Психоз

Сидя за панелью управления в стерильной белизне кабинета, Гальдер чувствовал себя грязным и липким от чужой крови. Воздух сгущался и едва проталкивался в лёгкие, а стены приобрели душный алый оттенок и давили со всех сторон, как нутро раскалённой печи.

Оборудование было наполнено и готово к запуску, но Гальдер медлил. Он давно привык делать удобрения из трупов и отлично справлялся с обязанностями, но теперь, когда смертельные инъекции заменили наркозом, Гальдеру предстояло перерабатывать живых людей. Среди работников по этому поводу ходили целые легенды. Одни говорили, что начальство пытается сэкономить на вакцине и набить карманы, другие утверждали, будто от содержащегося в ней яда загнили корни рутий, и сверху пришёл приказ впредь использовать только чистый материал. Слухи порождали сплетни и домыслы, но факт оставался фактом: из обычного переработчика Гальдер превратился в палача. В такие моменты он невольно думал, что зря продолжил участвовать в разработках Холлита. Эксперимент освобождал от многих неприятностей, но он же не позволял Гальдеру обрасти коркой цинизма, без которой каждый спуск рычага давался с трудом.

Для тех, кого забрала болезнь или старость, Распределительный Центр выполнял роль своеобразного крематория. Сотрудники нижних этажей ласково называли трупы заготовками, потому что необходимые процедуры с ними проводили ещё в морге. С преступниками возни было куда больше. Их требовалось отмыть, обеззаразить и усыпить, прежде чем отправить в руки смерти, носившей лицо Гальдера Малистера.

Центрифуга за прозрачным экраном — огромная банка со щупальцами насосов. Люди на дне — белые черви с отростками рук и ног. Пуская в камеру кислоту, Гальдер всегда представлял, что заливает спиртом личинки восковой моли. В детстве он видел, как дед готовил из них лекарство. Давно уже не было ни старика, ни его жутких настоек на полках в кладовой, но в шипении распылителей Гальдеру до сих пор мерещился дедовский шёпот, а грохот набирающей обороты центрифуги напоминал громыхание вёдер, в которых старик по утрам приносил воду.

Гальдер потянулся к рычагу, но ладонь дрогнула и замерла, когда одна из личинок шевельнулась.

"Нет-нет. Это всего лишь острица. Мерзкая скользкая острица".

Он переболел ими в детстве, как и любой мальчишка, любивший кошек и питавший неприязнь к мытью рук перед обедом. Но личинка медленно поднялась, от неё отделились конечности, и сознание уже нельзя было обмануть. Черви приобретали очертания людей — нагих, беспомощных, придавленных друг другом. Один из смертников очнулся раньше, чем началась адская карусель, и теперь пялился на Гальдера пустым осоловелым взглядом. Он не кричал и не бился о стекло. Видимо, не сразу понял, что происходит. Гальдер, бледнея, наблюдал, как парень коснулся пальцами стенки прозрачного гроба и застыл, словно статуя на постаменте из неподвижных тел. Когда до него, наконец, дошло, безразличное лицо исказилось гримасой ужаса. Холодный липкий страх сочился в кабинет, заполняя пространство вокруг Гальдера.

К горлу подступила тошнота. От напряжения начался нервный тик, и нога произвольно задёргалась, отдаваясь болью в ребро. К голове поднималась жаркая волна. Гальдер понял — ещё немного, и повторится приступ, из-за которого в прошлый раз его чуть не уволили. Тогда на дне центрифуги лежала покойная жена, а теперь за стеклом находился живой человек, и это было гораздо хуже. Гальдер знал, что скоро проснутся остальные. Они зашевелятся, закричат, перестанут походить на восковых кукол, и тогда он не сможет их убить.

По виску медленно скатилась капля пота. Гальдер вздрогнул и будто очнулся. Рука резко дёрнула рычаг, а палец вдавил в панель кнопку вращения. Парень в стеклянной капсуле продолжал стоять до тех пор, пока из распылителей не брызнула кислота. Первым же оборотом его отбросило на неподвижные тела. Включенная машина была аллюзией на бешенного осьминога, в голове которого под действием центробежного вращения мозги превращались в пенную кашу.

Вскоре цилиндр выровнял ход, и шум стал равномерным. По стенкам размазывался фарш из кислоты и органики. Ощутив новый приступ тошноты, Гальдер достал из-под стола ведро, всегда подготовленное на этот случай, и выблевал в него остатки вчерашнего ужина. Завтракать перед работой он давно зарёкся, но даже пустой желудок продолжал корчиться, и во рту стало горько от желчи.

Вытерев губы платком и выждав нужное время, Гальдер замедлил вращение, чтобы к трём минутам ровно, центрифуга остановилась, и открывшиеся клапаны позволили насосам жадно глотать кровавое месиво. Гальдер снова склонился над ведром и просидел так до тех пор, пока не прозвучал сигнал о завершении откачки. Осталось только запустить очистку и проследить, чтобы питательные удобрения достигли Грибницы.

По стенкам цилиндра прошлись валики, стёршие останки очередной порции людей. Чудовище ещё несколько мгновений вращалось, опустошая нутро, но вот гул смолк, грохот затих, и прекратилось чавканье насосов. Наступила мёртвая тишина.

Прожекторы потухли, и машина сгинула во мраке. Казалось, это осьминог выпустил чернильные клубы, чтобы спрятаться от чужих глаз. Только свет, лившийся из аппаратной, вырывал из темноты часть щупалец и механизмов.

Гальдер поднялся и неожиданно вздрогнул, заметив, как в стекле мелькнул чей-то силуэт, но это был всего лишь он сам. В отражении на границе света и тьмы Гальдер походил на далёкий отголосок прежнего себя. За последние несколько лет он высох и поседел, а некогда живые глаза стали блёклыми и тусклыми, цвета пыльной земли. Казалось, подуй ветер, и тело Гальдера рассыплется прахом, а воздушные потоки рассеют его легче, чем жжёную бумагу. Такими делали своих жертв пластиевые поля, и хотя Гальдер был ещё молод, никакой другой работы, кроме спуска рычагов и нажатия кнопок, выполнять он не мог.

