Последний уют

Нестройной армадой мчались сизые облака через аквамариновый небесный простор. Их размашистые тени скользили по голой земле, но только на мгновенья спасали от невыносимого жара светила. Вокруг, куда ни падал взгляд, лежала иссохшая степь, что даровала взору и небу лишь светлые плоские камни и раскалённый тёмно-серый песок. Но кое-где ещё произрастала трава, ещё жили звери и люди.

По узкой тропе девять человек двигались на запад, верхом, к Лавовым Полям. Кони перебирали ногами, покачивали головами, шумно вдыхали горячий воздух. Они несли четырёх рыцарей в полных тяжёлых доспехах и более лёгких господ, а ещё два вьючных животных тащили нажитые богатства, тюфяки и припасы.

Что кони, что люди — все утомились. Но вот на пути в недружелюбный край, на самой границе земель человечьих, трактир возник, и отнюдь не мираж. Бревенчатый, хилый, покошенный, в два этажа, с конюшней, амбаром. Дым из трубы выходил, всё как надо. Посреди крыши раскрытая бочка громоздилась, а в ней бородатый старец лыбу давил, в соломенной шляпе, с ручным соколом на плече. Ещё выше, на палке гнутой, потрёпанный флаг развевался, королевских цветов, красно-белый.

Внизу, у входа в трактир — два мальца-оборванца. Первый счищал помёт стервятников с деревянной таблички "Последний уют", поглядывал на путников, хмурил лицо, в песок плевал. То ли от работёнки, то ли от недовольства, что незнамо кто пожаловал.

— Какое двусмысленное название трактира! — гоготнул один из рыцарей. — Последний уют перед Лавовыми Полями… А, может, и последний перекус вообще. Для тех, кто не сдюжит возвратиться…

— Клиенты долго не живут! — подхватила хохму воительница рядом. — В долг здесь не дают, точно вам говорю. Никакой выпивки за счёт заведенья.

Второй малец сидел на завалинке подле входа в трактир, сонно вращал трещоткой, на небо поглядывал. Окликнули его:

— Эй, хлопец! Не злые духи мы! Изгонять гостей не надобно!

— А он не бесов изгоняет, — сказал с другого коня старче в мантии. — К дождю взывает.

— Как? Разве не в бубен должен бить, плясать?

— Ох ты неуч! — Волшебник воздел ладони к небу, перед собой, и пальцами зашевелил. — Сила струится через руки. Вот, что главно’. Артефакты лишь помогают вызволить её, особенно когда она слаба. А уж чем пользуется младой маг — это его дело. Кому что ближе и сподручнее. Палка, посох, хоть сапог! У каждого свой обычай, своя манера, как говорится. Но истинному мастеру эти костыли не нужны. Голыми руками может волшбу творить. Если, конечно, он развил в себе Силу не топором махать или мотыгой.

Тучи быстрее побежали, глубоко в небе ухнуло, закрапал дождь. Малец рот раскрыл, не ведая, сам он непогоду призвал иль незнакомец удружил. Чародей слез с коня, улыбнулся, взъерошил юнцу сальные волосы.

— Сильные чувства порождают сильную магию. Но ты делаешь это без должных эмоций. Может, это занятье тебе не по вкусу? Есть много других ремёсел…

— Тьфу, маги! — заворотил носом один из воев. — Подлинная Сила — в мышцах, в мускулах, а не в этих ваших фокусах! Чваньё!

Спешивались путники, коней в стойла завели и шумною гурьбою в трактир ввалились. Засим дождь капать перестал.

 

Весь вечер допоздна у большого камина за долгим столом пили, ели, веселились.

Старый бард, что с соколом ручным, играл на лютне и нёс всякий непонятный вздор. Внешне весь дремучий такой был, бородатый, с длинными седыми волосами, а лицо — что кора древесная, вековая. Грязный, неряшливый. Гнильсом звали.

Хозяин трактира, Люций, тоже в летах, но себя так не запускал, одевался и вёл себя как барин, длинные усы с завитками кверху расчёсывал при случае, улыбался широко, спину держал ровно, нос — высоко, аристократично. Говорил с апломбом. Позёр, баловень и насмешник. Постояльцам щедро кубки наполнял, а гости ему со смехом говорили, что вино здешнее жжёт огнём, нигде такого не пробовали больше. Видать близость лавы сказывалась, шутили они. О Квестах трактирщика спрашивали, но нечем ему было их порадовать, кроме устаревших листов "Разыскивается живым или мёртвым". Мелочью они это называли, да и сроки все истекли. А ещё хвалились, что Королевский Квест вызвались исполнить, Лавовые Поля зачистить от монстров.

Жена трактирщика, Морья, разудалая грозная дева, шире любого в плечах, еду подавала, и кто-то заметил, что мясо по вкусу как конина, но тому все говорили, что пить надо меньше. Но не Морья, она слова за вечер не вымолвила, трубку из зубов не выпускала, улыбалась редко, на обращенья не реагировала.

Два мальца сидели в дальнем углу, тоже молчком, глядели на гостей во все зенки. А глаза как блестели! Осточертела скука степная.

 

За полночь одни гуляки по комнатам разбрелись, другие прямо за столом заснули.

И не проснулись болей.

Раздели их, всё драгоценное забрали.

Для верности — ещё глотки перерезали.

Но не всем. Одну деваху трактирщик ядовитым вином не поил, только усыпил. Очнулась она связанной по рукам и ногам в винном погребе. Когда всё поняла, разругалась, разрыдалась, но ничего поделать не могла. Наложницей сделалась, рабыней.

— Папаня, а позырить можно? — спрашивал один из мальцов старика. Губы облизывал, руки потирал в нетерпеньи.

— Идём, Хиро, — звал сына дядюшка Люций, ловец человеков, душ владелец. — Идём, родной. Большой уже. Всё можно.

Так и закрывались они в погребе вместе с девахой.

А другому юнцу — Дугу — оставалось только крики, стоны, ругань да смех слушать. Веселье его всегда стороной обходило.

Шёл тогда он к тётушке Морье. К большой такой, сильной, необщительной, молчаливой. И если заданья никакого не было, если работёнки по дому-трактиру не завалялось, то давала она ему немного радости из табакерки посмаковать. Сама курила постоянно, через трубку, вот её Дугу и давала. Все мысли разом вышибало, чувства притуплялись, ничего больше не заботило.

Так и жили.

 

Человечину не ели. Только если чёрный день наступал, но такового давно не было. Тётушка Морья в основном коней забивала, их мясо потом подавала — что гостям, что завсегдатаям.

Трупы к Лавовым Полям увозили, не по основной дороге, другой тропой, не светиться чтобы. Через песок путь держали, а ветер скоро скрывал колею от колёс. Однако законников, коими пугал мальцов дядюшка Люций, в этом краю никогда не водилось, с тех пор, как Дуг себя помнил.

Под надзором старших Херо и Дуг грузили тела в повозку, запряжённую лошадьми, и везли к ближайшей огненной реке, иногда за много вёрст от дома, уж непостоянные эти реки были. Звёздное небо мальцам служило покрывалом, а великое светило указывало дорогу, обгоняло, насмехалось, слепило, скрывалось за алой вуалью, вовсе пропадало. Потом догоняло снова.

