В ожидании чуда

Злые языки утверждают, что все мои истории начинаются с ожидания. Мол, сидит герой на скамеечке и в неизвестность вглядывается: не летит ли почтовый голубь, не скачет ли гонец с донесением. А как увидит, так сразу всё налаживается. Работу получает, признание, может, в путешествие уходит. Я и не отрицаю — всё именно так. Это на меня окружение влияет, ведь все мы чего-то ждём. Вот, к примеру, донна Мария сейчас сидит на балконе, пьёт кофе из маленькой чашечки и выглядывает жениха. Донне уже за тридцать, а она всё не замужем. Наши сельчане ей не ровня, разве только что глава управы. Но он слишком стар и к тому же женат. Один сын у него в солдатах, а другой уехал учиться и не вернулся. Только письма присылал с единственной просьбой — выслать денег.

С деньгами у нас всё в порядке. Село благоденствует и потихоньку ширится. Вокруг сады, огороды на террасах, виноградник. Особняк донны Марии — белоснежный такой, с балконом и колоннами — радует глаз приезжих. Гостей легко различить по разинутому от удивления рту. Сами они из глухих деревень и приезжают на воскресную службу. Гости подолгу рассматривают особняк. Ещё бы — камень белый, витражи в окнах, заборчик маленький, узорчатый, и какие цветы вокруг! В основном, розы — алые, малиновые и бордовые, кажущиеся чёрными в сумерках.

В окружении служанок донна Мария сходит с балкона. На ней светлое платье, длинное, почти до самой земли. Небольшая грудь чуть натягивает материю. Очи донны скромно потуплены. Начинается служба. Обычно я сижу в задних рядах и дремлю под монотонную речь святого отца. Донна заходит в храм, крестится. Рядом злобно зыркает её охранник — рано постаревший брат. На войне ему оторвало ногу, по самое колено. Он тяжело ковыляет на деревянной культяпке, с силой опираясь на палку. Этой палки отведало немало из наших. Несмотря на медлительность, дон умеет устраивать засады и неожиданно оказываться за спиной. Кто-то получил за "неуважительные" взгляды на госпожу, я — за сорванную розу.

Брат распугал всех кавалеров, а новых уже и не было. Это потому что село наше глухое и достойные женихи сюда не заезжают. Вот донна и сидит на балконе, пьёт кофе или читает книгу. И даже те, кто ещё интересовался далеко не самой прекрасной девой на свете, лишь издали осмеливались бросать взгляды. Ведь старший брат наверняка караулил неподалёку. В оставшееся время дон занимался сущей мелочью, достойной благородного человека — изучал латынь и читал Тацита в оригинале. Когда-то, ещё до войны, он с отцом обходил владения, во всё вникал, разбирался с арендаторами. Но отец рано умер, а наследника покалечило на войне. Теперь дон тяжёл на подъём и не покидает селение. Делами заправляет какой-то прыткий дед. Дела идут неважно. И дело не в том, что управитель подворовывает, о чём всем известно. Цены на зерно ныне упали, оливки выходят из моды, а виноградник побил паразит. Дон мало тратит и только поэтому ещё не пошёл по миру. Единственная его роскошь — это старые книги и рапиры. Оружие он полирует на заднем дворе. Дети сбегаются на это зрелище. Всегда суровый и даже злой одноногий хозяин возится над маленьким станочком и на лице у него, вот чудо, появляется улыбка. Рапиры он обожает, как и мечи, сабли и изящные, с тонким трёхгранным клинком, кинжалы. За этот кинжал, кстати, старший сын главы управы и угодил в солдаты. Позарился на оружие, влез в дом и попытался стянуть. Дон услышал шум и встретил его на выходе, со старинным мушкетом в руках. А дальше выбор: каторга или в солдаты. Дон суров и его уважают.