Слабая вибрация у виска говорила о том, что получено сообщение. Гальдеру стало не по себе. В рабочее время ему могла писать только Хлоя, да и то в крайнем случае. Если её нашли, всему конец. Гальдер торопливо прикоснулся к виску, куда крепился полупрозрачный таблет размером с тыквенное семечко, и опустил внутренний экран. Радужка и белки глаз стали матово-чёрными. Послание было от доктора Холлита. Он сообщал, что немного припозднится, и эксперимент придётся отложить на половину второго. Гальдер облегчённо вздохнул и опустился на стул. Он просидел неподвижно пару минут, потом встал, морщась от боли, и вышел из кабинета, опираясь на пластиевую трость — один из немногочисленных трофеев, оставшихся с прошлой работы.

 

 

***

 

 

На улице было жарко и душно. Город, нагретый лучами полуденного солнца, прятался за куполом, словно запутавшаяся в сети медуза. Гальдер невольно посмотрел наверх, щуря глаза. Небо, изрешечённое паутиной пластиевого плетения, с раннего утра оставалось белым, как раскалённый металл. Всюду зеленели высаженные по спирали вереницы рутий. Отдельные стволы, увенчанные плоскими шляпками, напоминали грибы. В центре, куда удобрений поступало больше, растения жирели и достигали такой высоты, что казалось, над городом высился нефритовый замок с колоннами и башнями. Гальдер называл его Грибницей.

В природе рутии достигали от силы полутора метров, но их выживаемость и тип фотосинтеза С5 с высокой выработкой кислорода лучше всего подходили купольным поселениям вроде Эрвистола. Благодаря постоянной подпитке и тепличным условиям здешние растения во много раз превышали естественные размеры. Даже сейчас, когда Гальдер шёл по мостовой, земля дрожала от едва заметных толчков. Это вены труб и насосов в недрах почвы доставляли питательное месиво к корням рутий, чтобы те вырастали на десятки метров, и городу было, чем дышать. Прошлой весной на стволах впервые начали формироваться бутоны, но они опали из-за холодов. В этот раз всё говорило о том, что скоро из желтоватых сморщенных наростов появятся цветки размером с зонт.

Пытаясь убить время, Гальдер превратил трость в табурет и добрых полчаса глазел по сторонам, сидя в тени гигантского гриба. Людей на улицах почти не было. Мало кто решался выйти из дому в такое пекло. Но вот поднялась дверь кондитерской, увешанной разноцветными гроздьями гирлянд, и на пороге появилась молодая женщина в летней шляпе. Пока она закрывала сумку, девчушка лет семи облизывала начавшее таять мороженое. Гальдер почувствовал, как земля под ногами плывёт. На миг ему померещилось, что это его жена и дочь. Он тряхнул головой, и болезненное видение растаяло.

Мысли пульсировали в висках с такой силой, точно в глубине черепа били в набат, и вместо гулкого звона по коридорам сознания эхом разносилось имя Хлои. Гальдер медленно сходил с ума. Его семилетняя малышка никогда не бывала снаружи, не загорала под лучами солнца и не смеялась, бегая по улицам и облизывая липкие от мороженого пальцы. Всё, что у неё было — комната за шкафом, набитая подушками и книгами, да пластиевая кукла, заменявшая подруг, а теперь и мать, которую корни рутий впитали год назад.

Гальдер вернул табурету прежнюю форму и зашагал к центру, игнорируя боль в ноге. Смерть наблюдала за ним с витрин, где отражался его серый профиль, сопровождала острой вспышкой каждый шаг и наливала тяжестью трость. Но Гальдера беспокоила не собственная кончина, а мысль о том, что случится с Хлоей, когда его не станет. Добыча пластия выпила из него все соки. Вместо молодого, полного жизни Малистера вверх по улице хромала бледная тень.

После метеоритного дождя часть планеты напоминала тело больного оспой. Кратеры и огромные полости, раздробившие поверхность земли, сверху были похожи на следы от пуль, залепленные белой жвачкой. Поля, размером с небольшие каньоны, простирались с севера на юг хаотично, как надрезы на пироге. Учёные сошлись на том, что их заполняла инопланетная субстанция, занесённая из космоса.

Долгое время пластий не изучали из-за радиации и ядовитых паров, простиравшихся на километры от зоны падения. Когда обнаружилось, что с помощью импульсных команд веществу можно придать любую форму и прочность, началась настоящая пластиевая лихорадка. Молодёжь, похватав не слишком надёжные защитные костюмы, ринулась на рудники, навстречу быстрым деньгам.

Разработки длились всего лет тридцать, и часть свойств пластия до сих пор была нераскрыта. Гальдер знал это наверняка. Эксперимент под названием "Чистый лист", проводимый Смеллом Холлитом, показывал совершенно иные стороны податливого вещества.

Гальдер появился у дверей клиники чуть раньше назначенного времени. Спасаясь от нервозности, он сдирал с губ сухую кожу и облизывал ранки, чувствуя кисловатый металлический привкус.

— Какое у нас сегодня настроение? — добродушно спросил доктор, едва Гальдер появился на пороге его обители.

Внутри пахло лаймом и мятой. Рыжие кудри Смелла выглядели поистине огненными на фоне помещения, главной доминантой которого был зелёный. Стены, сиденья, приборы, кушетка и контейнеры с различными сортами пластия являли взору все оттенки растительности, отчего лаборатория походила на дендрарий. В окружении изумрудных отсветов даже Холлит казался вырезанным из ствола рутии. Он утверждал, что, в отличие от стерильного белого, природный цвет успокаивает. Гальдер в этом сомневался, но психиатру виднее.