Всю дорогу Херо нескладно песни сочинял, да в паху рукой колупался. А Дуг книгу читал, что у чародея выкрасть успел до того, как дядюшкины ручищи до самых дорогих вещей дотянулись. Книга называлась "Единая стихия". Про то, что любой маг мог стать архимагом, повелителем всех известных стихий, потому что все они, оказывается, связаны. Как пар, вода и лёд.

Тела убитых мальцы сбрасывали в жидкий огонь. Дуг не понимал только, зачем такие глупые растраты пищи, соков, а Херо сожалел по некоторым девахам бледным.

 

— Хиро, сын мой, слухай старика, присядь, — говорил пьяный спозаранку Люций. — Ты на Дугги не смотри, на меня смотри. Дорогу для ничтожных выбрал он. Тебе иная участь предначертана, я точно знаю. Тебе выбрать надобно, кем ты по жизни будешь. Кто ты? Непоколебимый овен ты иль поросё негодное? Отпор давать намерен иль прогибаться под натиском судьбы? Кто ты? Хищник? Волк неукротимый иль шавка смиренная, одомашненная? Ты на Дугги не смотри, пускай отстойник чистит, это его дело, не мужицкое. Хай Морье помогает. Чародеем он заделался, ишь! Вот и будет мыть всё, аквамаг наш. А тебя я натаскаю мужиком быть, истинной Силой владеть. Не той Силой, о которой волшебники щебечут. Не той Силой, от которой мускулы растут. А той, что выживать поможет. Той, что даст силы ударить первым. Ударить слабого. А, можить, сильного. Но так, чтобы не поединок это был, а чтобы ты всегда победителем выходил. Забирал, что тебе нужно. В непонятный бой не ввязывайся, это удел глупцов. Волком будь, но и хитрым змием тоже. Волком и змием, Хиро.

 

Херо прозвали так от слова "герой". Хотели героя взрастить, родители его, Люций и Морья, но час его, видать, ещё не наступил.

Вот стоял теперь Херо, в замочную скважину глазом тыкался, а рукой в штанах грешил, слюну ронял. В другой руке сжимал дубину. Тоже своего часа ждала.

Дуг рядом наблюдал за этим хмуро, да тоже в дверную щель поглядывал. Молчали мальцы, тихарились, ждали команды дядюшки Люция, разговоры подслушивали, что в главном зале трактира велись.

Едва засветло сокол прилетел, Гнильсу пропищал, что новые гости приедут. Теперь уже со стороны Лавовых Полей, экая невидаль.

Разбойнички пожаловали.

Обычно у Люция с бандитами всё схвачено, оговорено, с некоторыми даже совсем побратились, торговлю наладили. Атаман Хена нередко захаживала, с отрядом своим, пили вместе, и поили их отнюдь не отравой, а самым лучшим, что в погребе было, не считая сезонной девахи. Да и Хену так просто не провели бы, мысли читать умела.

Но эти — незнакомые. А с незнакомцами расклад таков: Люций либо товары им предлагал на продажу, если завсегдатаями стать могли, местные какие-нибудь, либо под нож приказывал пустить, как остальных.

С этими, лавовыми, сразу не заладилось. Зазнайски себя повели, свысока на семью трактирщика смотрели, даже платить за похлёбку, кажись, не собирались. Того гляди, ещё забить думали и тела к лошадям привязать, протащить по камням через степь хохмы ради, как притащили к трактиру останки каких-то бедолаг. Изверги! Один табак в своей длинной трубке щелчком пальцев поджигал, ноги в грязных сапогах на стол трактирный закидывал, точно у себя в пещере, откуда поди вылез; другой дядюшку Гнильса к стене поставил, спьяну ножи метать начал, норовил задеть, но, хвала богам, не задевал; девка одного из злыдней визгливо хихикала, вышучивала хозяев похабно; а ещё один ахтыгад приставать к тётушке Морье вздумал, на колени к себе пытался её усадить, за бока хватал…

За что и получил от неё мясницким тесаком промеж глаз.

Тут-то всё и началось. Врагов больше было, но на стороне "Последнего уюта", как обычно, — неожиданность и забористое пойло. Ослабленные, деморализованные, растерявшиеся посетители только и успевали головы прикрывать, да мало помогало.

— Хи-и-иро! — взревел дядюшка Люций, сигнал подал. Он разбил бутыль вина о голову ближайшего пьянчуги, а её горлышко воткнул в низ живота тому, кто с другой стороны находился. Пучеглаз так и простоял полдраки, согнувшись, не смея пошевелиться от боли, пока ему голову не отсекли.

Херо грешить со своим стручком на время перестал, страшно заорал, распахнул дверь, выскочил с дубиной и свалил кого-то сразу же с размаху. Дядюшка Гнильс резал глотку одному бандиту, а дядюшка Люций невесть откуда выхватил топор и уже рубил руки другому лиходею, что меч извлечь успел, а в дело пустить — нет. Тётушка Морья поднимала и опускала тесак, что застрял в голове приставучего типа, тело умершего моталось туда-сюда, билось о стол. Забрызганная кровью беременная бандитка, с огромным таким животом, коих Дугу видеть ещё не приходилось, ползла куда-то на четвереньках. Верещала:

— Чё медлите, копуши! К оружию! Бейте суков!

Мальцу-аквамагу выпало сражаться с таким же юнцом, как он сам. На первый взгляд оба казались безоружными. Оцепеневший враг в моднявой серой шляпе с загнутыми вверх краями пялился на бойню, пятился к выходу. На лбу — татуировка в виде треугольника. Изо рта всё ещё торчала трубка. Выпустил крик с дымом:

— Златка!

— Текай, милый! Текай отседва! Не сдобровать нам!

Встретились взглядами Дуг и незнакомец. Первый особых чувств не испытывал, только любопытство. А бандит весь трясся — и от гнева, и от шока. Потом гость схватился за трубку и направил её острым концом на мальца. Но тот среагировал быстрее — выставил перед собой трещотку.

Тонкая, но сильная воды таран-струя ударила в грудь незваного.

Вышвырнуло его из трактира через окно. Вскочил он всё же бодро, весь мокрый, ругнулся, шляпа набекрень сбилась, поправил, затем кинжал из сапога извлёк, поспешил назад в хижину, бороться. Дуг попятился, поглядывая на товарищей. Из волшбы он мало что ещё умел убойного, а раз не хватило такого ударища, то впору прятаться за спинами старших.

Херо обхватил сзади беременную бандитку, водил окровавленной ладонью по её лицу, шептал что-то в ухо, а деваха кусалась, металась, истерила. Тётушка Морья сцепилась ещё с одним разбойником, тот сжимал её руку, которая тесак держала, потому хозяйка другой граблёй хлестала злыдня по роже, увесисто так, аж зубы во все стороны летели. Люций старался утихомирить самого крупного амбала, бил его топором, а тот, даже невзирая на перерезанное Гнильсом горло и рубящие удары по голове, хрипя, с дядюшкой Люцием верхом на спине мотался по трактиру, мебель крушил. Сам Гнильс уже кого-то лютней своей долбал, ломал её в щепки, хохотал безумно.

