук в дверь.

"Наверное, показалось", — подумал я.

Но стук повторился вновь, и вновь, переходя в какое-то поскребывание. Честно говоря, мне стало немного страшно. Все-таки ночь, и я один в доме. Да и никто у нас не имеет привычку ходить по гостям в такое время. Держа в одной руке старую облезлую кочергу, я рывком распахнул дверь. В темноте, освещаемая лишь луной, стояла женщина. Она еле держалась на ногах и, не подхвати я ее во время, точно упала бы прямо у порога. Держа под руки я осторожно провел ее в дом. При свете лампы я смог разглядеть ее получше. Она была молодой, если не сказать юной. Рваный грязный плащ, стоптанные ботинки. Белокурые волосы сбились в колтун, на губах кровавая подсохшая корка. Под левым глазом темный, почти черный синяк, из-за которого глаз почти не открывался. На лбу ожог и ссадины. Но больше всего меня ужаснул порез на правой щеке, тянущийся от самого подбородка вверх, и лишь чудом не задевший глаз.

— Кто тебя так? Что за нелюди это сделали? — Я не мог без содрогания и ужаса смотреть на обезображенное порезами и синяками опухшее лицо.

Но она промолчала в ответ. Только палец к губам приложила и развела руками.

— Ты боишься говорить? Так знай, в моем доме тебе нечего бояться! Кем бы ты ни была и что бы ни сделала, ты не заслужила такого, — я осторожно протянул руку, боясь напугать ее, но она осталась стоять на месте, давая понять, что не боится меня.

— Можно я осмотрю тебя? — я усадил ее на стул, прямо перед лампой, чтобы можно было получше разглядеть и обработать раны. Она молча кивнула.

Я залез в шкафчик, где еще мать хранила запасы бинтов и мазей на все случаи жизни. Пока доставал нужное, спрашивал ее:

— Как тебя зовут? — И снова в ответ тишина.

Я немного напрягся. В конце-концов это не правильно-молчать, когда тебе пытаются помочь.

— Понимаешь, если ты мне хоть что-то не расскажешь, я не смогу тебе помочь... — По прежнему молчит.

— Ты что, немая? — в сердцах вспылил я. А она улыбаясь, кивает. Надо же. Кричу тут на нее, хорош — нечего сказать. Бедняжка, сколько же горя перенесла. Что за звери измывались над несчастной немой, которая даже на помощь позвать не может. Непроизвольно сжал кулаки, чувствуя как желваки заиграли на щеках. Хотелось немедленно выплеснуть пар, уйти, лишь бы не видеть этот ужас. Я вылетел в чем был на улицу и прислонился к двери, считая воображаемых барашков, чтобы успокоиться. Никогда прежде не приходилось мне видеть избитую женщину. Отец боготворил мать, в деревне мужики никогда не колотили жен, кроме редких затрещин, изредка прилетавших скорее в воспитательных целях. И то чаще наоборот бывало. Вот сосед мой, Жером, бывает, засидится допоздна в местном трактире, наклюкается в дрова, а дома женушка со скалкой встречает. А вот чтобы так, нет…

Немного успокоившись вернулся в дом. Гостья сидела все так же, не смея встать. Полночи я обрабатывал ее раны, боясь причинить неосторожным движением боль. Иногда она слегка морщилась, но в целом, терпко переносила страдания. Потом я накормил ее и постелил ей в своей комнате. Она быстро уснула, будто ушла в забытье, лишь только голова ее коснулась подушки. Сам ушел в терраску, и пролежал без сна до самого утра, не чувствуя холода. Только холод в сердце пронизывал до самых глубин души. С тяжелыми мыслями я и уснул уже, когда за окном светало, напрочь забыв о том, что в это время пора бы уже подниматься, чтобы идти на работу.

Я не знал, как ее зовут, и она, к сожалению, не могла мне сказать, так же как и то, что же с ней произошло.

А на следующий день в деревню пришли солдаты. Искали ведьму, так они сказали. Я как раз входил в деревню, когда встречный сосед сообщил, что обыскивают дома. Я сразу понял о ком идет речь и сломя голову бросился домой. Моя гостья сидела у окна, будто ждала кого.

— Нужно спрятаться. Не волнуйся, это ненадолго, — я провел ее к подполу.

Она молча стала спускаться. Я подал ей кувшин с молоком и хлеб, чтобы она могла перекусить, если ждать придется долго. Она кивнула мне, мол, спасибо.

— Не за что. И... Не выходи пока...Пока я не приду, — я плотно закрыл крышку, сверху прикрыв половиком. Сердце стучало как бешеное, так страшно мне еще никогда не было, ведь если ее обнаружат, нам обоим несдобровать.

