Счета Небесной Канцелярии

Дверь отворилась, и в приемную вошел светловолосый юноша с огромной папкой в руках. Он нервно огляделся по сторонам, пытаясь скрыть свое волнение, но удавалось это плохо. Девушка за столом у входа в контору ободряюще улыбнулась ему, и тот воспрял духом. Девушка же поманила его к себе и осторожным шепотом спросила:

— Ты как? Я слышала, он сегодня в хорошем настроении, можешь спросить, что хотел.

От этих слов юноше стало совсем легко. Потому что хоть ты и ангел или даже святой, а терпение у тебя не всегда ангельское, да и чувство вины потихоньку грызло душу. Иначе и не бывает, если ты считаешь, что во всем случившемся есть великая несправедливость — вот только никто не видит этого. И потому ты делаешь все возможное и невозможное... А тут такое совпадение, подумать только!

— Я со счетами, — кивнул юноша на папку.

— Несчастные... — вздохнула девушка. — Впрочем, теперь уже нет, — спохватилась она, смиренно улыбнувшись, и махнула рукой — проходи, мол, тебе туда, и посетитель проскользнул за дверь с табличкой "Небесная Канцелярия".

В конторе было тихо, слышалось только легкое тиканье часов. Полумрак, создаваемый тяжелыми портьерами, действовал успокаивающе. Вошедший огляделся — он бывал здесь очень редко, и вот в этот раз принес счета из отдела учета катастроф. Он осторожно прошел в конец кабинета, к столу, который был побольше остальных, и на нем стояла медная табличка с гравировкой: "Бухгалтер Жизни и Смерти". И ниже мелкими буквами — "Расчет сроков и подведение итогов".

Бухгалтер был занят, шелестел бумажками, стучал костяшками счетов и жевал губами. Время от времени он что-то записывал в большую толстую книгу с пожелтевшими страницами. Посетитель посмотрел на его работу, отметил истершиеся, посеревшие нарукавники и, незамечаемый, стал скучать. Наконец осторожно кашлянул. Бухгалтер вздрогнул, заметив нежданного посетителя:

— Не видишь, я занят!

— Счета, — подал голос тот.

— А, это. Сейчас, — бухгалтер переложил бумаги и неловко задел локтем чернильницу. Только что сделанные подсчеты украсила огромная клякса.

— Вот видишь, теперь придется чей-то счет закрывать и переписывать, — недовольно проворчал бухгалтер. — Давай уже!

Юноша подал папку. Бухгалтер осторожно ее принял, стараясь больше ничего не задеть на столе.

— Спасибо. Это все, — добавил он, видя, что его посетитель не собирается уходить.

— Нет, не все. Я хотел попросить вас... Мне кажется, один счет так и не закрыт.

Бухгалтер удивленно оглядел просителя, как будто не верил, что тот стоит рядом.

— Ну, если ты так считаешь... Заполни вот эту карточку, — он подал бланк и перо, пододвинул злополучную чернильницу.

Посетитель осторожными, нервными движениями заполнял бланк, несмело поглядывая по сторонам. Наконец он закончил и осторожно подал бланк бухгалтеру. Тот начал изучать документ, и его лицо приобретало все более удивленное выражение.

— Ты уверен, мальчик мой?

— Да.

— Может, тебе в отдел мифологии?

— Нет, я там уже был. И в отделе хранения воспоминаний, и где только не был... Нет, все отказываются. Я уже не знаю, что делать!

— Ну так что скажешь?

Юноша потупился. Слова застряли в горле. Острое чувство несправедливости вдруг погасло, и плечи поникли, но просто так отступить он не мог.

— Да, — коротко выдохнул он, не в силах произносить длинные речи.

— Хм... такого в моей практике еще не было!

Бухгалтер встал из-за стола, размял затекшие пальцы и подошел к книжному шкафу.

— Так... Какой век нам нужен? Пятнадцатый... Ага... Вот оно, здесь! — ловко достав с верхней полки тяжелую книгу, бухгалтер вернулся за стол и стал шелестеть страницами, мучительно разыскивая нужное имя. Время от времени он сверялся с карточкой и снова начинал шелестеть страницами. Наконец он остановился, и можно было увидеть, что среди ровных строчек имен, побледневших от времени, но все же различимых, есть пустая строка.

— Ты уверен?

***

Имя, выпачканное в крови, солоноватое, устрашающее... Как, когда это произошло?