Неоткуда было поддержки ждать. Поэтому Дуг со страху превратил кровь на полу в лёд, ничего лучше не придумал. Заскользил злопыхатель с треугольником на лбу, грохнулся, ушиб затылок, проехался со стоном. А ведь мокрый был до нитки, живо приморозило ко льду. Надолго удержать не могло, но резво вскочить мешало…

Дядюшка Люций освободился, только вот от топора в руке одна рукоятка осталась, лезвие отвалилось. Отбросил деревяшку, побежал куда-то, схватил вилы в углу возле стойки, заторопился к лежачему подлецу, поскользнулся, падать начал, но таки воткнул с размаху инструмент в лицо поганое. Прямо в оба глаза удар пришёлся.

Разорался ещё живой гад погромче многих. Дядюшка Люций привстал на колени и начал вилами дальше бить, но погнулись зубья, плашмя удары получались. А бандит вслепую к выходу полз, оставлял после себя след из крови.

— Манерам! Научу! Тебя! Скотина! — выдыхал Люций. Затем, обернувшись к беременной и тыча пальцем: — А ну её не трогать без меня!

Покончили с разбойничками.

Морья стояла вся в крови, училась табак в трубке щелчком пальцев поджигать, как заколотый вилами недруг. Но не выходило.

Бандитку, Златку, связали и в погреб бросили.

Другую рабыню, Бесизду потасканную, закололи.

 

Приехали вскоре степные разбойники по призыву сокола Гнильса. Атаман Хена пожаловала, черноволосая, смуглая, в бандане, Люций руки даме целовал, точно прынцессе, хихикала бестия, звенели кольца её, что в ушах носила.

Бандиты рожи убитых разглядывали, с листами квестовыми сверяли. Три ценных головы оттяпали, с собой увезти решили, а всё остальное поручили Дугу и Херо в лавовую реку сбросить.

— Всё якшаешься с этим нед’рослем? С этим полудурком? — спрашивала Хена Люция о Дуге.

— На чёрный день малец. Как и было задумано. Да и по хозяйству от него бывает толк. Глядишь, и не съедим, коли чёрный день не настанет.

— А он и не волнуется нисколько, Водяной твой, — сказала Хена, которая мысли читать умела. — Недурно воспитал его, весьма недурно.

 

Дядюшка Люций когда-то церковным, глубоко набожным человеком был. Много слушателей собирал, вещать умел. Теперь мало кому учения излить свои мог, в отшельничестве своём, в изгойстве. Потому, когда гостей много собралось за длинным столом в трактире, с кубком вина в руке ораторствовал он на славу:

— Грехопаденье сделало нас людьми. Грехопаденье делает нас… человечнее.

Дядюшка Люций смотрел безумно, рот широко раскрывал, пальцем вверх указывал или жестикулировал, орошал вином хмельные лица. И голос его звучал набатом:

— Что сделал Владыка Мрака, будучи на небеси? Богам вызов бросил! Адамантовыми цепями сковали бунтаря, но уничтожить не могли! Разве можно божество убить, а? Нет! Восстал Владыка Мрака сызнова, дело своё продолжил, не сдался! Не сломили его дух, а по страшной глупости лишили другого выбора, кроме как грех творить! Так потом и с человеком поступили, изгнав в мир смертных!

Губил вино Люций и кричал, а от огня тень-каланча на стене за ним плясала:

— Но грехопаденье сделало нас сильней! Дорогу сильным чувствам проложило! Уж маги согласятся, что чувства — ключ ко всему. Свободнее мы стали, совершеннее любого из Сотни Богов! Так что черпайте тени золото и ни о чём жалейте! Судий — нет!

 

День днём сменялся, в степи жизнь неизменно текла дальше, ничто серьёзно не менялось. Но вот Кураж-сокол вернулся и поведал Гнильсу, что двое со зверем с Лавовых Полей сюда путь держат.

Всполошилось семейство из-за зверя. Но оказалось, что это лишь песчаный демон — грозный с виду, большой, рогатый, краснокожий примат с массивными руками, на которых всё тело держит, да ноги — с копытцами. Безобидный по нутру, как скот домашний. Закован в цепи был, тащил телегу с клеткой.

Странник пожаловал в "Последний уют", весь в чёрном — что длинный плащ, что шляпа. Над головой зонт держал, от солнца прятался. Оказалось, это трость простая, а завершалась она куполом из сжатого чёрного дыма. Волшебник, значит, пиромант.

В клетке много цепей, кандалов имелось. И там младая деваха сидела, невольница, руки были скованы сзади, заломлены так, что кости из плечевых суставов вышли, а локти и запястья вместе соединены. Одежды ей сильно не хватало. На лице — намордник стальной.

Когда остановились, песчаный демон в землю зарылся, одни рога снаружи торчать остались. Маг от дыма трость избавил, сошёл с телеги, узницу с собой потащил на длинной цепи, как на поводке.

В трактире речь гостеприимного Люция он сразу же прервал, осматриваться начал. А девка к дощатому полу припала, на коленях поползла, принюхиваясь, точно псина.

— Точно здесь, — шипела она. — Кровь им здесь пустили.

Люций и Гнильс оцепенели, переглянулись друг с другом. Морья хмыкнула, затягиваясь куревом.

— Ясно, — сказал пиромант. — Что ещё?

— Живых здесь больше. Два сопляка за дверью той потеют, кровь буянит. Ещё… женщина в погребе, под полом. Обмоченная. И прелесть там же.

Теперь даже Морья удивилась, брови подняла.

— Послушайте, милейший! Это, видать, ошибка! — затараторил Люций.

— Ошибка! Не пускали кровь! Никому! Ошибка! — вторил Гнильс.

— Свиней резали, птицу, но не болей!

— Да, свиней, птицу!

— В погреб отведите, — промолвил маг. — На товар взглянуть хочу. На раба вашего.

— Вот как… — Забегали глазёнки Люция, сильно призадумался, хваткий, предприимчивый. — Вот, значит, как…

— Но мы же… — начала рабыня, глядя на хозяина с пола.

— Тявкалку не разевай, если слова не дают! — зашипел маг. И по цепи к её шее красное свечение поползло, сталь раскалялась от руки пироманта.

— Хорошо! Ладно! Не серчай! Погоди!

Задрыгалась деваха, цепь натянула, взвизгнула. Трактирщики смотрели заворожено. Вот уже стальной ошейник раскалился сначала докрасна, потом добела. Заорала девка, забрыкалась, от шеи дым пошёл. Шипела кожа там, где горячее железо прилегало. Намордник тоже жёг. Мальцы на крики выбежали, застыли в изумлении.

Но откатился жар назад в руку пироманта. Девка теперь смиренно понурилась, в пол смотрела.

Люций улыбался, кивал с пониманием.

— Что ж, раз такое дело, пройдёмте, покажу товар.

 

 

 

В погребе маг брезгливо разглядывал рабыню.

Встретилась она взглядом с гостем. Заметно взволновалась. Но плеваться и сопротивляться не стала, как с Люцием.

— Сколько за раз? — спросил пиромант.

— Ох ты ж, я уж понадеялся, что насовсем купить вам надобно.

— Нет, хватит лишь раза.

— Хм, понимаю, понимаю… — И Люций назвал ничтожно малую, смешную цену. Завышать боялся. Большую Силу чуял.

Пиромант ссыпал в ладони Люция горсть монет горячих, тот заохал, заахал, рассмеялся, но с жаром совладал, жадной хваткой унял его.