— Так как наше настроение? — не дождавшись ответа, повторил Смелл, запуская сеть пузырьковых панелей, превративших комнату в подобие большого аквариума. Вот золотая рыбка Холлит, а вот серая улитка Малистер, едва ползущая по дну.

— Хуже некуда, док.

Гальдер устало опустился в кресло рядом с этажеркой — скопищем мелких пластиевых безделушек. В сравнении с брызжущим энергией и оптимизмом доктором, он чувствовал себя глиняной статуэткой, частью интерьера, а не человеком.

— Так-так, — сказал Смелл, пододвигая стул и усаживаясь напротив. — Признаться, я удивлён.

— Чему? — мрачно осведомился Гальдер, приказав трости превратиться в ножную подставку и подкладывая её под ступню.

— Тому, что ты до сих пор не кинулся в центрифугу и не залил себя кислотой, разумеется! Странно, что ты всё ещё жив, с таким-то настроем!

Гальдер вымученно улыбнулся. Его терзали воспоминания об утреннем инциденте, ныло натруженное колено, и не давали покоя мысли о Хлое.

Холлит внимательно смотрел на него с минуту. В воцарившемся молчании мерно лопались пузыри, слышалось ровное дыхание доктора и отрывистое — пациента.

— Не хочешь мне что-нибудь рассказать?

Гальдер нервно заёрзал.

— Док, давай не будем тянуть резину, а то я правда пойду и удушусь в ближайшей газовой камере.

— Правило одной фразы! — напомнил неугомонный Холлит, воздев указательный палец.

Гальдер раздражённо вздохнул.

— Сегодня утром из-за причуд начальства я вместо трупов переработал десяток живых людей. До кучи, пока я медлил, один из них очнулся от наркоза. Теперь я убийца, палач и садист. Мы уже можем начать?

Синие глаза Смелла удивлённо расширились, в них отразился светлячок настольной лампы. Доктор немного подумал, крутанулся на стуле, сделал губами громкий чпок и хлопнул Гальдера по плечу.

— Ничего, дружище, скоро будешь невинен, как дитя! Но перед этим тебе придётся совершить ещё один трагический поступок — оторвать задницу от кресла.

Гальдер кивнул и поднялся. Доктор уже носился по лаборатории со стремительностью воздушного шарика, который выпустили из рук, забыв прежде завязать. Наблюдая за ним, Гальдер размышлял, что обилие зелёного большего всех нужно самому Холлиту.

Доктор извлёк из расположенного по соседству хранилища большой контейнер на колёсиках, открыл крышку и прикоснулся к таблету, устанавливая привязку к пластию. По телу Гальдера прошлась дрожь предвкушения. За последние полтора года у него выработалась настоящая зависимость от процесса.

Хрустальный пластий, как любил называть его Смелл, отличался необычайной лёгкостью и прозрачностью. Когда вещество покинуло пределы тары, Гальдер не сразу его заметил. Холлит к тому времени стал на удивление спокойным и серьёзным. Подобные метаморфозы всегда случались с ним при переходе от праздной болтовни к работе. Через пару минут бесформенная масса превратилась в манекен, повторяющий тело Гальдера в мелких деталях. Холлит здорово натренировался лепить из почти воздушной субстанции копию подопытного.

Бесплотный двойник под руководством доктора двинулся в сторону Гальдера. Тот закрыл глаза. Он всегда пропускал мгновение, когда пластий касался лица и начинал проникать в тело, собирая скопленный в нём негатив. Дурные мысли, тошнота от воспоминаний, страх, напряжение — всё это неведомым образом стиралось и забывалось, становясь незначительным и блёклым. Из головы Гальдера испарялось сегодняшнее утро, гасла боль в ноге, не утихал только набат совести, вещавший о Хлое.

— Ну, как мы теперь? — с улыбкой спросил доктор, крутясь на стуле.

Гальдер открыл глаза и обернулся. Пластий уже собрался позади него в комок и теперь шествовал обратно в контейнер.

— Это…всё?

— Что значит, всё? — Холлит напрягся.

Гальдер сглотнул, снова опустил веки, сравнивая ощущения. Что-то пошло не так. На этот раз процесс будто остановился на середине.

— Я не очистился до конца. Не чувствую себя полностью обновлённым. Кое-что из неприятного осталось.

Лицо доктора вытянулось. Он подскочил и лихорадочно выпалил:

— Ты уверен?!

Гальдер кивнул.

— Вот оно! — Холлит просиял от открытия. — Я так и знал! Я знал, что оно в нём копится! Я то думал, негатив рассеивается в пространстве, а он остаётся внутри пластия и со временем снижает его способность впитывать!

Он опустил внутренний экран и принялся лихорадочно записывать. Гальдер дождался, когда глаза доктора перестанут быть чёрными, и неуверенно спросил:

— Может, ещё раз?

— Погоди, я схожу за новым контейнером, — кивнул взбудораженный Холлит. — Или опять попробуем на этом?

— Да мне плевать.

Гальдер начинал раздражаться. Мысль о том, что очищение больше не работает, пугала его.

— Тогда давай пропустим тебя через этот, последний разок, а если не получится, возьмём новый, — с энтузиазмом предложил доктор и поспешил в хранилище.

Гальдер нутром чувствовал, что Смеллу не терпится набить под завязку первую порцию вещества, убедиться в его негодности и только тогда перейти к следующему контейнеру. По правде говоря, их испытания были незаконными. Холлит не смог выбить патент, и массовая добыча хрустального пластия в ближайшие годы не планировалась. Без одобрения светил науки, Смелл не имел права и на эксперименты, тем более с участием подопытных людей. Здесь, в психиатрическом отделении клиники Ариан, хранилась тайна, состоявшая из пяти контейнеров и двух человек.

— О чём задумался, Гальд?

— Да вот думаю, может и мне надо было на врача пойти. На тебя глядя, завидно становится.