Когда позабыли о Сыне Дракона, и стало слышаться хлестким ударом в спину "Сын Дьявола", когда позабыли о драконьей храбрости и мудрости? Тогда ли, когда хватало одного крика "с нами Влад!", чтобы припугнуть врагов? В иную ли пору, когда шептались люди о том, каков нравом валашский князь, суеверно крестясь, будучи уверенными в своей правоте, или же когда пили воду из золотой чаши, стоявшей на главной площади? И не смели украсть ее, зная, что будет потом? И могли только толковать по-своему да сочинять, не ведая, что творят, или напротив, хорошо зная, что останется только дьявольское имя, а благородство Дракона будет забыто.

Лишенный власти, оторванный от родной земли, что давала силу, Влад мог только вспоминать о былом, но никогда уже не быть ему господарем — Влад чувствовал это. Увидеть бы снова дорогие сердцу края... Здесь, в Вышеграде, к нему, пусть и узнику, относились с почтением, но может ли это заменить свободу? Нет. И родину ему ничто не заменит.

...От выжженной земли разило горем и дымом, дома были покинуты — но врагу рано было праздновать победу, ведь войти в опустевший город — разве это победа? И только страшный лес мертвецов на кольях встретил пришельцев, и остановились турки, узнав в них своих воинов, взятых в плен, и не в смогли ничего сделать... Ночь скрывает многие тайны, но в этот раз она укрыла валашское войско.

Драконья хитрость удалась — и не могло быть иначе. Не действовать напрямую, но измотать врага, подкосить и, когда он ослабнет — ударить под покровом ночи, с боевым кличем волчьего воя, так, чтобы никто из турок не смог понять, где свой, где чужой.

Влад чувствовал запах крови, слышал крики и лязг мечей, он только что был уверен, что убил своего врага и сделался бесчувственным от страшной ярости битвы...

Тогда-то и прозвучало "Дьявол" вместо всегдашнего "Дракона", и еще многие проклятья. Силы были на исходе, вот только обещанной когда-то помощи все не было. Ее заменяла отчаянная, сумасшедшая, бурлившая в крови храбрость, сметавшая все преграды, подсказывавшая верные решения — такие, которых от тебя никто не ждет.

А потом темница, и ворон, пирующий на останках былых достижений, рвущий их в клочья острым клювом хорошо подобранных слов, что становились слухами, а затем — легендами...

***

Юноша провел рукой по лицу, отгоняя видение, уж слишком яркое...

— Мальчик мой, с тобой все хорошо? — обеспокоенно спросил бухгалтер, и посетитель только кивнул и сглотнул нервно.

— Бери эту книгу и иди к нему. Я тебе скажу кое-что... — и бухгалтер, поманив пальцем посетителя, что-то прошептал ему на ухо, отчего юноша пришел в восторг и еще большее волнение. Он осторожно, с почтением взял книгу.

— Подожди, — бухгалтер написал что-то на листочке. — Отдай это его секретарю, тебе помогут.

— Спасибо вам.

Юноша вышел из канцелярии и направился туда, куда посоветовал бухгалтер, не зная, какое волнение поднялось в конторе после его ухода. Кто-то шептал "молодец, давно пора", стыдясь, что не решился сам, кто-то напротив, пожимал плечами и вздыхал, что ничего не получится, потому что как можно просить за такого человека, а кто-то просто сетовал на молодость и горячность, уверяя себя, что ничего у него не выйдет, и боясь признаться себе, что кто-то наконец, произнес вслух то, что давно надо было сказать.

***

— Что говорит народ обо мне? Что сам ты думаешь? — спрашивал Влад, а священник только молчал, не зная, что ответить, и не смея вызвать гнев своего господаря. Наконец второй священник осторожно кашлянул, боязливо оглянулся по сторонам и сказал:

— Ты справедлив, мой государь, и мудр...

Первый наконец решился вступить в разговор:

— Но ты и жесток. Ежели я сделал что-либо против воли твоей, то приму твою кару и сам буду виноват в том, но Бог свидетель, нет в моих мыслях ничего против тебя.

— А ты хитрый, священник, — усмехнулся Влад. — Такая хитрость более приличествует торговцу. Идите.

Священники поклонились и ушли.