 

Дуг на завалинке подле входа сидел, вращал трещоткой, тучи в кучу сгонял. То на небо поглядывал, то на загадочную девицу-ищейку, что к телеге с клеткой теперь прикована была, пока её хозяин предавался утехам с другой рабыней.

Окликнула деваха его, к себе подозвала. Не видел малец ничего дурного в этом, подошёл. На шее у неё ожогов почему-то не осталось. Ишкой назвалась ему, а он ей — Дугом.

Вышучивать его дерзко начала: мол, лицо глупое, истукан поди, нецелованный поди, да ещё не маг толком, не вой, чёрти что, а не человек. Давай, говорила, я тебя поцелую. Растерялся Дуг, не знал, что сказать, что сделать.

А сверху, из-за ставней второго этажа стоны Златки доносились. Слушать их рабыне с намордником, видать, тошно было, кривилась.

Бойкий язычок продолжал:

— Давай-давай, нелюдимый. Дай мага воды ещё разок поцеловать, прежде чем в земли огненные вернусь. Целовала я такого однажды, так его кровь аж вскипела от чувствия, представь только! Может, и с тобой похожее будет. Ну, взгляни на меня, голубок, взгляни на деву невольную. И тебе, и мне — радость. Когда такое забесплатно предлагают?

— А намордник тебе зачем? И цепей столько…

— Ах, хозяин пуглив излишне. Боится, что сбегу или горло перегрызу ему во сне, мучителю. Спит же рядом. А как бы ты себя вёл в рабстве? Да и по ночам я взаправду опасной бываю, собой не управляю… Одержима я, тенью… Другие цепи нужны, клетка…

— Так как же ты целоваться вздумала через намордник? Призываешь снять его с тебя? За дурачка меня держишь?

— Глупый, глупый малый! — Ишка звонко рассмеялась. — Ты же маг воды. Проходить сквозь прутья можешь. Стоит только захотеть, постараться…

Не торопился Дуг, с недоверьем деваху разглядывал. Но она время зря не теряла. Сплела за спиной аркан из цепочки длинной, бочком повернулась, закрутила и набросила на шею Дуга. Петля звонко затянулась. Испугался Дуг, бежать пытался, но деваха, хохоча, закрутилась вокруг своей оси, тело своё цепью обмотала, притянула к себе мальца, вплотную прижалась, друг другу в лицо задышали.

— Ну, давай, не всё же за тебя делать, — прошептала она и лизнула кончик его носа, который между прутьев намордника просунулся.

Стоны Златки звучали всё сильней. Ещё Дуг слышал, как гулко бьётся сердце Ишки.

Пожал плечами малец, вырываться перестал, вперёд подался. И лицо его просочилось сквозь прутья, словно водой их обступило.

Как только губы юных сомкнулись, похолодели оба. Внутри мальца беззвучно, невидимо что-то взорвалось. Цепь, которую руками он сжимал, заледенела, захрустела. Лицо Ишки заиндевело, отстранилась деваха, выдохнула паром:

— Это… было… странно…

 

Пиромант сидел на стуле в углу комнаты. Златка в постели лежала, руки были привязаны к спинке кровати. Бандитка томно охала, иллюзию соития создавала. Партнёров разделяли добрые метры пустоты.

— Громче стони, — приказал маг. — Принижаешь меня.

— Да! Да! Да! — с улыбкой вскричала она. — Мой герой! Настоящий герой! О, да!

— И не переигрывай.

— А! А! А! — А затем шёпотом: — Владивист, вызволи меня отсюдава, молю-умоляю! — И опять громко: — А! Ау! Ау! А!

— Всему своё время. Сначала тело сына найду. Вернусь потом.

Златка огорчённо, но громко мычала. И молвила в промежутки тишины:

— Прости, прости! Молю тебя! Прости! Не предам больше никогда!

— Это я уже слышал. До того, как ты сына у меня увела.

— Ошибка эта! Прости!.. А! А! А! М! М!..

— И золотую цепочку украла. Зачем мне такая, неспособная себя в руках держать? Крадёшь всё, что блестит, даже у своих.

Златка замолчала, а затем вскричала:

— Какая цепочка, Владивист? Какая цепочка? Не крала я!

Шикнул на неё пиромант, вскочил со стула. Златка снова стонать начала, но лицом гневалась.

— Не крала, говоришь?

— О! О! О! О! — мотала головой Златка.

— Я ж тебя знаю, как облупленную. Что ж ты сказки рассказываешь?

Владивист подошёл к девахе, за ноги её взялся. Та продолжала стонать.

— На бок поворачивайся, притворщица. На кущи твои погляжу.

 

Когда-то мальцы в стене между комнатами отверстия проделали, чтобы особу важную, заезжую, арбалетными болтами начинить незаметно. Теперь через одну такую щель Херо подглядывал за гостем и беременной рабыней. Слюни на стену пускал, дышал как можно тише, изнемогал, но вот чего-то не понимал в их празднестве порока. Пиромант молвил тихо, не слышно, а Златка уж больно долго заводила его стонами. Потом он сел рядом с ней на кровать, в огузки её сочные пальцами вцепился, там где шов на какой-то недавней ране был. И задымилось место это. Тут уже кричала Златка неподдельно.

Вот, значить, как пироманты любовью занимаются. Странные ребята.

 

Владивист раскалил металл, сокрытый в ране, Златке в наказанье. Потом расширил отверстие, раздвинул шов, кровь пустил, кое-как извлёк цепочку золотую. Бандитка вопила, что есть мочи.

— Ну, что на это скажешь? Не крала? Видать, случайно тебе в задницу наша семейная реликвия попала?

Называл бандитку лгуньей, хулил. Извинялась она через плач, молила о пощаде, внука пожалеть просила, помочь ей, в таком, дескать, положении. Плевал Владивист на неё, а когда в живот тростью тыкал, будто угли в нём раскалял, больно девахе делал. Кричал:

— Чертовка! Все законы нарушила, какие только можно!

Сжал он в кулаке цепочку; раскраснелся кулак от пламени, что зрело меж пальцев.

— Златка до злата падка? Проучить тебя надобно. Чтобы не лгала и не воровала больше.

Повернулся к ней, склонился над плачущей, замызганной соплями.

— Да я бы нашу родовую цепочку вам в знак благословения сам бы подарил, на венчание. Мне, что, жалко? У меня, что, сын другой есть? А? Мне только и нужно было, чтобы счастлив он был. А ты… забрала… всё испоганила… будто ирод я какой-то… сбежали от меня… ну и зачем?

— Зачем? Ты же был невыно… — заорала она остервенело, но Владивист не дал ей договорить: прижал ладонь с раскалённым золотом к её губам. Округлились глаза девахи, как никогда в жизни, из глазниц вылезать начали… Затряслась от чудовищной боли, гортанно завизжала, как свинья, на которой клеймо ставили.

— Да что ты знаешь о невыносимой боли? — вопрошал Владивист.

 

Окончив, выскочил пиромант из комнаты, сбежал по лестнице.

Люций и Гнильс ожидали его в главном зале, возле стола.

— Что-нибудь ещё желаете? Винцо?

— Нет.

Резок был ответ. Владивист направлялся к выходу.

— Такие крики были… Уж не попортили ли вы товар? — окликнул пироманта Люций.

