Ледяное сердце

— Что творится, что творится! — всплеснула руками морщинистая старуха, глядя в окно занесенной снегом хижины на краю деревни.

— Ох… Да уж… Даже странно, что дитя решило появиться на свет в такую жуткую вьюгу, на его месте я бы повременила с таким важным делом,— простонала молодая женщина, поглаживая свой огромный живот.

Несколько минут передышки и снова схватки, все более длинные и болезненные, означавшие что уже вот-вот начнутся роды и тогда уж точно будет не до пустой болтовни.

Старая повитуха готовила тазы с чистой водой, тряпки. У хозяйки это первенец и вряд ли все пройдет легко, ребенок очень уж крупный, хорошо хоть накануне перевернулся как положено, иначе худо было бы.

А за окном все сильнее и сильнее бушевала вьюга и это — в конце марта. Мороз никак не хотел отдавать свои владения и ни дня в первом месяце весны не было и намека на солнышко.

— Дед рассказывал, такое последний раз было, когда он еще мальцом был. А на моем веку такого отродясь не припомню, чтоб так долго Мороз не уходил. Видать сильно неймется ему, или хочет чего?

— Вот уж не знаю, да только лучше бы ему уйти уже восвояси, без него мне тошно. Воет и воет, аж жуть берет.

— Ага… А бабка мне рассказывала, что ежели Мороз так лютует — неспроста это. Ищет он по домам, по дворам невесту себе, успокоиться не может. А как найдет, так сердце ее в лед превращает и с собой суженную забирает.

— Жуть, Мадлен, ты мне рассказываешь, — перекрестилась Герда и с гримасой боли снова схватилась за живот.

— Что, просится дите-то? — Мадлен в два счета подскочила к Герде и схватила ее за низ живота. — Ага, скоро уж, потерпи.

А вьюга все пуще бушевала на улице, сбивая с пути нечаянных путников, имевших несчастье оказаться у нее на пути, и заглушая крики боли, доносящиеся из занесенного снегом домика на краю деревни.

— Ну что ж, Герда, отмучилась, — повитуха наглухо завернула пищащий комочек в чистую согретую пеленку.

— Все что ли? Кто там, Мадлен? — Герда обессилившая вконец приподнялась на локтях, стараясь рассмотреть своего первенца.

— Девочка... Ты смотри-ка, как заливается! Глянешь, что ли? — старуха покосилась на бледную Герду.

— Гляну, дай уже,— та протянула руки, чтобы взять туго запеленутую девочку.

— Муженек-то примчится, а тут уж готовенько все,— хохотнула Мадлен, доделывая свои дела, пока Герда с интересом рассматривала новорожденную.

— Да уж... Надо было ему в такую вьюгу попасть, теперь неизвестно, когда домой вернется. Придется мне одной вертеться.

— Ничего, извернешься.

— И то верно.

Так, за разговорами прошел день и наступил вечер, и сгустились за окном сумерки. Мадлен все никак не решалась оставить молодую мать одну. В случае надобности в такую вьюгу и помощь то позвать не сумеет, а ребенок все же только-только народился. Малышка сладко посапывала в своей колыбельке, Герда отдыхала после хоть и быстрых и легких, но все же родов, Мадлен подкидывала дрова в печь, пожарче затапливая избу.

Все пуще бушевала вьюга, все громче завывал ветер в печной трубе, все больше заметала метель покосившийся домик.

— Эдак я и из дому не выйду, — перепугалась старуха, и только она это сказала, как дверь в дом с грохотом распахнулась и в комнату тут же ворвался снежный вихрь.

— Батюшки! — Мадлен бросилась закрывать дверь, но, сбитая с ног порывом ветра, лишь беспомощно смотрела как снежная воронка закружилась над колыбелькой малышки. Проснулась и закричала Герда, мгновенно босая подскочила к кроватке и обрушился на нее вихрь ледяным водопадом. Упала мать без чувств на пол, а по лицу и рукам ее ледяной дождь запрыгал, оставляя за собой кровоточащие раны.

Собрался вихрь из осколков ледяных и вновь закружил над колыбелью. Плачем исходила малютка, разошлись пеленки, обнажив розовое тельце, и один осколок упал прямо на грудь малышки, прямехонько туда, где билось маленькое сердце. И превратилось сердце девочки в лед, что нельзя было растопить ни слезами родительскими, ни теплом материнских рук.