Но тогда все обошлось. Солдаты лишь прошлись по всему дому, не особо усердствуя в своих поисках.

Так прошли март, апрель. Наступил май, время для работы в поле. Утром я уходил в поле, а моя гостья занималась домом. Так приятно было приходить вечером, где меня всегда ждал горячий ужин, тепло и уют. Я называл ее Мартой. Она пришла в марте, и другого имени мне не могла предложить, а это ее вполне устроило. Ни я, ни она не знали, что нам теперь делать. Выгнать я ее не мог, идти ей видимо было некуда, да и не больно то я хотел это сделать. Признаться, когда спустя время у Марты прошли синяки и ссадины, и остался лишь тонкий, еле заметный шрам на щеке, передо мной предстала очень красивая, хрупкая девушка, с огромными изумрудными глазами, в которых плескались печаль и страх. Острый вздернутый носик, упрямый подбородок, высокие скулы. Да, она была чудо как хороша. И много ли мне, сычу, одинокому человеку, не избалованному не только женским, но и вообще людским вниманием, было нужно? Вместе с Мартой в мой дом пришло тепло. Не жар, а именно тепло. И свет. Раньше, последние лет пять, с тех самых пор, как схоронил мать и отца, единственных мне близких людей, я не очень понимал, зачем ходить на работу, горбатиться за гроши, не легче ли просто лечь и умереть от голода и холода? Зачем идти домой, где нет ни одной живой души, не легче ли остаться там, в поле, на холодной земле, и уснуть навсегда. Сейчас же мне хотелось бежать домой, чтобы увидеть ее ясные нежные печальные глаза. Мне хотелось бежать в поле, чтобы работать за нас двоих, чтобы на следующую зиму у нас было в два раза больше дров и еды. Ведь нас теперь двое. Мне казалось, ей тоже хорошо здесь. Со временем страх в ее глазах исчезал. И я надеялся, что когда-нибудь он и вовсе уйдет. Так мы и жили, каждый на что-то надеясь и чего-то ожидая, но не смея ничего предпринимать, чтобы не испортить имеющийся у нас мирок, такой родной и уютный.

Однажды, вечером, когда мы, как всегда, поужинали, и я рассказывал ей очередную выдуманную историю, на это я всегда был мастер, в дверь постучали.

— Эй, Джон, отворяй, — послышался пьяный бас моего друга Джея. — Открывай давай, я знаю, что ты дома.

Я чертыхнулся, взглядом попросил Марту спрятаться в комнате. Она послушно юркнула за дверь.

— Чего тебе? — не слишком вежливо спросил я Джея, чуть приоткрыв дверь. На дворе стоял май, но дни стояли прохладные, оттого полураздетый вид Джея показался странным.

— А это так ты теперь друзей встречаешь? Что с тобой, Джон? А? Ты не ходишь в трактир, не заходишь ко мне в гости. А от меня Бетти, между прочим, ушла. Ик...

— Джей, давай я попозже загляну к тебе, идет?

— Эээ...Нет... Я хочу знать, что за секреты у тебя от старого доброго Джея. — И он буквально оттолкнув меня, ворвался в дом.

— Джей, если ты не хочешь по хорошему, я ж могу и по плохому. — Я был полон решимости выгнать наглеца прочь.

— Да ладно тебе, дружище,— он похлопал меня по плечу,— Налей лучше чего-нибудь покрепче.

Джей уселся в мое старое протертое кресло, закинул ногу на ногу, и принялся вертеть в руках стакан, стоявший на столе, как всегда, делал прежде. Прежде чего? Наверное, прежде того, как в моей жизни появилась Марта. Но он то не знал о ней. Я боялся кому-либо рассказывать о ней, боялся за нее. Может, как-нибудь потом. Не сейчас.

Я достал из шкафа бутылку бренди. Разлил в два стакана. Чокнулись.

— И все-таки, Джон, что с тобой происходит? В последнее время ты сам не свой... Никуда не выходишь, меня избегаешь, как-будто прячешься, или боишься кого?

— Нет, — слишком поспешно ответил я.

От Джея это конечно не укрылось.

— Ты уверен? А то давай, расскажи старому другу, поделись. У меня вот Бетти ушла, представляешь?— Джей был уже в таком состоянии, что еще кажется чуть-чуть и он разрыдается. Ненавижу эти пьяные сопли.

— Мне кажется тебе пора, Джей. — я убрал стаканы со стола.

— Эй, обалдел? Я еще не допил, — он попытался вырвать их у меня, но потянувшись не рассчитал свои силы и рухнул на пол всей своей массивной тушей.