Человек в чёрном не остановился. Люций поспешил добавить:

— И я тут подумал… по поводу её живота… Мог ведь плату за двух рабов просить с вас…

Пиромант замер у дверей, на улицу ведущих. Повернулся, бросил монету:

— За доставленные неудобства.

Гнильс поймал, вскрикнул, выронил. Горячая была. Люций захохотал, пристукивая ладонью по столу.

И вымолвил Владивист трубным голосом рока:

— Смейся-смейся. Смеяться до зари ты перестанешь.

И был таков.

 

После этого заглянули дядюшки в комнату и обомлели. Златка жива была, но лицо её обезобразил подлый маг: кожа нижней части лица исчезла, сгорела, а золото слилось с челюстями, прямо с костью. Отныне рот навечно запечатался металлом, и рельефные ряды зубов ярко блестели в свете солнечных лучей, что били из окна. Говорить деваха больше не могла, болезненно мычала.

— Хиро, что ты видел? — обратился к сыну Люций. — Что произошло? За что он её так?

— Да я, честно сказать, ни хрена не понял, — сказал Херо, почёсывая затылок.

— А ты что думаешь, Гнильс?

— Ну… я как бы… ну как это… как она жрать-то будет? Через нос?

— А я вот прикидываю, сколько за такую сладкую головку предложат купцы. Не пропадать же добру.

Златка слушала это, моргала устало, дышала шумно, со стоном.

— Папаня, гляди! — Херо в окно указал. — Вун куда едут!

Телега с клеткой, которую бодро тащил песчаный демон, направлялась в сторону Лавовых Полей по секретной дороге. Туда, где мальцы от тел избавлялись.

— Нда, нюх у деваньки, что надо! — протянул Люций печально.

— Дык тела не найдут, не осталось ничего! — сказал Херо. — Чего волноваться нам?

— Сын мой, им не так важны доказательства, как законникам. И у магов свои методы. Видать, проститься с убитыми хочет. Гм… а ведь у одного треугольник на лбу был, помните? Знак огня… И щелчком табак воспламенял… Неужто мы ученика пироманта ненароком замочили? Ох, как неудачно вышло. Наставник проверит, а потом мстить возвратиться может… А если дело даже больше, чем о простом ученике…

Люций перестал крутить ус на палец, гаркнул на ухо Гнильсу:

— Отправляй Куража за подмогой! Пускай Хена сюда снова явится, с бандой своей. Подстрахуемся.

Гнильс кивнул, шляпу нацепил на седины, убежал.

Златка повысила голос, заныла пуще прежнего.

Тётушка Морья мужланов на пути раздвинула в стороны, к кровати подошла. Трубкой попыхивала и смотрела серьёзно, со знанием дела. Пальцем указала на пятна, что по простыне расползались.

— Что такое, Морья? — спросил Люций.

— Кровь больше не идёт, — отмахнулся Херо. — Там рана небольшая была.

— Ох ты! — воскликнул Люций. — Да не про кровь она! Девка водой истекает! Что же делать будем?

— Она тоже маг воды? — не понял Херо.

— Морья, ты что, старая балда, роды тут принимать собралась? Может, лучше кончим её и дело с концом?

Морья защёлкала пальцами и указала куда-то за стену. И рукой потёрла груди свои.

Херо недоумевал. Но Люций понял:

— Ванну наполнить? Но у нас нет воды, Морья. У нас тут только выпивка, больше ничего.

Морья из клубов дыма так грозно зыркнула на мужчин, что они руки подняли примирительно.

— Ладно, значит так, сын. Дуй вместе с Дугом к ямам-колодцам, нужно поскорее ванну чистой водой наполнить. Через воду рожать у нас заведено. Поторапливайтесь, времени мало. ...В дочки-матери кто-то у нас тут не наигрался.

 

Воду далёко от трактира добывали.

Но теперь мальцы в повозке быстро через степь гнали, коней поводьями хлестали. Только Херо всё равно не понял, зачем такая спешка, что за вода у девахи и что вообще произошло. Но штаны свои всё равно комкал, хоть и без энтузиазма.

Дуг всё думал о поцелуе Ишки. Что-то в мальце трещало по швам, разваливалось, точно плотину рвало напором: хлынули потоки мыслей, коих раньше в голове его не водилось. Воспоминания заиграли свежими красками, бликами, о планах на будущее призадумался, о своём месте в мире, вообще о мире, в котором жил, о его пределах всевозможных. Сердце неспокойно ухало.

А, может, это было не разрушенье… Наоборот, рождалось нечто новое. Воздвигалась крепость внутри где-то, высекалась прямо в камне сером, единым приёмом опытной руки.

И разгорался в сей крепости, надёжной ныне, огонь души. Это раньше развалины были, руины, что удержать его не могли, пламя это, что ныне до небес простиралось.

 

 

 

Малец-аквамаг воду призвал. Херо вычёрпывал её со дна ямы-колодца. Таких ям уже много в округе вырыто было, пересохших.

Дуг над ведром полным склонился, в своё отраженье на воде вглядывался, не узнавал себя, поскольку никогда собой не интересовался.

В трактире зеркал не было, не любила их Морья. Когда-то малец нашёл грязные осколки на чердаке, собирать начал. Но дядюшка Гнильс заметил неладное, растоптал, раскрошил, больно отлупил мальца за провинность.

Неужели это Дуг в отражении? Неужели он таким всегда был? Эх, кто бы рассказал о нём... Если бы эта безмолвная жижа могла ответить… Что там писали в книгах о памяти воды…?

Малец сморщил лоб, напрягся. Вода вдруг зашевелилась, ожила. Фигура девчушки вытянулась из ведра, образовалась с Дуга ростом. Полупрозрачная, полужидкая, бесцветная…

— Ну здравствуй, братец, — мягко молвила она. — Я искала тебя в зеркалах. Ты избегал их. Потом узнала, что ты избрал путь Воды. Искала тебя во всех отраженьях… Но не могла найти. Почему ты ускользал?

Дуг не нашёлся, что ответить. Херо заметил элементаля воды, рот раскрыл, тоже оторопел.

— Дуг… Дугги… Знаешь, почему тебя так называют? На стародавнем языке это значит "другой" или "второй". Нас было двое. Для них я была "первой". Но наши настоящие родители не успели придумать нам настоящие имена…

— О, боги! — зашептал Херо, за голову схватился. — Дурная вода!

— Они убили их. Мы тогда были ещё слишком малы. Они усыновили тебя. Ты сам мог догадаться… Они собирались и тебя съесть, если меня будет недостаточно, чтобы выжить…

— Дурная вода! — Херо сорвался с места, побежал к повозке.

— Дугги, брат мой, — улыбнулась Безымянка. — Я говорю тебе это, чтобы вызволить тебя из оков незнания. Стань самим собой. Прими себя таким, какой ты есть. Ищи свой путь, а не тот, что тебе навязали.

Херо схватил любимую дубину и бежал назад к Дугу.

— Покончи с удобствами, пожертвуй привычками, выйди за рамки уюта. Пройди тернистый путь очищения. Только так всего добиться можно. Тогда ты станешь самим собой. Тогда ты сможешь всё. Не только Силу обретёшь. Нечто большее.

— Дурная вода! — Херо подбежал, махнул дубиной, но та прошла сквозь дух воды, немного брызг высекла, но не навредила.

— За меня не волнуйся. Есть иные миры, кроме этого. Ещё свидимся, братец. Да и я всегда буду немножко с тобой.