— Брось, — отмахнулся Холлит. — Я с этой наукой всю молодость прошляпил и до сих пор ковыряюсь, как жук в навозе — почти без толку.

"Чего-чего, а молодости у тебя навалом", — с горечью подумал Гальдер.

Они с доктором были ровесниками и в прошлом неплохо ладили, но с годами детская дружба изжила себя и превратилась в общение по необходимости. Каким бы открытым и светящимся Смелл не казался снаружи, внутри он был холодным и расчётливым.

Холлит обрабатывал Гальдера с тех самых пор, как тот впервые обратился в клинику три года назад. От вида каши из трупов незакалённые нервы сдавали. Ночь за ночью Гальдера мучили кошмары и бессонница. Смелл на то и был психиатром, что умел двигать нужные рычаги, медленно подбивая Гальдера к участию в эксперименте. Прошло долгих полтора года, прежде чем он впервые обмолвился о хрустальном пластии.

Гальдер ненадолго выпал из реальности, погрузившись в размышления, и очнулся, когда доктор уже сформировал тело. Процесс пошёл по второму кругу. Гальдер глубоко вздохнул и на этот раз почувствовал момент слияния. Лицо обожгло, по телу саданул каскад боли, перед глазами пронёсся вихрь из красных и чёрных пятен. Потом появились мысли, следом образы. Все страхи Гальдера рвались из пластия обратно в его сознание. Мёртвые лица, куски тел, Хлоя, рыдающая над трупом матери.

К горлу подступила тошнота. Гальдер схватился за голову и закричал, брызнули слёзы, вместо запаха лайма в воздухе повисла трупная вонь. Испуганное лицо Холлита расплылось пятном воска, и вот уже из него проступали глаза того парня, которого утром залило кислотой и размазало по стенкам центрифуги. Гальдера затягивало в кошмарный омут, он упал, содрогаясь в конвульсиях и захлёбываясь рвотой.

Потом всё стихло, будто к разгорячённому лбу приложили холодное полотенце. Гальдер откашлялся. Через пелену просматривалось белое лицо Смелла. Он что-то говорил, тряс его за плечи, пытался поднять.

Гальдер сел, корчась от боли, и вытер слёзы. Доктор сбегал за успокоительным, принёс влажные салфетки и стакан воды со льдом.

— Как ты?

— Думал, что рехнусь, — отстранённо ответил Гальдер. — Почему всё вдруг прекратилось?

— Я отозвал загрязнённый пластий и провёл через тебя порцию чистого, — пояснил Холлит. — Прости, Гальд. Я не хотел, чтобы так вышло. Надо было сразу воспользоваться новым. Прости.

Гальдер слабо стиснул его руку.

— Всё нормально, — сказал он, прекрасно понимая, что ничего нормального в произошедшем нет.

Отделаться от назойливого доктора удалось только через полчаса. На обратном пути Гальдер заглянул в кондитерскую и купил коробку пирожных. Когда он вернулся домой, Хлоя мерно сопела, свернувшись в гнезде из одеял и подушек. В её маленьком убежище горел разноцветный ночник в форме мотылька и пахло чем-то сладким. Третья волна частично уняла бурю, но горький осадок никуда не делся, и настроение оставляло желать лучшего. Гальдер собрался с духом, закрыл дверцу шкафа и постучал в неё со словами:

— Тук-тук, мышка.

Выходи, не бойся.

Убежал мальчишка,

что украл твой хвостик.

Из глубины Хлоиной пещеры послышался сонный, но счастливый голосок:

— Кап-кап слёзки

капают у двери!

— Не плачь, мышка.

Выходи скорее.

— Что принёс в лукошке

добрый старый зяблик?

— У меня для мышки

новый чудный бантик.

Хлоя открыла дверцу и звонко чмокнула отца в щёку. От её улыбки на душе просветлело. Дочь была похожа на галчонка. Чёрные волосы, стриженные под каре, растрепались, а глаза блестели двумя пуговками. Она схватила коробку с пирожными и с восторгом открыла её.

— Кушать хочешь? — спросил Гальдер, поднимаясь и развязывая галстук.

— Неа. — Хлоя мотнула головой. — Я супчик грела. Налить тебе?

— Нет, я тоже сытый.

Гальдер повесил пиджак на спинку стула и забрался в комнату дочери, где устроился среди вороха ярких фантиков, бумажных снежинок, книг и мягких игрушек, которые шила для дочери Найла.

— Ну, рассказывай, как провела день, мышка.

— Утром мы с Мими смотрели телевизор, — с серьёзным видом принялась отчитываться Хлоя. — Потом я сделала её роботом и тайком стреляла во всех злых дяденек на улице.

— Они же тебя не видели?!

Гальдер треснулся головой о балку. Блестящие бабочки, подвешенные к потолку, принялись раскачиваться на прозрачных нитях.

— Ты что, пап, я же отсюда стреляла, в комнату не выходила и шторки не отодвигала. Правда, я молодец?

— Ты моя умница, — Гальдер погладил её по голове.

— Пап, — сказала Хлоя, внимательно посмотрев на него. — Ты устал, да?

— Немножко, — согласился Гальдер.

— Идём сюда, я тебе песенку спою, и ты поспишь.

Гальдер послушно положил голову на колени дочери. Та укрыла его пледом и принялась тихонько напевать, поглаживая по волосам.

— Пап, ты отдыхаешь?

— Да, мышка.

— Ты отдыхай больше, а то умрёшь. Мама тоже много работала, а потом легла и не встала. — Хлоя немного помолчала и сказала: — Ты не работай так много. Не хочу я пирожные каждый день. Я вообще могу только хлеб кушать.

— Спой ещё, мышка. Я отдохну и буду бодрым и здоровым.