Вот теперь и глава управы ждёт. Говорят, сын очень вымахал и кажется ещё выше в своём светло-сером мундире, сапогах и кожаной каске с гребнем. На прошлой неделе я заходил к ним, и старик мне показал его портрет, сделанный карандашом.

— Орёл! — жалобно улыбнулся хозяин, а его жена утёрла глаза краем платочка.

Но если с солдатом всё было понятно, то у младшего учёба зашла в тупик. Он не успевал и только требовал денег. Глава съездил в город и вернулся в ещё большей, чем раньше печали, отчего три дня не выходил из дома. Сын его отбился от рук и пьянствовал. Но что-то в нём оставалось от прежнего ребёнка.

Каждый день старик стоит на околице и вглядывается вдаль — не покажется ли пыль от коней чужаков, не пожалуют ли гости с доброй вестью, не вернётся ли сын? Вечером он смотрит в окно и допоздна не гасит свет. Пользуясь светом, дети играют под его окнами, и ещё долго звучит певучая родная речь. Как и мы когда-то, они мечтают поскорей вырасти.

Злые языки правы, мои герои всегда ожидают. Одни чуда, другие справедливости, третьи не в силах смириться с неторопливым течением времени. Обычно мои слушатели дети. Это потому что у них много времени и пока ещё есть желание слушать.

— Это было давно, — начал я. Вокруг рассаживались дети: кто на корточках, кто на крылечке нашего дома или лавочке. — Во времена древних королей и императоров. Молодая семья отправилась в дальний город для участия в переписи. Это было долгое и тяжёлое путешествие. Мария, да-да, её звали так же, как и нашу уважаемую донну, была беременна и быстро уставала. Поэтому Иосиф, муж, усадил её на осла, их единственную роскошь. Иосиф работал плотником, но дела шли плохо, потому что на дерево из-за дороговизны был небольшой спрос. Семья едва перебивалась с хлеба на воду.

Едва путники тронулись в путь, как зарядила холодная морось.

— Может, вернёмся? — жалобно спрашивает Мария. Она сидит боком, сложив ноги вместе.

Приходилось часто останавливаться, и поэтому семья отстала от каравана. Вокруг расстилалась полупустыня — ни души. Солнце почти не грело, на небе пасмурно и по ночам не было видно луны и звёзд. Иосиф отдал свой плащ жене, а сам кутался в какие-то обноски. "Ничего, — объяснил он. — Пешком согреюсь".

Иосиф огляделся: всё одинаково, что сбоку, сзади или спереди. Сойдёшь с пути и уже никогда не вернёшься обратно. Хорошо, хоть они идут по пятам каравана. Здесь обрывок какой, там следы копыт на грязи. Не заблудишься. Плохо, что никого рядом. Случись беда, и помощи не допросишься. Ещё разбойники. Правда, взять нечего, на беременную не позарятся, разве что осла уведут. Возвращаться куда опасней. За неучастие в переписи назначено суровое наказание.

— Нет, — говорит Иосиф, и его сердце обливается кровью.

Мария тяжело дышит после перехода. Она часто сходит, задыхаясь, держится за бок.

— Как скажешь, — и опять замыкается в себе.

Хоть бы крикнула, замахнулась! Мария всё терпит: и их крайнюю бедность, и переходы. Иосифу невыразимо стыдно от того, что он ничего не может для неё сделать. Позади у Марии тяжёлая сиротская жизнь, она привыкла к трудностям и никогда не жаловалась. Лишь уголки её рта чуть опускались вниз, а глаза наполнялись печалью. В такие минуты Мария становилась особенно красивой и таинственно отстранённой, словно не от мира сего. Слишком хороша для него. А он уже не молод, четвёртый десяток, и беден. С последним оставалось только смириться. У него были достойные родители, да и сам Иосиф умел и любил работать. Но дети… слишком много от первого брака. Да и дело в последнее время пошло на спад.