Херо бил снова и снова, но элементалю было всё равно.

— Не мсти им. Ой, не мсти. Ты выше этого. Ты можешь быть лучше их. Они черпают Силу лишь из Тени.

— Дурная вода! — Херо, наконец, догадался перевернуть ведро ногой. Жидкость выплеснулась и быстро испарялась на раскалённом песке. Исчезающая лужица успела произнести:

— Смиренье… выше… мести….

Дуг растерянно смотрел на Херо, ртом кривил.

— Папаня говорил, что жалеть твою родню не надобно, — ухмыльнулся Херо, сплюнул, приспустил штаны и начал облегчаться в то место, где исчезла Безымянка.

Дуг поднёс руку к своему лицу, чтобы унять подёргивание мышц.

— Папаня говорил, что твоя мамка была той ещё потаскухой. Так что не стоит она того, чтобы по ней проливать…

Дуг вытянул руку перед собой. Струя мочи метнулась к нему, попала прямо в ладонь, но по твёрдости и упругости была как хлыст, а не жижа…

— Очень полезная способность, брат! Но нам нужна вода. Сосредоточься лучше на...

Дуг ударил Херо. Хлестал снова и снова. Тот пятился, с причиндалами наружу, по ним тоже попадало до крови. Крючился, подпрыгивал, пригибался, верещал позвонче Златки, пощады просил. Хлыст из его собственной мочи шею обвил, душил.

В итоге брата-не-по-роду Дуг в колодец-яму сбросил.

Тот кости переломал о дно, лежал, рыдал.

Тогда Дуг воду призвал и затопил колодец.

До самых краёв грязь забурлила.

Херо утонул в пустыне. Захлебнулся. Водой.

 

Родилась и умерла месть в одночасье. Не только утолилась жажда, но пониманье вслед за спокойствием пришло. Всю обратную дорогу Дуг вспоминал слова Безымянки. "Не мсти им", "Ты выше этого", "Смиренье выше мести". Что ж, весьма полезный день. Ишка даровала волю чувствам, мыслям, а Безымянка научила их держать в узде. Но что теперь? Покинуть почти родной трактир, в котором вырос? Когда? Куда? На какие деньги жить? Книги забрать с собой? Что сказать про Херо? Столько сложностей для человека, который не привык полагаться на свой разум! Пока лучше не торопиться, всё хорошенько обдумать. Первая задача — доставить воду, она главная. Другая — о смерти Херо рассказать. Случайность, трагедия для всей семьи, никто не виноват… Поверят ли? Вспомнилось: "Послушайте, милейший! Это, видать, ошибка!"

 

Умирающий закат привёл Владивиста и Ишку к лавовой реке.

Песчаный демон опять зарылся в землю, подальше от людских проблем. А Ишка возле повозки шаталась, цепь свою разглядывала, что в двух местах до сих пор ледышкой была. Удивительное дело.

Маг, морщась от серной вони, воззвал к Богам:

— Пиросарфарес! Геосарфарес! Некросарфарес! Дух сына моего, Урфлина, что последний уют нашёл здесь, прошу в мир смертных возвратить на время! Разговор иметь!

И восстал из огня и земли дух в виде фигуры человечьей.

— Отец… — прогрохотал нелюдь.

— Выходит, мёртв ты.

— Истинно так…

Заговорили с ним. Обстоятельства смерти уточнили, виновных.

— Значит, след привёл меня к правильным ногам. Ишка сгодилась, не зря поймал, да в живых её оставил.

Дальше говорили о Златке. Разругались, как обычно, отец с сыном.

Ишка под шумок дёргалась всем телом, цепь сломать хотела.

Таки получилось. Грохнулась носом о камень. Ничего, мгновенно зажило. Вскочила и бросилась наутёк.

Маг опомнился, пустил шар огненный ей вслед, поджог бесовку, но только быстрее побежала, кричала и хохотала вприпрыжку. В сумрак степи, во тьму вечернюю, на волю.

— Безмозглая, вернись! — заорал Владивист. — Забыла, какая ночь грядёт? Солнце зайдёт, дел наворотишь, забьют тебя потом охотники, сама знаешь! Вернись, окаянная! Нет друзей у тебя больше, кроме меня! Никто не поможет! Верениха! Тьфу!

Отвлёкшись, чары призыва обрушил. Дух сына развалился.

Взревел Владивист от досады, поднял трость и снова воззвал к силам божественным:

— Пиросарфарес! Геосарфарес! Некросарфарес! О, Владыка Мрака! Помощи прошу!…

И восстали убиенные…

 

"Последний уют" полнился стонами Златки.

И народу здесь было тоже нехило. Прискакала вся ватага атамана Хены. Не ожидали разбойники, конечно, что роды принимать будут, вместо боя да пьянки. Но повозку с вёдрами воды мигом разгрузили, ванну деревянную поставили посреди главного зала, наполнили, Дуг воду нагрел, Златку туда бережно опустили. Мычала бедная. Каждый бандит норовил потрогать рот её золотой, постучать. Жаль, не получалось отломать кусочек.

Морья роды принимала. Мужики с интересом наблюдали. Даже Дуг смотрел, хоть и понимал, что лучше под шумок собрать вещи, дёру дать, но про Херо пока никто не вспоминал. Самые впечатлительные зрители на свежий воздух уходили, дурно им становилось.

Плод тяжко выходил, печально смотрела Морья, головой мотала. Златка дышала сильно, точно бык. Вены на всём теле вздулись, глаза буквально кровью налились.

— Не хотела бы вас отвлекать, господа и дамы, — заговорила вдруг Хена с усмешкой недоброй. — Но мочи нет терпеть уже! А роды, видать долгие… Я тут мысли страшные прочла случайно. Сдаётся мне, темнит средь нас нед’росль один, кого Дугом звать иль Водяным. Сам расскажешь о проступке страшном или мне помочь?

Захлопал губами Дуг, как рыба. Слова нормально вымолвить не смог. Потому Хена решила сама поведать во всех красках, что с Херо произошло.

Помрачнели лица, побагровел Люций, лишь Морья смотрела отстранённо на плод, что выход к свету найти не мог.

Схватили всей толпою Дуга, к столу длинному потащили, сгрудились по обе стороны, плевали в лицо ему, обзывали, терзали, били, руки растянули, прижали к дереву плоскому. Гнильс с одной стороны топор поднял, а Люций с другой — молоток воздел.

Обрушили удары на пальцы, на кисти акваманта.

Кричал он, но крика своего не слышал.

— Мало кровушки. Точно рыбу раздел’ваем.

— Везёт рыбам — они боли не чувствуют.

Били и били. А Златка в ванне гортанно орала, чуть ли не всех перекрикивала, с заваренным ртом-то. Морья смотрела безучастно, но вдруг лицо старухи оживилось, чему-то сильно удивилась, руки вытянула перед собой, плод принять… Аж трубка изо рта выпала…

— Родила! Ну, слава богам! — кричала Хена, рукоплескала. Но вдруг перестала, нахмурилась. — Ой! Это ещё что такое?

Толпа поспешила назад к ванне.

Морья подняла младенца.

Златка посмотрела на ребёнка, очеса выт`ращила, умерла тотчас же.

И разразились люди заупокоенным хоралом:

— Чёрный! Чо-о-орный он! Как ночь беззвёздная!