Хлоя продолжила петь, а Гальдер думал, как ненавидит себя и непригодный для жизни мир, где каждый городской островок перенаселён, и детей можно заводить только людям с хорошим набором генов. Остальных стерилизовали с помощью препаратов, но иногда случались сбои, как у Найлы. Когда она случайно забеременела, единственным выходом был аборт, но Найла сказала, что покончит с собой, если Гальдер заставит её убить ребёнка. Она вынашивала и рожала Хлою тайно. Роды были тяжёлыми, и последствия не заставили себя ждать. Найла начала хиреть на глазах. Она не могла показаться врачам и старалась не выходить из дому. Гальдер врал всем, что у неё агорафобия. Узнай кто-нибудь о незаконнорождённой Хлое, семью изгнали бы из города, а это означало смерть.

Ночью Гальдер так и не уснул. Дочь пригрелась у него на груди. Её дыхание было ровным и тихим, а сердце Гальдера бешено отсчитывало удары. Он понимал, что выхода всего два. Один — комфортный для него, Смелла и горожан. Для всех, кроме Хлои. Второй — рискованный и опасный, но дающий надежду подарить дочери другой мир и жизнь, которую она заслужила. До этого дня терзавший Гальдера вопрос о будущем Хлои скрывала маска пластиевого спокойствия. Она заставляла жить, не заглядывая в завтрашнее утро, глушила совесть, гасила ненависть к Эрвистолу и мусору, заполнявшему его улицы, прятала людской цинизм. Гальдер слишком долго трусил. Теперь, когда реальность сдирала с разума кожицу напускного благополучия, обнажая плоть реальных проблем, Гальдер чувствовал, как с его глаз сходят бельма. Он прозревал и вдыхал вонь города, процветающего на трупах. Прятаться от самого себя больше не было смысла, и план зрел в глубине разума, как нарыв.

 

 

***

 

 

— Как мы сегодня себя чувствуем? — привычно спросил Смелл, похожий на рыжего тигра в глубине джунглей.

— Нормально, док.

— Это хорошо. Знаешь, я подумываю прекратить "Чистый лист".

Под глазами Холлита темнели круги, он весь осунулся и постарел лет на пять. Дураку было понятно, что за хранение столь опасного вещества Смеллу грозила переработка. Тюрем в переполненном городе не содержали, и с преступниками не церемонились. Смертная казнь заменяла все наказания.

— Я как раз об этом хотел поговорить, — кивнул Гальдер, усаживаясь в кресло.

Доктор уставился на него немигающим взглядом.

— Слушай, Смелл, мы с тобой давние друзья, — начал Гальдер доверительным тоном. — И я тебе многим обязан. Благодаря твоим опытам, я всё ещё нормальный человек.

— Давай короче, — попросил Холлит, мрачнея.

— Хочу помочь тебе избавиться от того, что скопилось в этой штуке. Ты говорил, проверка хранилищ в следующем месяце. Я не уверен, что выйдет, но хотел бы попробовать.

— Святая наука! Ты что же решил тут устроить акт самопожертвования?

— Я не настолько сумасшедший, — рассмеялся Гальдер. — Опять же, благодаря тебе. Есть план получше.

Смелл откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. Он легонько крутился из стороны в сторону, успокаивая нервы.

— Выкладывай.

— Сначала мне нужно кое-что у тебя спросить. Как по-твоему, негатив, который скапливает пластий, может получить обратно только тот человек, от которого он исходил, или любой другой тоже?

— Любой, — кивнул Смелл. — Я попробовал провести через себя кусочек.

Гальдер почувствовал, как по спине хлестнула волна мурашек. Возможно, Холлит уже знает о Хлое.

— И как? — осторожно спросил он.

— Весьма неприятно, — признался Доктор, глядя на лопающиеся в прозрачной панели пузыри. — Я и так был не в настроении, а после этого депрессия усилилась раз в десять. Сразу вспомнил все паршивые события последних лет. Например, свою бывшую. Морис, помнишь её? Та ещё стерва.

Внутренний Гальдер облегчённо вздохнул. Внешний не подал вида. Похоже, пластий не передавал конкретных мыслей и образов.

— В общем так, док. Я имею доступ к камере, в которой держат заключённых перед тем, как поместить их в центрифугу. Когда работники уйдут на обед, у нас будет час, чтобы попытаться очистить пластий на них.

— Гальдер, да ты псих и садист!

— Какая разница, это же смертники. Они будут под наркозом, так что обойдётся без шума.

Совесть Смелла колебалась недолго.

— Я не уверен, — задумчиво сказал он. — Никогда не проводил опыты на бессознательных.

— Как насчёт крыс? — предложил Гальдер. — Попробуй усыпить парочку и проделать очистку.

Холлит усмехнулся.

— На крысах я уже пробовал. Все три штуки сдохли.

— Ты их усыплял?

— Парализовывал. Ни одна тварь не останется неподвижной, когда через неё проводят семь кругов ада.

Гальдер поднялся и опёрся на трость.

— Если надумаешь, сообщи мне до завтрашнего утра. Но взамен… хотел бы ещё пару раз воспользоваться твоими услугами.

 

***

 

 

Пятнадцатилетний Шеллай Корви по кличке Паук лежал на кушетке Центра Распределения, в окружении таких же неудачников, и не мог пошевелить ни единым мускулом. Ему хватило сил только немного приподнять веки и через щёлки разглядеть человека в белой одежде, шапочке и маске, катившего перед собой тележку со шприцами и вакцинами.

"Вот и всё, — пронеслась слабая мысль. — Ты чёртов труп, Шеллай. Запутался в собственной паутине и превратился в дохлую муху".

Работник поочерёдно вкалывал обездвиженным Гороху, Башне и Мелу снотворное. Сгребли, так сгребли. Всю банду одной лопатой. И надо же было так тупо попасться. Когда человек с блестящей иглой приблизился к Шеллайю, все остальные уже спали.

"Ну что, даритель снов. Давай. Я последний".

Стальные глаза несколько секунд оценивающе смотрели на Паука.

"Ах ты ж грёбаный педик! — подумал Шеллай, холодея от плохого предчувствия. — Только попробуй тронь!"