Пятнадцать весен прошло с тех пор, когда сердце девочки, нареченной Эльзой превратилось в лед и пришла шестнадцатая весна. Пятнадцать лет в страхе ждала мать прихода страшного Мороза за своей суженной. Шрамы от льдинок навсегда испещрили красивое некогда лицо Герды.

И умненькая и пригожая росла Эльза, во всей округе краше не было, да только счастья и радости никогда не знавшая. Когда все девушки да парни в деревне пели и плясали, хороводы водили, сжигали чучело, знаменовавшее окончание студеной зимы, сидела Эльза дома одна-одинешенька, ничто ее не волновало да не трогало.

А весна пришла ранняя да нарядная, не в пример той, страшной, когда сердце Эльзы навсегда стало ледяным. Ясное теплое солнце вовсю светило в окошки не старенького убогого домишки, а добротного уже крепкого дома. На все голоса пела срывающаяся с крыш капель, звонкие и чистые ручьи побежали по дорожкам да по тропкам. И свистят и шумят уже в кронах еще голых, но уже в набухающих почках деревьев, скворцы. Весна пришла.

Вот и шестнадцатый год со дня рождения Эльзы пришел, и плачет-рыдает мать в страшном ожидании, и обнимает дочку, словно птица птенца крылом укрывает. Отец всех мужиков с окрестных деревень созвал — отпор давать Морозу. Вот уж и полдень прошел, и сумерки сгущаются, а день как был по-апрельски теплым, так и остался. И ничто не предвещает скорого прихода Мороза. Расходиться уже было решили, да как вдруг подул с севера холодный февральский ветер и вмиг один потемнело небо, а с неба закружило, завьюжило миллиарды колючих, словно иглы льдинок. Завыли истошно собаки, поджав куцые хвосты, и попрятались в конуры. Заметались женщины, еще мгновение назад весело щебечущие во дворах, а ныне стараясь поскорей укрыться в теплых домах. Закричали птицы, взметнулись с веток и крыш, пытаясь найти укрытие. И одни только мужики остались стоять, несгибаемые ни ветром, ни вьюгой снежной. Рассердился Мороз не на шутку, и наслал на несговорчивых да непослушных людей вихри снежные. Разметало да закрутило мужиков по двору, ледяным дождем изранило.

И вошел Мороз в избу, старый да седой. Тянет руки ледяные к Эльзе. Бросилась мать поперек, собой дитя свое прикрывая. Взревел Мороз, взмахнул посохом — как пушинку подняло бедную Герду да и швырнуло в сторону. Упала мать без чувств, словно куль на пол. Некому стало защитить Эльзу, некому прикрыть собой от злого и беспощадного Мороза.

Но что это? Загремели на небе раскаты грома, засверкали огненные молнии и сквозь тучи проглянул первый луч солнца, освещая все вокруг. Завязалась борьба нешуточная, страшная борьба зимы с весной. Качались, скрипели, трещали от ветра деревья, все ниже и ниже пригибаясь к земле. Громыхали раскаты грома, и солнце все больше и больше проглядывало сквозь тучи, прогоняя и тесня их. Взревел Мороз, силу теряя, метнулся к Эльзе, да тут в избу парень вошел. Молодой да ладный, полный сил и жизни.

— Уйди, Весень, моя она, — Мороз шаг, а парень ему дорогу преграждает.

— Нет, Мороз, не твоя она,— улыбается Весень.

— Моя! Суженная! Отдай ее мне, Весень, по что она тебе?

— Весною рожденная — не суженная тебе. И так уж горя много ты семье ее принес. Уходи. Прошло твое время.

Стоит Мороз, не уходит. Взмахнул рукою Весень и озарилась изба светом солнечным, жаром палящим. Закричал Мороз, руками от света лицо закрывая, да руки обжигает. Руки прячет, да лицо горит. Миг, и нет его. Исчез, будто и не было.

Подошел Весень к Эльзе, а та будто и не живая вовсе. Взмахнул рукою, и луч солнечный в окно пробился и прямо в сердце Эльзы светит. А чем дольше светит, тем теплее сердце Эльзы становится. И румянец уже на щеках играет. Вот-вот, и растаял лед в груди Эльзы и стало в ней горячее да живое сердце биться — подарок весны в шестнадцатый день рождения.