— Нечистотного цвета!

— В отходную яму его! В сральню!

— С утёса сбросим!

— Сжечь исчадье тьмы!

— Нечеловечье дитя! Нечеловечье! Дрянь! Тьфу!

— Да это ж… как же!.. то самое!.. непорочное зачатье!

— Помазанный? Помазанны-ы-ый!

— Ну не мессия же! Вжись не поверю!

— Пришествие самого Владыки Мрака!.. э-э-э… с-с-сына Владыки Мрака!

— Нечисть поганая!

— Что ему огонь тогда? Что ему пламя очищения?

— Помилуй нас, Сотня Богов!

— Так что теперь? Колоть его? Колени преклонить пред ним? Что за чертовщина!

Люций то на новорождённое дитя смотрел, что ревело мерзки, то на мальца без рук, что сознанье потерял.

Сказал Гнильсу:

— Брось. Хай кровью истекает.

— Долго же истекать будет. Русал кляцкий.

— Ему же хуже. Как освободимся, продолжим дело. Если не растает как баба снежная.

Тут сокол Кураж в трактир ворвался через дверь распахнутую, в Гнильса врезался, запищал пронзительно. И умер на руках старца. Обожжённый был весь.

— Тьма на пороге, — перевёл Гнильс. — Армия, какой свет ещё не видывал.

 

Шагали воины мрака. Ползли, катились, волочились.

Глиняные, песчаные, из вулканического стекла.

Из застывшей лавы, из жидкой, из чистого огня.

Безлицые, дырявые, искажённые… Калеки, монстры.

Кто-то на ком-то ехал, кто-то скакал кузнечиком, лягушкой.

Одни срослись вдвоём, втроём, вдесятером.

Гигантским червём кошмарным, членистоногим, из конечностей людских, в небо вздымались, падали оземь, вздымались вновь.

Были такие, что даже поодиночке размерами превосходили.

Титан-колосс нёс на плечах сферу огня огромнейшую.

Пиромант из неё Силу черпал, средь войска ехал на телеге с клеткой.

Некая тварь женоподобная педалями крутила, зубчатое колесо катила, а сама — верхом на нём разлеглась, грудную клетку свою пилила.

Монстр-рука. Чудище с ногами-барабанами.

Крылатые, но неспособные летать.

Стозевные, облые, гнусные.

Лился из уст их дивный напев.

Ступали мерно, брели почти в ногу, клокотали и клекотали, стонали и стенали, выли.

Лавина чёрного непроницаемого дыма за исчадиями тьмы по земле стелилась.

Баснословное войско к "Последнему уюту" двигалось.

 

Бежала Ишка со всех ног, прочь от Лавовых Полей, прочь от трактира. Редкие тучи по небу ночному плыли. Держалась теней их, но угнаться не могла за ними…

Звёзды сверху смотрели, пульсировали, насмехались…

 

Со страхом взирали разбойники на отсветы пламени у горизонта, на необычайно раннее зарево в степи.

Бежать надумывали.

После гибели Куража Гнильс остатки смелости растерял, всё бороду теребил свою, волновался, места себе не находил. Гнилоустно атаману Хене в ухо зашептал, что бежать они должны, пока не поздно, но только вдвоём, иначе не найти покоя им, покуда войско тёмное возмездье не свершит, обитателей "Последнего уюта" не изничтожит…

Подействовала на Хену паранойя барда, мыслить тоже совсем тёмно начала. Пальцами виски свои сдавила, шёпоту Гнильса внимала, а сама умами в доме завладела, смелости людям придала, боевой дух повысила. Каждый возомнил себя героем. Каждый о своём подумал, о том, что ценно для него. Каждый нашёл причину войску тёмному отпор дать…

Запрыгнули Гнильс и Хена на коней, пока никто не видел, других отвязали, из стойла выгнали, распустили. Вместе с ними ускакали в ночь.

 

Приоделся Люций в комнате своей, гигантскую широкополую шляпу с пером нацепил, саблю именную отыскал, пред картиной предков предстал, отсалютовал.

— Я есмь Луциандр Святославный! И в этот раз дезертировать не буду. Вот она, моя крепость! Стерегу "Последний уют"!

 

Разбойники Хены сами себя обслужили за стойкой в трактире, выпили напоследок, боевой раскрас друг на друга нанесли, руны защитные начертили, план атаки обсудили, по рукам хлопнули, посмеялись тому, что недругов ждёт, шляпы нацепили и двинулись в бой.

 

Дуг очнулся в луже крови. Соображал туго.

Но сдаваться не собирался! Бойцовский дух в мальце проснулся!

Читал он когда-то, что некоторые твари морские восстанавливать свои тела умеют, даже если их разрезать по кусочкам…

Сгрёб культями кусочки пальцев, рук. Сколько смог собрал, потащил к ванне деревянной.

В воду рядом с телом Златки бросил всё, обрубки туда же опустил.

Забурлила вода вскоре.

 

Луна-проказница таки выглянула из-за тучки, кружева тени сбросила, полностью оголилась, во всей красе предстала.

— Пожаловала, загузастка! — злобно плюнула Ишка.

Но ничего не поделать: превращенье началось.

Вытянулась морда, не выдержал намордник человечий, разломился.

Вздулись мышцы, рабский ошейник лопнул, цепи кандалов за спиной порвало.

На четвереньки Ишка встала. Освободилась от оков. Только себя уже забыла.

Оборот-тень на задние лапы вновь поднялась, морду задрала кверху, завыла на луну.

Принюхалась, прикинула, какое мясо ближе и доступнее.

Взревел, помчался зверь. Охота началась!

 

Сознанье Дуга ускользало, возвращалось…

Но вот он оклемался. На руки свои взглянул. Покорёжены были, до конца восстановиться не успели. Вода в ванне почти закончилась, а тело Златки иссушилось, кожа одрябла, словно состарилась деваха, даже будучи мёртвой.

— Прости… — незнамо зачем пробормотал Дуг. Втянул ладонями остатки жидкости.

Поднялся на ноги, призадумался, в шум-гам вслушался.

Сражаться надо! Но не мести ради, не с трактирщиками. А с человеком в чёрном. Иначе преследовать будет, не угомонится. Нужно покончить с этим, прежде чем покинуть этот дом!

К комнате со снаряженьем Дуг поспешил. Боец из него не ахти какой, но было оружие, которым любой пользоваться мог.

 

Ррраз, и нету атамана Хены. Седло её опустело. Унесло бандитку нечто в ночь.

Похолодел от страха Гнильс, озирался, побледнел.

Кони тревожно зафыркали, на дыбы встали. Свалился человече.

Бежали кони.

— Что за новая напасть? — воскликнул Гнильс, на земле валяясь.

Рык раздался рядом. Тень нависла. Взмах лапы. Блеск когтей. Харю барда сильно обожгло. Он суд’рожно схватился за лицо, но напоролся ладонями на черепа острые края.

 

Сражались разбойники не на жизнь, а на смерть.

Порождения земли и огня верх одерживали.

Слабо сталь простая урон им наносила.

Но вот чудища каменеть начали, стынуть… от попаданий болтов сияющих!

 

Малец крутил рычаг зубчато-реечного механизма, арбалет взводил. Вставлял ледяной болт в паз и запускал из окна второго этажа в очередного монстра.