Он чувствовал себя совершенно беззащитным. После процедур на теле не осталось ни волосинки, ни ниточки. Эти скоты сбрили всю растительность, и даже простынкой накрыть не удосужились.

Работник посмотрел по сторонам. В его холодном взгляде мелькнуло напряжение.

"Точно что-то задумал, козлина".

Человек немного поколебался, затем наклонился к уху Шеллайя и сказал:

— Эй парень, сейчас я вколю тебе антидот, и минут через десять ты сможешь двигаться. Не открывай глаза, ничего не спрашивай и не вздумай рыпаться. Будешь делать, что я скажу. Моргни, если согласен.

Шеллай зажмурился и с невероятным усилием снова приподнял веки. Выбирать ему не приходилось.

От укола шею защипало, и сразу стало жарко. Работник ушёл, но через несколько минут вернулся в сопровождении второго мужчины, затащившего внутрь процедурной какой-то контейнер. Между ними завязался разговор, но Шеллай не слушал. Все его мысли были заняты пальцами, в которых уже появилась чувствительность. По застывшим конечностям разливалось тепло, и они начинали слушаться. Шеллай чувствовал себя заржавевшим роботом, которого облили горячим маслом.

— Сколько у нас времени? — спросил работник с выбивавшимися из-под шапочки рыжими прядями.

Он наклонился над контейнером, чтобы снять крышку. В этот момент человек со стальным взглядом, прихрамывая, подошёл к нему сзади и вонзил в затылок шприц. Рыжий повалился прямо на ящик, да так и остался лежать, неловко раскинув руки.

Шеллай испуганно распахнул глаза.

— Вставай, — коротко бросил ему работник. — Будешь помогать.

Паук осторожно поднялся и приблизился к неподвижному телу. Хромой протянул ему халат.

— Накинь и помоги мне затащить его в процедурную. Без вопросов, понял?

Шеллай быстро кивнул. Вместе они раздели и поместили тело в капсулу, где с него тут же был снят весь волосяной покров, включая брови и ресницы. В те несколько минут, пока длилась обработка, Шеллай торопливо надевал оставшиеся вещи и искоса поглядывал на хромого. Тот подошёл к тележке и достал припрятанный на нижней полке кейс. В нём находились пластиевые листы.

— Закрой глаза и замри на секунду.

В голосе хромого звенел металл, и Шеллай не посмел ослушаться. Он ощутил мягкое касание пластия и то, как податливое вещество обволакивает кожу.

— Хорошо. Теперь помоги мне его вытащить.

Когда Паук открыл глаза, работник держал в руках маску, снятую с его лица. По затылку прошёлся холодок.

Обработанное тело уложили на кушетку, которую не так давно занимал Шеллай. Хромой достал из кейса вторую пластину и снял маску с рыжего, ставшего бритоголовым.

— Слышь, мужик, ты что решил нас фейсами обменять?! — не выдержал Шеллай и тут же заткнулся под тяжёлым взглядом.

Хромой опустил пластий на лицо рыжего, и тот мгновенно превратил его в копию Шеллайя. То же самое было проделано и с Пауком.

— Натяни шапку пониже, — коротко сказал хромой. — Иначе видно, что ты безбровый. Теперь тебя зовут Смелл Холлит, и ты работаешь психиатром в клинике Ариан. Сейчас ты пойдёшь в свою квартиру, адрес которой написан в твоём бумажнике, и будешь сидеть там, дожидаясь, пока я с тобой свяжусь. Никуда не выходи, ни с кем не разговаривай, дверь откроешь только мне.

С этими словами хромой вынул из кармана горстку снятых с преступников таблетов и протянул Пауку.

— Ты же взломщик, верно? Бери любой, очистишь от данных, и сможем связываться через него. Ты нужен мне в одном деле. Будешь помогать, и я сделаю вид, что уже переработал тебя. А если откажешься или попытаешься утечь, я обставлю твой выход отсюда как побег и спущу на тебя всех ищеек города, понял?

Пластий неприятно стягивал лицо, и Пауку хотелось отодрать его, словно застывший воск, но он молча кивнул и поплёлся за человеком со стальными глазами.

 

 

***

 

 

Утром пятого июня новостные сводки заполнили фотографии мэра и его жены на жёлтом фоне. В восточной части Эрвистола за ночь распустился первый цветок рутии, и глава не преминул удостоить его вниманием. Глянуть на чудо природы собралась половина города. Восьмиконечную звезду с оранжевой сердцевиной снимали и нюхали все, кому не лень. На местном канале говорили, что весна продолжается, а Гальдер в это время испытывал пластий на обездвиженных смертниках.

Когда он поднялся к пульту управления, тела уже были загружены и ожидали своего часа. С тех, пор, как закончились опыты Смелла, Гальдер чувствовал себя гораздо лучше и уже не трясся перед каждым спуском рычага. На этот раз он медлил сознательно, выжидая, когда подопытные черви очнутся от наркоза.

Останки Смелла Холлита отправились в путешествие к корням рутий, а его контейнер с заражённым веществом теперь находился в распоряжении Гальдера. Рядом стоял кейс, заполненный пластинами, — второй по значимости трофей, отложенный на чёрный день.

В небольшом городе вроде Эрвистола пластиевые безделушки столь высокого качества встречались редко и ценились на вес золота. Из грубых сортов делали мощение, окна или крепления купола, но они застывали в одной форме и уже не менялись, в отличие от той же трости. Гальдеру здорово помогла выработанная до автоматизма привязка к пластию и навык создания сложных объектов. Только благодаря им он сумел снять маску с лица Смелла и дважды проникнуть на территорию клиники, оставаясь неузнанным камерами. После семи часов вечера в северном крыле не оставалось почти никого из персонала, так что с сотрудниками Гальдер не столкнулся. Он оформил отпуск на имя Холлита, благо, тот был сам себе начальник, вытащил из хранилища ещё один контейнер и отключил таблет Смелла.