— Мы почти дошли, — успокаивает Иосиф. Он сжимает кулаки, неистово молится про себя, запутываясь в словах. Лишь бы Мария выдержала! Лицо у неё совсем белое, глаза полуприкрыты от изнеможения.

— Ты как? Может, ещё отдохнём?

— Всё в порядке, — после долгой паузы отвечает жена.

К вечеру путники почти доходят до города. В темноте видны дальние огни и чувствуется запах дыма. Морось прекращается, начинает холодать. Из пасти осла разносятся клубы пара. Он тоже устал, может быть, ещё больше, чем Иосиф.

— Сейчас! Почти...

Лицо Марии пронзает судорога. Она хватается за живот и безмолвно сползает. Лицо её белее снега.

— Мария! — вскрикивает Иосиф и едва успевает подхватить падающую жену.

Осёл, почуяв свободу, тут же отбегает к зарослям прошлогодней жухлой травы. Иосиф усаживает жену на стянутый с седла тюк, гладит её тонкие ручки-веточки.

— Пора, — говорит Мария.

Это первый ребёнок, ей больно. Так, как невозможно и представить.

Очень холодно и до города, хоть и рукой подать, но сначала надо дойти. Округа почти пустая — лысые холмы, камни, мелкий кустарник, несколько деревьев над обозначившейся дорогой. Отара овец вдали. "Пока я сбегаю в город, она уже околеет. Господи, помоги!" — отчаивается Иосиф.

Не дотянули! Он ищет глазами, хоть что-нибудь. Вечер и овечья отара. Рядом, наверное, есть крыша. Хоть бы и так, лишь бы не рожать под открытым небом. Находит тёмный провал пещеры в ста-двухстах шагах.

— Вставай, дорогая, — приговаривает Иосиф. — Ещё чуть-чуть.

Они доходят до пещеры. Внутри пахнет мокрой шерстью и навозом. Всё равно.

— Садись. А я сейчас. За помощью! Одна нога здесь, другая там.

— Иосиф! — вскрикивает она. Марии страшно. Так как никогда ещё в жизни. Страшнее, чем тогда, когда её оставили в храме и не забрали.

— Всё будет хорошо!

Он выбегает, оглядывается. Замечает пастухов.

— У меня там жена рожает! Повитуха нужна.

Лица их простые, незлые. Пастухи что-то говорят — тихо, спокойно. В полупустыне нет смысла кричать, всё равно никто не услышит.

— Туда беги! — показывает один. — Мы бы рады помочь, но и овец не бросить.

Только сейчас Иосиф замечает тяжёлые посохи в их руках. Места опасные, а ночь в самый раз для лихих. Мария сейчас совсем одна…

— Присмотрите за ней, ладно?

Кивают. Один из пастухов возвращается на поле, чтобы перегнать отару поближе к пещере. Спасибо и на этом.

Селение маленькое — горсть домиков, загоны для скота, крохотная гостиница. Из-за переписи всем не хватило места, и кто-то ночует под навесом. Шатры гостей позажиточней раскинулись на окраине.

Иосиф стучится в первую же дверь. Поднимает всех собак округи.

— Чего тебе надо, разбойник? — перекрикивает псов хозяин.

— Повитуха нужна… жена рожает! Помогите!

— Это тебе к Саломее, три двора вперёд!

Пауза.

— Погоди, сейчас выйду. Не найдёшь же, окаянный!

Хозяин поднимает масляную лампу — с маленьким, колеблющимся огоньком.

— Пойдём, чего замер?

Когда Иосиф возвращается с повитухой, уже поздно. Из пещеры раздаётся крик ребёнка. Подумать только — он оставил её одну, перед непознанным!

— Не грусти, папаша! — повитуха хлопает его по спине. — Какого богатыря-то сделал! И жена молодец!

Ребёнок красный и немного страшненький, как и все новорождённые. Мария вымученно улыбается, одной рукой прижимая малыша к груди. Иосиф ласково бормочет и целует её в щёку.