— Джей, тебе пора. Иди. Вдруг Бетти уже пришла. Давай, вставай, я провожу тебя.

— Да пошел ты к черту, урод. Сам доберусь. Друг еще называется, — он наконец смог подняться и доковылять до двери. — Я тебе припомню, — и громко хлопнул дверью.

Друг, хм... Я то другом Джея давно не считал, с тех самых пор, как он увел у меня ту самую Бетти. Было это давно, лет десять назад, и тогда Джей еще не был таким толстым и вечно пьяным. Он всегда был балагуром и первым парнем в деревне. Мы дружили еще с пеленок, и крепче дружбы и представить себе сложно было. А потом мы выросли и влюбились. В одну девушку. Только я то первый Бетти приметил, и замуж позвал первый. А она согласилась. Пока не появился Джей. И свадьбу в золотом яблочном сентябре играли они, а я стоял в стороне, впервые познав вкус предательства. И слезы душили, и кулаки чесались, но отец тогда сказал мне, чтобы отпустил. И что не любила она меня никогда, раз так легко переметнулась, а раз не любила, то и переживать не стоит. Хуже было бы, женись мы с ней. Как бы жили, без любви то? И правда, как без нее? С тех пор Джей вбил себе в голову, что ужасно виноват передо мной, глупец, так и не понял, что давно я их простил, и в общем то мне давно было плевать на них обоих. Просто больше не считал его другом, так... Приятелем, с которым весело выпить после тяжелого рабочего дня. Тут я вспомнил про Марту. Бедняжка, все это время должна была прятаться, впрочем, как всегда. Я вошел к ней. Она нерешительно улыбнулась и кивнула, так она всегда говорила "спасибо". За что? Может за то, что берегу ее с ее тайной? Может за покой, которым я окружил ее. Не знаю... Я сглотнул, опустив глаза пожелал ей доброй ночи и стремительно вышел. Было тяжело находиться с ней рядом и не касаться ее. Быть рядом и не иметь возможности поцеловать. Я не мог так поступить. Я не хотел, чтобы она лишь из благодарности была со мной. Я готов был ждать сколько потребуется. Даже вечность, пусть не с ней, но рядом.

А ночью она пришла. Сама. Постучала в дверь, вошла, не дожидаясь ответа. Как и в ту ночь луна освещала ее силуэт. Только теперь он был мне знаком и дорог. Светлые волосы рассыпаны по плечам, и нет тоски и печали во взгляде. Больше нет. А есть в них надежда и быть может...любовь? Она бесшумно ступает голыми ступнями по полу, склонив на бок головку, смотрит на меня с такой надеждой, будто спрашивает, все ли она делает так? Все, моя девочка, все так. Иди ко мне. Я потянулся ей навстречу, принимая ее в свои объятия.

Так я встретил свою любовь, и прав был тогда отец, что не любовь то вовсе была, с Бетти, не любовь. А истинная пришла лишь теперь. И можно было бы закончить на этом мою историю, но сама судьба будто проверяла нас с Мартой на прочность, ставя нам синяки и подножки. Испытывала нашу любовь на крепость. Шло время. Весну сменило жаркое засушливое лето. И все только и говорили о том, как боятся повторения засухи пятилетней давности. Конечно, ведь эти поля — наш хлеб. Случись неурожай, худо придется всем. Солдаты заберут все, что есть. И последние запасы отнимут даже у голодающих, как это было пять лет назад. И бунты бесполезны. Что могут сделать жалкие полуголодные крестьяне против хорошо вооруженной армии. Бывало уже, проходили.

Мы с Мартой перестали прятаться. Теперь она свободно выходила из дома, но пока лишь во двор. Я все еще боялся за нее. Люди у нас, конечно, неплохие, но кто знает, что может взбрести в голову кому-либо? А она даже сказать не сможет. Тем более, что мы с Мартой уже ждали ребенка. Три месяца минуло с наше первой ночи, проведенной вместе. Я, как мог, оберегал любимую, покидая ее лишь во время работы. Домой летел, не чувствуя усталости, зная, что там меня ждут и любят. Никогда еще я не был таким счастливым, и никому бы не позволил лишить меня этого счастья. Никому…