Вечером того же дня, когда лопнул первый бутон рутии, Гальдер взял два кейса с заражённым пластием и поспешил в назначенное место, где его ждал Шеллай. Ситуация у парня была щекотливей некуда, так что подчинялся он безропотно. Гальдер не питал особых надежд на его счёт, но выбирать не приходилось. Паука он вытащил по трём причинам. Шеллай походил на Смелла ростом и телосложением, обладал навыками взломщика и мог создать большие проблемы, оказавшись на конвейере вместе с трупом доктора. Количество материала, загружаемого в центрифугу, устанавливали работники нижних этажей, и изменить цифры было не в компетенции Гальдера.

Паук ждал в парке, под самой большой рутией, накинув на лысину капюшон серой толстовки. За сетью купола сияли звёзды, нагретая за день земля отдавала воздуху тепло, и было душно, как в парнике.

— Что делать надо, хромой? Я задолбался тариться третий день.

— Пошли, — коротко сказал Гальдер. — Мне нужно вскрыть несколько домов. Ненадолго. Минут на шесть каждый. Справишься?

— На шесть? На шесть-то без проблем. За это время я сигналку не упущу. А тебе зачем?

— Что я говорил на счёт вопросов? Если всё выйдет, как надо — бегать от ловцов тебе больше не придётся.

— Да тебе меня надурить, как ребёнка по носу щёлкнуть.

— Тогда ищи себе другого покровителя.

Шеллай вжал голову в плечи и молча поплёлся рядом. Шёл второй час ночи, улицы были пустынными и тихими, а дорожки парка безлюдными. Первые три раза Гальдер проник внутрь помещений без особых проблем. Он выбирал жертв, сверившись с утренними репортажами и фотографиями в газетах. Четвёртым по счёту был дом мэра. При виде него у Шеллайя отвисла челюсть.

— Хромой, ты псих?!

— Сможешь или нет? — спросил Гальдер.

Он остановился и опёрся на трость, давая отдохнуть ноге.

— Ну, минут пять.

— Мало, — выдохнул Гальдер, потирая колено.

— Больше не смогу, тут система такая, что мозги через уши потекут, пока взломаешь.

— Раздобудь план дома. Мне нужна спальня.

— Это я запросто. Мы с пацанами на этот теремок давно слюни пускаем.

Гальдер вколол себе обезболивающего и дождался, пока по таблету придёт изображение.

— Короче, проще сначала в сад, а оттуда по лестнице на балкон, — заключил Шеллай. — А ещё проще свалить отсюда, пока не загребли.

— Взломаешь или нет?

— Взломаю, но если сирена сработает, я тебя дожидаться не буду, понял?

— В твоих интересах, чтобы она не сработала.

Шеллай ловко снял блок с калитки и, воровато озираясь по сторонам, скользнул внутрь. Гальдер вошёл следом, и защита тотчас вернулась на место. Всё же Паук был мастером своего дела. Они договорились действовать по сигналу таблета. Шеллай остался в тени террасы перед входной дверью, Гальдер поспешил в сад, чтобы успеть забраться на лестницу. Как только он оказался у балконной двери, Паук получил сообщение и принялся за работу. Ладони Гальдера стали влажными от пота.

Вскоре пришёл ответный сигнал. Гальдер без труда отвёл в сторону дверь и шагнул внутрь. Храп мэра был слышен ещё в саду. Они с женой спали, развалившись на огромной кровати под кондиционером. И хватило же у них совести наесть такие туши, в то время, как остальным горожанам не разрешалось даже лишнюю еду покупать, чтобы всем хватало свежих продуктов до следующего завоза. Хлоя и десятки других детей не имели права появляться на свет и жить в стенах Эрвистола не столько по причине нехватки ресурсов, сколько из-за жировой прослойки разбухавшего общества. Если купол — подобие волдыря на коже планеты, то мэр и его жена — находящийся на верхушке гной, который нужно было выдавить в первую очередь. Гальдер быстро надел маску и распылил парализатор, затем раскрыл кейсы и выпустил хрустальный пластий. Привязка вышла мгновенной, а вот с формообразованием пришлось повозиться. Не будь у Гальдера должного опыта, он не смог бы придать массе нужный вид. Через три минуты двойники мэра и его полной супруги начали медленно опускаться в тела. Спящие начали тихонько поскуливать и метаться по кровати. Похоже, им было, что вспомнить в судный день. Звуки казались подобными раскатам грома в гробовой тишине.

"Вали оттуда, хромой, выдержу ещё секунд тридцать максимум!" — сообщил Шеллай.

Но пластий нужно было прогнать целиком.

"Двадцать пять".

Мэр закатил глаза и стал похож на слепого.

"Двадцать".

Его жена выгнулась и скривилась, как толстый червь, разрезанный на две части.

"Пятнадцать".

Гальдеру показалось, что воздух раскалился.

"Десять".

Тела обмякли, а пластий собрался в две неподвижные лужи под кроватью.

"Пять".

Медленно, невыносимо медленно он возвращался на место. Гальдер захлопнул кейсы и, забыв о ноге, рванул к двери, но время уже вышло. Он зажмурился, ожидая, что вот-вот грянет рёв сирены.

"Хромой, твою налево! Через десять секунд я сворачиваю блок и сматываюсь!"

— Чёртов паук, — шепнул Гальдер. — Ты сказал, их всего тридцать.

"Хромой!"

"Я уже вышел!"

Шеллай ждал его в тени террасы.

— Утащил, что хотел? — спросил он.

Гальдер промолчал. Они вышли через калитку и побрели по душной улице мимо стволов огромных рутий и фонарей.

— Ну и каким боком я после этого свободен от ищеек?

Гальдер мысленно зачеркнул первый пункт плана.

— Слышь, хромой. Ну будь ты человеком. Мы с тобой вроде как повязаны теперь.