Одни боялись его, другие не понимали, иным же он был как кость в горле. Влад это видел. В глазах людей была осторожная почтительность — не только просителей, что приходили к нему с жалобами — им-то бояться как раз следовало, но и в глазах приближенных отражался тот же страх, и даже во взгляде любимой женщины. Она улыбалась в ответ на его улыбку, но страх все равно был заметен. Страх и чуткое, внимательное ожидание, как у юркого зверька, что дрожит и прячется от малейшего шороха.

Но иначе было нельзя — дашь слабину, и тебя затопчут, сметут. И не останется даже имени в памяти потомков! Услышат они его имя, переглянутся недоуменно и пожмут плечами. Или, что еще хуже, в имени им покажется совсем не то, как будто речь пойдет о ком-то совсем другом, а деяния его забудутся. Поэтому пусть боятся, пусть шепчутся в страхе — но помнят, кто такой Сын Дракона, кто на самом деле Влад, сын Влада и что пока жив он, не проникнет враг на родную землю, пока жив, будет стоять золотая чаша на площади, чтоб все знали, что не даст он спуску ни туркам, врагам его родной Валахии, ни продажным боярам. И крепко слово Сына Дракона — раз сказав, не изменит своего решения.

Еще много лет назад, в турецком плену, он поклялся себе, что никогда не забудет веру свою, не предаст отечество, и запоминал обычаи своих врагов, и язык их, чтобы знать, как они будут действовать в битве, чтобы думать как они, чтобы быть благодаря этому на шаг впереди. Он внимательно слушал своих учителей, зная, что их уроки однажды пригодятся, обернутся против них, но пока никак не выдавал своих мыслей, ожидая часа, когда можно будет ударить.

И потом, скрываясь в саксонских землях, он ждал этого часа, понимая, что удар должен быть верный, решительный и такой, чтоб все увидели силу его и не смогли бы перечить. Это было испытанием, как Влад понял позже — откажись он от клятвы, что дал самому себе и Богу, это стало бы предательством, но не таков он, чтобы простить предательство, даже самому себе. Даже когда ничего от тебя не зависит, потому что не бывает так. Потому что рано или поздно придется заплатить по счетам, выполнить свою клятву, и ничто не сможет помешать.

А пока следовало смирить свой нрав. Как дракон на орденском символе его отца был спеленут своим же хвостом, так и нрав свой обуздать нужно до поры, до времени.

И однажды пришла пора Дракону расправить крылья да показать свою силу, пришло его время. Не понявшие его устремлений ужаснулись, но те, кто понял — были преданы до самого конца. Крепок был их дух — тех, что пошел за Владом, сыном Влада, и метко разило оружие, не давая полумесяцу накрыть своей тенью Валахию.

— Но как же так, государь? Ты же говорил, что ищешь предателя?

— Не беспокойся. Я думаю, он сам скоро отыщется, — взгляд Влада стал таким колючим и холодным, так что любому стало бы страшно. — А вот скажи-ка мне лучше, может ли быть так, чтобы пожалел ты что-либо для страны своей? Может ли быть так, чтобы усомнился бы ты, да утаил чего?

— Н-никогда... — боярин похолодел под взглядом господаря и размашисто перекрестился. — Жизнь свою и душу готов отдать!

— Даже душу? Что ж, там будет видно.

Многие шептались — молодой, мол, конь, да резвый, потом смирный станет, и снисходительно слушали да не слышали слова Влада о земле родной, о своем народе, и о клятве перед Богом и людьми. Вот только где те, что говорили так?

— А скажите-ка мне, бояре, сколько господарей вы помните? — стукнув кубком о стол, спросил Влад приглашенных на пир.

— Пять, кажется, — неуверенно откликнулись из-за стола.

— Да нет, семь, — возразили первому.

— А может, и десять, — предположил еще кто-то.

— Так сколько? Пять, семь или десять? — вкрадчиво переспросил Влад и грозно посмотрел на бояр. Те переглядывались и пожимали плечами.

— А почему? Как вы это объясните?

Бояре молчали, поняв, что затевается недоброе.

— Нечего сказать, значит? Что ж, тогда отвечу я. Все дело в вас! — и Влад отдал приказания стражникам.

Много позже шептались люди, что жесток господарь, и что нельзя такое творить, но позвольте, разве возможно было поступить иначе? Оставить в живых заговорщиков и отравлять землю? И пропиталась бы земля ядом алчности и распрей и погибла бы... А чтоб не произошло подобного, выкорчевывают ядовитые растения — чтоб ни листочка осталось, ни корешка. Так и здесь поступать следовало. Но если б можно было знать все наперед...