В конце сентября был праздник урожая, и вся деревня собралась за накрытыми столами у дома старосты. Мне было так радостно от того, что урожай в этом году удался на славу, и еды, даже с учетом бешеных налогов будет вдоволь, что я не удержался и уговорил Марту пойти вместе со мной на праздник. Я хотел, чтобы она разделила всеобщее счастье, ведь теперь это был и ее дом тоже. Она стала частью нашей деревни. Праздник удался на славу. До утра мы слушали разудалые пьяные песни да смех под окнами. Сами, конечно, ушли гораздо раньше, ведь Марте нужен был покой, а не пляски под луной. Приняли нас вроде благосклонно, по крайне мере вражды никто не выказывал, и если кто-то и удивился, то виду не выказывал. Все-таки в деревне меня уважали и ценили, да к тому же брак наш на тот момент уже был венчанным, и спросить с нас было нечего. Краем глаза заметил за столом Бетти, свою бывшую возлюбленную. Располневшая и уставшая от бесконечных родов, и последующих смертей новорожденных, она с ненавистью взирала на пьяного мужа, тискающего под столом дочь кузнеца. Тут она поймала мой взгляд, и столько боли и страданий я в нем увидел. И еще сожаления. Ну что ж, милая Бетти, ничего не поделаешь, сама выбрала свою судьбу, и сделанного назад не воротишь.

А следующим вечером пришел Джей. Постучал, когда мы с Мартой коротали темный осенний вечер.

— Здравствуй, Джон. Здравствуй, Марта, — Джей был еще трезв и предельно вежлив.

— И тебе не хворать. Что привело тебя к нам в столь поздний час? — Я тоже выражал дружелюбие по отношению к нему, в конце концов, нам нечего было больше делить. У каждого своя жизнь. И я своей был доволен.

— Да вот, Джон, Бетти моя снова ушла ночевать к матери. Все ей что-то не нравится. И я подумал, что было бы неплохо, если бы мы скоротали этот вечерок за бутылочкой крепкого бренди. В честь примирения, так сказать.

— Нет, дружище, извини. Не могу. Видишь, жена у меня?

— Жена! И что же теперь, из дома не выходить? Ну что же она, не посидит пару часиков одна, пока мы с тобой наши мужские дела обсудим? А, Марта, посидишь ведь? — Марта лишь кивнула.

Я вознегодовал. Ну что ж такое? Хотел было уже выгнать Джея взашей, но тут поймал взгляд жены. Он был просящим и требовательным одновременно. Она посмотрела на Джея, потом на меня и кивнула, иди, мол. А может и в самом деле, пойти? Ведь сам я в конце концов решил забыть старые обиды, а веду себя как мальчишка. Ничего же не случится, пропусти я пару-тройку рюмашек со старым приятелем. Надо же как-то налаживать отношения. Соседи ведь. И я решился.

— Марта, меня не жди. Захочешь спать — ложись. Я ненадолго, но все же. Никому не открывай, хорошо? — она кивнула и обняла меня.

Я поцеловал ее в щеку, накинул плащ и вышел вслед за Джеем. Дом его находился в каких-то ста метрах от моего, и уже минут через десять мы пили бренди, сидя за обшарпанным столом в гостиной Джея. Вначале все было хорошо, мы неплохо посидели, поговорили об урожае, о ценах на зерно, о налогах, в конце-концов о Бетти. Все было хорошо, пока речь не зашла о Марте.

— Ты думаешь я не вижу? — Джей уже порядком надрался и мерно качался из стороны в сторону, грозя вот-вот свалиться на пол.

— Что ты видишь, Джей? — я уже понимал, что разговор принимает нехороший оттенок, но вместо того, чтобы закончить его сразу же, зачем-то включился в эту игру Джея. Видимо, бренди мне тоже неплохо ударило по мозгам.

— Ты ведь с ней из жалости, да, Джон? С убогой своей? Что, нормальных баб не осталось совсем, что ты с немой связался?

— Что ты сказал, сволочь? — Миг, и я уже возле него. Я схватил его за шиворот и начал трясти, словно грушу.

— Что слышал, — прохрипел он. — Ты думал я не знаю, что это она… Та ведьма, что тогда искали солдаты. Я давно догадался, что это та самая шлюшка, — он не успел договорить — я ударил его, и он упал навзничь прямо на пол.

— Откуда? — только и смог спросить я его.

— Вот такой я умный. А ты сволочь, за все мне ответишь, — он вытер рукавом кровь, льющуюся из разбитого носа. — Ответишь, слышишь?

— Это мы еще посмотрим, — я направлялся к двери, и в голове рождался план. Бежать, бежать завтра же. Нет, сегодня. Куда угодно.

— Я донесу, слышишь, ты? Я на вас донесу, и вас сожгут на костре, как свиней, — послышался мне в спину его визг.