— Ночуй сегодня осторожно. Завтра у Смелла могут быть гости. Я приду рано утром.

На следующий день в квартиру Холлита и в самом деле наведалось несколько человек. Гальдер велел Пауку сидеть в кладовой и принимал их сам, нацепив маску доктора и надев рыжий парик. В таком виде он отличался от Смелла только цветом глаз и хромотой. Отделение психиатрии временно не работало из-за ухода доктора в отпуск по случаю «повреждения ноги», а поскольку на сообщения Смелл не отвечал, страждущим пришлось самим ехать в западный район Эрвистола. Первыми были дети мэра и его супруги. Они попросили тихо и без промедлений отправиться в особняк родителей, с которыми творилось что-то неладное. Гальдер молча собрался и последовал за ними. Он уже знал диагноз. Его ночной визит вызвал помешательство. То же самое наверняка случилось и с остальными горожанами, чьи дома взломал Шеллай.

К тому времени, когда о случившемся узнала общественность, Гальдер и Паук успели посетить другие пять не слишком хорошо защищённых домов. Ещё через сутки в свет вышла статья за подписью Смелла Холлита, в которой говорилось о разрушающем воздействии пыльцы мутировавшей рутии на мозг и о вероятности содержания в ней вируса, способного передаваться воздушно-капельным путём. Из-за постоянной подпитки разложившимися телами растения скапливали в себе трупный яд и болезнетворные бактерии. Отравленная пыльца, попадая в дыхательные пути и кровь, могла вызывать галлюцинации и помешательства. В связи с этим, доктор советовал как можно скорее покинуть город, где готовились лопнуть сотни новых бутонов. Сам психиатр «исчез» из Эрвистола в тот же вечер. Двое его младших коллег, взявшиеся изучать пыльцу, вскоре сошли с ума, и это подхлестнуло зарождавшуюся волну паники.

Через неделю цветение началось повсюду, а количество домов, где побывал Гальдер, превысило три десятка. Днём он наполнял пластий негативом, проводя его через заключённых или психов, которых отчаявшиеся родственники сдавали в Центр Распределения, а ночью выплёскивал на горожан. В Эрвистоле начинался массовый психоз. Люди хватали пожитки и спешили переехать в другие мегаполисы или перебирались на юг, в полные радиоактивных мутаций земли, не перекрытые куполами, но местами пригодные для жизни из-за обилия рутий.

К концу месяца, когда цветение достигло пика, в городе остались только те, у кого не было ни денег, ни связей. Начались массовые грабежи и делёж оставленного беглецами имущества. Витрины превратились в рассыпанные по земле паззлы из стёкол. Протухала пища, умирали старики, кончали с собой психи, но трупов на улицах не было. Гальдер вместе с несколькими сотрудниками продолжал работать в Центре Распределения, чтобы избежать чумы и холеры. Ему помогал Шеллай, организовавший отряд из таких же никому не нужных подростков.

Гальдер достал с чердака все дедовские записи и принялся вспоминать уроки по засеву полей, удобрению почвы и приготовлению лекарств. Он знал, что в скором времени оставшиеся жители должны будут сами обеспечивать себя едой.

Наступила среда, и подошёл срок отправиться к городским складам за крупой, мукой и консервами. Цветки рутий напоминали звёзды в ночи зелёных стволов. Наполненный ароматом тёплый воздух казался густым и сладким, точно пропитанная мёдом патока. Купол над головой — прозрачный зонт, укрывший грибницу с зарослями городских построек и сетью соломинок-дорог. Мальчишка-бог давно забежал в дом, вымыл руки и пил душистый чай с вареньем, а под забытым им зонтом продолжалась жизнь, и брели по своим делам серый богомол и божья коровка в красном платьице.

— Пап, а тут плохих людей больше нет? — с опаской спросила Хлоя.

Это была одна из её первых прогулок.

— Есть, мышка, они всегда есть.

Дочь крепче сжала руку отца и затравленно оглянулась.

— Мне тут не нравится. А ещё ведёрко тяжёлое. Я с ним совсем бегать не могу. И Мими пришлось оставить дома. Ей будет грустно одной.

— Это ведёрко ты всегда должна носить с собой, милая, как я свой кейс. Привыкай.

— А нож зачем? — хмуро спросила Хлоя. — Мы прямо как бандиты из телевизора.

— Мы не бандиты, мышка. Это просто для защиты. Если настоящие бандиты захотят нас обидеть, мы их опередим. Знаешь, что у тебя в ведёрке? Там волшебное зелье. Оно заставляет демонов, которые притворяются людьми, показывать своё истинное лицо.

— Ой, пап! Мы что охотники на демонов?

— Они самые, — Гальдер подмигнул. — Ещё твой дед меня этому учил, а я научу тебя. Ты видела коврик у нас в подвале? Он сделан их шкуры демона. Так что нож всегда держи при себе. Он тоже волшебный. Если кто-то попытается тебя обидеть, ты заставишь демона выйти, а потом убьёшь его.

— Мне страшно, — тихо сказала Хлоя. — Вдруг он вселится в меня?

— А я тебе на что? — Гальдер взъерошил волосы дочери. — Разве я дам тебя в обиду?

И они продолжили путь к продуктовым складам. Эрвистол опечатали, но внутри по-прежнему грело солнце, и продолжала поступать из подземных источников вода, а поля оставались пригодными для выращивания овощей и фруктов. Рутии всё так же вырабатывали кислород, но лишённые привычного притока органики, они вскоре должны были затормозить рост и начать питаться от почвы, как обычные растения. Цветение обещало продлиться несколько лет, за которые Хлоя вырастет и научится выживать, а большего Гальдер и не желал. Его мышка наконец вышла из норки, и Найла на том берегу наверняка радовалась, глядя на дочь. Её жертва не была напрасной, и жертва Гальдера тоже. За улыбку Хлои он готов был гореть в аду, если только ад не сама земля.