— Это пыл вам охладит, — приговаривал Дуг.

 

Заметил Владивист, что войско его сильно поредело. Даже титан весь ледяными болтами утыкан был, слабел. Приказал ему сферу огненную на трактир бросить. Тот, умирая, так и сделал.

Шар огня огромный в дом ударил, наполовину разрушил, поджёг.

Степных разбойников в живых почти не осталось...

Улыбался, пританцовывал Владивист, сходя с телеги и шагая к "Последнему уюту". В одной руке — трость, в другой — цепь…

 

Люций встречал гостей в главном зале, саблей махал, головы огненным зомбям отсекал, играючи, изящно. Не все таланты пропил.

— Убивал вас раз, убью сызнова! Не сложно! Дальше! Дальше! Неужто всё? Ещё врагов мне подавайте!

Но тут простой арбалетный болт вонзился Люцию меж рёбер, в бок, сердце проколол.

Опал трактирщик в неуклюжем па, саблю уронил, на убийцу глянул. Спускался к нему по лестнице Дуг. Руку вытянул, жидкости Люция в ладонь втягивал. Захрипел умирающий:

— Месть!.. Так низко!

— Не мщение творю я. Это ты до мести падкий. Слабых се удел.

— Тогда… смерть моя почто тебе?

— Кончились сосульки. Болты пополнить нужно.

— Весь в мать… — осклабился Люций, трижды суд’рожно вдохнул, а выдохнул лишь раз, в последний раз.

 

— А вот и дева сладострастная! — радовался Владивист при встрече с Морьей в тёмном проходе дымном. Поигрывал чёрной тростью, цепью звенел. — Чем удивишь? Что там за свёрток у тебя?

Молчала Морья. Одной рукой младенца баюкала, другой — тесак сжимала. Несмотря на трубку в зубах, отхаркнула хорошенько и плюнула тяжёлым сгустком на сапог Владивиста. Задымилась жижа.

Пиромант трость поднял резко. Из трубки огонь дробью Морье в глаз метнулся, завыла от боли старая, атаковала Владивиста. Но тесак из металла вдруг раскалённым стал, выронила его, как и трубку. Младенец снова кричал, но его не отпускала, нет…

Взмахнул Владивист цепью горящей, ударил. Но поймала её Морья ручищей дюжей, зло посмотрела здоровым глазом, боль стерпела. Притянула к себе мага, который не ожидал такого поворота. За лицо его перехватила, сдавила пальцами обожжёнными так, что череп затрещал, мотать туда-сюда брыдлого начала, за голову, о стены тельцем немощным бить, кости ломать ему. Потом выровняла, отпустила, размахнулась и впечатала навечно в рожу жалкую рельеф кулачища своего левого.

Вылетел пиромант из трактира. Вскочил, захромал к остаткам войска, за лицо окровавленное, безносое держался. Ожоги себе ставил, кровь останавливал. И трость, и цепь потерял.

Морья за ним шла…

— Стреляйте! Стреляйте в неё! Убейте!

Элементали земли и огня луки на ходу мастерили, прямо из себя, лжекостями стреляли, хребты из спин доставали, как из колчанов.

Морья поняла, что не сдобровать, развернулась, назад пошла.

Утыкали её спину стрелами огненными, кривыми, но всё шла и шла, дитё баюкала.

 

Вращал трещотку Дуг, выходя на поле боя из горящего трактира. Тучи в небе вытягвались, закручивались спиралью. Дождь пошёл, ливень.

Плакал чернокожий мальчик, на мокрой земле лёжа. Рядом Морья сидела, сгорбившись, кровью истекала, ничего больше поделать не могла.

Прошёл Дуг мимо, к армии тёмной, от которой один лишь полководец сохранился. Остальные бездушными изваяниями застыли под дождём, грязью развалились, раскрошились.

Но усмехался изувеченный пиромант.

— Бой окончен! Проиграли вы! — крикнул он мальцу. — Не победить меня простому…

Малец договорить не дал, поднял трещотку и пустил из неё несколько струй, которые на лету в лёд превратились.

Из-под земли Владивисту в руку меч каменный бросился, огнём покрытый. Отбил маг несколько ледышек, другим дал о себя разбиться. Захохотал:

— Видишь? Те, кого из глины сотворили, не смогут вреда мне причинить! Защиту чудную мне даровали боги! Отныне не страшусь мужей я! И земли големов, что призвать могу!

Оцарапал мечом воздух пиромант, оставляя следы огненные, зависшие. Затем пустил их на мальца, тот чудом увернулся. Хохотал человек в чёрном.

И когда Дуг уж вздумал духом пасть, услыхал он дождя голос. Почувствовал, как водяные капли в стороне разбиваются о кого-то ещё, не союзника, но и не личного врага. Надежду это даровало.

Пошёл по кругу Дуг, обходя Владивиста. Тот продолжал речитативить болтливо, бахвалиться. Малец вращал трещоткой молча.

И вынырнула из темноты наполовину волчица, наполовину львица. Рык издала громогласный.

Владивист развернулся, меч огненный перед собой выставил, глаза расширил в ужасе, заворковал:

— Хорошая Ишечка, хорошая!

Себя по карманам похлопал, вымолвил с досадой:

— Эх, тросточка моя…

Набросилась на Владивиста оборот-тень. Не страшен ей был меч его, не страшил огонь. В горло вгрызлась.

Дуг побежал к трактиру… Заскользил по грязи… Отыскал трость пироманта...

Механизм в ней щёлкнул. Вызволил малец из тайных ножен длинное узкое лезвие меча серебряного. Ярко засветился лунный металл в лунном свете.

Покончил с колдуном зверь. Взор обратил на Дуга. Тот стоял, выжидаючи, трещотку крутил.

Кинулась оборот-тень к акваманту.

Луна за тучами, наконец, скрылась.

Протяжно молния сверкнула.

Замахнулся мечом серебряным Дуг.

Но не ударил.

Поймал Ишку-деваху в объятья.

 

Катилась телега с клеткой по дороге прочь от Лавовых Полей, навстречу восходу нетленного дня. Песчаному демону не по нутру направленье было, но каждому приходилось с чем-то смириться.

— Ты ведь понимаешь, что не рабыня я тебе? — говорила из клетки Ишка. Среди цепей сидела, кандалов и ошейников больших, для оборот-тени предназначенных. Новорождённого кормила грудью. — Мера вынужденная, не более.

— Ага, — отвечал Дуг, снаружи сидя. Трещоткой вращал, тучи за собой тащил по небу.

Теперь было время ребёнка рассмотреть, диву дивиться.

— В трактире говорили, божественное дитя это. Самого Владыки Мрака.

— Не верю я, что боги в мире смертных рождаются. Зачем им это? Да и Златка — той ещё блудницей была!

Пожал плечами Дуг. Спросил, чуть погодя:

— Откуда молоко у тебя?

— Ложная беременность: тело знает, что ребёнка спасать надо. Природа природу выручает. Ведь кошка я немножко. Да и у волчиц такое бывает, слышала… А, может, чудо всё-таки, кто знает…

— А далеко город ближайший?

— Увы, не знаю, не бывала в этих землях с детства раннего.

Поглядел на трость малец, улыбнулся краем рта.

Подумал, что от голода не помрёт. Ничего не имел против кошатины-собачатины.