Я не соображал, что делаю. В углу стояла кочерга. Схватив ее, я в два прыжка достиг Джея и ударил со всей силы по голове. Послышался сухой треск, такой же как при ударе тыквы об землю, и тело Джея обмякло и повалилось на пол. Не нужно было быть доктором, чтобы понять, что Джей был мертв. Его черепушка была пробита, в ней зияла небольшая дырка, из которой потоком хлынула горячая темная кровь. Думать, о том, что натворил было некогда. Я бросился в сарай, где Джей держал инструменты. Взял лопату. В саду под старой яблоней долго рыл яму, потом волоком тащил тяжеленного Джея до места его последнего упокоения. Сбросил его в яму, туда же улетела окровавленная кочерга, и забросал землей. Надеюсь, никому не придет в голову перекапывать сад в ближайшее время. Вернувшись в дом, я принялся отмывать пол от успевшей присохнуть и впитаться крови. Вымыл кружки, убрал остатки нашего пиршества со стола. Ничто не должно напоминать о том, что здесь что-то произошло. Джей вроде говорил, что Бетти у матери, по дороге сюда мы никого не встретили, и это позволяло надеяться, что никому не придет в голову связать его внезапное исчезновение со мной.

Домой шел со спокойным удовлетворением. Скажу честно, я не чувствовал никакого раскаяния, хотя и радости особенной тоже не было. Было некоторое облегчение от того, что больше никто не сможет помешать нашей с Мартой спокойной жизни. Твердо был уверен, что повторись произошедшее, я бы поступил точно так же. Вряд ли бы Джей успокоился, не сегодня — завтра он бы выдал нас. И выбирая между двумя людьми, неудивительно, что я защищал Марту. Конечно, немного терзало то, что я стал убийцей, но это много позже, а пока я об этом почти не думал, не осознавал.

Марта уснула в кресле, ожидая меня, и я аккуратно перенес ее на кровать и укрыл. Дорого я заплатил за наше с ней счастье, но выбора у меня все-равно не было, поэтому оставалось только жить дальше, спряча поглубже все терзания и сомнения.

На следующий день пришла Бетти. Спрашивала, не видел ли я ее муженька. Конечно, я сказал, что не видел, не говорить же ей, что я прикопал Джея под старой яблоней в их саду. Три дня деревенские мужики, и я в том числе, прочесывали лес, соседние деревни в поисках Джея. Но, ясное дело, все было безрезультатно. На том поиски и прекратили, предположив, что сгинул где-то Джей и если живой, то рано или поздно объявится, а нет, так тому и быть.

Пришла морозная вьюжная зима, накрывшая снежной шапкой поля и дома, и заставив всех жителей прятаться в своих домах. Никто лишний раз не покидал свое жилище, чтобы не выпускать тепло через двери. Дрова сейчас были на вес золота, и лишиться их означало погибнуть от холода. Марта тяжело переносила беременность, и последние дни перед родами я то и дело бегал за местной повитухой. А в ночь, в сочельник — началось. В доме стояла суматоха, вместе с повитухой пришли соседские женщины, чтобы помочь в случае трудностей. Так они мне объяснили, а я даже подумать боялся, какие такие трудности предстоят моей бедной женушке. Но прошли уже сутки, а Марта никак не могла разродиться. Я не находил себе места, слыша приглушенные стоны жены, встревоженные голоса повитухи и ее помощниц. Чувствовал, что дело плохо, и ни чем не мог помочь любимой.

Вечером, накануне Рождества, в терраску вышла повитуха.

— Ребенок родился? — я бросился к ней с расспросами, но она в ответ лишь покачала головой. — Молись, Джон. Больше ничего не остается. Ребенок не хочет выходить, и силы Марты уже на исходе. Если не разродится в ближайшую ночь… — Она замолчала, но и так было понятно, что она имела ввиду.

— Нет… О, Боже… — Я выбежал на улицу в чем был. Облокотился о дверь и принялся неистово молиться, чего никогда не делал прежде. Не знаю, сколько я так простоял, молясь и прося у Господа прощения за свои грехи, может полчаса, а может целую вечность. Но вдруг в небе зажглась новая яркая звезда и я закричал, глядя наверх, вложив все свое отчаяние в этот возглас:

— Господи, дай моей жене сил родить ребеночка. Помоги нам, Господи. Не отворачивайся от нас!

Я не поверил своим глазам, но звезда вдруг замигала часто-часто и упала. Я бросился в дом, и услышал отчаянный крик своей жены:

— Не могу больше, — и тут же тихий плач ребенка.

— Не может быть, не может быть, — я, наплевав на всех и на все, бросился в комнату, где раздавался хор голосов и криков. Марту, бледную и измученную прикрыли простыней. Я подбежал к ее изголовью, она улыбнулась слабо, протянула ко мне руки.

— Джон, у нас девочка, — прошептала она.

— Не может быть…