— Такое дело надо обмыть! — говорят пастухи.

Достают меха с вином, сыр и хлеб.

— Будешь? — Иосиф протягивает первый кусок матери.

Она улыбается.

— Потом.

Вино согревает, смягчает недавнюю муку. Всё страшное позади. Теперь записаться и домой. На этот раз они успеют за караваном.

— Есть, кто живой? — раздаётся голос. Восточный акцент, речь гортанная, жёсткая.

Лампы озаряют пещеру и становится светло, словно днём. Вошедших трое, но снаружи ещё слышится речь. Иосиф пугается, что это разбойники. Но у разбойников не бывает серебряных ламп и вряд ли бы они надели шелка на дело.

Незнакомцы представляются. Имена ничего не говорят Иосифу и ускользают из памяти ещё до того, как стихнет их звучание. "Чего вам надо? — тревожится он. — Ещё полчаса назад до нас никому не было дела". И лишь Мария спокойна, будто бы каждый день рожает в пещере с пастухами и восточными чужаками.

— Мы пришли за звездой, — объясняет гость. Он бородат, горбонос и в шелках. Его товарищи с тёмной, как у арапов кожей и голубыми глазами.

— Где-то здесь должен был родиться великий человек. Судя по всему, мы на месте.

Бородач подходит к ребёнку.

— Так вот ты какой, царь.

Ребёнку неинтересно, он даже не отрывается от груди.

— Однако звёзды лгать не будут, Охозат, — замечает другой.

— Я признаю малыша, — басит третий, кланяется и протягивает маленькую резную коробочку.

Иосифа словно парализовало. Он молчит.

Ещё дары. Одна чуть приоткрыта — внутри тоненькие плитки золота. Ровно столько, чтобы пережить зиму. Чтобы вырастить и обучить сына. Чтобы никогда не знать голода.

— Большие способности — это и большая ответственность, — утверждает Охозат. — Легко и упасть, и сломаться.

— Сами звёзды послужат панцирем ему. Земля подхватит упавшего. Гора перейдёт на другое место, освобождая дорогу.

— Нам пора, — заключает третий. — Мы только зря их пугаем.

— И всё же, — говорит Охозат. — Я бы хотел взять его с собой и воспитать как надо. Лучшие воины закалят его тело, умы — разум. Мудрость веков будет открыта перед ним, как и двери всех сильных мира сего. Он стал бы магом, самым сильным из всех, кто был раньше. Отдай его! Клянусь, я заплачу! Выйди — увидишь верблюдов. Забирай, ничего не жалко! Поклажу забирай. Людей забирай. Только ребёнка отдай!

В глазах Марии появляется тоска. Сын только родился, и уже их разлучают. Неужели они не смогут быть вместе? Воля мужа закон.

— Мало? Пойдём со мной. Землю забирай! Скот! Дворец! Но не медли! Псы уже спущены с поводка и идут по следу. Я чую кровь и крик невинных душ!

Иосиф качает головой и встаёт между женой и сияющими богачами, отчего-то возжелавшими его ребёнка.

— Нет.

Мария облегчённо выдыхает.

— Да будет так!

Богачи покидают пещеру.

— И берегитесь Ирода! — слышится напоследок.

Мария качает ребёнка. Сейчас её больше ничего не волнует. Иосифу хочется обнять эту маленькую, храбрую женщину, но он боится потревожить дитя.

— Зови меня, если что, — говорит Иосиф и выходит за всеми.

Снаружи выпал снег. Такая мелкая крупа, устилающая землю и исчезающая к полудню. Небо было ясное и сияло дальними звёздами.

Я закончил рассказ, и улица тут же огласилась криками.

— А святой отец сказал, что Иосифу было восемьдесят лет! И ангелы ещё сходили! И ясли вместо колыбельки!