***

Коридор был пустынным, что не удивляло — никто не слонялся без дела, каждый был чем-то занят. Поэтому осторожно, чтобы никого не потревожить, прошел наш посланник к нужному ему кабинету и постучался. Не дождавшись ответа, он распахнул дверь и вошел. И тут же понял, почему ответа не было — его никто не замечал. Кто-то носился с бумагами, кто-то печатал на громко стрекотавшей машинке, кто-то просто разговаривал с таким видом, будто обсуждается самое важное дело в мире, так что в этом хаосе юноша остался незамеченным. Так ему показалось.

— Эй, тебе чего? — кто-то его грубо окликнул.

— Да вот, дело есть, — посланник помахал бухгалтерской запиской.

— А, это! Вон, тебе туда.

Юноша посмотрел, куда ему указали, и увидел в приоткрытую дверь, что там, куда ему нужно, все завалено бумагами чуть ли не от пола до потолка.

— Там кладовка, что ли?

— Ну, ты даешь! Ох, и насмешил ты меня! — советчик махнул рукой и громко засмеялся.

Юноша смутился и заглянул в дверь.

— Заходи уже, — послышался женский голос.

— Вы меня ждете, что ли?

— Что у тебя там? Давай скорее!

— Вот... — посланник протянул женщине записку и подал книгу. Записку она взяла и внимательно прочитала, сдвинув очки на самый кончик носа. Книгу же отложила.

— Это потом. Жди здесь.

И она вышла через другую дверь. Юноша оглянулся по сторонам — он неловко себя чувствовал среди всего этого вороха бумаг, и ждать было мучительно. Ожидание возвращало его к просьбе, которую он так давно хотел озвучить, да все никак не получалось. И если бы кто-то спросил его, почему он это делает, юноша рассказал бы о легендах, о выпачканном в крови имени, о несправедливости, вот только неужели это кому-то было нужно объяснять? Нужно, получается. А если б спросили бы, что за человек был Влад, сын Влада, каков характером, то ответил бы он, что Влад был человеком справедливым, на редкость храбрым, и мудрым правителем, а потом припомнил бы о том случае, что с купцом произошел. Как вернули ему украденное, и пообещал Влад найти воров, и нашел, но не обнаружил вора в самом купце, когда вернул тот лишнюю, специально подложенную монету. А может, другое бы что рассказал, но эта история первой пришла на ум, потому что о многом она говорит.

— Давай сюда, — женщина выглянула из-за второй двери и поманила юношу к себе. — Книгу-то возьми, — добавила она.

Юноша обрадовался, подхватил тяжелую книгу и заторопился.

— Садись, — кивнула женщина. Увидев, что гость подчинился, дала ему совет:

— Жди. И лучше раскрой книгу заранее на нужной странице. Вот, держи, тебе потребуется, — она протянула ему перо и вышла.

Чего следовало ожидать, было непонятно. От тишины клонило в сон. Но вот послышался какой-то шум, голоса, и мимо прикорнувшего было юноши кто-то торопливо прошел, тот и заметить не успел.

— Эй, ты чего тут? Давай, сам пиши, пока я здесь, — услышал гость ворчливый голос прямо над ухом.

— Сам? — это ему не приходило в голову.

— А кто же? Давай, сам действуй.

Юноша раскрыл книгу, нашел нужную строчку. Перо с трудом двигалось по бумаге, скрипело, но написать пару слов вроде бы удалось... но они тут же поблекли и исчезли.

— Не то пишешь, значит, — прокомментировал эти действия наблюдатель. Юноша подумал-подумал и снова написал имя, только по-другому. И снова оно исчезло с листа бумаги. И в третий раз повторилось то же самое.

— Что происходит? Я не понимаю...

— Ну что ж, значит, не нужны были твои просьбы.

— Но как же?..

— А того ли ты просишь? Знаю я твои мысли про несправедливость эту. И про остальное тоже. Так что давай по существу, не разменивайся на мелочи.

Юноша замер, пораженный. Этого он и подумать не мог — что совсем другое нужно, то, что он и себе сказать был не в силах. Но под строгим взглядом наблюдателя он стушевался и вывел на нужной строчке только одно слово.

Прости.

Он сосчитал про себя до десяти. Написанное не исчезло. Сосчитал еще раз. Чернила не выцветали, но приглядевшись, юноша заметил, что надпись изменилась.

Бог простит.

Юноша закрыл книгу, вздохнув с облегчением.

Да будет так.