Я пожал плечами, мол, ничего не знаю, как услышал, так и пересказал. Если не нравится, пусть вам в следующий раз святой отец и рассказывает.

Святой отец у нас, правда, хороший. Он приехал издалека, чуть ли не из Альпийских предгорий, полный начинаний. Мы выслушали первую проповедь о мытарствах Павла в деле основания церкви, которую святой отец неожиданно закончил обещаниями адских мук всем и каждому за самые, что ни на есть пустяшные деяния. Народ встретил такое откровение ледяным молчанием и перешёптыванием на улице. Мы немного поговорили и решили эту тему больше не поднимать. Дальнейшее развитие проблемы встречало дружное равнодушие.

Шло время, которое в нашем селе, понятие весьма условное. Священник уже не грозился муками за брань, дурные мысли и взгляд на женщину. Он всё больше погружался в дрёму, пока, в конце концов, не примирился с текущим укладом. В его речах стали проскальзывать нейтральные сюжеты.

Селение, как я уже упоминал, у нас маленькое и до него никому нет дела, кроме разве что непутёвого сына главы управы. Разбойники никогда не слышали о нашей долине, проверки не доезжают, а благородные доны нами пренебрегают. Но один раз случилось чудо, и все жители высыпали ему навстречу.

Впервые за многие годы на улице появился чужак, да и какой — дон! Если судить по одёжке. Он не был на белом коне, наоборот, трясся в повозке. Потому что намедни упал с лошади и потянул ногу.

— Амато! — закричал наш дон, и мы впервые увидели его таким радостным. Он приковылял к повозке и обнял незнакомца.

— Клаудио!

Пока слуги занимались лошадьми и вещами, господа укрылись в доме.

— В нашем полку хромых прибыло, — мрачно заметил глава управы.

О дальнейших событиях я знаю только со слов служанки, а потому не могу головой поручиться за их реальность. Итак, два господина кое-как прихромали в дом. Оба были знакомы по минувшей войне, на которой синьор Клаудио потерял ногу, и увлечению античной историей. Дон Амато собирал материал для новой книги и исследовал места, связанные с походами какого-то Ганнибала.

Приятели шумели в кабинете, обсуждая забытые манёвры и латинскую грамматику, что и не заметили спустившуюся донну Марию. Она несла забытую братом в саду книгу. Судьбе было угодно, чтобы эта книга оказалась работой гостя. Донна в оба глаза смотрела на чужака. Он отнюдь не был красив, наоборот, рыж и худощав. Щёки у него покрывали ссадины, после недавнего падения, а нога подволакивалась. Но он был доном и при том столичным! А ещё на его руке не было кольца.

— Ой, прошу прощения! — воскликнул гость и торопливо поднялся.

Донна Мария смотрела только на него. Это было то самое чудо, о котором она просила одинокими ночами.

— У вас моя книга, госпожа, — заметил дон Амато. — Нравится?

Брат только открыл рот, как сестра уже взяла быка за рога.

— Очень! Я давно мечтала познакомиться с автором. Но сейчас уже поздно, а вы, должно быть, устали с дороги.

В её комнате всю ночь горели свечи. Донна Мария читала книгу по античной фортификации, чтобы поутру блеснуть перед гостем…

Теперь ждёт уже сам господин Амато. Когда из города приедет карета и увезёт их навсегда. А пока он хромает по округе, изучает минералы и воображает, будто Ганнибал проходил именно здесь. Что, конечно, чистые враки, ибо в наше село чужаки не заходят. А донна Мария ждёт его на балконе, штудируя очередной том. Их свадьба уже не за горами.

Но в этот раз дон Амато пришёл не один. Рядом с ним был высокий молодой человек в солдатском мундире. Народ высыпал навстречу.

— Какой-то ефрейтор, — нахмурился дон Клаудио.

Они подошли ближе.

— А я к вам, на побывку, — улыбнулся юноша, и я вдруг узнал сына главы управы.